Текст книги "Осеннее равноденствие"

В иных обстоятельствах они, может, и почувствовали бы запах бензина издалека, но сейчас им мешал дым, расползающийся в воздухе.

Один Гарик их не испугал, они не сомневались, что справятся с ним. И делать это нужно было сейчас, когда остальные профайлеры остались в доме и ему никто не поможет. Так что насчет своей судьбы Гарик не заблуждался, однако не сомневался он и в том, что ему дадут последний шанс избежать драки.

К нему обратилась Галина Щеглова – но он уже вычислил, что руководит всем она. И к переговорам она была не склонна, ей хватило попытки в чем-то убедить его спутников.

– Пошел на…

– Не могу, – развел руками Гарик. – Мне нужно вас спасти.

Как он и ожидал, это заставило Щегловых, уже готовых броситься на него, замедлиться.

– Спасти? – нахмурилась Галина. – От чего?

Подводка получилась эффектная, но она пропала бы впустую, если бы не сработала зажигалка. Гарик над такими планами долго не раздумывал, он предпочитал все испытывать действием. Он подмигнул оторопевшим Щегловым, достал из кармана серебристую зажигалку, убедился, что из-под открытой крышки вырвался огонек, и бросил ее на машины.

Бензин загорелся мгновенно. Пламя рванулось не вверх, а в стороны, будто старалось накрыть собой все пролитое топливо, заявить свое право на него, не делиться уже ни с кем… Получилось красиво: на два автомобиля будто набросили огненное одеяло.

Но, как и ожидал Гарик, Щегловы оказались людьми, обделенными чувством прекрасного, и красивую картинку не оценили. Они испуганно рванулись прочь, подальше отсюда, попадали на землю, ожидая неминуемого, как им казалось, взрыва. Это дало Гарику не только возможность отойти, но и достаточно времени, чтобы вызвать полицию.

Естественно, за огненное шоу ему досталось, но к выговорам со стороны полиции Гарик подходил со спортивным интересом. Он даже приготовил несколько аргументов, доказывающих, что он провернул невинный фокус, категория шесть плюс, и ругать его не за что. К сожалению, ему попался опытный следователь, который такие трюки прекрасно знал. Гарика так ни о чем и не спросили.

На территорию двора он не вошел, в дом – тем более, и ни в одну из кастрюль он даже не собирался заглядывать. Порой нужно не видеть, Гарик давно уже это усвоил. Таисе до такого опыта оставалась пара-тройка жутких воспоминаний и, может, ей было бы неплохо получить их лично. Но на сей раз вмешался Матвей, он не позволил ей увидеть то, что находилось в холодильнике и кастрюлях. Таисе казалось, что ее воображение нарисует достаточно, разницы все равно не будет. Однако такой подход лишь доказывал, насколько она все-таки наивна в глубине души.

Естественно, после того, как на место прибыла полиция, уйти не позволили никому. Профайлеры отправились на допрос, присутствующие Щегловы – в камеру, оперативники – на отлов остальных Щегловых.

Постепенно судьба несчастной Паулины прояснилась окончательно. Похоже, модель считала, что Щегловы – это проблема, которую она создала, она же и решит. Они верили, что она задолжала им, когда «обвела вокруг пальца» их сына. Сам Михаил обиду не таил, но он, младший в семье, привык во всем слушать мать. Ему не нравилось то, как относились к Паулине, однако он рассудил: ничего по-настоящему ужасного не случится, ведь у девушки так много денег, такая шикарная жизнь… поделится!

А поскольку Щегловы воспринимали помощь Паулины как должное, они не собирались менять привычный образ жизни даже в большом городе. Гарик оказался прав: полученное легко не ценится, полученное бесплатно – тем более. Они были убеждены, что теперь их жизнь будет катиться по этой дороге очень долго, Паулина обязана их содержать и предоставлять квартиру, они же семья!

