Текст книги "Звезда упала"

2. Подруги

Вера Денисова, мать Наташи, торопливо шла по главной дарьинской улице, направляясь в поселковый Дом культуры. Была она одета в ситцевое платье лимонного оттенка, очень шедшее к её миловидному лицу и делавшее Веру совсем юной, почти девочкой.

Она приблизилась к старому дворянскому зданию с облупленной краской когда-то розового, а теперь просто грязного цвета и, потянув находящуюся между двух потрескавшихся колонн скрипучую дверь, исчезла, будто провалилась, в тёмном пространстве коридора.

В коридоре этом следовало свернуть направо, пройти вдоль актового зала (бывший бальный), ещё раз повернуть, и тогда уже там, в правом крыле здания, обнаруживалась дарьинская библиотека, куда, собственно, и стремилась Вера.

Зарывшись в книжки, за библиотечным столом сидела Надя Антонова, любимая Верина подруга аж с шестилетнего возраста, с тех пор, как они сделали свой первый совместный секрет, то бишь вырыли в укромном месте на берегу Пусти ямку, положили туда ракушку, целлулоидную куколку, перочинный ножик со сломанным лезвием, копеечку, пустой лекарственный пузырёк, ещё какие-то не менее важные мелкие вещи и накрыли всё это богатство стеклышком с тем, чтобы впоследствии, наведываясь сюда, заботливо очистив прозрачное стекло от нанесённого ветром песка, с удовлетворением любоваться сквозь него на свой, никем не тронутый (дружный вздох облегчения!), драгоценный секрет.

Давно это было. Теперь Надя совмещала сложные обязанности заведующей Домом культуры и библиотекой, что, впрочем, удавалось ей без особого труда, учитывая пока ещё недостаточно развитую социальную активность не шибко сознательных граждан посёлка Дарьино.

Надя подняла голову и, увидев входящую подругу, радостно улыбнулась.

– Вера! Хорошо, что ты зашла! – певуче произнесла она.

Голос у Нади был чуть-чуть хрипловатый, выговор мягкий, от этого речь её казалась насыщенной какой-то особой, неповторимой мелодикой.

– Смотри, что я тут вычитала, – блестя глазами, говорила она. – Помнишь блоковский вечер, который мы в прошлом году делали?

– Ну, помню, – усмехнулась Вера неизменному энтузиазму подруги.

Ещё бы ей было не помнить! Они, дурёхи, даже на радостях сфотографировались в тот день. Не подозревали, что из-за этого никем не санкционированного вечера у них обеих случится куча неприятностей. На следующее же утро оказалось, что выбранный ими Александр Блок – кандидатура для подобного мероприятия крайне неудачная, то бишь весьма сомнительная фигура. И стихи его, соответственно, тоже отнюдь не рекомендовались для публичного чтения. В общем, кто-то сообщил об этом вечере в город, приезжала комиссия, разбиралась. В результате она получила строгий выговор от Аллы Петровны, своего директора, а Надя чуть вообще не полетела с работы, только из-за мужа и удержалась, Николай её еле отстоял.

С другой стороны, ничего неожиданного в подобном развитии событий не было. Этот вечер, вызвавший такую бурю, был всего лишь логическим продолжением длинной цепи совместных, как они их называли, авантюр. Слово это первой открыла в какой-то книге Надя, ещё тысячу лет назад, во втором классе, и с тех пор они, замирая от восторга перед собственной отвагой, постоянно готовили всевозможного рода авантюры. К ним, за время их долгой дружбы, они привыкли относить всё подряд – от вполне невинного списывания контрольной, до куда уже более опасного и чреватого неприятностями приключения, такого как, например, кража яблок в колхозном саду. Эти постоянные авантюры окончательно сроднили их, сделали воистину неразлучными.

Позднее, когда центром их интересов на какое-то время стала танцплощадка, обе вроде бы несколько остепенились, но тем не менее даже после замужества по-прежнему периодически вовлекали одна другую в разного рода затеи, некоторые из которых потом приходилось довольно долго расхлёбывать, что, впрочем, охлаждало неуёмный темперамент подруг совсем ненадолго.

