Текст книги "В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки"

Несмотря на существенные различия в теориях основоположников маржинализма, их подходу к экономическим проблемам были свойственны важные общие черты. Маржиналисты рассматривали анализируемую ими экономическую ситуацию как устойчивое (равновесное) состояние. Устойчивость этого состояния обусловлена тем, что оно является оптимальным для всех участников, не заинтересованных, следовательно, в его изменении. Носителями оптимальности придерживающиеся принципа методологического индивидуализма маржиналисты считали отдельных индивидов – хозяйственных субъектов. Отсюда вытекает фундаментальное значение, которое в маржиналистской теории имеет принцип максимизации хозяйственным субъектом своей целевой функции – полезности или прибыли[153]153
  Впервые на тесную связь рациональности и равновесия обратил внимание известный американский экономист Ф. Найт. См. [Arrow, 1986, р. 387].


[Закрыть].

Центральное место в маржиналистской экономической теории занимала проблема ценности хозяйственных благ, ключ к которой маржиналисты искали не со стороны предложения, через издержки, как это делала классическая школа, а со стороны спроса, через отношение человека к вещи, проявляющееся в области личного потребления и обмена [Менгер, 1992][154]154
  Вальрас настаивал на том, что отношения между людьми (в противоположность отношению человека к вещи) должны изучаться не политэкономией, а этикой.


[Закрыть]. Таким образом, в основе экономической теории маржиналистов неизбежно должна была лежать та или иная модель рационального, максимизирующего полезность потребителя. При этом важно подчеркнуть, что появление новой модели человека у маржиналистов было зафиксировано в первую очередь их критиками. Лишь Джевонс сформулировал эксплицитную модель человека, опирающуюся на психологические и физиологические основы. Выяснилось, что для этих целей идеально подходит хорошо нам знакомая модель И. Бентама[155]155
  «Отправная точка для нашей теории – идеи Бентама» [Jevons, 1924, р. 3–29].


[Закрыть]. Однако в концепцию человеческой природы Бентама Джевонс внес некоторые существенные дополнения. Прежде всего он избавился от седьмого компонента удовольствий и страданий – количества охваченных этими чувствами людей. Таким образом из модели Бентама удалялось ее этическое содержание, неуместное в экономической теории со времен Адама Смита. Ради простоты Джевонс исключил из рассмотрения также пятый и шестой компоненты: плодотворность и чистоту.

Целью хозяйственной деятельности для каждого из ее участников у маржиналистов остается получение максимальных наслаждений или наибольшее удовлетворение потребностей. Однако сам характер потребностей конкретизируется в соответствии с законом убывающей предельной полезности (первый закон Госсена).

Этот фундаментальный факт маржиналисты считали очевидным свойством человеческой природы, а Джевонс, отстаивая его, ссылался на результаты психологических экспериментов [Jevons, 1924, р. 55][156]156
  На самом деле насыщаемость потребностей является характерной чертой не всякого, а именно потребительского поведения. Она не распространяется на потребность человека в самореализации, которая особенно ярко проявляется в мотивации предпринимателей.


[Закрыть]. При этом в отличие от универсалиста Госсена Джевонс выводил высшие духовные и моральные чувства за пределы экономической теории, применяя закон насыщения лишь к низшим, материальным потребностям. Такой же позиции придерживался и Вальрас. Максимизацию полезности маржиналистский человек осуществляет не только в рамках удовлетворения данной потребности, но и выбирая между удовлетворением различных потребностей (второй закон Госсена).

Применение законов Госсена и принципа максимизации полезности позволило маржиналистам (Джевонсу и Вальрасу) применить к экономической теории математический аппарат. Поскольку полезная отдача от каждой следующей единицы блага падает, а неприятности, связанные с ее добыванием, возрастают, неизбежно должна наступить точка равновесия, когда дальнейшее приращение благ даст не прирост чистых удовольствий, а их сокращение. Такая ситуация прекрасно может быть описана в терминах оптимизационной задачи.

Равенство предельной выручки предельным издержкам при максимизации прибыли и пропорциональность предельных полезностей благ их ценам при максимизации полезности эквивалентны необходимому условию максимизации – равенству нулю первой производной соответствующей целевой функции. Влияние математического инструментария на формулировки теории предельной полезности у Джевонса и Вальраса очевидно и было признано ими самими[157]157
  «Моя теория экономики чисто математическая. Экономическая теория должна быть математической, поскольку она имеет дело с количествами» [Jevons, 1924, р. 3]. Вальрас пришел к своему понятию «редкость», тождественному тому, что мы называем предельной полезностью, как к математическому решению проблемы взаимозависимости рынков, над которой бился до этого двенадцать лет. См. [Jaffé, 1988].


