Текст книги "Внутри"

– Да-а… – протянула Наташка. – Нехило, зашивать придется! Чем это ты его?

От удивления и возмущения я чуть воздухом не поперхнулась.

– Я?! Ты что, не слушала меня? Я ведь сказала тебе, как это появилось!

– Сказала, – кивнула она. – Но больше никому не говори, эта версия никакой критики не выдерживает.

– Наташа!

– Да угомонись ты, я тебя не сдам. Я просто спрашиваю, потому что рана необычная, и мне любопытно, что тебе такое под руку подвернулось!

Хорошо все-таки, что я не поехала в ближайшую больницу! Если даже подруга не готова была мне верить, то незнакомый врач точно сразу вызвал бы полицию.

– Скажи мне, как ты видишь ситуацию, – обреченно попросила я.

– Элементарно все… Я тебя не осуждаю, имей в виду!

– Я тебя рассказать прошу, а не осуждать.

– Ладно… Ты ведь тоже не железная! Ты устала от того, что он вечно ходит, как зомби какой-то, мычит и пялится в пустоту – и все!

– Он не мычит, но продолжай.

– Ты для него все делаешь, а он тебе не отвечает, не поблагодарит даже… Когда он в очередной раз никак не прореагировал на твои слова, ты сорвалась и ударила его первым, что под руку подвернулось.

Руслан никогда не игнорирует мои слова, да и я, как бы плохо мне ни было, не бью людей, чтобы развеяться. Однако в чем-то Наташка была права: полиция поверила бы в такую версию куда быстрее, чем в мой рассказ.

Мне от этого легче не становилось.

– Господи, Наташа, ну что мне сделать, чтобы убедить тебя: это не я?

– А кто тогда? Больше-то некому.

Действительно, некому…

– Оно могло появиться само?

Прозвучало на удивление глупо, даже я, человек, далекий от медицины, это понимала. А Наташка и вовсе посмотрела на меня, как на умственно отсталого слоненка.

– Нет, Катя, оно не могло появиться само. Края раны четко указывают на это. Да, иногда кожа трескается, и ты уже знаешь, что такое пролежни. Но выглядит это совсем не так. Тут у него рваная рана.

– Так… А он мог нанести ее сам?

Наташка задумалась, но потом покачала головой.

– Нет. То есть, теоретически, это возможно, но маловероятно. Настолько маловероятно, что специалист вообще не примет это во внимание. Угол поражения, приложенная сила… Все указывает, что Руслана бил другой человек, но стоявший близко к нему и очень сильный.

Так, а вот это уже что-то!

– Наташ, посмотри на меня. Я вешу пятьдесят два килограмма. Если не веришь – вот весы, можем проверить. Спортом я, увы, давно уже не занимаюсь, ничего тяжелее сумки со вспышками и фотиком год как не поднимала. А теперь скажи мне, могла я его так приложить?

Все это время взгляд, направленный на меня, был насмешливо-покровительственным. В нем ясно читалось: да-да, Катя, продолжай болтать, что ты не била мужа, я-то все вижу! Но теперь в глазах Наташки впервые мелькнуло сомнение.

– Хм… Не знаю.

– А мне кажется, знаешь! – заявила я.

– Ты ничего от меня не скрываешь?

– Нет, говорю же!

Что у нас получалось в сухом остатке? Кто-то ударил Руслана, причем чем-то таким, что разнесло и кожу, и мышцы. Это сделал человек, обладающий силой и комплекцией Руслана – это как минимум! Но это не мог быть сам Руслан, потому что угол не совпадает.

Тупик.

– Чем его хотя бы ударили? – устало спросила я. – И нет, прежде, чем ты опять заведешь об этом речь, это была не я, и я не пытаюсь обмануть тебя!

Наташа не спешила с ответом. Она направила на Руслана яркую лампу, взяла со стола увеличительное стекло и принялась снова рассматривать рану. Как же мне хотелось сейчас получить ответ от самого Руслана, понять его! Но он молчал, и все теперь зависело от нас.

– Тут есть кусочки грязи, – наконец сказала Наташка. – Похоже, земли.

– Земли? Да ты издеваешься!

– Не в твоих интересах сейчас произносить это слово.

– Наташка, блин! Просто скажи мне, чем его ударили!

– Я не судмедэксперт и не могу точно определить орудие нападения.

– Но предположить ты хотя бы можешь?

– Могу, – кивнула она. – Но это предположение так нелепо, что я никак не могу его озвучить.

– Уж постарайся!

– Его ударили грязным топором с очень тупым лезвием. Настолько тупым, что само оно, может, и не повредило бы кожу через одежду, но удар был достаточной силы, чтобы остался такой вот рваный порез.

Это было не нелепое предположение. Это было дикое предположение. Но оно хотя бы исключало мою виновность!

– Наташ, ты ведь понимаешь, что даже если бы я была зла на него, даже если бы я сошла с ума, я бы набросилась на него с кухонным ножом или молотком, но никак не с заляпанным землей тупым топором! У меня его даже нет!

– Я знаю меньше твоего, – напомнила Наташка. – Но, черт… Завязывала бы ты с этим спектаклем благотворительности!

– В смысле?

– Понятно, что рано или поздно ты сдашься. Это не жизнь, и ты ему ничего не должна! Если разобраться, это он тебе должен. Но ты – хороший человек, поэтому ты не можешь просто взять и бросить его. А придется! Рано или поздно придется, и лучше рано.

– Просто помоги ему, хорошо?

– Катя…

– У тебя ведь рабочий день, правда?

У меня не было сил доказывать ей, что никакой это не спектакль и я не собираюсь ничего менять. Да, мне порой тяжело, очень тяжело, но уверенность в том, что я поступаю правильно, даже не пошатнулась. Я и так в последнее время слишком многим доказываю, что Руслан – не бешеная собака, которую остается только пристрелить! Хватит, надоело.

Я не могу тратить на это время и энергию, мне нужно понять, что с ним произошло. Думаю, порез как-то связан с теми синяками, и все вместе это безумно. Мы были в квартире вдвоем, никто не мог его ударить! Но кто-то ударил… и не один раз. Как мне это понять? А главное, как остановить? Мне не к кому было обратиться, некого просить о помощи!

Хотя свое дело Наташка сделала великолепно. Она промыла рану, вколола обезболивающее, зашила, забинтовала, объяснила мне, что делать дальше. Она была профессионалом, и все равно в ее взгляде читался упрек. Она не сомневалась в том, что мне нужно прекратить все прямо сейчас, отдать его куда следует и больше никогда не вспоминать об этом человеке. Мне даже разводиться с ним не придется, ведь очень скоро я стану вдовой!

Но есть ли хоть один расклад, при котором я смогу этого избежать? Раньше я боялась, что Руслана погубят в больнице. Однако теперь я понимала, что в больнице его просто не защитят. Там не будут присматриваться к его синякам, не станут волноваться за него, и если с ним случится что-то похуже этого пореза, никто не станет разбираться в его судьбе.

Вопрос скорее в том, справлюсь ли я со всем этим!

Я отвезла его домой, осталась с ним, внимательно наблюдала за ним, пытаясь понять, что с ним творится. Но все мои усилия оказались напрасными, если не сказать смешными! Нынешняя жизнь Руслана не отличалась от будней травы за окном: он просто существовал, занимал место на планете Земля и не был способен на что-либо более сложное.

Мне бы злиться на него за это, вот как Наташка сказала… Зомби, не благодарит меня и все такое. Но я чувствовала только вину: он полностью зависел от меня, а я не могла его защитить! Сам Руслан никогда ни в чем не обвинил бы меня, но это было не нужно, я оказалась куда более строгим судьей.

Чтобы хоть как-то оправдаться, я решила сделать ему что-нибудь приятное, даже понимая, что он не оценит этого. Я набрала для него ванную, чтобы он расслабился – и чтобы я смогла смыть с него остатки крови, если вдруг Наташка что-то не заметила.

Когда ванная наполнилась, я велела ему лечь в теплую воду, а сама устроилась на стуле рядом с ним. Никаких «особенных» мыслей, которыми вдохновлялась та медсестра, у меня по-прежнему не было. Мне хотелось плакать от жалости к нему – и к себе.

– Детка, а сейчас нырни под воду, чтобы я волосы тебе вымыла, – сказала я.

Снова «детка». Елки…

Он опустился под воду, я осторожно поддерживала его под шею, чтобы не захлебнулся, и все шло именно так, как я и ожидала. А потом что-то изменилось…

Он резко вынырнул, обдав меня брызгами. Я инстинктивно отпрянула, но он больше не нуждался в моей поддержке, он вцепился руками в борт ванной и ошалело огляделся по сторонам. Он был в шоке, но его взгляд…

Это был взгляд обычного, здорового человека, который просто оказался там, где не ожидал. В его глазах не было тупого безумия, в них вернулись те теплые искры, которые я так любила когда-то – и которых не видела в этом новом, неизвестном мне Руслане!

Наконец его взгляд остановился на мне, и Руслан пораженно прошептал:

– Катя? Почему я с тобой? Почему я здесь?

Это не был тот сухой, похожий на шелест опавшей листвы шепот, который я слышала в больнице. Он обращался ко мне, как обратился бы раньше!

Я была не готова к такому, совершенно, я не знала, что сказать. Но мне и не пришлось отвечать, потому что снова заговорил он – быстро-быстро, отчаянно, словно боялся, что не успеет договорить, и в его голосе была такая испуганная, отчаянная мольба, что у меня мурашки по коже пошли.

– Катя, ты не должна находиться рядом со мной, никогда! Брось меня, оставь, а лучше – убей… Да, да, убей, или дай мне умереть, дай мне утонуть, отпусти меня! Я больше не хочу возвращаться туда, я не могу, я не выдержу, у меня нет сил, я так устал… Я не хочу туда, не хочу, позволь мне умереть, Катя, я…

Он запнулся на полуслове, словно задыхаясь. Его тело изогнулось в судороге, сковывавшей все мышцы сразу. Я наконец пришла в себя, наклонилась к нему, и вовремя! Это не было полноценным эпилептическим припадком, но это все равно было тяжелое состояние, и он мог утонуть.

Я ему не позволила – что бы он ни просил. Я усадила его в ванной, чтобы вода больше не угрожала ему, обняла, чувствуя, как меня трясет от шока.

– Руслан, все будет хорошо, я с тобой!

Но он мне больше не отвечал, и когда я отстранилась, чтобы посмотреть на него, меня ожидало неприятное открытие: его лицо вновь превратилось в маску тупого равнодушия.

Как бы я ни старалась, как бы ни плакала, что бы ни делала, это ничего не могло изменить.

Он больше не сказал мне ни слова, удивительное прояснение не повторилось.

* * *

Я никого не пыталась попросить о помощи, потому что понимала: это бесполезно. Вон, я обратилась к Наташке, когда все еще было более-менее реальным, а она как отреагировала? Она увидела, что произошло нечто необъяснимое – а необъяснимое не любит никто. Если бы я взялась кому-то рассказывать о том, что Руслан заговорил со мной, меня саму в психушку отправили бы!

Поэтому надеяться я могла только на себя. Мне потребовалось немало сил, чтобы наконец получить ключи от квартиры Ирины Георгиевны. Думаю, это опять восприняли как показатель моей жуткой алчности, но мне было плевать. Слова Руслана снова и снова звучали у меня в памяти, затмевая все остальное.

Я не только у него, я ни у одного человека еще не слышала в голосе такого абсолютного, беспросветного отчаяния. Казалось, что настоящий Руслан был со мной рядом – но что-то утащило его в темноту, вырвало прямо у меня из рук. Это было чудовищно, однако это же было и просветом, в котором я очень нуждалась.

Когда он был спокоен и стабилен, мне было проще, и все же на меня давило отчаяние. Я не могла смириться с тем, что это навсегда и прежнего Руслана я уже не верну! А теперь мне не нужно было мириться. Ему плохо, он страдает, но он есть в этом мире, значит, есть и шанс его спасти.

Я вызвала к нему сиделку. Она не могла его защитить, но могла помочь, если его снова ранят, и этого пока было достаточно.

– Меня не будет полдня, – предупредила я. – А может, и дольше.

– Да пожалуйста, – отмахнулась она. – Оплата почасовая, инвалидам скидок нет.

– Я в курсе.

Эта девица мне катастрофически не нравилась. Я с ней никогда раньше не работала, теперь вот увидела, что не зря. Но выбора у меня не было: сиделки не спешили возвращаться в наш дом.

Что любопытно, никто из них не мог объяснить причину. Ладно те, при которых у Руслана появлялись синяки, – они просто боялись, что их будут в чем-то обвинять. Но были и другие, у которых дежурство проходило спокойно. Они соглашались с тем, что Руслан послушный, что проблем с ним нет, однако мало кто отваживался прийти второй раз, а третий – и вовсе никто.

Лишь одна сказала мне:

– Это нельзя объяснить. Тут просто… страшно.

Вот и все. Не аргумент и позор с профессиональной точки зрения, но их страх был сильнее стыда.

Так что пришлось нанимать эту. Она ничего не боялась, ей на все было плевать, и я даже сомневалась, что она трезвая. Но ничего, за Русланом по-настоящему ухаживать не нужно, нужно только присмотреть, должна справиться! В том, что она не уйдет до моего возвращения, я не сомневалась: такие от денег не отказываются.

Я знала, где живет Ирина Георгиевна, бывала у нее пару раз. Но знакомые места приносили с собой не только приятные воспоминания, поэтому туда я шла с тяжелым сердцем. Мы с Ириной Георгиевной ни разу не говорили о том, что случилось… Понятно, что Руслан рассказал ей все. Он исчез – и она исчезла вместе с ним, она так решила.

От этого мне было обидно. Мы с ней всегда ладили, я доверяла ей не меньше, чем ее сыну. Неужели за одно лишь это я не заслужила честный разговор? С другой стороны, это сейчас я была готова к такому разговору. Тогда… не знаю, смогла бы я видеть ее тогда. Наверно, все к лучшему, и оба они решили правильно.

Ирина Георгиевна жила в трехкомнатной квартире в старом доме. Тут она провела хоть и не всю жизнь, но большую ее часть: жилье они получали с мужем еще молодой семьей. Потом, насколько мне известно, ее муж погиб, когда Руслан был совсем маленьким, и она осталась одна. Но она справилась, не сломалась. Она не только сумела поставить на ноги сына, она построила научную карьеру, и за это я ее уважала.

В ее квартире меня встречал образцовый порядок, но так было всегда. В доме Ирины Георгиевны не было ничего старушечьего, и мне приятно было убедиться, что за минувшие шесть лет возраст так и не изменил ее. Во всем, что я видела здесь, читался отменный вкус, каждая вещь была подобрана с умом – от мебели до сувениров на полках.

Вот только… За шесть лет здесь ничего не изменилось. Совсем! Ни один сувенир не сменил место на стеллаже. Не появилось ни одной новой фотографии. Даже цветы на окнах – и те были прежние, правда, уже безнадежно засохшие, потому что после смерти хозяйки никто их не поливал.

Создавалось впечатление, что реальность здесь поставили на паузу. Я не нашла бы и пяти отличий по сравнению с тем, какой квартира была в момент моего последнего визита! Возможно, для Ирины Георгиевны это было способом справляться с психологической травмой. Ее сын ушел от жены, оказался тяжело больным, попал в аварию, и она вынуждена была сдать его в клинику… Такое кого угодно подкосит! Вот она и держалась за привычные вещи и знакомый порядок.

Она не сняла со стены нашу с Русланом большую свадебную фотографию. Надо же… Какие мы были счастливые. Какая я была наивная…

Так, хватит, я не за тем сюда пришла!

Одну из комнат Ирина Георгиевна оформила как гостиную, вторая так и осталась комнатой Руслана – тут хранились его детские вещи, хотя не похоже, что взрослый Руслан тут часто бывал. А вот третья комната была личным уголком хозяйки квартиры. Здесь Ирина Георгиевна и спала, и работала. Узкая кровать ютилась у стены, а большую часть пространства занимали полки с книгами и массивный письменный стол.

Причем работала она до последнего, до самой смерти, это я увидела сразу. На ее столе хватало бумаг, самых разных, и канцелярские лотки помогали лишь немного упорядочить этот хаос. Телевизор в гостиной был завешен декоративной салфеткой, на книжных полках скопился солидный слой пыли, а значит, все это давно уже не интересовало Ирину Георгиевну. Она приходила с работы, направлялась сюда – и снова работала, но уже над чем-то другим.

И это тоже могло быть способом справляться со стрессом. Но что если нет? Даже у меня душа разрывалась на части, когда я видела Руслана таким. А что должна была чувствовать его мать? Нет, она не смирилась бы, она искала если не лечение, то хотя бы причину этого несчастья, должна была искать!

Я села за ее стол, задумчиво осматривая окружавшие меня документы, распечатки и записи. Большая их часть была связана с ее работой. Ирина Георгиевна преподавала в университете, она писала научные труды, и набросков здесь хватало, меня они не волновали. А потом, среди этих бумажек, я вдруг увидела лист, исписанный до боли знакомым почерком.

Руслан! Я его руку всегда узнаю, сколько бы лет ни прошло. Это было письмо от него, которое Ирина Георгиевна предпочла сохранить.

Я знаю, что читать чужие письма некрасиво. Но сейчас это уже не могло навредить ни отправителю, ни получателю, поэтому я поднесла лист бумаги поближе к свету.

«Мама, я получил твое сообщение. Я понимаю, что ты волнуешься, но, пожалуйста, прекрати. Я пробуду в Марокко еще неделю и вернусь в октябре, как и обещал. Что бы ни происходило в стране, меня это не касается, уж не знаю, что ты там насмотрела по телевизору.

А еще мне не нравится, что ты снова заговорила о Кате. Хватит, я серьезно! Сколько раз мне нужно повторить, что мне это неприятно, чтобы ты наконец перестала? Ничего уже не будет как раньше, это очевидно.

Я знаю, что ты скучаешь по ней. Я тоже по ней скучаю. В будущем, если очень повезет, мы с тобой оба ее увидим. Но пока не закончится этот кошмар, ни ты, ни я не имеем права втягивать ее в это. Ты знаешь, на что я пошел, чтобы уберечь ее. У меня не хватит сил сделать это снова, так что, пожалуйста, не усложняй мне задачу. Мне важно знать, что она есть в этом мире и что, может быть, мы еще встретимся.

У меня все в порядке, я справляюсь. Я вижу его все реже. И все остальное – ты знаешь, что. Мне кажется, я научился это преодолевать. Я выдержу, а ты не волнуйся, скоро я вернусь домой».

Дальше – подпись и дата. Он написал это письмо пять лет назад – до того, как его объявили сумасшедшим и до той страшной аварии.

Я прочитала письмо один раз, потом – еще и еще, и даже когда я убедилась, что не пропустила ни одной буквы, ни одного слова, я продолжала смотреть на него, не зная, как это понять. Сердце билось быстро-быстро, напуганное новой правдой – но и обнадеженное ею.

Руслан скучал по мне? Он надеялся меня вернуть? Он, предавший, бросивший и разлюбивший?

Или все было не так однозначно с самого начала? Он оттолкнул меня, это очевидно. Но ради чего? Что это было – причина или следствие? Все эти годы мне казалось, что он просто поступил подло. Не он первый, не он последний! А что если рассмотреть ситуацию с другой стороны? Есть вероятность, что уже тогда с ним начало твориться что-то неладное. Он почувствовал это и решил, что мне лучше не участвовать в его борьбе.

Он защитил меня, потому что всегда это делал, всегда решал и свои, и мои проблемы. Уж не знаю, что ему в голову пришло, но он предпочел вот так заставить меня остаться в стороне.

– Придурок, – прошептала я, смахивая злые слезы. – Почему ты не сказал мне? Ты должен был сказать!

Да, это он всегда защищал меня. Но ведь не обязательно, чтобы все оставалось именно так! Разве он не понимал этого? Разве не видел, как сильно я его любила? Я не нуждалась в такой защите – при которой он остался совсем один наедине… с чем-то.

С чем-то, что в итоге оказалось намного сильнее его.

Письмо не могло дать мне новых ответов, поэтому я убрала его в сумку и продолжила поиск. Не время сейчас раскисать, я не для того сюда пришла! Я несколько раз быстро моргнула, чтобы ресницы вновь стали сухими, и продолжила осмотр стола.

Интересного там оказалось даже больше, чем я ожидала. Ирина Георгиевна была историком, поэтому понятно, что там были гравюры, факты о прошлом, выписанные ее рукой, свидетельства… Но один документ оказался особенно странным, не подходящим для ее статей и лекций.

Это был список людей, пропавших без вести. Не похищенных или убитых, а именно пропавших – в условиях, когда они пропасть не могли. Причем речь шла не только о последних годах или даже двадцатом веке. Ирина Георгиевна делала точкой отсчета совсем уж древние времена!

Легион римских солдат – исчез в пустыне, не нашли ни одного человека. Экипаж корабля, пересекавшего океан, – корабль обнаружили, но людей на нем больше не было. Одинокие путешественники. Семьи. Кто угодно! Объединяло их только одно: они будто растворялись в воздухе, и все последующие годы никто не мог решить эту загадку.

Не понимаю, зачем ей это? Руслан ведь не пропал! И, насколько мне известно, не пропадал никогда. По крайней мере, по той медицинской карте, которую мне передали в «Серебряном бору», вся его жизнь четко отслеживалась.

Ладно, ищем дальше…

А дальше было совсем дико. Я нашла схемы, сделанные явно не Ириной Георгиевной – почерк на подписях чужой. Это были очень странные зарисовки! Как будто Земля, наша планета, но окруженная непонятно какими линиями. Некоторые были просто обозначены пунктиром, на других стояли крестики.

Этот же почерк был и на карте, которая лежала под схемами. На ней некоторые участки были обведены ручкой, рядом с ними стояли подписи: «Низкая активность», «Высокая активность», «Вспышки активности». А один участок, небольшой, был и вовсе обведен несколько раз, с такой силой, что бумага почти порвалась.

Я ровным счетом ничего не понимала. Но в этот момент я подумала… Может, я поставила перед собой не ту задачу с самого начала? Все эти дни я силилась понять, что с Русланом. А вместо этого мне нужно было разбираться, где Руслан.

Да ну, не может быть, нет! Он болен, нет тут никакой загадки. Конечно, во время того странного приступа в ванной он намекал на какое-то место, куда он не хотел возвращаться. Но много ли можно ожидать от сумасшедшего, честное слово?

Я не должна руководствоваться словами Руслана, как бы невероятны они ни были. А Ирина Георгиевна… Она была пожилым человеком, столкнувшимся с очень-очень большим горем. Неизвестно, как это повлияло на ее психику!

Она искала пути вылечить Руслана, но медицина не могла ничем помочь. Тогда Ирина Георгиевна занялась непонятно чем, стала искать какие-то мистические пути спасения, только и всего. Разве это не логично? Утопающий хватается за соломинку – это она и делала.

Доводы гласа рассудка помогали успокоиться, но не до конца. Ну не получалось у меня поверить, что все в истории Руслана так однозначно! Приступ в ванной, раны на его теле, постоянно пониженная температура… Это как объяснить? Медицина так точно не может!

Поэтому я перебрала бумаги, сложила те из них, что были мне непонятны, в отдельную папку и унесла с собой, чтобы снова изучить дома. А еще я забрала ноутбук Ирины Георгиевны, стоявший на столе. Он полностью разрядился, у меня не было времени возиться с ним прямо сейчас, я и так задержалась. Но в нем вполне могли быть ответы, которых мне пока не хватало, связующие нити между этими бумагами.

Дни в ноябре короткие, поэтому, когда я вернулась домой, сумерки уже сгустились, хотя время было совсем не позднее. Дом приветствовал меня разноцветными огнями окон – и только в моей квартире было темно.

Так, а это еще что за чертовщина? У меня большая часть окон выходит на эту сторону, и хотя бы в одном должен быть свет, да хоть отблеск огней из коридора! Неужели эта девица все-таки решила, что ей надоело, и ушла?

Я выскочила из машины и сразу же набрала ее номер. Мне было не просто неспокойно – мне было страшно, и я злилась. Мне нужно было хоть какое-то объяснение, однако объяснения не было. Ее телефон работал, она просто не снимала трубку.

Я даже не помню, как добралась до квартиры, этот момент просто исчез из моей памяти. Вот я стою у машины – а вот уже перед дверью, вожусь с замком. Заперто, и это хорошо… Должно быть хорошо. Должно же хоть что-то быть хорошо!

В квартире меня встречали пустота и тишина. Свет действительно не горел, и в моей квартире, которая вдруг показалась мне непривычно огромной, не раздавалось ни звука. А ведь тут два взрослых человека, с чего им таиться, словно мышам!

– Руслан! – крикнула я. – Алеся!

Ответа не было. Мой телефон снова начал дозваниваться до соцработницы, я по инерции снова и снова нажимала на вызов. Вот тогда тишина и рухнула – нарушенная мелодией. Телефон сиделки все еще был здесь, и она тоже никуда не ушла, она просто не могла мне ответить.

Я включила свет – сначала в коридоре, а потом и во всех комнатах, куда заходила. Я нашла их в гостиной – и Руслана, и девушку. Руслан сидел на полу, устало прислонившись спиной к стене и прикрыв глаза. Но он, к моему немалому облегчению, был жив и здоров.

А вот Алеся лежала на полу посреди гостиной, сжавшаяся в позе зародыша, застывшая, посеревшая, окруженная пятнами засохшей кровавой пены. Ее телефон валялся на полу и беззаботно пиликал прямо перед помутневшими глазами своей хозяйки.

Бесполезно было подходить к ней, касаться, пытаться помочь. Сиделка умерла за несколько часов до моего возвращения.

* * *

Был скандал. Грандиозный. Но иначе и быть не могло – ведь погиб человек!

Конечно, в этом в первую очередь заподозрили Руслана. И бесполезно было показывать его карту, где черным по белому было написано, что он не опасен. Его куда-то увезли – на осмотр и допрос, я так понимаю, а мне не позволили его сопровождать.

Почему? Понятия не имею, никто мне ничего не объяснял. На меня все смотрели так, будто это я расправилась с сиделкой, хотя меня и близко в момент ее смерти не было! А может, они решили, что это я натравила на нее Руслана? Но зачем это мне, какая выгода?

Так что следующие несколько часов были не самыми приятными в моей жизни. Меня допрашивал то один следователь, то другой. Иногда – по делу, а иногда – всякую ерунду спрашивали, вроде того, была ли я знакома с Алесей раньше, какие у нас были отношения. Да не было у нас никаких отношений! Я эту девушку впервые увидела, она пришла ко мне работать, все по закону! В чем моя ошибка?

Объяснить они ничего не могли, но и отпускать меня отказывались. Я проторчала в участке всю ночь, но это было к лучшему, я все равно не решилась бы войти в ту квартиру. Лишь под утро мне повезло: пришел более-менее адекватный следователь. – Екатерина Андреевна, простите за ожидание, вы свободны.

– Я этого ожидала, когда мне обвинения предъявлять не стали, – кивнула я. – Но меня сейчас больше волнует судьба Руслана! Где он? Я должна его увидеть!

– Знаете, не буду кривить душой, меня поражает ваша преданность мужу. Не каждая жена на такое способна! Понятно, что все клянутся «и в горе, и в радости». Но обычно, когда доходит до горя, все не так однозначно. Это он еще половины истории не знает! – Если честно, я не настроена на философские разговоры. Мне нужно увидеть Руслана.

– Сегодня вы сможете его забрать. Мы поступили так, как должны были, есть правила.

– Да уж, псих рядом с трупом – что может быть однозначней!

Следователь не смутился:

– А разве не так? Постарайтесь отстраниться от своих чувств к мужу и взглянуть на ситуацию объективно.

– Гляжу во все глаза. Что заставило вас передумать?