– Вот послушай!

Надя взяла в руки книгу, поднесла прямо к глазам. Она была близорука, читала в очках.

– «Блоку верьте, это настоящий – волею Божией – поэт и человек бесстрашной искренности». Это Горький пишет в письме, между прочим. А теперь смотри, что сам Блок пишет…

Она положила книгу, потянулась за другой.

– Да погоди ты с Блоком! – нетерпеливо прервала её Вера. – Ты хоть новость слыхала?

– Какую? – удивилась Надя.

– Я так и думала! – скептически скривила губы Вера. – Сидишь тут как книжный червь в своём клубе и знать ничего не знаешь…

– Да в чём дело-то?!.

Надя нахмурилась. Вообще-то глаза у неё были тёмно-зелёные, но сейчас, за стёклами очков они казались совсем чёрными.

– Колю твоего срочно в область вызвали, председателем его назначают, вот что! – торжественно объявила Вера. – Рубцов из обкома звонил!

Надя, нервничая, сняла очки и встала из-за стола. Она оказалась выше ростом чем Вера, с красивым, чётко очерченным лицом. Стоя рядом, они как бы дополняли друг друга, каждая по-своему хороша: изящная блондинка в жёлтом ситцевом платье и статная брюнетка в строгом тёмно-синем костюме. Обе свои, местные, вместе росли, вместе бедовали, чему, кстати, способствовало и то, что подруги росли без родителей.

Верин отец утонул, когда ей только исполнилось двенадцать лет, всего на полгода пережил мать, которая неожиданно померла от какой-то вирусной инфекции, сгорела за три дня.

Надя же своих и не знала толком, сызмальства жила у бездетных дядьки с тёткой. Люди они были, по деревенским понятиям, состоятельные, так что в один прекрасный день их раскулачили. Приехали, забрали свинью, лошадь, всё, что в чулане нашли. А потом ещё на прощание берёзу, что испокон веков во дворе росла, порубили. Так просто, из злобы, потому что на большее надеялись.

Дядька тогда не выдержал, вскипел, схватился за берданку, ну его и пристрелили тут же. Осталась Надя с тёткой Аксиньей вдвоем. Всё ничего, только Аксинья стала после того случая заговариваться, находило на неё, бывало по несколько дней боялась из дома высунуться. Но Надя уже стала взрослая тогда, справлялась.

Расставались подруги только однажды, когда Вера на несколько лет поехала учиться в город, в педагогический. Надя же никуда надолго из Дарьина не уезжала, сначала училась на медкурсах при больнице, работала там, а потом заочно закончила культпросветучилище.

– Не может быть! – живо воскликнула Надя. – Значит, Пал Егорыч всё же уходит?

– Ну да, на пенсию, с почётом, – подтвердила Вера. – Во мужик! Настоящий. Сказал, кроме Антонова никого на моём месте не будет, так и сделал!

Надя задумчиво покачала головой.

– Знаешь, даже не верится, – сказала она. – Что-то тут не то…

– Почему? – удивилась Вера.

– Да как тебе сказать… Коля, ну ты же знаешь… он красивый, честный… а теперь его ещё к тому же начальником делают… Как-то уж больно складно. На какую-то сказку похоже. Разве так бывает?

– Фома неверующая! – рассмеялась Вера. – Значит, бывает. Всё уже, я приказ в конторе видела. Я же тебе говорю, он завтра должен на инструктаж ехать. Ну и что ж, что сказка?!. Мы родились, чтоб сказку сделать былью, ты разве забыла?.. А потом, кого ещё назначать-то? Не Сапрыгина же. Он весь колхоз по миру пустит…

Она внимательно всмотрелась в глаза подруги.

– Ты чего, расстроилась, Надь? Муж на повышение пошёл, радоваться надо, гулять!.. Беги, давай, на стол накрывай!.. Или тебе всё равно?

Надя с грустной усмешкой пожала плечами, непохоже было, что новость так уж её радует. Она заметила удивлённый взгляд Веры, опомнилась, небрежно пожала плечами.