[Закрыть].

Таким образом, маржиналистский человек является законным наследником бентамовского гедониста, но в отличие от него вооружен максимизационным арсеналом[158]158
  Как справедливо отметил Дж. М. Кейнс, теория маржиналистов является здесь «математическим приложением гедонистической арифметики Бентама» [Keynes, 1917, р. 155].


[Закрыть].

Однако применение к теории ценности дифференциального исчисления требует выполнения некоторых математических условий. Единственность точки равновесия, то есть единственное значение аргумента, при котором функция полезности достигает максимума, возможна, только если эта функция нелинейна. Кроме того, необходимо, чтобы исследователь принял некоторые дополнительные технические допущения. Во-первых, оцениваемое благо должно быть бесконечно делимым, или, что то же самое, функция полезности должна быть непрерывной, а не дискретной. Во-вторых, эта функция должна быть дифференцируемой, то есть иметь касательную в каждой точке, и, в-третьих, выпуклой, для того чтобы производная в каждой точке была конечной[159]159
  См. интересную статью сына К. Менгера – Карла Менгера-младшего, математика по профессии [Menger, 1973].


[Закрыть].

Все три дополнительных условия вводятся для удобства вычисления и сужают круг явлений, объясняемых маржиналистской теорией. А свойство бесконечной делимости настолько не характерно для большинства благ, что Джевонсу и Маршаллу приходится делать оговорку, согласно которой функция полезности и вообще их экономическая теория относятся скорее не к одному субъекту, а к большой их совокупности [Jevons, 1924, р. 15–16], например к жителям Ливерпуля или Манчестера, хотя для совокупности потребителей субъективные оценки и предпочтения с учетом проблемы их соизмеримости теряют смысл [Блюмин, 1931, т. 2, с. 202].

Маржиналистский подход предполагает чрезвычайно абстрактный взгляд на экономического субъекта. Углубление абстрактности идет по двум линиям: субъект становится проще с точки зрения мотивации (отсекаются все его характеристики, кроме наслаждений и страданий, связанных с определенными благами, в том числе, естественно, классовая[160]160
  Некоторые авторы считают, что здесь имеет место «обобщение типа предпринимателя, исчезновение разницы между наемными работниками и работодателями» [Hofmann, 1968, S. 101]. С последней частью этого высказывания можно согласиться, но первая, на наш взгляд, неверна. Скорее, и работодатели, и работники оказались поглощенными гигантски разросшимся типом потребителя.


[Закрыть] и национальная определенность; предполагается стабильность системы индивидуальных предпочтений и ее независимость от внешних воздействий) и рациональнее (он должен быть способен всегда достигать оптимума, иначе его состояние, а значит, и состояние всей экономики, не будет равновесным).

Особенно сильно отразился равновесный подход и соответствующий математический инструментарий на информационных и интеллектуальных характеристиках экономического субъекта.

Предпосылка равновесного, оптимального состояния как результата человеческого выбора подразумевает, что субъект должен располагать точным знанием хотя бы обо всех доступных ему альтернативах [Jevons, 1924, р. 13]. В случае же расширения теории до системы общего равновесия (Вальрас) необходима и более обширная информация о состоянии всей экономики в целом, которую Вальрас вводит через предпосылку всеобщего аукциона, где происходит «нащупывание» (tâtonnement) правильных пропорций обмена.

Это знание не обязательно должно выражаться в каких-то конкретных числах, характеризующих полезность разных альтернатив. Джевонс подчеркивает, что он «не настаивает на том, что человеческий ум может аккуратно измерять, складывать и вычитать ощущения, чтобы выяснить их точное соотношение» [Jevons, 1924, р. 14].

Единственный способ выяснить, какое ощущение человека больше, а какое меньше, состоит в том, чтобы понаблюдать за его реальным выбором (подход Джевонса предвосхищает здесь теорию выявленных предпочтений Самуэльсона). Тем более не может быть и речи о сравнении ощущений разных людей. Однако так или иначе, сознательно или подсознательно упомянутое знание должно присутствовать.