– Факты. Руслана осмотрели, с ним побеседовали… Пытались побеседовать. Его спасло то, что на нем нет ни капли крови, нет никаких следов того, что Алеся Вячеславовна боролась с ним, и соседи тоже ничего подозрительного не слышали.

– Так от чего она умерла? – не выдержала я.

– По предварительной оценке эксперта, от анафилактического шока.

– От… чего?

Среди всех версий, которые я успела за ночь перебрать в уме, этой не было.

– От анафилактического шока, – повторил следователь. – При первом осмотре трупа у нас были все основания полагать, что ваш муж задушил Алесю Вячеславовну, поэтому и его, и вас задержали. Но оказалось, что дыхательные пути были перекрыты изнутри, а не снаружи. Кровь, которую обнаружили рядом с телом, объясняется травмами, которые жертва нанесла себе сама. Рискну предположить, что в момент, когда это началось, она пыталась хоть что-то изменить, она задыхалась и изодрала себе всю шею.

– Но почему она задыхалась? Я так понимаю, анафилактический шок – это проявление аллергии… На что у нее могла быть такая аллергия? Как такое вообще могло произойти?

Алеся сидела в обычной городской квартире, я ее не отправляла ни в тропики, ни в джунгли. Не думаю, что в моем доме было нечто такое, чего не было в ее доме – и в тысячах домов по Москве. Так какого черта?!

Однако тут уже у следователя ответов не было.

– Будем разбираться. Но, согласитесь, маловероятно, что ваш муж может быть как-то причастен к этому. Во время допросов он вел себя очень спокойно, ни при каких обстоятельствах он не проявлял агрессию.

Мне не хотелось даже представлять, какие «обстоятельства» могли устроить ему полицейские, обозленные видом убитой молодой женщины.

– Мне нужно его забрать, – напомнила я. – Он слишком долго был один!

– Не думаю, что его это расстроило…

– А это уже не вам судить!

У меня была бессонная ночь и не слишком приятный день накануне, я не была настроена на дипломатию.

Меня наконец-то отвели к Руслану. Он выглядел куда лучше, чем я ожидала, – по крайней мере, на первый взгляд. Никто его не избивал, не унижал, его одежда осталась чистой. Да он вообще не изменился, как будто ничего и не произошло!

Сейчас эта апатия угнетала меня больше, чем обычно, но я не собиралась показывать это следователю. Чтобы сдержаться, я снова вспоминала его в тот момент в ванной – когда он на пару секунд стал по-настоящему живым. Может, это было и неправильно, однако я не могла иначе, мне нужна была эта надежда!

И меня, и Руслана привезли сюда полицейские, моя машина осталась во дворе, и пришлось вызывать такси. Я усадила Руслана на заднее сидение, он позволил его пристегнуть. Хороший мальчик. Детка.

Город только-только просыпался, нас ожидала дорога домой, а я сидела рядом с тем, что осталось от моего мужа. Думать о нем нынешнем и о том, что произошло с сиделкой, мне не хотелось. Вместо этого я сосредоточилась на прошлом.

Я перебирала свои старые воспоминания, как другие люди перебирают фотографии. Я искала среди этих дней сияющего, искристого счастья то, что могло стать для меня предупреждением. Тогда я это упустила, потому что не искала, Руслан был моим идеалом, он был силой, защищающей меня. Он ослеплял меня, и я видела только хорошее – и замечала не все.

Тогда, но не сейчас. Сейчас все стало по-другому.

* * *

Я снова чувствовала себя ребенком. Может, это было неправильно, и моя мама стала бы ворчать, но какая разница теперь? Во-первых, она ничего не узнает. Во-вторых, Руслан ворчать точно не будет, а его мнение для меня важнее всего, хотя ему я об этом никогда не скажу.

Наш отпуск и без того был замечательным – мы ведь впервые путешествовали вместе! А тут и вовсе приятный сюрприз получился: мы узнали, что возле городка, который мы осматривали, остановился лунапарк. А я лунапарков раньше никогда не видела! Мне почему-то казалось, что это почти то же самое, что парки аттракционов, только хуже.