– Я его теперь вообще видеть не буду!.. – сказала она. – Его и раньше-то, сама знаешь, дома не застать, а теперь и подавно. Он и сегодня небось вернётся заполночь. А завтра они с Мишкой с утра на рыбалку двинут. Может, тогда завтра и отгуляем, а?

– Завтра так завтра! – легко согласилась Вера. – И вправду, Надь, завтра лучше, без спешки, красивый стол соберём, позовём всех, посидим от души, попоём… Обожди, завтра какое число?

– По-моему, двадцать второе. Надо же!..

Надя всё не могла успокоиться, переваривала новость.

– Теперь, может, хоть Дом культуры приведём в порядок!.. А то переименовать переименовали, а как был клуб, так и остался, вон всё сыпется, валится…

– И школу надо отремонтировать, – озаботилась Вера.

Она работала в дарьинской школе учительницей немецкого языка, считалась там редким и ценным специалистом, других иностранных языков в школе не преподавали.

В поселковом совете её тоже ценили за отзывчивость и деловитость. Пал Егорыч нередко просил помочь при составлении какой-то важной бумаги, так что Вера была в конторе своим человеком, потому зачастую и узнавала всякие новости раньше остальных.

– А то мне уже стыдно было в конце года в класс заходить, штукатурка на голову падает, – в сердцах проворчала она.

Вера снова поймала тревожный взгляд подруги и тут же мысленно отругала себя за то, что забыла спросить про самое важное. Ведь Надя опять была у врача, вчера только вернулась.

– Ну чего доктор-то сказал, Надь?

– Ничего нового, – печально покачала головой Надя. – Пустое это всё. Не буду я больше по докторам ходить, хватит. Не могу я родить, Вер. И не смогу никогда…

Она вроде бы хотела сказать что-то ещё, но смолчала. В её больших тёмных глазах появились слёзы.

Вера почувствовала, что и у неё тоже глаза на мокром месте. Она искренно жалела подругу и мучилась от того, что ничем не может помочь ей.

В последнее время она всё чаще ловила себя на том, что испытывает невольное чувство вины перед бездетной Надей из-за того, что у неё подрастала Наташка. Она даже старалась как можно меньше упоминать о дочке в Надином присутствии, чтобы не травмировать её лишний раз. Но получалось плохо, нарочито, и Надя, чувствуя это, сама в свою очередь расстраивалась из-за Вериных неумелых попыток проявить по отношению к ней особую тактичность.

Вера вздохнула и, не найдя нужных слов, молча обняла подругу. Та печально прижалась к ней, и так, задумавшись, они сидели долго, до тех пор пока за окном не начало смеркаться.

– Смотри, звезда упала! – наконец прервала молчание Вера.

– Ты загадала? – спросила Надя.

Вера радостно кивнула:

– Ага. А ты?

– Неа, я не успела.

Надя пожала плечами, как бы извиняясь за свою нерасторопность.

– Ничего, – подбодрила её Вера. – В другой раз загадаешь.

– И что, всё исполнится? – усмехнулась Надя. – Ты в это веришь?

– А то! Ещё как! Главное, чтобы у тебя желание уже было готово! Чтобы не думать, чтоб сразу! Тогда всё обязательно сбудется.

Надя ничего не сказала, внимательно разглядывала потемневший небосклон, словно пыталась угадать в звездной россыпи ту единственную судьбоносную звезду, которой предстояло вот-вот сорваться.

3. Восход

Уверенно всходило солнце, золотило прохладную утреннюю воду, словно опытный дирижёр невидимо, но умело управляло птичьим многоголосьем. Посреди реки Пусти, в самом широком её месте, тихо покачивалась на плавных волнах лодочка-плоскодонка. В ней вальяжно расположились двое рыбаков – Николай Антонов и Михаил Денисов. Они неспешно беседовали, не отрывая внимательных взглядов от поплавков.

Михаил чуть пониже ростом, но шире в плечах. Когда улыбался, по лицу во все стороны разбегались морщинки, делавшие улыбку необыкновенно обаятельной. Вообще, от него исходило ощущение добродушной медвежьей силы, хотя увальнем он никак не был, напротив, в движениях Михаил казался ловок и скор.

На дне лодки уже плескался солидный улов. Клёв с раннего утра шёл отличный.