Статический характер маржиналистского равновесного анализа выражается в том, что в нем, как правило, не рассматриваются процессы, происходящие в реальном времени. Любые изменения описываются с помощью сравнительно-статического анализа. Будущее, его неопределенность, процесс получения информации экономическим субъектом не существуют как реальные феномены. Но для принятия оптимального решения необходим точный прогноз того, чем закончится любой из возможных вариантов поведения. Таким образом, в свойства маржиналистского экономического субъекта попадает и «совершенное предвидение». Из той же «вневременности» вытекает и предпосылка мгновенной реакции на изменения внешних параметров: любое изменение условий равновесия в маржиналистской теории происходит дискретно, как переключение телевизионных программ, без длящегося в реальном времени процесса адаптации.

Очевидно, что в целом изложенная выше имплицитная маржиналистская модель человека является достаточно сильной абстракцией реального человеческого поведения. Однако далеко не все маржиналисты, кроме Вальраса и особенно Парето, осознавали это, прибегая к «антропологическому» обоснованию своих теорий. Вальрас посвятил комплексному анализу человека и его связи с обществом свою последнюю неоконченную работу, в которой доказывается гармоничная взаимозависимость человека как физиолого-экономического существа, главным свойством которого являются склонность к разделению труда и связанный с ней личный интерес, и человека как психолого-морального существа, главным для которого являются чувство симпатии, эстетическое чувство, разум, понимание, совесть и свобода. Вальрас доказывает, что, только будучи моральной личностью, человек способен к разделению труда и, только будучи способен к разделению труда, он обладает свободной волей, приобретает власть над собой и становится моральной личностью [Walras, 1936, р. 140]. Проблематика этой книги практически в точности соответствует постановке проблемы взаимоотношений личности и общества А. Смитом в «Теории нравственных чувств» и в «Богатстве народов» взятых в совокупности. Однако эту проблематику Вальрас считал достоянием высшей социальной науки. Что же касается чистой и прикладной экономической теории, то их предмет он ограничивает деятельностью человека как физиолого-экономического существа, достигающего своих удовольствий посредством разделения труда и обмена. Таким образом, Вальрас явно придерживался методологического обоснования экономического человека как необходимой абстракции при исследовании низшей, физиологической составляющей человека.

Теория К. Менгера и вытекающие из нее традиции австрийской школы обладают большим своеобразием в рамках маржиналистской теории.

Ее главной характерной особенностью является последовательный монистический субъективизм. Все категории экономической науки австрийцы в отличие от представителей других направлений маржинализма стремятся вывести только из отношения индивида к вещи, его предпочтений, ожиданий, познаний. Как настойчиво, раз за разом подчеркивает К. Менгер, любые блага сами по себе, с точки зрения экономиста, лишены каких-либо объективных свойств, и прежде всего объективной ценности. Ценность придает им лишь соответствующее отношение того или иного субъекта.

Согласно теориям австрийской школы, в определении ценности благ в конечном счете не участвуют факторы, связанные с их предложением и производством. Австрийцы переосмыслили категорию издержек, трактуя их как упущенную пользу, которую производительные блага могли бы принести, если бы были употреблены не так, как на самом деле, а следующим по эффективности способом.

При этом Менгер в отличие от Джевонса не связывает напрямую свою теорию ценности с гедонистическим толкованием природы человека и вообще предпочитает не использовать термины «полезность» и «максимизация полезности». У него речь идет лишь о сравнительной важности потребностей и о наилучшем удовлетворении их «возможно меньшим количеством благ» [Менгер, 1992, с. 76]. Менгер, как и Милль, предпочитает методологическое обоснование аксиомы собственного интереса как абстракции («идеального типа»), необходимой для научного познания. (Но в отличие от Милля Менгер не видит разницы между абстракциями естественных и общественных наук.)

Пожалуй, впервые в истории экономической мысли Менгер уделил первоочередное внимание когнитивным компонентам модели человека. Он отметил, что для строгой экономической теории аксиомы собственного интереса недостаточно: необходима также предпосылка «всезнания» и «непогрешимости суждения». При этом в действительности экономический субъект не гарантирован от ошибок – он может неверно оценить как свои будущие потребности, так и средства их удовлетворения [Menger, 1985, р. 84]. Более того, Менгер не только признает их существование, но и в отличие от других маржиналистов использует этот факт в своей теории. Так, ошибочные оценки того или иного блага не отбрасываются рынком, а играют свою роль наравне с более правильными оценками в определении цены блага. Описывая происхождение денег как общественного института, Менгер подчеркивает, что оно явилось следствием непреднамеренных и неосознанных действий экономических субъектов [Менгер, 1992] (этот вариант «невидимой руки», создающей целесообразные общественные институты, был позднее взят на вооружение Ф. Хайеком).

