Текст книги "Утро морей"

Глава 5

Хатка стояла на отшибе и могла похвастаться весьма скромным набором удобств, которые и удобствами-то считались век назад. К ее главным достоинствам Ника уверенно отнесла бы отсутствие соседей, просторный подвал, крепкие двери, и то, что никто случайно не услышит даже самые отчаянные крики.

– Выпусти меня отсюда! – взвыла Даша. Голос был ее – и вместе с тем не ее, как будто в том же теле поселился кто-то чужой и незнакомый. – Тварь! Ненавижу!

Ника провела по лбу дрожащей рукой. Дрожь, мелкая и раздражающая, не проходила уже второй день. Она подозревала, что это только начало.

Хотя нет, куда там! Просто всё кажется началом, если не видно заветной финишной черты. Настоящее начало было намного раньше, задолго до того, как она забрала сестру из больницы.

После нервного срыва пришло четкое понимание: замгарин она больше принимать не будет. Никогда. В первый день она взяла выходной за свой счет, прикрывшись тем, что незнакомец со своими воплями в редакции напугал ее.

Ника прислушивалась к себе, пытаясь понять, что с ней происходит. К замгарину ее тянуло, но жить было можно. Она уже выбросила все таблетки, хотя подстраховка была сомнительная: эту дрянь везде можно купить.

На следующий день Ника привела себя в порядок, хотя настроение было хуже некуда. На входе в редакцию один из мальчиков, столь немногочисленных в их коллективе и при появлении агрессивного психа первыми попрятавшихся по туалетам, крикнул ей:

– Виват, белый свет!

Ника только раздраженно отмахнулась. Ей сейчас было не до дурацких кричалок. Мальчик как-то странно посмотрел на нее в ответ и тут же зашептался с коллегой за соседним столом. Нике это показалось странным, однако она решила оставить им их маленькую радость.

Вот только их радость внезапно оказалась ее проблемой. Она обнаружила, что за ней наблюдают. Не пялятся открыто, но косятся, а если она посмотрит в ответ – быстренько отворачиваются. И происходило это слишком часто, чтобы она могла списать все на разбушевавшуюся паранойю.

Во время обеда кричалку про белый свет неожиданно вякнули снова. Не лично ей, а вообще, и многие отозвались, да с таким восторгом, будто ничего прекраснее в жизни не слышали.

А Ника снова промолчала. На этот раз – от удивления, она пыталась припомнить, доходило ли дело до кричалки днем хоть раз. Кажется, нет. Этой шуточкой, давно несмешной, обменивались по утрам, как приветствием.

И теперь ей очень хотелось узнать: а было ли это шуточкой с самого начала?

Во второй половине дня ее вызвала к себе Люда и заботливо поинтересовалась, все ли у нее в порядке.

– Ты приняла замгарин? – уточнила редактор.

– Да, таблетку с утра, как обычно, – убежденно соврала Ника. – Пожалуй, этого было недостаточно, я волнуюсь.

– Уж не из-за слов того психа, я надеюсь?

– Нет, конечно, я о нем и думать забыла! Я из-за Даши волнуюсь.

– А, это понятно, – улыбнулась Люда. – Ничего, все будет хорошо! А замгарин еще выпей, пару таблеточек, одной непозволительно мало!

– Конечно!

Ситуация уверенно катилась за рамки разумного. Никому не должно быть дела до того, пьет она успокоительное или нет. Никому не должно быть дела, отвечает она на дурацкие шуточки или нет. Это ее выбор, это же развлечение!

Задумывалось как развлечение…

А похоже, все не так просто. Она видела, как напрягаются другие журналистки рядом с ней, как хмурятся, не дождавшись привычного ответа. Пока что они были смущены, они к такому не привыкли. Но Ника не могла избавиться от ощущения, что еще один пропущенный правильный ответ – и на нее зарычат.

И это в сообществе друзей! Да и потом, если на них действует успокоительное, разве могут они так легко терять терпение?

По дороге домой она зашла в магазин, купила пару упаковок замгарина и большой пакет мятных конфеток. Тем же вечером таблетки отправились в унитаз, а мятное драже – в опустевшие пузырьки. Через полупрозрачные пластиковые стенки разницы не было никакой.