– Коль, так ты мне теперь по блату может на МТС техники подбросишь? – подавив зевок, спросил Михаил. – Пару новеньких тракторов добыл бы, а? Ведь работать не на чем! А то Егорыч, паразит, меня заманал! Два года уже обещает, старый чёрт!.. А, Коль?..

Николай ответил не сразу. Сначала сбросил телогрейку, восходящее солнце уже начинало припекать, становилось жарко.

– Постараюсь, Миш! Что смогу, то сделаю. Я зря обещать не буду, ты ж меня знаешь.

Михаил согласно кивнул, умело подсёк и вытащил из воды заблестевшего в солнечных лучах пескаря. Николай одобрительно посмотрел на друга. Он всё никак не мог решить, заводить ли с ним разговор о том, что услышал от Наташи. Нужно ли возвращаться к старому, всё-таки для Мишки тогдашняя история была достаточно болезненной. Несколько лет понадобилось, чтобы вернулись их прежние тёплые отношения. Помогла разница в возрасте – сначала одного забрали в армию, спустя четыре года другого. А когда уже и Мишка отслужил и вернулся, то опять и сдружились. Кто старое помянёт, тому глаз вон.

– Я вот о чём хотел с тобой погутарить, Миш, – всё-таки решился он. – Насчёт Надьки…

– А чего насчёт Нади? – нахмурился Михаил. – Да вон она сама, глянь! – вдруг тут же улыбнулся он.

Весёлые морщинки разом побежали по его широкому лицу.

– Прямо как по заказу, да?

Николай повернулся в сторону берега, прищурился. По косогору и вправду сбегала Надя. Что-то кричала, призывно махала платком.

Михаил перестал улыбаться.

– Нас зовёт. Случилось, что ль, чего?..

– Да чего там могло случиться?!. – беспечно пожал плечами Николай. – Насчёт гулянки небось хлопочет, беспокоится… Ох, бабы-бабы, мать вашу за ногу, не могёте вы своим умом жить! Куда вы без нас!.. Ладно, поплыли!..

Михаил вытащил якорь, Николай сел за вёсла и погрёб к берегу.

– Так чего ты насчёт Надежды-то хотел сказать? – спросил Михаил.

Но Николай уже опять передумал. Толкового разговора сейчас всё равно не получится, раз Надя пришла. Как-нибудь в другой раз.

– Да потом поговорим, не к спеху, – подмигнул он другу. – У нас, Миш, с тобой ещё вся жисть впереди! Наговоримся выше крыши!

Через несколько минут берег приблизился настолько, что уже можно было услышать друг друга.

– Ну чего машешь-то, Надь? – обернувшись, проорал Николай. – Чего тебе уже невтерпёж?

Но Надя отчего-то молчала, вела себя странно, ничего больше не кричала в ответ. Николай пожал плечами и навалился на вёсла. Вскоре лодка мягко уткнулась в берег.

– Чего, Надь? – опять спросил он.

Надя по-прежнему молча смотрела, прикрыв глаза ладонью. Солнце взошло окончательно, жарко слепило её между пальцев.

Она подождала, пока оба они вышли на берег, и только потом ответила:

– Война! Война началась!

4. Мобилизация

К концу июня изнемогавшее от зноя дарьинское лето не выдержало. Небо словно прорвало, вниз хлынули нескончаемые потоки воды. Ливень шёл уже третьи сутки, размывая дороги, просачиваясь сквозь старые крыши. Вода в Пусти давно захлестнула пляжи, уровень всё время повышался, река грозила выйти из берегов.

Но дарьинцы не замечали этой угрозы, не обращали ни малейшего внимания на постоянно низвергающийся сверху водопад. Нечто куда более важное происходило сейчас в жизни посёлка.

На площади, около здания поселкового совета, отличающегося от остальных, скрытых за серой завесой домов, месторасположением, цветом и обмокшей красной тряпкой на флагштоке, толпились женщины и дети, провожавшие своих отцов и мужей. Три одинаковых, крытых серым брезентом грузовика стояли друг за другом, урча моторами, готовые вот-вот тронуться в путь. Вокруг машин толпились военные, поглядывали на мобилизованных, негромко переговаривались, курить из-за дождя не могли.