В это время сама Паулина медленно, но верно закипала. Ее иллюзии насчет самоназначенных родственников быстро развеялись, она поняла, что просить их о чем-то бесполезно. Когда она приезжала оплачивать очередной штраф, они сначала хотя бы пытались изобразить вину. Но потом им надоело, они лишь отмахивались от своей благодетельницы и винили кого угодно, только не себя.

Итог оказался закономерен: Щегловы полетели обратно в деревню. Ошибка Паулины заключалась не в том, что она их выгнала, а в том, что сделала это самостоятельно. Ей следовало рассказать о конфликте хоть кому-то, как минимум подругам, а в идеале – службе безопасности своей семьи. Но она не стала, пожалела, не захотела навлекать на Щегловых неприятности… Она уже знала, что они не слишком хорошие люди. Но ключевым словом оставалось все-таки «люди»!

Она и мысли не допускала, что они способны ей навредить. За что? Паулина сделала им столько добра, помогала им много лет!

Однако Щегловым ситуация виделась иначе. Они верили, что Паулина не помогает им, а просто выполняет свои непосредственные обязанности. Отказ от роли спонсора в их мире стал преступлением, за которое Паулина достойна самого жестокого наказания. Вот ведь эгоистка, решила все тратить на себя, когда тут целая семья почти голодает!

Мысль о том, что можно зарабатывать деньги и самим, почему-то давно уже не посещала Щегловых. Они придумали план, который не рассматривали как вариант даже профайлеры – слишком уж чудовищным он был. Но Галина Щеглова решила, что таким образом обеспечивает счастливое будущее своих детей и внуков, а ради такой цели можно пойти на все.

Они не планировали требовать деньги за жизнь Паулины – от нее или ее близких. Они изначально хотели ее убить, но не ради мести, а чтобы получить все. Ее прямой наследницей становилась дочь, и вот за право опекунства над ней Щегловы готовы были побороться. Им почему-то казалось, что, если в их распоряжении будет отец девочки, они обязательно победят. О том, что родители Паулины наймут команду адвокатов и оставят ребенка при себе, они даже не задумывались. Они вообще задумываться не любили.

Паулину на встречу выманил Михаил. Галина, зная о его сентиментальности, передала ему другую версию плана – ту, при которой Паулина остается в живых, но продолжает содержать Щегловых. Такая идея тоже казалась Михаилу сомнительной, и все же он согласился.

Когда же Паулина приехала на встречу, братья оглушили Михаила до того, как он успел сообразить, что к чему. Перепуганная Паулина попыталась бежать, добраться хотя бы до машины, где остались телефон и пульт вызова охраны. Но отпускать ее никто не собирался: она погибла на месте встречи, девушку безжалостно задушили. Полиции еще предстояло выяснить, кто именно это сделал: Щегловы, в лучших традициях всех уголовников, пытались перекинуть вину друг на друга.

Гарик искренне верил, что это не имеет значения, наказывать всех нужно одинаково… Ну, кроме детей, разумеется, им предстояло отправиться в приют. На первый взгляд страшная участь вполне могла оказаться лучше жизни в такой семье.

Что же до совершеннолетних Щегловых, их никто отпускать не собирался. Михаил, узнав, что Паулина мертва, уехал на малую родину и, как честный человек, попытался спиться. Когда его нашла полиция, он был в состоянии бревна и показания дал только на следующий день. Никакого сочувствия Гарик к нему не испытывал и считал, что снисхождения этот слизняк не достоин.

Самая страшная часть плана Галины Щегловой заключалась не в убийстве как таковом. Тут как раз не было ничего уникального, корысть – один из самых частых мотивов лишения жизни. Поистине извращенную фантазию глава семейства проявила, когда настало время избавиться от тела.

Она понимала: если труп найдут, убийц разоблачат, криминальный гений своей семьи, а вернее, отсутствие такового, она оценивала неожиданно здраво. Значит, им требовалось сделать так, чтобы Паулину никогда не нашли и в итоге признали пропавшей без вести. Это чуть отсрочило бы вступление ее дочери в право наследования, но уж лучше подождать годик, чем потом присесть на двадцать!