На следующий день она снова улыбалась, громко кричала «Виват навеки!» и показательно принимала по «таблеточке» каждые три часа. До конца дня за ней еще понаблюдали, потом выдохнули, и все пошло своим чередом.

По крайней мере, для них. Для Ники уже ничто не было прежним. Она понимала, что это притворство – временная мера, а дальше… что делать дальше?

Скрывать, что она больше не принимает замгарин, становилось все сложнее. Иногда у нее поднималась температура – не сильно, но ощутимо. Иногда кожу покрывала испарина. Появилась дрожь в руках, приступами, и это ее здорово пугало. А ведь везде и всюду твердили, что замгарин не вызывает привыкания! Очередная ложь… А если это ложь, то слова незнакомца об умирающих детях вполне могут оказаться правдой.

И над всем этим – завеса молчания. Не говори, не раскрывай, не порти другим жизнь. От этого препарата стольким хорошо – ты несешь ответственность за это!

Проблема вырисовывалась настолько глобальная и бескрайняя, что Ника даже не надеялась справиться с ней. Ей нужно было идти маленькими шажочками по краю пропасти – чтобы не рухнуть вниз.

– Я хочу взять две недели отпуска, – заявила она.

– Зачем? – удивилась Люда. Удивилась, но не насторожилась. Последние дни Ника была очень хорошей девочкой в ее глазах и повода для недоверия не давала.

– Из-за Даши. Хочу арендовать домик в деревне, чтобы она пожила на природе.

– Неплохая идея, хотя лучше бы, конечно, на курорт…

– На курорт ехать долго, – парировала Ника. – Я боюсь, что для нее дорога станет слишком большим стрессом. А тут я ее на машине отвезу прямо из больницы.

– Да, пожалуй, ты права… Только замгарином на двоих запастись не забудь!

– Смысл запасаться? – усмехнулась Ника. – Сейчас он в любой деревне продается, я уточняла!

Весть о том, что она уточняла, понравилась Люде. Но иначе и быть не могло.

– Ты на связи будешь? – спросила редактор.

– Буду выходить на связь каждый день, но для этого мне придется в центр деревни идти, там, где будем жить мы с Дашкой, связи нет. Но это ничего, ты мне пиши на почту или в мессенджер, если надо, я буду по возможности отвечать!

– А почему на связи не будешь, что за странный выбор?

– Чтобы Дашка не пялилась целыми днями в смартфон, – невозмутимо пояснила Ника, пряча под столом дрожащие руки.

Люда еще немного посомневалась под конец, но все же подписала заявление на отпуск. Первый этап был пройден, и Ника наконец-то могла вздохнуть свободней. Как минимум она должна прийти в себя к возвращению на работу. Вопрос в том, будет ли этого времени достаточно Даше.

С одной стороны, Даша чуть не умерла от передозировки. С другой, она считала, что сама виновата, у нее даже сейчас не было внутреннего неприятия замгарина. Нике нужно было как-то объяснить ей правду, а как – она пока не представляла.

Ника надеялась, что помощью ей станет вынужденное воздержание Даши от замгарина в больнице. Но когда она приехала за сестрой, ее ждал неприятный сюрприз: початая упаковка замгарина на тумбочке и спокойная, довольная жизнью Даша.

– Это что? – только и смогла произнести Ника.

– Это мне доктор подарил!

– Когда?

– Позавчера.

Получается, она уже третий день на таблетках… Нехорошо.

– И что, доктор считает, что тебе уже можно? – Ника все еще притворялась беззаботной.

– Прикинь! Правда, запретили больше пяти таблеток в сутки. Но мне пяти хватает, я теперь буду дисциплинированная до чертиков. Ты извини, что так вышло…

– Не переживай, теперь все будет хорошо.

Что ж, задача ее оказалась сложнее, чем она надеялась, но сдаваться Ника не собиралась. Даша все еще была очень слаба, она почти сразу заснула в машине. Им не пришлось обсуждать, куда они едут и зачем. Сейчас Нике нужно было принять одно из важнейших решений в ее жизни: или смалодушничать и оставить все как было, по крайней мере, для Даши, или совершить преступление и рискнуть доверием сестры.

Она вывела машину на шоссе.

Когда она приняла решение, стало проще. Она привезла Дашу к небольшому хутору, расположенному неподалеку от сонной деревеньки. В просторном подвале была оборудована вполне сносная комната – с кроватью, тумбочкой, письменным столом, книжной полкой и ведром предсказуемого назначения. Вот туда Ника и отнесла сестру, спящую нездоровым, тревожным сном.

Уже это было преступлением, похищением почти. И раз ей нечего было терять, Ника еще и приковала Дашу к постели за ногу. Длинная цепь позволяла ей перемещаться по комнате, но не выходить за ее пределы, а массивный замок на двери подвала выступал дополнительной гарантией того, что сестра останется внутри.

Последние часы спокойствия истекли, когда Даша проснулась. И начался маленький ад.

Нет, сначала сестра верила, что это шутка. Недолго. Когда до Даши дошло, что все это по-настоящему и никто ее выпускать не планирует, сдерживаться она перестала. Она плакала и умоляла, потом – взывала к здравому смыслу и угрожала, а когда действие последних таблеток закончилось, перешла к проклятьям.

Говорить с ней сейчас было бесполезно. Любые попытки объяснить ей, что происходит и для чего все это, натыкались на такие блестящие аргументы, как «я тебе не верю», «ты сошла с ума» и «гори в аду». Оказалось, что фанаты замгарина так гордятся своей логикой, потому что только ее и принимают, какой бы специфической она ни была.

Дальше – больше. Если раньше у Ники были лишь подозрения в том, что замгарин вызывает привыкание и даже зависимость, то теперь она убедилась в этом окончательно: на Даше эта зависимость проявилась во всей красе.

Настроение сестры менялось с периодичностью раз в полчаса. То она рыдала, сжавшись в комочек на полу, то билась в дверь раненой птицей – впрочем, довольно злобной и жаждущей мести. Чуть позже начались головные боли, жар, проблемы с желудком – все, какие могут быть.

Вот это был по-настоящему страшный период. Когда Дашу рвало после любого приема пищи, Нике хотелось сдаться, вызвать медиков, передать всю ответственность им. Но она помнила, как быстро врач сменил свои показания, хотя и был этому не рад. Эти люди дали замгарин девушке, только-только оправившейся после передозировки! Они, может, и спасут Даше жизнь, но ненадолго. Финал все равно предсказуем.

Поэтому Ника часами сидела на полу возле двери в подвал, наблюдала за сестрой через крошечное окошко, но внутрь не входила.

– Ты же убьешь меня, – стонала Даша.

– Я тебя не убью. Я просто хочу, чтобы ты обдумала всю эту ситуацию здраво, без жизнерадостно розового тумана в мозгах!

– Не о чем тут думать, замгарин тут ни при чем!

– Дарья, да твою ж мать! – порой не выдерживала Ника. – Посмотри на себя! Ты – наркоша, у которой забрали дозу! Это чисто физиологическая реакция, на нервы все не спишешь!

– Это потому, что я сижу в подвале!

– Даша, никто не зарабатывает такие симптомы, просто посидев пару дней в подвале! У тебя ломка!

И снова сестра ее не слушала. Но Ника уже и не ожидала, что простой разговор по душам сейчас хоть что-нибудь решит. Она лишь надеялась, что ее слова отложатся где-нибудь в памяти Даши и потом, когда все придет в норму, сыграют свою роль.

Пока же, чтобы не сойти с ума и отвлечься от рыданий и проклятий, Ника дисциплинированно вела дневник – в обычной тетрадке, без выхода в интернет. Она записывала все, что происходило с ней и Дашей, сравнивала, делала выводы.

Два примера – это мало, но кое-что у нее уже получалось. Похоже, в первые дни применения замгарин действительно не вызывал ничего похожего на зависимость. Те люди, которые относились к нему недоверчиво, испытывали его, иногда прекращали принимать, чтобы посмотреть на эффект. Но ничего плохого не происходило, и они успокаивались.

А напрасно. Ника не бралась толком сказать, когда начиналось привыкание, однако в какой-то момент сама мысль о том, чтобы снова жить без замгарина, становилась отталкивающей и неприятной. Постепенно мысль эта разрасталась, приобретая реальную власть, окружала себя тревогой и паническими атаками. Сознание еще наслаждалось искусственным спокойствием, а подсознание уже знало, что за спиной горят мосты.

Ника использовала препарат чуть больше четырех недель и прошла через ломку легко, как через обычную простуду. А вот Даше приходилось куда сложнее… Вопрос: из-за чего? Из-за недавней передозировки или настоящее привыкание к замгарину начиналось только через два месяца?

– Это все бесполезно, как ты не можешь понять? – устало шептала ей Даша, и Нике порой приходилось прижиматься вплотную к двери, чтобы ее услышать. – Как только я приду в себя, я сбегу отсюда!

– Может быть. Но я надеюсь, что перед этим ты о многом подумаешь на трезвую голову.

Даша шипела и ругалась, но это можно было не слушать, информационной ценности никакой. Гораздо важнее для Ники было то, что ее сестра, возможно, все-таки думала о своем состоянии.

Наблюдением за Дашей дело не ограничилось. Ника действительно порой выезжала в деревню, но не только для того, чтобы проверить почту. Она давно уже несколько раз перечитала документы, собранные тем дебоширом, и пыталась найти новые случаи.

Случаи были. Как странно… Когда она обожала «Белый свет», ей казалось, что иное просто невозможно. Замгарин принимают не все, но почти все. Все люди, которые имеют значение, а остальные – так, массовка, причем массовка тупая, неспособная понять исключительность этого препарата.

Теперь же оказалось, что замгарин критиковали давно, просто делалось это в частном порядке: записями в соцсетях, расследованиями каких-то малоизвестных блогеров. Многие из этих расследований были вовсе не «истеричными воплями», как называла их Люда. Нет, в них чувствовался грамотный подход, там люди точно знали, что делают. Это были полноценные аналитические статьи, которые вполне достойно смотрелись бы на серьезных порталах, в газетах, в журналах…

Однако в газетах, журналах и порталах их не было. Ника не могла не вспомнить собственную попытку написать статью про замгарин. Статья не появилась, и мятежные мысли были выжжены на корню. Вопрос в том, кто был инициатором всего этого… Сама Люда? Вряд ли. Она – королева на своим портале, но она не имеет никакого отношения к редакционной политике других изданий.

А ведь они действуют одинаково, значит, сообща! За всем этим должен был стоять куратор – и наверняка стоял.

Все дороги вели к «Белому свету». Люда Клещенко входила в его совет, там же была Марина Сулина, которая и привезла замгарин в Россию – сама-то она была гражданкой Германии. Теперь уже какая-то картинка вырисовывалась, но принять ее Ника не могла и все искала в своих рассуждениях ошибку.

Почему не могла? А она тогда сама себе казалась шизофреничкой. От ее рассуждений веяло какой-то теорией заговора! Очень просто обвинить во всем масонов, рептилоидов или вот людей, принимающих замгарин… Но ведь это просто успокоительный препарат! Или нет? Теперь уже явно нет…

Одно только Ника знала наверняка: они с Дашкой оказались втянуты во что-то серьезное, огромное и непонятное. То, с чем они двое никак не смогут справиться без помощи со стороны.

* * *

Макс прекрасно знал, что так нельзя. Вот только доказывать, что так нельзя, запертой двери как-то бесперспективно.

Так что, пока он оставался в больнице, он был беспомощен. Макс был силен, а санитары – еще сильнее, шансов на побег у него не оставалось. Выбраться законным путем он тоже не мог, потому что никто ему такого пути не давал.

А замгарин его действительно заставили принимать. Знакомство с «тем самым» препаратом, от которого весь мир сошел с ума, было крайне неприятным. Макса вынудили пить по десять таблеток в сутки – пять утром, пять вечером. Было такое ощущение, что его травят крысиным ядом. Его постоянно рвало, температура не опускалась ниже тридцати семи с половиной, болели мышцы, кружилась голова, он стремительно слабел. Максу, давней жертве похмелий, было не привыкать к плохому самочувствию, и он сопротивлялся, сколько мог. Но в какой-то момент пришлось признать, что «слишком много» бывает даже для него.

Он давно уже потерял счет дням, в крошечной одиночной палате не было окон. Поэтому он и не знал, сколько времени понадобилось замгарину, чтобы окончательно его свалить. Макс больше не мог ничего, вообще ничего. Не то что с санитарами драться, даже с кровати встать. Он пребывал в полусне, то выныривая в реальность, то снова погружаясь в вязкие, мучительные грезы, которые он толком и не запоминал.

Врачи то ли испугались, что переборщили, то ли были довольны прогрессом, и дозировку они снизили. Восемь таблеток в день, потом – шесть. И вот на шести он уже мог вставать с кровати и даже немного ходить.

Он теперь напоминал тень прежнего себя: похудел так сильно, что под бледной кожей отчетливо проступили кости. У него болело все, что в принципе может болеть. Его мучили яркий свет и слишком громкие звуки. Желудок работал непредсказуемо и странно.

Но вот ведь какое дело… При всех своих побочках, прямого действия замгарин на него не оказывал. Макс понял это, когда ему стало получше, ухватился за эту мысль и уже не отпускал.

Он видел, что эта отрава сделала с Эвелиной и Фраником. Они стали спокойными, они не поддавались страстям, а главное, они обожали замгарин. По крайней мере, Эвелина. Однако Макс все еще ненавидел эту дрянь всем сердцем. Гнев и ярость никуда не делись, они лишь временно отступили, потому что сейчас у Макса не было ни одного достойного способа выпустить их.

Ему и нельзя было выпускать, он должен был научиться их скрывать. Прийти к такому выводу оказалось несложно. Если бы его хотели сломать пытками, его бы попросту били – или использовали препараты подешевле. Примерно так же они бы действовали, если бы хотели превратить его в «овощ», который только и может, что слюни пускать. Так бы они его заткнули, но не приручили.

А им, видимо, хотелось именно приручить, вот они и тратили на него свой драгоценный замгарин. Макс Сотов – художник достаточно известный, и он стал бы куда популярней, если бы перестал беспросветно пить. Неплохой актив! А с замгарином он пить перестанет и вообще будет паинькой.

Это наверняка был «план А». Если же ничего не получится… места вокруг больницы были глухие, это Макс уже уяснил. А у него не осталось близких людей, которые стали бы его разыскивать. Поэтому в его же интересах было, чтобы сработал «план А».

Пришлось брать себя в руки и сажать гнев на короткий поводок. Макс не знал, почему на него не подействовал замгарин, но это давало определенную подсказку: эта дрянь на каждого влияет по-своему. Следовательно, врачи не могли предугадать, как у него будет проявляться покорность.

На шести таблетках он стал изображать апатию и безразличие ко всему. Это было несложно: ему все еще было чертовски плохо. Тогда дозировку снизили до четырех таблеток в день, и двигаться стало куда легче. Но Макс по-прежнему не спорил ни с врачами, ни с санитарами. Он даже в глаза им не смотрел! Они были довольны.

Теперь ему давали три таблетки в сутки и перевели из одиночной палаты в общую спальню. Там Макс и убедился, насколько он оказался прав.

В больнице было целое «замгариновое отделение». Формально туда попадали по разным причинам, но объединяло этих людей одно: все они открыто и громко критиковали замгарин и пытались остановить его распространение. Не продавали его в своих магазинах. Запрещали своим детям его покупать. Дети жаловались, покупатели жаловались, и если жалоб становилось слишком много – находился повод для «лечения».

– Я слышал, что так бывает, но не думал, что это может произойти со мной, – невесело усмехнулся мужчина лет сорока, только-только оказавшийся в больнице. – Меня родные дочери и жена сдали! Верят, что заботятся обо мне… Но я сам виноват.

– В чем это? – удивился Макс.

– Что не смотрел за ними, рукой махнул… Я ж даже не знаю, когда они подсели! А когда спохватился, поздно было.

– Это еще можно исправить…

– Не думаю. У меня такое чувство, что я не выйду отсюда.

– Сгущаешь краски, – возразил Макс, хотя и сам себе до конца не верил. – Здесь же вон сколько народу! И что, всех ломают об колено? Прямо вот так, в государственной клинике?

– А это не государственная клиника. Ты разве не знал?

Нет, он не знал… Изнутри все выглядит банально: железные кровати, врачи в белых халатах, никакого тебе особого комфорта, никакой вежливости. Как догадаться, что это частное заведение?

Но если частное, дела его не так уж плохи. Макс был уверен, что идти в полицию бесполезно, даже если он выберется отсюда со здоровыми мозгами. Но все еще может получиться!

Хотя сначала нужно выбраться, а это вряд ли будет так просто. Догадки Макса подтверждались: несогласных тут сажали на замгарин. И сажали вполне успешно! Ему хватило наблюдений за своим случайным приятелем, чтобы понять это.

Сначала все шло предсказуемо: взрослый и адекватный мужчина, бизнесмен, хозяин своего дела, относился ко всем этим таблеткам с неприязнью, а санитаров и врачей на дух не переносил. Но потом что-то изменилось… Он меньше говорил и ни с кем не спорил, зато улыбаться стал больше. Не поглупел, много читал, с удовольствием смотрел фильмы, признал, что у него была проблема. Виделся с семьей, хотя изначально твердил, что не сумеет их простить. А главное, он больше не отказывался от замгарина, он сам просил таблетки, если медсестра забывала принести.

Человек не исчезал окончательно, он как будто… переписывался, что ли. Что-то оставалось прежним, и это сбивало с толку. Но многие черты и убеждения менялись кардинально.

Это лишь усиливало злость в душе Макса. Значит, уже окончательно: по какой-то причине, которую сам он определить не мог, он оказался защищен от воздействия отравы. Сказать об этом открыто было равносильно самоубийству, и Макс, привыкший сдаваться страстям без особых переговоров, теперь учился продумывать каждый свой шаг. Он смотрел на своего недавнего приятеля и попросту копировал его поведение. От апатии переходил к бодрости, смеялся и шутил, строил планы, с показным, хотя и не слишком бурным удовольствием глотал таблетки.

Он затаился, он ждал, хотя и сам не знал, чего именно.

* * *

– Ника-а! – тихо позвала Даша. – Ты можешь зайти ко мне? Мне надоело пялиться на дверь.

Могло ли это быть трюком? Вполне. За последние дни Ника была проклята раз двадцать и официально объявлена врагом народа. Так что проигнорировать младшую сестру было проще всего – но только на первый взгляд. Отпуск заканчивался, Нике нужно было возвращаться в город, и больничный Даши не мог длиться вечно.

Так что очень скоро ей пришлось бы отпустить сестру при любом раскладе. Вопрос лишь в том, к чему это привело бы дальше.

Поэтому Ника вошла в комнату, и Даша могла бы сразу броситься на нее, цепь это позволяла. Но сестра сидела на кровати, грязная, измученная и вполне спокойная.

– Ты понимаешь, что можешь за это отправиться в тюрьму? – устало спросила Даша.

– Да, это было одним из вариантов, которые пришлось принять.

– Мне было хорошо – и тебе было хорошо.

– Мы обе катились черт знает куда, Даш. Ты умирала. Это не «хорошо».

– Но есть ведь и другое «раньше», – напомнила Даша. – То, которое было до замгарина. Я не уверена, что хочу вернуться туда!

– Придется… Я так точно вернусь.

– А если я – нет? Если снова начну принимать таблетки, что ты будешь делать тогда?

– Я не смогу тебя остановить, – признала Ника. – Но я хотела, чтобы ты сначала прошла через ломку, чтобы поняла, что эта мерзость делает с тобой и с твоим телом.

– Ты так и не сказала, что будешь делать, если я снова буду принимать его.

– Уйду.

– Куда?

– Да не важно, куда, просто прекращу с тобой общение.

– Со мной? С родной сестрой?

– Я не смогу иначе, – вздохнула Ника. – Это будешь не ты… Это будет Даша плюс «Белый свет». Мне это не нужно.

– Ты меня шантажируешь!