Мужчины рассаживались на скамейки в кузовах, толкались, стараясь оказаться поближе к краю, чтобы как можно дольше видеть тех, с кем предстояло расстаться на никому не ведомый срок. Слышались рыдания, они то и дело прерывались чьим-то отчаянным, тонущем в ливне криком.

Вера уткнулась в грудь мужа, крепко держа его обеими руками и не понимая, что струится по её лицу – дождь или слёзы. С другой стороны его цепко обхватила Наташа.

Михаил растерянно переводил взгляд с одной на другую, пытался найти подобающие такому важному моменту слова. Но они, как назло, никак не находились.

– Ну ладно, чего ты! – говорил он. – Люди смотрят. Берегите себя. Не скучайте. Слышишь, Наташка? Мамке помогай! А я к началу школы по-всякому уже дома буду!.. Так что вы… это…

Он не договорил, как-то неловко, будто клюнул, поцеловал дочку и жену, на секунду с силой прижал к себе обеих и, отцепляя их руки, полез через борт в грузовик.

Рядом, в двух шагах от них, Николай прощался с Надей. Она стояла с непокрытой головой, тёмные длинные волосы, как у русалки, падали вниз мокрыми прядями.

Николай озабоченно всматривался в огромные тёмно-зелёные глаза жены, поглаживал её по плечу. Хорошо, что она не убивается, как вон некоторые, держит себя в руках, сразу видно, что жена председателя.

Николай неодобрительно окинул взглядом рыдающих в голос баб. Не то чтобы он недооценивал серьёзности происходящего, но что-то внутри него сопротивлялось скорби, вопреки всему пело и играло, придавало особый задорный блеск его глазам, который он сейчас всячески пытался притушить. Он воспринимал эту внезапно свалившуюся на голову войну, как личный вызов себе, как редкое испытание, которое судьба посылает настоящим мужчинам.

Не зря он всё детство завидовал своему отцу, герою Гражданской. В определённом смысле и ему теперь повезло, он тоже вместе с остальными получил возможность проверить себя на крепость, в новых тяжёлых условиях показать, чего он стоит.

Николай не сомневался, что уж он-то с честью выдержит испытание, скоро вернётся домой уже совсем в ином качестве, овеянный неувядающей военной славой…

– Может, пока меня не будет, ты у Веры поживёшь? – предложил он. – Веселей будет, чем одной-то…

Надя печально усмехнулась в ответ.

– И правда, веселей, – произнесла она хрипловато. – Куда как весело! Ты обо мне не волнуйся, Коля. Ты лучше возвращайся поскорей!..

– По машина-а-ам! – раздался зычный, перекрывающий шум ливня крик.

Солдаты сразу забегали, рассаживались, закрывали борта.

– Три-четыре недели, я думаю, не больше, – быстро и уверенно заявил Николай. – Соскучиться не успеешь!

Он крепко поцеловал жену в пышный рот, оторвался от неё, обвёл площадь гордым мужественным взглядом. Михаил уже сидел в кузове, протягивал ему сверху руку, помогая забраться в грузовик.

Николай ухватился, ловко подтянулся, прыгнул через борт, и почти сразу грузовики тронулись с места.

Тут же все крики слились в единый отчаянный женский вопль.

Михаил ободряюще улыбнулся жене. Морщинки разбежались по мокрому от дождя лицу, превращая его в смеющуюся, залитую водой маску.

Вера пошатнулась, прикрыла лицо руками. Она чувствовал а, что больше не может, что сейчас упадёт, и этот нескончаемый ливень унесёт её куда-то навсегда.

Она, возможно, и в самом деле упала бы, если бы не подошедшая в эту секунду Надя, ласково обнявшая подругу.

Михаил увидел и оценил этот жест помощи. Их глаза встретились на мгновение.

– Надя, счастливо! – благодарно крикнул он. – Мы скоро вернёмся!..

– Не скучайте! – вторил ему Николай. – До скорого! Носы кверху, девчонки!