Машину Паулины со всеми вещами отогнали подальше от места встречи. Тело же доставили в тот самый дом, который девушка купила для своей семьи – и который Галина сочла «жалкой подачкой». Там уже был подготовлен холодильник и пара кастрюль.

– Что именно вы собирались сделать с останками? – едва сдерживая презрение, спросил у Щегловой следователь.

– Ничего… Ничего такого страшного! Мы их просто… Ну… вот так избавляли от запаха, от следов крови! Ну а потом мы бы ее похоронили, честно!

Однако бегающий взгляд быстрее всяких слов выдавал: Щеглова врала. В лучшем случае останкам предстояло отправиться на корм животным. В худшем из них еще и приготовили бы что-нибудь, а потом оставили у мусорных баков, там, где побираются бездомные.

И все. И исчезла бы Паулина. А Щегловы как ни в чем не бывало поборолись бы за ее дочь – ведь им же положено, нужно брать у жизни все, вон, в интернете теперь все время так пишут!

Ирония заключалась в том, что в ближайшее время вопрос с жильем у Щегловых действительно решится надолго, но вовсе не так, как они хотели. Только Паулину это вернуть не могло.

Гарик жалел погибшую девушку, но жалел отвлеченно – как любую жертву, не заслуживавшую такой участи. А вот Таиса вбила себе в голову, что могла бы сделать для Паулины больше, предугадать, спасти…

Зря она так, конечно. В какой-то момент ей придется усвоить, что она все-таки профайлер, а не ясновидящая. Дикий план Щегловых нельзя было предугадать, да и Паулина не воспринимала угрозу всерьез. Если бы на месте Таисы оказались Гарик или Матвей, они бы, вероятней всего, повели себя так же и объявили задание завершенным.

Но объяснять все это Таисе оказалось бесполезно, есть то, что нужно прожить и принять. Гарик позволил ей это, а сам вернулся к другому расследованию. Ему казалось, что он делает шаг обратно в болото, что он зависнет там, как раньше…

Но когда он приступил к делу Алексея Черкунова уже после ареста семьи Щегловых, все неожиданно стало на свои места.

* * *

Виталию Любченко потребовалось десять минут, чтобы определить: сегодня ему достался очень необычный клиент.

Новая работа по-прежнему его тяготила. В России он давно уже отказался от классической психотерапии, она прекратила вызывать у него хоть какой-то интерес лет десять назад. Но такое он мог позволить себе разве что в прошлой жизни, теперь деньги приобрели новое значение: их больше не было «сколько угодно», о них приходилось беспокоиться.

Поэтому он, преодолевая презрение, притворялся американцем и выслушивал всех этих узкоглазых куколок, похожих друг на друга, причем независимо от пола. Самые большие деньги ему готовы были платить захандрившие актеры, певички, которым кто-то там сунул руку под юбку, блогеры, специализирующиеся на поедании всякой ерунды перед камерой, и совсем уж непонятные персонажи, больше похожие на героев мультфильмов, чем на людей.

Их жалобы тоже были примерно одинаковыми: сами они считали, что глубоко несчастны, травмированы и, естественно, в депрессии. Виталий же видел, что это банальное, совершенно незрелое неумение справляться с жизненными трудностями.

Он реагировал на это нытье по-разному. В принципе, любому из своих клиентов он мог вправить мозги за один сеанс, но Любченко никогда не торопился. Если так легко и быстро отпускать богатых пациентов, ему придется заниматься этим до скончания времен! Так что он заставлял их возвращаться снова и снова, милостиво позволяя верить, что они действительно больны.

Некоторых он все-таки приводил в норму – ему нужно было укрепить свою репутацию. Многие из таких клиентов все равно возвращались к нему на профилактические сеансы, потому что слишком уж боялись брать ответственность за свою жизнь. И конечно, они приводили друзей – таких же богатых и с самодиагностированной депрессией.

Так что когда в кабинет заявился мальчик с кукольной мордашкой и пухлыми губками, Виталий не без оснований рассудил, что это очередной «сценический нытик», кумир тысяч малолетних ничтожеств, на которого давит груз популярности. Но все оказалось намного серьезней…

На Кван-Чо оказался наследником международной бизнес-империи. Да, не единственным, но все равно достаточно любимым родителями, чтобы с детства получать все, что душе угодно. Узнав об этом, Виталий насторожился: богатые, избалованные, ухоженные мажоры обычно уверены в себе, проблемы они топят в развлечениях, а не бегут за консультацией к психологу.

Да и Кван-Чо не бросился сразу вываливать обиды на свою мать. Он отводил взгляд, нервничал, перебирал темы, которые казались ему безопасными. Виталий не торопил его, хотя заинтересовался психолог сразу. Любченко использовал начало разговора, чтобы быстро изучить соцсети клиента.

Никакой ошибки предварительного суждения не было, Кван-Чо действительно жил роскошной жизнью. Похоже, его родители были из тех, кто верит, что деточке дозволено гарцевать годков до тридцати, а потом деточка как-нибудь сама собой образумится и продолжит семейное дело.

Кван-Чо ничего продолжать не собирался, дни он проводил на яхтах с полуголыми девицами, ночи – в густо задымленных клубах. Он не притворялся счастливым, он и был счастлив, но только пока его окружали другие люди. Когда же он оставался наедине с собой или, вот как сейчас, с психологом, его что-то угнетало. Что-то достаточно серьезное, чтобы пробиться через броню его безусловной любви к себе.

– Что вы сделали? – спросил Виталий, бесцеремонно прерывая поток болтовни Кван-Чо.

Клиент такого не ожидал. Он привык к тому, что перед ним заискивают все, кроме его родни, окружающие ловят каждое его слово… Ловят, а не перебивают пополам! Золотой мальчик с таким почти не сталкивался, не знал, как реагировать, и просто застыл.

– Что? – наконец моргнул Кван-Чо.

– Вы меня слышали.

– Зато вы меня – явно нет! Я ничего не сделал, я о депрессии поговорить пришел!

Тут Любченко невольно отметил, что английский язык все-таки склоняет к вежливости. В его грамматике просто нет четкой разницы между «ты» и «вы» – ко всем идет обращение на «вы». Если бы Кван-Чо говорил по-русски, он бы уже наверняка начал хамить.

Богатый наследник злился, это чувствовалось, но он не уходил, так что в своей правоте Виталий уже не сомневался.

– Нет у вас никакой депрессии, – возразил Любченко, спокойно выдерживая взгляд малолетки. Он знал, что Кван-Чо двадцать девять лет, но выглядел кореец от силы на восемнадцать. – Вы из тех, кто считает, что вам дозволено все. И если даже при такой системе ценностей в вас зародилось чувство вины, вы сотворили нечто воистину ужасное… Или не просто сотворили? Или творите до сих пор?

Кван-Чо не ответил, но это оказалось и не нужно. Он был способен заставить себя промолчать – не больше. Он совершенно не умел скрывать ложь, она читалась по взгляду, по выражению лица.

Виталий не нуждался в словах, его вполне устраивал этот странный односторонний диалог.

– Не думаю, что вы способны сочувствовать своим жертвам – а у вас наверняка есть жертвы, от всего остального вы откупились бы. На них вам плевать, а вот на себя – нет. То, что вы делаете, откровенно противозаконно. Вы пришли сюда, чтобы узнать: как себя вести, чтобы не попасться. Чего от вас теперь ожидают? Как с вами будут работать следователи, когда вас арестуют? Заметьте, господин На, я говорю «когда», а не «если». При вашем нынешнем уровне нервозности поимка становится просто вопросом времени.

Тут Кван-Чо все-таки не выдержал, взвился на ноги. Если бы он сидел на обычном стуле, тот, конечно же, с грохотом рухнул бы на пол. Однако тяжелые кресла в кабинете психолога были рассчитаны на любителей попрыгать.