– Нет. Если у тебя есть право принять решение, то и у меня тоже.

Даша смотрела на нее так, будто готова была разрыдаться.

– Ну почему? – всхлипнула она. – Это же нечестно! Зачем тебе понадобилось снова быть нервной, дерганой, печальной?

– Не обязательно, что я буду такой всегда. Но, знаешь, если надо принять это, я уж лучше приму. Потому что, отказываясь от этого, я теряю нечто большее, – ответила Ника.

– Что, интересно?

– Себя. Замгарин – это дорожка, проторенная кем-то. И я вдруг поняла: я не знаю, куда она ведет. И проложили эту дорожку совсем не из благих побуждений.

– Этого ты точно знать не можешь!

– Я это могу знать и знаю, потому что я недавно попробовала сделать крохотный шажочек в сторону с этой дорожки, и ничего хорошего это мне не принесло.

Она рассказала сестре о том единственном дне, когда коллеги заподозрили, что она отказалась от замгарина. Даша не хотела верить. Это читалось по ее глазам, по поджатым губам, по отведенному взгляду. И до всей этой истории с передозировкой и ломкой она бы и не поверила, замгарин запретил бы ей.

Но теперь обмануться ей стало куда сложнее.

– Может, они все правы? – только и спросила она.

– Логика уровня «десять дураков не могут ошибаться», – усмехнулась Ника.

– Я серьезно!

– Я тоже. Знаешь, чем меня больше всего пугает замгарин? Он принимает решения за меня. Даша, я не пойду по второму кругу. Да, замгарин дает кучу преимуществ. Но я уже не верю, что они бесплатные. Делай выбор со знанием об этом.

Она наконец отстегнула Дашу, и бесполезная цепь со звоном упала на пол.

К двери Даша не бросилась, и уже это было не так уж плохо. Она, болезненно морщась, потерла ногу, потом поднялась и медленно пошла наверх. Телефон и возможность вызвать полицию ее не интересовали – ее интересовал душ. При деревенском домике он был более чем скромным, но после нескольких недель в подвале и это казалось чудом.

Нике хотелось получить от сестры ответ как можно скорее, но она понимала, что торопить Дашу бесполезно, и терпеливо ждала.

Сестра снова подошла к ней только поздно вечером с видом мрачным и решительным.

– Хорошо, – выдохнула она. – Я больше не буду использовать замгарин.

Тут уже Ника поддалась порыву, одному из тех, которые замгарин раньше делал невозможными, и обняла сестру. Даша, тоже от такого отвыкшая, рассмеялась и прижалась к ней.

– Поначалу нам будет трудно, конечно, – предостерегла ее Ника. – Да и дальше не станет легче, просто мы привыкнем.

– Ты о чем сейчас? О нервах?

– О нервах – это само собой. Я тебе говорю о том, что придется притворяться и маскироваться…

Вот теперь Даша отстранилась от нее, нахмурилась, словно задумавшись о чем-то.

– Я тебя не понимаю…

– Придется и дальше изображать, что мы все еще пьем замгарин, – терпеливо пояснила Ника.

– Что? Вот уж нет! Это свободный выбор!

– Ты просто с этим не сталкивалась еще…

– Уверена, ты преувеличила. Ну что они тебе сделают, в самом деле?

– Уволят, например, – мрачно предположила Ника.

– Ха, не осмелятся!

– Ты не знаешь Люду.

– Зато я помню ее интервью! Она сама не раз говорила, что каждый волен отказаться от замгарина в любой момент, это нормально. Как это будет смотреться, если она уволит тебя за такой отказ?

– Не думаю, что ее это остановит.

– Они не посмеют ничего нам сделать! – упорствовала Даша.

И в этом действительно была настоящая Даша – упрямая, как барашек, от рождения, а не подкорректированная в нужную сторону замгарином.

– Поступай, как знаешь, – пожала плечами Ника. – Но я о своем отказе распространяться не буду.

– А я всем расскажу! И все будет хорошо, вот увидишь!

Ника только кивнула. Она бы и сама не отказалась увидеть, как хорошо все будет. Вот только у нее уже появилось предчувствие, что обе они не спаслись сегодня, а движутся к большой беде.