Он послал им свою знаменитую белозубую улыбку, которая еле виднелась теперь, исчезая за дождевой завесой.

Грузовики, медленно ворочая колёсами, удалялись по раскисшей дороге.

Женщины бежали вслед, орали что-то бессвязное, перекрикивая друг друга.

Мужчины в грузовиках, бледные, мокрые, с застывшими улыбками и влажными глазами, молча махали остающимся.

Парнишка, сидящий рядом с Николаем, неожиданно вскочил с места и закричал с непонятно откуда взявшейся силой так громко, что все вокруг опешили на секунду:

– Мама, не плачьте! Слышите! Не смейте плакать! Я же вам обещал, мама!!! Мы обязательно вернёмся!!! Очень скоро!!!

Наташа, несчастным замёрзшим зверьком прилипшая к мокрой Вериной юбке, вдруг встрепенулась от этого крика, оторвалась и бросилась за грузовиком.

– Пап-ка-а-а-а!!! – истошно орала она на бегу.

Внезапно Наташа поскользнулась на влажной грязи и со всего размаху шлёпнулась в лужу. Обе женщины, Надя и Вера, скользя, подбежали к ней, подняли, поставили на ноги, грязную и зарёванную.

Грузовики окончательно растворились в серой сырости.

Вдруг стало пусто. Шум дождя, казалось, навечно заменил шум мотора.

Наташа рыдала безутешно, так, как могут рыдать только дети, и они в отчаянии стояли рядом, не зная, что ей сказать, потому что плакали тоже.

5. Похоронка

Дождь лил бесконечно, и днём, и ночью, что было крайне необычно для Дарьина в это время года. Посельчане, и без того тревожно настроенные, с каждыми сутками всё более погружались в серую влажную беспросветность, уничтожающую всяческую надежду на нормальную жизнь.

Резиновых сапог в сельпо для детей не было, детская обувь за ночь либо ссыхалась у печки, либо не успевала просохнуть. Детям приходилось напяливать сырые башмаки, хлюпать ими по лужам, по грязи. От постоянно мокрых ног дети бесконечно простужались, болели.

Женщины ходили хмурые, молчаливые, скупо обменивались новостями, которых почти и не было, а если и появлялись, то какие-то непонятные. Радио регулярно сообщало о победах, но фронт при этом почему-то постоянно приближался.

Дождь однажды всё же закончился, так же неожиданно, как и начался. Утром вышли на улицу, всё ещё было очень мокро, но уже опять вовсю распевали птицы.

А к середине июля погода установилась окончательно, роскошное дивное лето вновь вступило в свои права, как будто и не было этой ужасной проливной недели.

В один из таких дней, ближе к закату, Надя и Вера поднимались по косогору, оставив внизу круглый, наполненный оживлёнными детскими возгласами пляж. Они только что искупались, шли с мокрыми головами, в платьях, надетых прямо на влажные, не обсохшие ещё тела.

– Вот жарища! – вздохнула Вера, когда они взобрались на пригорок и остановились передохнуть.

– Ага, – кивнула Надя.

Недолгое хорошее настроение её, вызванное купанием и ощущением свежести, уже улетучилось. Последние дни она жила с необъяснимым и непреходящим чувством тревоги. Жизнерадостные письма, которые ей присылал Николай, общим количеством три штуки, нисколько это чувство не развеивали, а почему-то, наоборот, делали ещё более острым. Линия фронта проходила где-то очень далеко, на Северо-Западе, о ведущихся боях дарьинцы почти ничего не знали. Войска, отправлявшиеся на передовую, двигались совсем стороной, в сотнях километрах от посёлка, неторопливая жизнь которого почти что не изменилась с начала войны.

– А им там, представляешь, каково в такую жару целый день топать? – хмуро спросила Надя. – Да ещё небось бог знает сколько килограмм на себе тащить!..

Вера ничего не сказала. Смысла травить себе душу не было. Всё, что они могли теперь, – это просто ждать. Миша обещал, что к новому учебному году он обязательно будет дома, война закончится. Так что не так уж долго и осталось.

Некоторое время они молча шли по просёлочной дороге, поднимая ногами лёгкие облачки мягкой белёсой пыли.

– Чего Коля пишет? – наконец спросила Вера, потому что дальше молчать становилось тягостно.

– Чего пишет! – криво усмехнулась Надя. – То же, что и Миша. Всё отлично, воюем хорошо, победа близко, кормят вкусно, от пуза, скоро буду дома!

Вера повернулась, внимательно посмотрела на подругу. Горечь, с которой говорила Надя, резанула её.

– Может, и вправду пока у меня поживёшь, а, Надь? – предложила она.

Надя ответила не сразу, сначала подумала.

Конечно, вместе было бы куда лучше, как Коля говорил, веселей. Но Вера жила не так уж близко, на другом краю посёлка, чуть-чуть на отшибе, на работу ходить будет очень неудобно, через всё Дарьино. И потом, ещё была одна тайная причина, в которой Надя ни за что бы не призналась никому, даже самой себе.

– Спасибо тебе, только смысла не вижу, – вежливо отказалась она. – Там у меня клуб под боком. А мы с тобой и так каждый день видимся. Потом, Миша с Колей вот-вот вернутся. Так чего я буду взад-вперёд с чемоданом таскаться. Нет, я уж лучше своего дома подожду. А то вдруг приедет, а меня нет…

Вера решила не настаивать. В конце концов, они и так видятся почти каждый день. А для Нади может стать лишней болью, если рядом постоянно будет крутиться Наташка, невольно напоминающая про её беду.

– Ну, как знаешь… Надумаешь, скажешь. Ты знаешь, я тебе всегда рада…

Надя уже не слушала, машинально кивала, удивлённо поглядывала по сторонам. Всякий раз, когда она теперь возвращалась в посёлок, ей бросалась в глаза непривычная безлюдность. Казалось бы, не так уж много народу ушло на фронт, не больше ста человек, а опустело вдруг всё необыкновенно.

В конце улицы показалась шедшая им навстречу пожилая женщина, почтальонша, грузно, как гусыня, переваливавшаяся с ноги на ногу.

– Глянь, вон тёть Паша идёт, – оживилась Надя. – Пойдём спросим.

Они ускорили шаг. Тётя Паша, однако, повела себя странно. Завидев подруг, отвернулась, неуклюже попыталась пройти незамеченной. Вера, разгадав её манёвр, устремилась прямо навстречу почтальонше.

– Здрасьте, тёть Паша, – приветливо поздоровалась она. – Чего-нибудь есть для нас?

– Для тебя нет, – хмуро ответила тётя Паша, по-прежнему глядя в сторону.

– А для меня? – хрипло спросила Надя.

Почтальонша, не отвечая, порылась в тяжёлой сумке, затем извлекла оттуда сложенный листок и так же молча отдала его ей. Надя быстро схватила бумажку, раскрыла, пробежала глазами. Вера в ужасе увидела, что лицо у неё стало совсем белым.

Надя задвигала губами, пытаясь сказать что-то, но звука не было, на него не хватало сил.

– Что это, Верочка? – еле услышала тихий шёпот Вера.

Она выхватила из рук подруги страшную бумажку, прочла и в свою очередь ахнула.

– Это чушь какая-то… – продолжала тихо бормотать Надя. – Этого же не может быть… Это же какая-то ошибка… Правда, Вер?

Вера согласно закивала. Это правда, такого не могло быть. Конечно же, ошибка, и думать нечего… Глаза у неё наполнились слезами.

– Что же делать? – спросила Надя.

Голос её вернулся, но звучал непривычно, был какой-то чужой, осипший.

– Надо же что-то делать!.. Надо куда-то обратиться… Что мне делать, Вер?..

Тётя Паша, всё это время безмолвно стоявшая рядом, вдруг резко отвернулась и быстро пошла прочь, так и не сказав ни слова. Утешать она не умела, к тому же не считала нужным.

У каждого своя доля, надо уметь её принимать.

Подруги растерянно смотрели вслед удалявшейся вперевалочку почтальонше.

Она свернула за угол, её длинная вытянутая тень ещё долго мелькала на дороге, пока наконец тоже не исчезла.

Они остались вдвоём на пустой, залитой июльским закатным солнцем улице.