Виталий же остался на месте. То, что побагровевший Кван-Чо теперь нависал над ним, не имело для психолога никакого значения. Они оба знали, кто на самом деле сильнее.

– Да как вы смеете?! – процедил сквозь сжатые зубы Кван-Чо. – Решили попрощаться с лицензией?

– Вы уверены, что хотите прервать наш сеанс раньше срока?

– Да я не только сеанс прерву, я сделаю так, что эту конуру закроют!

– Не сделаете, и вы вернетесь сюда, – усмехнулся Любченко. – Потому что самостоятельно вы уже не справились, иначе не пришли бы. А я единственный, кто не вызовет полицию.

– Я ничего не сделал!

Он все-таки не выдержал, удрал. Виталий даже не пытался его задержать, он в своих словах не сомневался. Сейчас Кван-Чо все равно не способен говорить нормально, он близок к истерике. Но рано или поздно малолетка успокоится, все переосмыслит и поймет, что это действительно его единственный шанс сохранить свободу.

Виталий мысленно прикинул, сколько времени понадобится, чтобы выбежать из здания. Он неспешно подошел к большому окну кабинета, ему было любопытно, в каком настроении будет Кван-Чо, как поведет себя, как это отразится на его манере вести машину.

Однако обнаружил он неожиданно кое-что другое… То, что заставило опытного психолога, секунду назад спокойного, замереть от того самого страха, который он только что внушил своему клиенту.

На другой стороне дороги стоял человек. Он не делал ничего особенного, просто укрывался в тени деревьев от неожиданно жаркого осеннего солнца. Он даже не казался опасным, скорее, наоборот, он выглядел слабым… Кажется, он пришел с тростью? Ветви деревьев мешали рассмотреть.

Но все это было не важно. Этот человек не мог оказаться здесь… В этой стране, в этом городе, прямо возле кабинета. Виталий все для этого сделал!

У такой ситуации не могло быть благоприятного исхода. Если человек действительно здесь, это плохо. Значит, Виталий, заметая след, где-то допустил ошибку, его маскировка не так совершенна, как он надеялся.

Парадокс в том, что, если человека нет, это тоже плохо. Потому что галлюцинации такого уровня – всегда тревожный симптом, указывающий на большую беду.

Виталию нужно было знать наверняка, поэтому на месте он не остался. Он бежал из своего кабинета так же быстро, как недавно сделал это Кван-Чо. Секретарь лишь проводила его изумленным взглядом, но сказать ничего не успела.

Он был в отличной форме, он двигался быстро, он должен был успеть, даже если тот человек перехватил его взгляд! Если он увидит хотя бы отступающую фигуру вдалеке, станет ясно, как быть дальше…

Увы, не сложилось. Когда Виталий выбежал из здания, на улице уже никого не было.

Глава 6

Матвей терпеть не мог проводить сеансы психотерапии. Умел, но не любил, причем настолько сильно, что однажды даже сказал об этом напрямую Форсову.

Форсов, конечно же, не был впечатлен такими откровениями.

– Любить ты можешь пирожки с картошкой, а не любить – тех оленей, которые объезжают пробку по обочине, – заявил тогда наставник. – Сеансы ты проводить обязан, предварительно засунув свое недовольство туда, где ему найдется место. Потому что если ты не способен делать то, что тебе не нравится, тебе лучше поискать другую работу, для людей с тонкой душевной организацией.

Вера, случайно перехватившая тогда часть разговора, упрекнула мужа за то, что он не в меру строг. Это ведь произошло давно, еще в тот период, когда Матвей считался стажером и не слишком твердо стоял на ногах. Однако сам Матвей был не в обиде, он предпочитал, чтобы с ним говорили честно, а не мягко.

Поэтому все, что надо, он знал и умел. Впрочем, когда Форсов заявил ему, что нужно провести супервизию Таисы, ничего похожего на радость или даже готовность сделать это Матвей не почувствовал.

Они разговаривали по телефону, поэтому бросить на наставника гневный взгляд не получилось. Пришлось сосредоточить все свое недовольство на холодном тоне.

