Текст книги "История выигрыша"

«Уроды, мрази, – стучало в его голове, – подумали, что я такой простой? Что обобрали меня до нитки? А хрена лысого не хотите? Хряк, говоришь? А откуда он, интересно, узнал про «хряка»? Я ему этого не рассказывал… Ладно, пусть Хряк, но Хряк не простой! Понятно вам, уроды?! – исходил он желчью. – Ладно. Не паниковать. Нужно срочно забрать горшок и попросить Фиму, чтобы пока подержал его в своем сейфе. А фонарь… фонарь в машине. И телефона нет. Надо связаться с Эльзой. Ладно, потом, сейчас – горшок».

У него остался только паспорт. В карманах было пусто. Но не во всех. Алеша зашел в ближайший подъезд, расстегнул брюки и извлек из внутреннего кармашка трусов заветную бумажку. Это было его многолетним правилом: выходя из дому, помимо денег в портмоне, иметь отдельно сто долларов, которые трудно будет найти и забрать. «Мало ли что…» – пытался облагородить свою странную прихоть Хряк. Теперь же в душе он пел самому себе дифирамбы: «Ай да Леша, ай да сукин сын!» – в унисон с душой пело его сердце. Обменяв в ближайшей валютке сотню, он зашел в магазин и купил там небольшой фонарик и пакет.

До места он добирался долго, двумя автобусами и маршруткой. Уже начинало смеркаться, заморосил мелкий противный дождь.

Свою пещеру Хряк нашел не сразу. Он не был здесь месяца два и заметил изменения. Совсем недалеко был вырыт огромный котлован, залитый бетоном с торчащей из него арматурой, – фундамент элитного многоэтажного дома. Одесса расширялась. Крупная прибалтийская компания выиграла тендер на строительство микрорайона на этой окраине города и сразу же приступила к работе.

Свинарёв начал спускаться. Было грязно и скользко, и он несколько раз упал. Наконец оказался внутри и сразу почувствовал какой-то незнакомый запах. Включив фонарь, Алексей уверенно двинулся вперед. Запах усиливался. Свинарёва начала бить нервная дрожь. Он подходил все ближе к тайнику. Луч фонарика прыгал по стенам пещеры. Под ноги стали попадать крупные комья земли, затем целые глыбы. Сердце бешено колотилось от самых плохих предчувствий. За несколько метров до отвода пещеры, в котором и находилась ниша с зарытым в ней горшком, фонарь выхватил из темноты сплошной завал. Земля была сырая; в нескольких местах сквозь завал выползли безобразные кляксы застывшего бетона. Дальше хода уже не было.

Алеша, обливаясь холодным потом, выскочил наружу и, найдя острую корягу, быстро вернулся обратно. Уже почти стемнело, дождь усилился. Свинарёв стал остервенело разгребать палкой влажную землю. Земля поддавалась легко, но тут полугнилая коряга сломалась. Хряк отбросил обломок в сторону и продолжал выгребать землю руками. Повязка с изувеченного мизинца слетела, но он был в таком неистовстве, что не обратил на это внимания. Теперь он скинул пиджак. Работа спорилась, пот заливал лицо, рубашка от братьев Брукс прилипла к телу. Земля пошла неоднородная, попадались куски застывшего бетона. Хряк начал ломать свои холеные ногти.

– Я раскопаю, раскопаю! Я доберусь! – уже вслух бормотал он как заклинание, хотя уже совершенно не верил в эти слова.

Когда его ободранные руки натолкнулись на монолитную бетонную стену, он оцепенел, затем обследовал границы этой стены и страшным голосом заорал, а потом, навалившись спиной на бетонную пломбу, разрыдался.

Он рыдал, сотрясаясь всем телом, размазывая по лицу слезы, кровь и грязную землю. Никогда ему не было так плохо. Все напряжение сегодняшнего, самого ужасного в его никчемной жизни дня вдруг сгинуло, и Свинарёв ощутил страшную усталость. Графа Монте-Кристо из него не получилось. К такому краху он себя не подготовил. Посидев с полчаса возле бетонной глыбы в состоянии полной прострации, Хряк почувствовал, что начинает замерзать. Опираясь на стену, он поднялся, нашарил здоровой рукой пиджак и двинулся к выходу. Фонарик начал мигать. «Ага, и вам от меня привет, наши маленькие желтенькие китайские друзья», – подумал он.

В голове была полная пустота, и Хряк заполнил ее интересной мыслью: «А что, если скрестить Армани с Гуччи? Что получится? Фабрика одежды «Большевичка»? Или площадка для гольфа?» Он чувствовал, что теряет рассудок.

Наконец Алексей выбрался из пещеры. Первое, что он увидел, была жена. После объяснения с ней, разрушившего все его надежды, он побрел к остановке маршрутки. Диалог, который только что произошел, гулом отдавался в его голове. Он подошел к бадье возле котлована, наполненной водой, и кое-как почистился. «Теперь нужно выпить и все обдумать», – таково было его первое решение.

Два часа спустя Хряк был в городе. Дождь перестал, но вместо него налетел холодный порывистый ветер. Людей на улицах было мало. Подойдя к дому, Алексей увидел в окне своей квартиры чью-то широкую мужскую спину. «Олег времени не теряет», – недобро подумал он, а зайдя во двор, заметил, что в большой крытый грузовик, притулившийся к подъезду, несмотря на поздний час, выносят вещи из его квартиры. Он повернул обратно и пошел по улице, запахнув поплотнее пиджак и подняв воротник. Зайдя в ближайшую забегаловку, он в первую очередь дочистился в туалете, затем подошел к стойке, заказал сто пятьдесят граммов обычной водки, выпил залпом, прожевал бутерброд, даже не подозревая, что это – последняя еда в его жизни.

– Пожалуйста, дайте мне свой телефон, я заплачу вам, сколько скажете, – обратился он к бармену.

Бармен, человек бывалый, чья родословная тянулась от героев Бабеля, реальных персонажей знаменитых «Одесских рассказов», без лишних слов протянул Свинарёву мобильник.

– Спасибо, спасибо огромное, я заплачу. Я потерял свой телефон. Я быстро.

Бармен равнодушно отвернулся и стал мыть стаканы, поглядывая на телевизор в углу стойки, где транслировали футбол. Хряк быстро набрал номер Фимы. Было занято. Алексей набирал снова и снова, опасливо поглядывая в сторону бармена, но тот, казалось, не обращал на него никакого внимания. Наконец Фима отозвался.

– Фима, Фима, это Альоша, как ты всегда меня называл… да, да, Левицкий! Мне срочно нужно пару штук… Что? Да это просто смешно рассказывать… Я тебе потом все расскажу, не сейчас, а сейчас просто ответь мне: я могу на тебя рассчитывать? Нет, я завтра тебе не позвоню, я лучше к тебе приду прямо сейчас, если скажешь «да», я здесь недалеко. Что? К тебе только что пришел твой друг? Лучший друг? Что? Что значит: не вовремя я звоню? Фима… Что? Перезвонить через десять минут? А почему… Ладно, ладно, через десять минут позвоню.

Хряк подошел к стойке и положил на нее телефон, а рядом с ним – не самую мелкую купюру. Бармен отвлекся от матча.

– Спасибо вам большое, не люблю быть в долгу, – подталкивая в его сторону деньги, отработанным за годы заискивающим голосом заливался Хряк.

Бармен покачал головой и начал двигать купюру в обратную сторону.

– Но еще раз, еще через десять минут, буквально пару слов… мне нужно будет сделать еще один звонок. Буквально на пару слов, – еще раз повторил Хряк.

На последних словах бармен сгреб купюру и положил в карман своего сомнительной чистоты кителя. Он, слыша телефонный разговор, сразу сообразил, что происходит. В отличие от Хряка. После длинных гудков стандартный голос операторши уведомил, что абонент не отвечает, а телефон его отключен…

Посторонний наблюдатель мог бы рассказать об этом так: «Когда я зашел сюда выпить свои пятьдесят на сон грядущий, то обнаружил за столиком возле выхода очень пьяного мужчину. Он спал, сидя за столом, уложив голову на скрещенные руки. Подле него стояла бутылка водки с содержимым на полпальца. Я пошел к стойке, а Миша (он меня хорошо знает) сразу же навстречу моим пальцам выдвинул мою порцию: «Ви посмотрите на эти пальцы! Ви что, всерьез думаете, что у меня всегда были такие пальцы!?» Я жестом спросил у Миши, что это за кадр сидит за столиком и как долго Миша это все стерпит? А Миша, как всегда, пожал плечами. Он мне всегда так отвечает. Он вообще не любит разговаривать. И мы с ним много лет отлично друг друга понимаем. Потом я допил, жестом спросил Мишу, как, мол, дела, а он плечами ответил, что все нормалек, что у него скоро-скоро будет уже четвертая внучка и что скумбрия на Привозе подорожала на двадцать процентов. Я все узнал, ну и пошел домой. А тут этот парень вдруг вскочил у меня перед носом из-за своего столика и выбежал на улицу. Шатало его сильно. Я пошел к себе домой, потом обернулся – а он блюет. И я пошел дальше».

Свинарёв вышел на улицу и тут же, у дверей заведения, проблевавшись, отошел к обочине тротуара. Таким пьяным он не был никогда. Он схватился руками за голову, но сквозь рой обрывков мыслей в его черепе начала выкристаллизовываться идея: «Сейчас на вокзал. Сейчас я поеду на вокзал, куплю билет… билет, у меня хватит на билет. Хватит и еще останется. Пока к маме с папой, а потом посмотрим…» То, на что Хряк собрался смотреть, пока что не давало пищи его воображению. «Потом, потом… сесть в поезд… Главное – сесть сейчас в поезд». Он сделал решительный вдох. К горлу опять подступил приступ рвоты. Преодолев его, Алеша взял направление на железнодорожный вокзал. Решив, что деньги нужно жестко экономить, он пошел пешком, до вокзала было не так уж и далеко. С природой творилось что-то необычное. Вместо дождя, поливавшего несколько часов назад одесские улицы, пошел густой мокрый снег и за несколько минут залепил все. Неслышными хлопьями он падал в лужи, на еще не просохший асфальт и в мгновение ока превратился в сплошную снежную пелену. Такого в Южной Пальмире в это время года не помнили давно. Наверное, густой снег и был причиной того, что Хряк, пересекая очередную улицу, совершенно пьяный, не видя светофоров и вообще ничего вокруг, попал под мчавшийся на полной скорости «КамАЗ». Он ничего не успел почувствовать. У него даже не появилось никакой последней мысли.

* * *

Первые две партии Сергей проиграл – не с разгромным счетом, но все же проиграл, – а третью с блеском выиграл. Отложив кии, друзья немного покурили на веранде, но погода уже не располагала к такому времяпрепровождению. Над головой висело свинцовое небо, резко похолодало, и ветер швырял по веранде желтые опавшие листья. Был небольшой шторм, и мысль о пляже отпала сама по себе. Предложение покататься на яхте Сотников сразу же отклонил. Они перешли в гостиную. На столе оказался легкий ужин, неизменный «Хенесси» и бутылка вина.

– Давно не смотрел хорошее кино? – спросил Макс. – Кеслевский, Кшиштоф, знаешь этого поляка, его «Три цвета: синий, белый, красный»? А его «Декалог»? Не видел?! Это шедевр! Я его посмотрю в третий раз, хотя бы ради тебя. А потом, я почти уверен, ты поймешь, что ничего подобного раньше не видел!

Сотников, хотя прекрасно знал эту трилогию и сам восторгался работой режиссера, внезапно согласился, но, после того как Жюльет Бинош в больнице с помощью таблеток пыталась отправить себя на тот свет, заскучал. Макс же целиком был поглощен происходящим на экране. Все больше и больше Сергей ловил себя на мысли, что фильм совершенно перестал его интересовать, а затем, переведя взгляд на увлеченное лицо друга, откинулся в кресле и предался собственным мыслям. Сотникова немного ошарашила скорость Макса. Сергей привык к тому, что все его телепроекты не представляли собой ничего криминального. Всегда все было просто: обретшие друг друга через много лет люди, музыкальные конкурсы, где участники поют в разных тональностях, но в итоге находят общую ноту… Много чего. Потом он стал думать конкретно о Максиме.

У Макса были блестящие данные для карьеры бизнесмена: уверенность хорошего игрока, здравый смысл и безукоризненно математический склад ума, интуиция, чувствительная к надвигающимся катастрофам, как точный барометр-анероид к атмосферному давлению (это Сотников в нем приметил довольно давно, еще во времена, когда они обхаживали близняшек, тогда Макс приглашал его на фарцу; но Сотников предпочитал поваляться с книгой и бутербродом с дешевой колбасой, чем встречаться с сомнительными личностями в глухих углах харьковских двориков). И наконец, безошибочное чувство времени, не позволяющее действовать слишком рано или слишком поздно. Все это в сочетании с отсутствием нравственных правил, неспособностью к раскаянию или жалости и умением внушать людям симпатию, не платя за нее ни взаимностью, ни доверием, сделало Макса тем, кем был он теперь. Он был человеком СВОЕГО ВРЕМЕНИ.

И время, подмигнув и сделав на нем отметину, посадило его на нефтяную трубу. До Ромы Абрамовича ему было далеко, но он к таким высотам и не стремился. Ему незачем было тревожиться о том, до чего он довел других людей, о том, что с ними случилось из-за него и как они кончили; кто из них расстался с особняком в элитном районе города, кто вместо английского колледжа отправил своих детей ассистентами зубного врача, торговцами на рынок, а то и на панель, а кто отправился на прямое свидание с похороненными родителями, и кто застрелился в одно прекрасное утро перед завтраком, и кто после этого вместо роскошного «линкольна» ездит сейчас на работу в метро, если она, работа, есть. Он сам вынес все эти ситуации на собственной шкуре, много терял сам, много забирал у других, а сейчас в полном умилении смотрел кино, простое сентиментальное кино…

На третьей серии Сотников пытался сосредоточиться, но вскоре уснул. Так, в кресле, он и пролежал до утра. Рано утром, озябнув, он выключил аппаратуру. Макс дрых в кресле с открытым ртом. Из солидарности Сергей, предварительно сходивший за одеялами, улегся в кресле рядом.

Два дня спустя, когда они вдвоем гуляли вдоль враз опустевшего в связи с непогодой пляжа, уже в куртках и брюках, зазвонил телефон Макса. Он говорил долго, минут десять, но в конце разговора лицо его помрачнело.

– Хорошо, я все понял. Я ему этого не желал, если помнишь… ну если все получилось так, как ты говоришь… нет, ты мне ничего не должен.

Макс отключил телефон, минуты три молчал, затем произнес:

– Нету Хряка. Попал под машину. Мгновенная смерть. Был совершенно пьяный, бежал через улицу и попал под «КамАЗ», мокрое место осталось. По паспорту опознали. Это Олег звонил, ну ты понял кто. Они все сделали, как мы договаривались, но такого исхода ни он, ни я не ожидали. Так, видимо, было угодно Провидению. Я ему этого не желал, – повторил Макс, уже для Сотникова. – Я не хотел ничьих трупов. Я просто хотел, чтобы Хряк повыл на луну. Олег рассказал, что видел протокол с показаниями водителя «КамАЗа», свидетели были… Это не было самоубийством, это было ДТП со смертельным исходом. Хотелось бы сказать: мне очень жаль, но, пожалуй, я этого не скажу. – Было заметно, что Макс слегка нервничает. – С Эльзой они встречались, но тогда о Хряке ничего не было известно. Они встретились с ней на пороге их квартиры, все ей объяснили. Олег позволил ей взять документы, кое-какие тряпки и дал двести долларов на гостиницу. Никто к ней и пальцем не прикоснулся.

* * *

Проснувшись в двенадцатом часу, Эльза направилась в душ. Пена геля ласкала ее еще упругое тело, которое она холила, берегла и любила. «Супермодель», – подвела она итог, налюбовавшись собой в запотевшем зеркале. Пена стекала сквозь ложбинку меж ее до сих пор стоячих и больших грудей.

Кофе она пила в гостиной, переключая телеканалы. Вспоминалась вчерашняя ночь в клубе, совершенно пьяный муж, попытки поймать такси, его блевотина на ее коленях уже в машине… Но были и приятные воспоминания. Тот, кто приглашал ее на два последних танца… Он еще много снимал на видеокамеру… Какими глазами он на нее смотрел, в какой омут погружалась она, когда он прижимал ее к своему телу… Он постоянно что-то говорил, говорил… О, как же давно она не слышала подобных слов… А что она слышит от своего мужа? Его стократные признания в любви с неизменным чмоканьем куда дотянется, разговорами о детях и деньгах? Или его дурацкие вопросы, куда тратятся деньги?

Воспоминания о вчерашнем партнере покрыли ее глаза поволокой. Сунув руку в вырез халата, она в легком возбуждении помассировала грудь. Потом пошла в свою спальню, достала из-под подушки резиновый виброчлен и быстро довела себя до оргазма. Это был настоящий оргазм, а не тот, который ей приходилось имитировать под своим мужем, с его перекошенным и красным от возбуждения лицом, с открытым ртом и животным взглядом… Но муж был богат, и приходилось играть в «любовь».

Она не любила своего мужа. Она вообще никого никогда не любила. Единственным объектом ее любви была она сама. Но вчерашний мужчина упорно возникал в памяти…

Когда она собиралась выходить, на улице шел дождь. Эльза накинула легкий плащ и взяла зонт. Не хотелось идти к гаражу, и она, раскрыв зонт, вышла в город. Она уже опаздывала на встречу с приятельницей. Та обещала принести ей диск с последним фильмом Тома Круза и немного кокаина, о котором прожужжала ей все уши. Просидев в кафе с полчаса и тщетно пытаясь дозвониться, Эльза решила нагрянуть к ней домой – жила она совсем недалеко. Но, выйдя из кафе, Эльза почувствовала, что начинает мерзнуть, и решила поехать на такси. Она подошла к дороге и едва успела поднять руку, как рядом с визгом тормозов остановился огромный черный «лексус». Тонированное стекло опустилось, и приятный баритон изнутри спросил:

– Ну как такая женщина, как вы, может стоять на улице в такую погоду? Садитесь, я сочту за честь подвезти вас. Ну садитесь же, не бойтесь!

Каково же было изумление Эльзы, когда во владельце роскошного джипа она узнала вчерашнего партнера по танцам, того самого, который витал в ее эротических грезах всего пару часов назад! Незнакомец распахнул дверь, и она без малейших колебаний уселась рядом.

Он с веселой улыбкой разглядывал ее. Эльза, конечно же, сразу его узнала. «Это ж надо! Какое совпадение! Он что, нарочно меня отследил?» – пронеслось в ее голове. А владелец авто медленно тронулся с места.

– Не думаю, что вы меня не узнали. Я вас узнал, а знаете почему? По той простой причине, что такую женщину, как вы, вдруг так сразу забыть невозможно.

Не было видно, что он фиглярничает. Располагающий взгляд, белозубая улыбка, отличный костюм, и, казалось бы, никогда не выветриваемый из салона автомобиля неземной одеколонный запах. Но лицо, лицо! При всей разборчивости в мужчинах Эльза еще прошлой ночью поставила ему невидимое клеймо: красавец. Ей еще никто не сказал, что руки, жадно шарившие по изгибам ее тела прошлой ночью, куплены Сотниковым за изрядную мзду и солидные командировочные. Актер честно отрабатывал свою зарплату. Эльза была не в его вкусе, хотя он уже и напрочь позабыл, кто в его вкусе, – любви неведомы границы. «Любви неведомы границы», – всякий раз по ночам, как рефрен, повторял этот несостоявшийся Смоктуновский, засыпая с очередной партнершей.

– Да, я вас узнала. Вы же помогали мне поймать такси. Муж тогда был немного не в себе…

– И это все, что вы запомнили? А мы же с вами танцевали. Даже в какой-то момент показалось, что мне должно было быть неудобно перед вашим мужем. Наверное, хороший мужик. Я его, честно говоря, не понял. И давно это у вас: вы танцуете – он сидит? Хотите шоколадку? – Он откинул дверцу «бардачка». – Не думайте, свежайшие!

Она не то что очень уж хотела, но все-таки взяла маленькую плитку шоколада, только чтобы не выходить из игры. Душевный подъем вынес ее на такой гребень, с которого так и хотелось нырнуть в безрассудство. Она с интересом разглядывала мужчину. У него был отличный костюм, темно-синий, безукоризненная стрижка; холеные руки и ухоженные ногти выдавали в нем человека, умеющего извлекать из жизни самые ценные ее соки. Он лихо крутил руль, осыпал ее всевозможными комплиментами и наконец сказал:

– А я ведь так и не спросил, куда вас везти, Эльза… Вы позволите мне так вас называть? Вы ведь вчера так и представились мне. А знаете, почему я вас не спросил? А лишь потому, что вы назовете мне адрес, я вас туда отвезу, и нашей встрече придет конец. А как я этого не желаю… Кстати, разрешите представиться: Станислав Жемчужников, член совета директоров «Газпрома». Слышали о таком концерне? Сорок лет, не женат. Хобби: собираю старые кроссовки по всему миру на строительство из них реабилитационного центра для выживших из ума депутатов Государственной Думы. Но и для ваших ребят из Верховной Рады там тоже место останется.

Оба расхохотались.

Пока он шутил, Эльза, слушая одним ухом, вела напряженную умственную работу. «Газпром»? А кто же в наше время не слышал этого слова? Кто не слышал о миллиардах, крутящихся возле этой скромной аббревиатуры? Эльза, при всей отдаленности от экономической политики государств бывшего Союза все же знала, что принадлежность к «Газпрому» – это возможность иметь большие, очень большие деньги, а тут еще член совета директоров… Сомнения таяли в ее голове, как мороженое, кем-то недоеденное и забытое на солнцепеке. Да еще эта внешность… Но Эльза принадлежала к тому типу женщин, которые, несмотря на фонтан амбиций, помнили, что задавать тон все же должен мужчина. А он его и задавал. Сначала она решила растянуть флирт и попросила Стаса, как настоятельно он рекомендовал его называть, отвезти ее в загородный дом. Просто так, чтобы оттянуть время расставания.

Когда они подъехали, она увидела картину: ее муж в сопровождении четырех амбалов пытается открыть калитку, и вид у него весьма неуверенный. Эльза сразу поняла, что происходит что-то из ряда вон выходящее, поэтому попросила Стаса немедленно отвезти ее обратно. Тот блеснул очаровательной улыбкой и без лишних слов направил машину в сторону города. Когда они ехали, она всеми фибрами чувствовала, что золоченый стул, на котором она восседала, кто-то подпиливает и вот-вот она опять окажется на полу. Обаятельнейший Стас вселял надежду, что этот сомнительный позолоченный стул уступит место золотому трону. Когда они опять оказались в центре города, почти в том же месте, где она села, Стас окончательно вошел в роль. Сначала он робко погладил Эльзу по руке, затем, театрально откинувшись на сиденье, начал подбираться к апофеозу:

– Эльза, дорогая Эльза! А вы хоть понимаете, что значила для меня эта поездка? А вы хоть знаете, что после встречи, после наших вчерашних танцев, я ни о ком, кроме вас, и думать не мог? Я знаю, вы замужняя женщина, у вас есть дети… Нет? – После выдержанной театральной паузы с нарастающим горением в глазах он продолжал: – Я не могу вас просто так отпустить. Знаете, почему я оказался в Одессе? Ведь я когда-то здесь рос… Но не вырос. В какой-то момент я подумал, что если уж расти, то в России, там больше газа и нефти, – сдержанно закончил он фразу. – Послушайте же, Эльза, ни в коем случае не сочтите меня навязчивым, но если вы откажетесь сегодня пообедать со мной, то жизнь моя покажется разбитой…

Весь его вид говорил о тех страданиях, коим мог подвергнуть себя этот казанова в случае отказа. Эльза же, окутанная чарами обольстителя, великодушно дала согласие.

В ресторане, куда привел ее Стас, все казалось необычным. Эльза была здесь несколько раз и с бывшим, и с нынешним мужем, потом заведение было кем-то выкуплено и закрыто на капитальный ремонт. Сейчас его было не узнать. Посредине зала работал великолепный фонтан, в углу за роялем ненавязчиво перебирал клавиши мужчина в смокинге. Официанты, безукоризненно одетые и молодые, бесшумно носились по залу.

Во время обеда Стас не умолкал. Эльза постепенно растворялась в его обаянии. От него веяло таким очарованием и надежностью, что, предложи он немедленно переспать с ней, она бы согласилась, ни минуты не поколебавшись. Наконец Стас извлек свой главный козырь.

– Послушайте, Эльза, полетели со мной в Париж! Сегодня же или хоть завтра, когда скажете! – Его страстный голос и взгляд, полный обожания, сводил ее с ума. – У меня свободны полторы недели. Закажем столик под Эйфелевой башней, я знаю там один чудесный ресторанчик, будем гулять по ночному Парижу… Вы когда-нибудь бывали в Париже? Я обошел его вдоль и поперек, и, поверьте, мне будет вам что показать.

– Стас, это все так неожиданно… И все-таки я замужем… Я и не знаю, что вам сказать…

– Ну так что, что вы замужем? Что ж теперь – не жить? Я теперь и не представляю эту поездку без вас. Прошу, не разбивайте мне сердце! Эту поездку вы будете вспоминать всю жизнь. – Он придвинулся к ней еще ближе. – И кто знает, может, мы будем вспоминать ее вместе. Пообещайте мне, что сразу, как надумаете, позвоните мне. Обещаете?

Он протянул ей газпромовскую визитку. Когда они покинули ресторан, Эльза попросила отвезти ее домой, в городскую квартиру. Расстались они очень тепло, и она пообещала ему позвонить. Открыв дверь, женщина обнаружила в квартире посторонних людей. Те объяснили ей, что квартира выставлена на продажу вместе со всем содержимым, показали бумаги, подписанные ее мужем, позволили взять документы, самые необходимые вещи и вручили двести долларов на гостиницу… В полном шоке Эльза спустилась по лестнице вниз, потом в растерянности постояла на улице. Было холодно. Ветер гнал по тротуару опавшие листья.

Мир перевернулся в ее глазах. Таких ударов судьба ей еще не наносила. Тут она вспомнила о визитке, достала телефон и набрала номер:

– Я согласна, Стас. Приезжайте за мной. Я на том месте, где мы с вами расстались.

* * *

Соболев долго разговаривал по телефону. Сергей следил за выражением его лица, но ни одной эмоции на нем не обнаружил. Закончив, он с легкой улыбкой посмотрел на приятеля и изрек:

– Клюнула наша птичка. Я почти в этом не сомневался. Со своей парой я разобрался сполна: Хряк в морге, Эльза куплена по закону жанра. Не удивлюсь, если она скоро мне позвонит и попросит денег. Может быть, я и дам ей немного, чтобы с голоду не сдохла. Но не более. Не думаю, что она долгое время будет невостребована, она как раз из тех, которые очень нравятся мужчинам: слишком уж хороша. Что? Нет, она никогда не узнает, кто конкретно кинул ее в лужу. Как я при этом себя чувствую? Превосходно. И не чувствую себя злодеем. Нет такой злодейской мысли, которую при некотором логическом навыке нельзя было бы облагородить. Да и какой из меня злодей? Скорее наоборот: я – самый добрый человек на свете. А если найдется кто-то добрее меня, то я убью его и снова стану самым добрым. Вот так, дружок! А знаешь ли ты, Серега, чего мне это стоило? Я не о деньгах, а о том, что происходило в моей душе. Я просто вначале испугался, когда начал всерьез заниматься нефтью. Ситуация была «или пан, или пропал». Мне очень захотелось быть паном. Но именно тогда я начал понимать, что самое страшное – вовремя не понять самому, что с тобой происходят какие-то ненормальные вещи. Я боялся упустить момент, когда начну понимать, что меняюсь в худшую сторону. Слава богу, я его не упустил. Что, неинтересно? Давай я тебя лучше развеселю: сибирские археологи вкупе с юными следопытами у подножья очередного кургана при раскопке обнаружили осколок обелиска. Сохранившаяся на нем табличка уведомляла: «Ульянов Владимир Ильич (Ленин), уроженец г. Симбирска, ныне Ульяновска. Родился 22 апреля 1870 года. Умер 24 мая 2008 года». Сбитые с толку археологи с этой табличкой отправились к местному историку, бывшему преподавателю истории КПСС. Старый еврей бегло осмотрел находку и невозмутимым голосом объяснил: «А шо вы хотите? В те времена была такая продолжительность жизни. Хотите чаю?»

Оба ржали минуты две. Сотников аж прослезился. Он с восхищением смотрел на друга. Надо же, такой экспромт! Они опять сидели в шезлонгах на той же веранде, и опять их объединяла бутылка «Хенесси», и опять воздух был наполнен ароматом их сигар. Было хоть и пасмурно, но безветренно. Природа вселяла надежду на то, что теплые деньки, возможно самые последние, еще подарят радость оставшимся на побережье. Пляж с веранды хорошо просматривался. Подальше от воды на подстилках расположилось несколько наиболее нетерпеливых пляжников. Температура повышалась. Вечерело. Из низин, насколько можно было окинуть взглядом, поднимались облака тумана. Море было серого цвета, в тон облакам.

На веранду зашел садовник и задал Максу какой-то вопрос. О чем он спрашивал, Сотников, погруженный в свои мысли, не расслышал. Наконец Макс, дав короткие указания, встал, походил с минуту по веранде, посмотрел на неприветливое море, размял плечи и продолжил:

– Потом я думал, что за все заплатил. И я заплатил, и мне заплатили. Элементарный обмен ценностями. Что-то уступаешь, а взамен получаешь что-то другое. Или работаешь ради чего-нибудь. Так или иначе за все более-менее хорошее платишь. Многое из того, за что я платил, нравилось мне, и я хорошо проводил время. Платишь либо опытом, либо знанием, либо риском, либо деньгами. Чаще деньгами. Пользоваться жизнью – не что иное, как умение получать нечто равноценное истраченным деньгам и сознавать это. А получать полной ценой за свои деньги можно. Весь наш мир – солидная фирма. Превосходная теория, не правда ли? Но лет через пять она, скорей всего, покажется мне такой же глупой, как и все мои остальные превосходные теории. Может быть, это и не так. Может быть, с годами начинаешь кое-что понимать. Мне все равно, что такое мир. Все, что я хочу знать, – как жить в нем. И, кажется, если додуматься, как в нем жить, так и поймешь, каков он, этот мир. Ты ведь помнишь, как я начинал? Как я провожал тебя на вокзале на поезд «Харьков – Киев»? Помнишь, что я говорил тебе на перроне? Я уже тогда понимал всю гниль нашей системы, то, что праведным путем никогда не пробьешься. Я никогда не работал на государство, государство работало на меня. Хоть я был и юн, дошло до меня это сразу. Помнишь мои первые большие деньги? Я же тебе рассказывал. Ты тогда пытался смеяться, но смех твой был какой-то неискренний.

Сотников помнил. Четверть века прошло с тех пор, как в узком кругу он позволил себе рассказывать эту историю как анекдот. История была несколько сжата, все тонкие нюансы опущены, но сама схема неизменно приводила слушателей в восторг. Оба друга были родом из первой столицы Украины, из Харькова. Но Макс, неоднократно перечитавший Ильфа с Петровым, вынес из книг фразу, что вся контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской улице. Это врезалось в память. Он вовсе не собирался заниматься контрабандой, хотя, по разумению Сотникова, если бы он влез в нее, то и там бы преуспел. Это было начало восьмидесятых, когда Союз, переживший позорную Олимпиаду, похоронил Высоцкого и дослушивал последние речи впадавшего в маразм «дорогого» Леонида Ильича. Несмотря на глубочайший застой, возникла тонкая прослойка людей, которая так и не нашла себе места в бесконечно развивающемся социализме и пожелавшая устроить свой маленький капитализм. В народе они назывались цеховиками. Они шили все подряд, клепали бижутерию, вываривали джинсы, изготавливали обувь, поили народ самодельной водкой. В стране, где слово «купить» заменялось словом «достать», они нашли свою нишу. Пышным цветом цвела 86-я, расстрельная статья, каравшая тех, у кого алчность доминировала над осторожностью. По стране пронеслись показательные процессы; наиболее яркие, как над директором «Елисеевского», были у всех на устах. Но эти ребята шли на большой риск ради того, чтобы жить лучше, чем остальные.