В целом степень рациональности, требуемая от хозяйственного субъекта, находится в теориях австрийцев на порядок ниже, чем в моделях Джевонса и Вальраса.

Следующая отличительная черта австрийской школы – последовательный методологический индивидуализм. Все экономические проблемы, в том числе и те, которые мы в настоящее время относим к макроэкономическим, австрийцы рассматривали и решали на микроуровне, на уровне индивида. В полемике с представителями исторической школы Менгер подчеркивал, что народное хозяйство нельзя трактовать как большое индивидуальное хозяйство – это результат функционирования бесчисленных индивидуальных хозяйств [Menger, 1985, р. 93]. Позднее это привело последователей Менгера (в первую очередь Мизеса) к непризнанию специфических макроэкономических явлений, не сводимых к равнодействующей индивидуальных предпочтений и решений.

Строгий методологический индивидуализм проявляется, в частности, и в другой особенности австрийской школы, а именно в том, что австрийцы не употребляют не только математических методов исследования, но даже геометрических иллюстраций своих теоретических положений (как Джевонс и Маршалл). Конечно, это можно объяснить и тем, что основоположники австрийской школы, получившие юридическое образование, просто не владели техникой математического анализа. Однако главная причина совершенно иная. Для того чтобы предположить существование непрерывных функций полезности, спроса, предложения, необходимо либо исходить из бесконечной делимости благ, либо относить соответствующие функции не к индивиду, а к большой группе людей. Первый путь для австрийцев неприемлем ввиду нереалистичности данной предпосылки, а второй означал бы отход от методологического индивидуализма.

Кроме того, математическая версия теории предельной полезности предполагает, что хозяйственный субъект безошибочно находит единственный оптимальный для себя вариант, а это противоречит упомянутым выше положениям австрийцев (прежде всего Менгера) о неопределенности и ошибках. Поэтому игнорирование австрийцами математического анализа позволяет им не только охватить своей теорией более широкий круг явлений, но и остаться в рамках несколько более реалистичной модели человеческого поведения[161]161
  По точному замечанию Э. Штрайслера [Streissler, 1972], для австрийской школы (в отличие от математической) в словосочетании «предельная полезность» важнее существительное, чем прилагательное.


[Закрыть].

Важную роль в австрийской теории занимает фактор времени. Меньше других маржиналистов австрийцы заслужили упрек в чисто статической точке зрения. Их теория обмена описывала не столько параметры равновесного состояния, сколько ведущий к нему рыночный процесс. Они не забывали подчеркивать, что ценностные суждения людей непосредственно зависят от того, на какой период времени они могут рассчитать удовлетворение своих потребностей (период предусмотрительности). Именно фактор времени и связанная с ним неопределенность приводят к ошибкам участников обмена [Менгер, 1992][162]162
  Четвертый параграф первой главы так и называется: «Время – заблуждение».


[Закрыть] и не дают установиться общему равновесию, присущему вневременной системе Вальраса, где все цены и количества благ определяются одновременно[163]163
  Исследователь творчества Менгера М. Альтер пишет: «Менгер переместил действительное физическое время в область сущностей» [Alter, 1982, р. 153]. В особенности обращает на себя внимание четвертый параграф первой главы «Оснований» Менгера, целиком посвященной значению фактора времени и вызываемой им неопределенности для хозяйственной деятельности людей.


[Закрыть].

В заключение следует сказать, что при всех несомненных различиях линии Менгера и линии Джевонса – Вальраса мы можем сделать один бесспорный вывод: в работах маржиналистов получила права гражданства новая модель человека – рационального максимизатора благосостояния. На первое место выходит здесь уже не собственный интерес, а экономическая рациональность. Но главным новшеством по сравнению с концепцией экономического человека классической школы здесь является даже не столько изменение характеристик экономического субъекта, сколько изменение места поведенческих предпосылок в экономическом анализе. В теоретических системах Смита и Рикардо концепция экономического человека являлась высказанным или невысказанным общим методологическим принципом исследования, что и зафиксировал Дж. С. Милль. В самом же экономическом анализе рыночного механизма данная предпосылка, по сути дела, активно не использовалась, оставаясь за кадром и не заслуживая самостоятельного изучения.

Совершенно иное положение занимает концепция экономического субъекта в теории предельной полезности. Свойства человека-оптимизатора имеют важнейшее значение в маржиналистской теории ценности, принявшей вид теории потребительского выбора. