Текст книги "Сказы казачьего Яика"

Триста стругов по Волге-матушке хищно ринулись к бурному Каспию. Откупилась оброком Астрахань. И ушли казаки до Яика.

Змей Горын проживал на Яике – зверогадина мерзко трёхглавая. Встретил змей казаков громким хохотом. Поединка аспид потребовал. Я, мол, Дива убил могучего, с вами ж делать мне просто нечего. Я не ведаю лакомства лучшего и питаюсь давно человечиной.

Да, питался тот змей человечиной. Но ордынцев не ел – видно, брезговал. Взял Гаркуша саблю булатную и кольчугу надел железную. Взял Гаркуша пику пудовую и корчагу с горючей жидкостью. Казаки атаману смелому снарядили коня тяжёлого.

Что за жизнь? Из огня да в полымя! Кто помолится за пропащего? И с восхода до жаркого полудня отражал атаман звероящера. Где скончанье сражению страшному? Где для бегства хотя бы лодица? Помогла Гаркуше уставшему пресвятая Мать Богородица!

Отступил звероящер к берегу, стихли рыки его несуразные. И увидел Гаркуша девицу, ту, что дёгтем и грязью мазали. Снизошла она между грозами по чудесно сброшенной радуге. В туеске подала сок берёзовый и цветок-одолень в красной ладанке.

Как испил казак соку чистого, так воспрял молодецкою силою. Конь цветок-одолень почувствовал, заиграл воинственно гривою. Налетел Гаркуша на аспида, снёс ударом клыкастые головы. И корчагу с горючей жидкостью бросил он на Горына павшего.

Пригвоздил он Горына пикою. Изрубил на куски горящего. С той поры на великом Яике и не стало трёхглавого ящера.

Как не стало трёхглавого ящера, долго не было времени хмурого. Но дошла беда и до Яика. С юга выползло войско Тимурово. И горели степи хайсацкие, полыхали станицы мирные. И отважно жены казацкие выходили в сражения с вилами. Брали отроки пики лёгкие, помогали отцам и братьям. По упавшим в сече не плакали, не склонялись к погибшей матери. Навалилась тьма, злое воинство. Закружились над степью вороны. Кто терял в сече руку правую, принимал саблю в руку левую.

И пришельцы в той битве падали в ковыли, от пожара бурые. В бой летели полки отчаянно, бил Гаркуша орду Тимурову. Но лихие эмировы лучники ослепили Гаркушу стрелами. Атаману глаза повыбили, чтобы плакал слезами кровавыми.

Всем своя звезда предназначена. Прокопытила конница ярая. И осталась от войска казачьего после битвы ватага малая. Одолели пришельцы силою, конным строем, мечами, латами. И дрожали детёшки сирые, и юницы, что в дебрях прятались.

Люди, вы и в печали возрадуйтесь. Сердце девичье верностью выросло. Та, которая шла по радуге, с поля брани Гаркушу вынесла. И ушли казаки в кущи тёмные, отступили в болото смрадное. До Железной горы – кости белые. Велико было поле ратное.

Велико было поле ратное. Сорок лун прокатились медленно. Но весна пробуждала радости, и ласкало детей солнце медное. Годы шли и огнём, и топотом. Счастье есть на земле не для каждого. Жил Гаркуша слепой безропотно до прихода Гугни отважного. И жила с ним женой обвенчанной Евдокия его прекрасная. Та, которая шла по радуге, та, которую грязью мазали. Ах ты, поле казачье, полюшко! Душу топчешь не токмо ратями. Умерла Евдокия от горюшка, от вины за своё проклятие.

Хлеб указан, дерюга овчинная. Посох есть и плетёные лапотки. Бог Гаркуше велел не кручиниться, гусляром стать велел на Яике. Жил сто сорок лет неприкаянно седовласый песняр Гаркушенька. На увале, у Бабы Каменной, мы в походе былину слушали.

Вновь проплачет струна малинова. И над срубом застынет матица. Зазвучит гуслярица былинная. Золотая слеза в сердце скатится.

Васька Гугня

Много баек о Ваське Гугне. Мол, по отваге он ушёл в казаки. Да не так дело было. Служил он у боярина в дружине. А молодая жена Гугни боярыне прислуживала. Хорошо и сытно им жилось. За одним столом с боярином обедали.

А у боярыни было золотое кольцо с дорогим сапфиром. Однажды исчезло кольцо. Сорока его утащила из боярской светлицы. Залетела сорока в открытое окошко и похитила сокровище. Все хоромы перешарили слуги – нет кольца!

Заподозрила боярыня жену Васьки Гугни. И схватили её. Били и пытали огнём, рвали клещами кузнечными до смерти. Бросили в яму и Ваську Гугню. И его пытками увечили, кожу сдирали лентами.

Но удалось Ваське Гугне сбежать ночью. И ушёл он в казаки, ватагу собрал смелую. Вскоре напал атаман Гугня с ватагой на усадьбу боярина. Казаки подожгли хоромы боярские. А боярина с боярыней к дереву приторочили для казни.

Подбежал тогда мальчонка к атаману, кольцо золотое с камнем показывает.

– Где взял? – спросил Гугня.

– У сороки в гнезде! – ответил мальчонка.

Взял Васька Гугня кольцо, бросил его в кострище.

– Не надо мне добра вашего! – сказал атаман.

Боярин увидел кольцо, почернел от горя и помер. Не дождался казни злодей. А боярыня с ума сошла. Бросили её казаки в кучу с навозом и ушли к Дону.

А как Васька Гугня на Яик пришел – байка другая.

Былина о Гугенихе-Гугнихе

Гугнихе было тогда 90 лет, выйдет, что она

родилась в 1480 году.

А.С. Пушкин

Над землёй окрайной на Яике, где погибла ватага Гаркушина, две звезды появились яркие. Злая сила была порушена. Злое зло поросло повиликою. И судить в степи было некого. Васька Гугня с Дона великого разгромил орду Ногайбекову.

Будет песня о том величавая. Зря глумилась рать оголтелая, что под Гугней – кобыла чалая, а под ханом – кобыла белая. У ордынцев прела баранина и в клетях пели птицы райские. Но бежал Ногайбек израненный, бросил жён и шатры татарские.

И пробился Гугня до Яика, взял с добычей котлы ордынские. Вои ждали доли не маленькой и в ковыльном краю борзо рыскали. А на Яике, на Горыныче, токмо рыба была в изобилии. Горевал Гугня:

– Горе нынче нам! Для чего же ногайцев избили мы?

Гугня лошадь стреножил чалую, опустил грустно голову буйную. Казаки атаману печальному притащили татарку юную. Атаман загремел на товарищей:

– Где вы взяли поганку грязную? Я иду через смерть и пожарища, а не мирные свадьбы праздную. Не утратим же, други, обличье! Круг напомнит суровым голосом, что в казацком законе, обычае – жён и чада казнить перед промыслом. Тех, кто будет водиться с бабами, мы посадим на кол осиновый!

Но угрозы те были слабыми, а татарка была красивая. Может, ведала тёмною силою, может, бабьей травой-заманихою. И прилипла татарка к Василию, стала верной женой – Гугенихою.

Две звезды полыхали яркие, ночью в небе хвосты они выгнули. Казаки остались на Яике, крепостушку у речки воздвигнули. Лютень страшен морозами рысьими, но медов сенозарник рощами. Казаки хитроумно возвысили городок в Коловратном урочище.

Бабья доля, как в море судёнышко: то нырнет, то над бездною заново. В городке стала красным солнышком Гугениха, жена атаманова. Кто-то прятал лепёшки печёные, кто-то радость предвидел в аисте. И злодеи клубились чёрные – было много шипенья и зависти.

Голутвяк на дуване скаблился и подначивал Гугню знаками. Атаман, мол, у нас обабился, он страшится Мурзы с хайсаками.

Бытие теплоносно не каждому. Одиноко жилось и солоно. Но однажды ватага отважная триста девок отбила из полона. На юницах шелка хорасанские, а невесты рыдали и ахали. И везли их купцы астраханские на базары, в гаремы шаховы.

Бусурмане были собаками, но зачем – из огня да в полымя? Не зазря молодицы плакали – с казаками опасней, чем в полоне. Страхолюдам не стать человеками, лучше выпустить кровушку каплями. Перед грозной тропой и набегами рубят жён и детей они саблями!

Горемыки те синеокие все побаски о Гугне ведали. И от истины были далёкими, трепетали лживыми ведьмами. Казаки жён казнили не в ярости, а сужденья в напраслине – прыткие. Убивали родных по жалости, дабы враг не замучил пытками.

Степь копытила конница лавою. Что же нужно для счастия полного? Удальцы без похода кровавого триста девок отбили из полона. Казаки гоготали, как лешие, изменить в божьей воле нечего. Но юниц они поутешили: мол, в обычаях всё изменчиво!

И землянки повырыли тёплые, и поставили избы добротные. Женихи на свадьбах затопали, замычали и в стойлах животные. Паки рожь золотистая над пашнями, шёл казак за сошкой старинною. Появилась и птица домашняя, и пеклись пироги с осетриною.

Две звезды полыхали яркие, а судьба была за туманами. Освящала свадьбы на Яике Гугениха, жена атаманова. И ходила между укрепами, и поила гостей рассолами Гугениха – лепо-прелепая, черноокая и весёлая.

Над землёй казачьей на Яике, над могилой горбатой Гаркушиной две ночные кликуши провякали. Прорицание звёзд подслушали. На закат за полынным волоком лебедица рухнула с песнею. Есаулы ударили в колокол, навострили струги на Персию. На дуване раздумье трудное:

– Что же деять мы станем с бабами? Порешим в одночасье судное иль ордынцам оставим на пагубу? Городок теремами вымахал. Сколько ж будет и смерти, и ужаса? Ведь Мурза о походе вынюхал, где-то рядом хайсаки кружатся.

Но у Гугни бунчук в движении:

– Бог поможет, и всё перемелется. Я нарушу закон-положение, на убивство рука не осмелится. И уйдём на врага мы весело. Но оставим утешно женщинам сечку ржаную, порох плесенный, самопалы и пушку с трещиной.

А цветенье летело хлопьями. Казачата ревели сирые. Бабы падали в ноги с воплями:

– Нет, уж лучше убейте, милые! Порубите клинками каждую! Под пищали поставьте затинные!

У кого же рука отважится души так вот губить невинные?

Встрепенулись хоругви совами, вёсла в берег ударили брызгами. Заскользили струги тесовые вниз по Яику – в море Хвалынское.

Провидение миром двигало. Много было для сердца нежданного. Вслед махнула платком индиговым Гугениха, жена атаманова. И ушли казаки на Персию. Но оставили то, что обещано: сечку ржаную, порох плесенный, самопалы и пушку с трещиной. Замерла стрекоза на щавеле, стало солнце во хмари тусклое. Казаки городок оставили, и детишек, и поле русское.

Как ушли казаки на Персию, закружились враны, закаркали. Степь исторгла хищную бестию, появился Мурза с хайсаками. Бабы вышли в укрепы с ружьями, там остожья алели всполохом. Гугениха кричала:

– Подруженьки, набивайте ручницы порохом!

А толмач зудил над казачками:

– Мы живем и Аллахом, и славою. Кровью бабьей мы руки не пачкаем. Сдайтесь клонно, змеюки вилавые! И кумыс опьяняющий вылакав, мы не рушим Корана древнего. Мы сыночков убьём ваших, выродков, но не тронем отродия девьего!

Гугениха смеялась:

– Кто в запани? Подходите поближе, любезные! Встренем вас мы пищальными залпами, пушка плюнет сечкой железною!

Дети малые выли под окнами, кто-то в страхе метался беспамятно. Но рыгнула мортира огненно – сто ордынцев упали замертво. И казачки гибли под стрелами, агнецов оставляли сиротами. Облака были белыми-белыми. И металась орда за воротами.

Ты, песняр, в гуслярице вырази, как становятся бабы дивными. Из укрепов казачки вылезли и Мурзу закололи вилами. И орда в солонцах рассеялась, разбежалось отребье труслое. Молодицы пылали смелостью в ярой битве за поле русское. И сказания будут известными, как врага разгромили поганого. Как стреляла из пушки треснутой Гугениха, жена атаманова.

Слёзы Алтыншаш

Татарин Абдулла кочевал в степях на левом берегу Яика. Выломился он из хайсацкой орды. Хайсаком он был, наверное, а не татарином. Но тогда всех ордынцев называли татарами. Жена у Абдуллы была полонянкой, русской. Но свыклась она, новое имя приобрела – Алтыншаш.

Алтыншаш – значит лунноволосая, золотокосая. Абдулла не обижал жену. Жили они дружно. Пасли стадо баранов. Трёх верблюдов имели, юрту кошмяную да табунок низкорослых коней.

У Абдуллы и Алтыншаш детишки малые были. Забот много. Но Алтыншаш иногда печалилась. На закат поглядывала. Там полыхала в пожарах её родина – Русь.

Однажды мимо стойбища Абдуллы шел караван Мурзы. Гнали ордынцы в Хиву для продажи русских юниц. А одна среди них умом тронулась. То мяукает, то кукарекает, то кипятком плеснёт в лицо охраннику. А одного ножом в живот ткнула, он и помер.

Не знали ордынцы, как избавиться от умалишенной. На хивинском базаре безумную юницу никто не купит. И порешили ордынцы убить полонянку.

– Пожалейте бедную! – заступился за пленницу Абдулла.

– Если тебе её жалко, купи! У тебя, Абдулла, всего одна жена. Аллах позволяет нам иметь по четыре жены. А какая она красивая и весёлая! Мяукает, кукарекает, гавкает, как собачонка! – гарцевали на конях ордынцы.

Алтыншаш притащила овцу:

– Берите! Оставьте нам убогую!

Так вот и попала дурочка в стойбище Абдуллы. Сначала Алтыншаш думала, что блаженная будет помогать по хозяйству. Но вскоре рукой махнула. Девчонка кукарекала, размешивала соль в халве, мясо бросала в огонь, а тестом обмазывала собаку. Какой с неё спрос! Оставалось только молиться богу. А жить стало трудно и голодно. Шайка Мурзы на обратном пути разграбила юрту. Даже скот угнали. Оставили одну кошму.

Дурочка же бродила по оврагам и лескам, питалась кореньями, яйцами из птичьих гнёзд. Правда, стала она тихой. Ни с кем не разговаривала, иногда мычала тоскливо.

Однажды блаженная принесла полное лукошко золотых самородков.

– Где ты это нашла? – допытывалась Алтыншаш.

Но дурочка ничего не смогла объяснить.

– Да нам большего и не нужно, – воскликнул Абдулла. – На это золото мы купим десять верблюдов, стадо овец, новую юрту и табун иноходцев.

Через неделю блаженная принесла еще одно лукошко солнечных самородков. И стал Абдулла самым богатым человеком. На старости лет он совершил путешествие в Мекку. А дурочка, говорят, утонула. Бросилась с крутого берега в речной омут и утонула, стала русалкой. Алтыншаш долго плакала по блаженной на берегу реки. И слёзы её превращались в прозрачные драгоценные камушки. Люди находят эти камушки до сих пор. И называются эти камушки слёзы Алтыншаш, слёзы лунноволосой.

Мухомор

Приснилось Макару-плотнику, будто встретился ему в лесу громадный-прегромадный гриб-мухомор. Не гриб, а изба. И окна есть со створками и ставнями расписными. И крылечко с перилами и навесом. И дверь входная. А крыша круглая, красная, с белыми крапинами. Чудная-пречудная хата!

И затосковал Макар с тех пор. Не хотелось ему жить в обычной избе. Заготовил он тёсу и начал строить новый дом. Дивились соседи задумке Макара-плотника. Возводит он хоромы круглые, без углов. А крыша, как шляпа у гриба. И уж совсем стал смеяться народ, когда хозяин раскрасил крышу. Хотя труба печная торчит, но крыша-то красная, с белыми крапинами. Мухомор получился.

Смех смехом, а каждому хотелось побывать в чудной избе. И повалил народ валом к Макару. Вытрут ноги о вехоть люди, поднимутся на крылечко, стучатся в дверь:

– Позволь, Макарушка, осмотреть светлицу твою?

Хозяин гостей принимал, на лавку усаживал, квасом угощал. Угощений особых не было у хозяина. Но люди шли к нему. Печку ощупывали, в оконца выглядывали. И засиживались, байки слушали.

Стал завидовать Макару шинкарь. Пришел он однажды к Макару и говорит:

– Продай мне избу свою чудную, мухоморную. Ни к чему тебе красные хоромы. А я кабак в энтой хате открою. Нет у тебя прибытка от избы, а я быстро разбогатею. И тебя не забуду, озолочу.

Но Макар не продавал свой терем. Боле того, вырыл он во дворе колодец. А навес над колодцем изладил тоже круглым, да раскрасил под мухомор. В станице скоро крещёное имя Макара забыли. Все звали его Мухомором.

– Здравствуй, Мухомор! – кланялись ему бабы.

– Как живешь, Мухомор? – спрашивали казаки.

И детишки при встрече с умельцем-плотником радовались, прыгали, кричали:

– Мухомор, Мухомор, уведи нас в тёмный бор! За малиной увлеки, усади нас на пеньки. Надломи орешину, покажи нам лешего! Будем вместе мух морить, будем сказки говорить!

Славен был дед Мухомор не токмо избой-теремом, но и сказками. И услышите вы скоро сказки деда Мухомора.

Корзинка со сказками

Дед Мухомор не обманет людей никогда. Лучше на гривну убытку, чем на алтын стыда!

Так вот приговаривал дед Мухомор, когда продавал на ярмарке свои узорочно плетёные корзинки. В походы с казаками дед давно не ходил. Не брали старого даже в обозы. Потому и плёл он корзинки для продажи. На кусок хлеба зарабатывал. Но сначала никто не хотел покупать корзинки деда Мухомора. Очень уж много он запрашивал за свои изделия: за каждую корзинку – по рублю. А в те времена гуся за три копейки продавали. А корзинки были по грошу на любой ярмарке.

Люди посмеивались над дедом Мухомором, атаману жаловались. Мол, по какому праву дед цены такие заламывает за свои жалкие корзинки? Как-то атаман подошел к деду Мухомору:

– Сколько просишь за эту вот корзинку?

– Целковый серебром! – ответил дед.

– Почему так дорого? – спросил грозно атаман.

– Энта корзинка с улыбками! Полная корзина улыбок, радости, – раскланялся Мухомор.

– Но ведь корзинка пустая! – возразил атаман.

– Энто тебе кажется, что корзинка пустая. А ты вот купи её, атаман. Жена и детишки твои будут цельный день смеяться. Корзинка полна смеху.

Атаман задумался. Что-то давно в его хоромах никто не смеялся. Неужели правда, что корзина полна смехом и улыбками? Заплатил атаман целковый серебром, принёс корзинку домой. Жена и детишки ластятся к атаману, подарков ждут. А он говорит, что, мол, купил корзинку с улыбками, за рубль серебром. Жена с детишками рассмеялись. До слёз хохотали. И на другой день смеялись, и на третий… На целую неделю смеха хватило.

Вся станица вскоре прознала, что дед Мухомор не обманщик. Но некоторые люди не поверили атаману. Мол, какой-то здесь подвох таится. Самым умным в станице считался писарь. Пришли казаки к писарю: рассуди-де нас. Неужели корзинки деда Мухомора взаправду наполнены смехом?

– Болтовня это! Ежли бы я принес такую корзинку домой, никто бы даже не улыбнулся! – сказал писарь.

– Побьёмся об заклад! – протянул руку писарю дед Мухомор.

– Согласен! Ставлю десять червонцев золотом! – согласился писарь.

Начал писарь выбирать корзинку:

– Сколько за эту просишь?

– Семь червонцев золотом! – ответил дед Мухомор. Ахнула толпа, зашумела.

– Ты с ума спятил? – начал заикаться писарь.

– И копейки не уступлю! – заупрямился дед Мухомор.

– Нисколько не смешно, – подумал писарь.

Вытащил он из-за пояса кошель, отсчитал деду семь золотых червонцев, взял корзинку. А детишки и бабы бросились толпой к дому писаря с криками:

– Писарь корзинку купил за семь червонцев! Корзинку со смехом для писарихи! С улыбками для писарят!

Жена писаря с детишками на крыльцо выскочила. И начала она хохотать, руками по бёдрам хлопать:

– Ратуйте, люди добрые! Муженёк-то мой рехнулся! За семь червонцев можно табун иноходцев купить, ковры персидские! А мой благоверный корзинку приобрёл! Ха-ха-ха!

Тут и писарю стало смешно. Упал он на траву-мураву и начал хохотать. А люди пошли к деду Мухомору покупать корзинки. Брали корзинки для удачи, корзинки к дождю грибному, корзинки с ветром – зерно провеивать, корзинки с улыбками, корзинки для колядок рождественских.

А нам досталась корзинка со сказками. Дед Мухомор не обманет людей никогда. Лучше на гривну убытку, чем на алтын стыда.

Через речку по радуге

Была у деда Мухомора внучка Настя. Любила она в лесу грибы собирать. Но лес был за речкой, а с лодкой Настя плохо управлялась. На берег лодку вытащить силёнки не было. Однажды вышла из лесу Настя, а лодки нет. Унесло лодицу течением. Сидит Настя на берегу и плачет:

– Как я домой вернусь? Солнце уже к закату катится. А в небе тучи чёрные. А в лесу звери хищные.

Погоревала-погоревала Настя и пошла вдоль реки по берегу. Может, бревно найдется. Или лодку на отмель где-нибудь ветром прибило. Но ни бревна, ни лодки Настя не нашла. Увидела она дерево. А к дереву была приторочена верёвками женщина.

– Помоги мне, юница! Освободи меня! – простонала пленница. – Меня злой колдун на погибель обрёк.

Но вокруг дерева летали упыри страшные. Собирались они растерзать женщину, кровью упиться. Настя отогнала упырей хворостиной, развязала узлы тугие, освободила обречённую.

– Спасибо, юница! – поклонилась женщина Насте.

– Кто ты такая? – спросила Настя.

– Я – волшебница Берегиня. А на съедение упырям меня обрёк злой колдун Берендей. Чем отблагодарить тебя, юница?

– Мне бы лодку найти, – вздохнула Настя. – Я домой хочу, а лодицу унесло.

– Не горюй, – ответила Берегиня. – Подарю я тебе своё ожерелье. Как тронешь левым мизинцем алую бусину, так возникнет радуга. Иди по радуге, как по мосту. И лодка тебе не нужна. А ожерелье моё никогда не снимай, оно тебя от всех бед оградит. А когда потребуется помощь моя – тронь правым мизинцем голубую бусину.

Надела Настя волшебное ожерелье, тронула мизинцем алую бусину – и сразу радуга через речку легла. И пошла Настя по радуге, как по мостику чудному.

Бабы в станице увидели, что Настя по радуге через речку идёт. Прибежали они к деду Мухомору:

– Дед Мухомор, твоя внучка ходила в бор?

– Ходила, – говорит дед. – Где-то нет её, заблудилась, чать. Как возвернётся, отхлещу крапивой.

А бабы пальцами в небо тычут:

– Гляди, дед Мухомор! Твоя Настя по радуге идет!

– Ну и что! – ответил дед. – Ежли бы по воде шла, было бы диво. А по радуге и дурак пройдёт. Да и лодку, значит, потеряла. Придётся похлестать озорницу крапивой.

Но не побил дед Настю крапивой, пожалел. А Настя с тех пор ходила в лес через речку по радуге.