– Зачем?

– Ей это необходимо, – ответил Форсов, проигнорировав идеально выверенный холодный тон. – Как будто ты не заметил!

Да все он заметил… Матвей ведь был с ней в том доме, помнил, как она сорвалась. И это даже при том, что он не позволил ей взглянуть на останки! Таиса все равно понимала, какая страшная участь постигла молодую женщину, с которой она общалась и которую, как ей казалось, могла спасти.

Матвей надеялся, что она справится со всем сама, хотя уже тогда заподозрил, насколько все серьезно. И вот теперь его опасения подтвердил звонок Форсова.

Пришлось доставать из недр рукава последний туз:

– Если она настолько сентиментальна, ей не место в профайлинге!

– А тебе? – тут же поинтересовался Форсов. – Тебе место, если ты не в состоянии провести стандартную супервизию? То, что происходит с Таисой, – вполне нормально. Мы с тобой не раз обсуждали, что при всех навыках и опыте профайлер все равно остается человеком. Хороший профайлер! Потому что если ты в абсолютно любой ситуации не чувствуешь вообще ничего, в супервизии нуждаешься как раз ты.

– Она ведь наверняка обратилась к вам, не ко мне…

– Да. Но каковы шансы, что она пошла бы к тебе? Во-первых, ты сам все сделал для того, чтобы это не случилось. Ты мне порой напоминаешь ребенка, который ревностно оберегает песочницу во дворе, решив, что она только тебе и принадлежит. Во-вторых, при всем твоем высокомерии, Таиса все равно воспринимает тебя как коллегу, она соблюдает установившуюся в нашем общении иерархию. Я удовлетворил твое буйное любопытство?

– Да, – вздохнул Матвей. Крыть было нечем.

– Вот и славно. Таиса вовремя перехватила тревожные симптомы, так что все очень легко исправить. Одного-двух сеансов должно хватить. И, Матвей, будь добр, действуй профессионально.

– Я все сделаю.

Тут Матвей не врал. Он не хотел в это ввязываться, однако признавал: если уж проводить сеанс, то так, как надо, иначе можно лишь навредить. В такие моменты необходимо отбросить любую симпатию и антипатию к собеседнику, сосредоточиться только на решении проблемы. Это он как раз умел.

Он понятия не имел, как Таиса отнеслась к подобному назначению, новость ей сообщил Форсов. Она предпочла не говорить об этом… Она вообще была менее разговорчивой, чем обычно. Что она, что Гарик сияли миру улыбками, как фарами!

Но не теперь. Она пришла в назначенное время, однако, кажется, она не до конца понимала, где находится. Таиса была погружена в собственные размышления, обычные действия, вроде смены обуви или снятия верхней одежды, она выполняла автоматически, она бы их даже не вспомнила – хотя потеря невелика, такие воспоминания ей не особо нужны.

Матвей принял ее в доме Форсовых. Его собственный коттедж для полноценных доверительных сеансов не подходил, а вот кабинет наставника – вполне. Матвей уверенно занял одно из кресел, его собеседница – другое. В комнате еще была кушетка, но ее Таиса проигнорировала.

– Тот случай все еще не отпускает тебя? – спросил Матвей.

Когда дошло до дела, от привычного равнодушного тона он отказался. Сейчас он говорил без дурацкого дружелюбия, которое было бы неуместно, но и без холода. Он давал понять, что ответ действительно имеет для него значение, и этого было достаточно.

– Не только не отпускает, все становится еще хуже, – криво усмехнулась Таиса, по-прежнему не глядя на него. – Я понимаю, что история закончена и ничего изменить нельзя. Но я собираю данные, как будто все еще продолжается…

– Например?

– Какой была Паулина. Кем были Щегловы. Ничего хорошего это не несет, на суд не повлияет, но… Я постоянно прокручиваю в голове все, что могла сделать и не сделала. Я же общалась с ней тогда!

– Ты и сама знаешь, что ошибки не было, – покачал головой Матвей. – Единственный способ, которым ты могла предотвратить трагедию, – заглянуть в будущее. Есть у тебя такая способность?

– Я знала, что с ней что-то не так!

– Да, это ты заметила. Но сама Паулина не испытывала ни малейшего страха за свою жизнь и здоровье, ей просто было неприятно из-за всей этой юридической борьбы со Щегловыми. Она транслировала слабую тревогу – и ты считала слабую тревогу. Еще раз, ты не гадалка и не ясновидящая. Ты профайлер, психолог, ты можешь разобраться в том, что чувствуют люди вокруг тебя, и не более.

Таиса судорожно кивнула, но вряд ли по-настоящему приняла его слова. Слезы все-таки сорвались с ее глаз, это Матвей заметил. Но бросаться к ней с носовым платком и утешениями не стал, он прекрасно знал: плакать иногда нужно, нужно выпускать то, чему ни в коем случае нельзя накапливаться внутри.

– Она ведь была хорошим человеком… – тихо произнесла Таиса. – Я общалась с ней, потом читала о ней… Никакого высокомерия, никакой уверенности в том, что мир ей что-то должен! Наоборот, иногда она как будто стеснялась своего богатства… Она участвовала в нескольких благотворительных проектах, организовывала их… Она жила на деньги, которые ей поступали из фонда родителей, а все, что зарабатывала сама, отдавала людям, ты понимаешь?!

– Понимаю. Такие люди редко, но встречаются.

– Вот! А кто такие Щегловы? Они же паразиты! Они присосались к ней, пили ее кровь, как будто так и надо! Когда она наконец решилась избавиться от них, они искренне разозлились! Они убили ее, над телом надругались… Вот почему так? Почему у них так легко это получилось? Они же тупые и бесполезные, а она столько сделала, столько еще могла бы сделать… А дочери ее каково? Сейчас от нее все скрывают, но рано или поздно она узнает правду! Может даже обвинить себя в смерти матери… Как такое вообще принять?

– Как элемент жизни. Было бы здорово жить в мире, где с хорошими происходит только хорошее, а с плохими – только плохое, правда?

– Да уж не помешало бы!

– Но ведь Паулина была плохой и заслужила то, что с ней произошло.

Вот теперь Таиса на него посмотрела – как он и ожидал. Причем посмотрела так, будто Матвей только что достал из кармана рыдающего младенца, протер об рукав и откусил голову.

Может, Форсов здесь действовал бы мягче, не стал бы использовать шок как рабочий инструмент… А может, стал бы, он никогда не отличался сентиментальностью. Матвей не знал наверняка, да и не интересовался, работать он предпочитал собственными методами.

Ему нужно было вывести Таису из замкнутого круга самобичевания, и он этого добился. Теперь она злилась не на себя, а на него.

– Ты совсем охренел? – наконец выдохнула она.

– Фрагментарно. Что такое хорошо? Сохранять свою жизнь – это хорошо?

– Матвей, у меня нет настроения для этих игр!

– А это не игра, это сеанс, – невозмутимо напомнил Матвей. – Форсова ты бы тоже подальше послала?

– Нет, но…

– Просто отвечай на мои вопросы. Сохранять свою жизнь – это хорошо?

– Ну… да, – буркнула Таиса.

– Обеспечить сытую, спокойную жизнь своим близким – это хорошо?

– Да. Я уже вижу грандиозность подвоха.

– Это не подвох. Это разница мировоззрения: я показываю тебе, как оценивают ту же ситуацию паразиты. Для Щегловых Паулина не была хорошим человеком. Их не умиляла ее благотворительность, им было плевать, что она помогает каким-то там неведомым детям и старикам. Они лишь видели, что она тратит огромные суммы денег на кого угодно, но не на них.

– Да с чего она должна была тратить на них? – не выдержала Таиса. – Из-за того, что имела неосторожность спать с их сыном?

– Она получила от него дочь. Еще раз: мы обсуждаем не мою точку зрения, а мышление Щегловых. Она что-то получила – значит, она должна. Долг измеряется тем, что ей принадлежит.

– И когда же долг за вот это… донорство будет уплачен?

– Никогда, – пояснил Матвей. – Дочь ведь по-прежнему с ней, так? Дочь – ее радость и смысл жизни.

– Значит, она должна платить Щегловым за радость и смысл жизни, – прошептала Таиса.

– Начинаешь понимать.

– Это же чудовищно!

– С нашей точки зрения, которая Щегловых тоже не волнует. Они были уверены, что имеют право на деньги и квартиру. Когда Паулина вполне справедливо вышвырнула их вон, она в их мире совершила жестокое преступление. В мире Паулины же все шло правильно, и она не считала себя достойной наказания. Поэтому ты не смогла помочь ей – и никто бы не смог. У тебя не было никаких данных о мире семьи Щегловых, а без этого нельзя прогнозировать их действия. Им самим этот план казался не только допустимым, но и гениальным, они сильно удивились, когда их поймали.

– Это просто делает мир страшнее…

– А мир никогда не был простым или безопасным. Мы не можем отменить существование убийц, насильников, воров, извращенцев… Но мы можем изучить их, чтобы предотвращать преступления, когда это возможно. А для этого необходимо позволять себе ошибки… и прощать себя за ошибки.

Таиса бросила на него быстрый взгляд, и ее глаза в этот момент показались непривычно темными.

– Но разве ты себя простил?

В груди неприятно кольнуло – так бывает, когда случайно заденешь рану, только-только начавшую заживать. Однако Матвей быстро подавил это чувство, ему было не впервой.

– Я делаю свою работу, – напомнил он. – И что бы я ни испытывал, это не останавливает меня. Ты не смогла спасти Паулину. Я тоже много кого за свою карьеру не спас. Но я знаю, что у меня есть шанс спасти других, это дает мне силы двигаться дальше.

На этот раз Таиса ничего не ответила, но Матвей прекрасно видел: она услышала все, что надо. Она больше не плакала, взгляд стал задумчивым, однако не обращенным в себя. Она и правда готова была простить себя за то, в чем не была виновата – это иногда намного сложнее, чем откреститься от истинной вины.

Похоже, Форсов оказался прав на ее счет, она была куда крепче, чем считал Матвей. Что же до нынешнего срыва… Плохо, но не критично. Если уж позволить себе абсолютную честность, Матвей и сам в первые годы работы частенько заглядывал на супервизию.

Он был убежден, что их встреча завершена, только и осталось, что проводить Таису и запереть дом Форсовых. Однако едва они оба встали с кресел, как в прихожей послышался топот. И это были не крадущиеся шаги того, кто тайно пробрался на чужую территорию. Это было демонстративно громкое топанье человека, который желает предупредить о своем присутствии – но не желает для этого задерживаться у двери, которую Матвей, вообще-то, запер, это он помнил наверняка.

Вскрытая за пару минут дверь и этот показательный топот не оставляли сомнений в том, кто явился в дом Форсовых. Так что, когда дверь кабинета распахнулась и на пороге возник Гарик, Матвей даже не удивился.

– Так и знал, что вы, детки, в родительской спальне милуетесь, – просиял он.

Матвей ничего не ответил, просто смерил Гарика равнодушным взглядом – он прекрасно знал, что это раздражает второго ученика Форсова больше любых упреков и оскорблений. Таиса тоже не смутилась, она явно пришла в себя. Она даже заинтересовалась:

– Откуда знал? Мы не то чтобы часто встречаемся!

– А у меня давно уже следящие программы на ваших смартфонах установлены, – как ни в чем не бывало пояснил Гарик.

– Ты это, в себе вообще?! – возмутилась Таиса.

– Во мне скучно, я в астрале. Ну а чего ты хотела, если кого-нибудь из нас периодически пытаются похитить?

– Меня похитили без смартфона! Тебя тоже.

– Но хоть узнали бы, где трупик искать, если что.

– Придурок ты все-таки временами, – вздохнула Таиса.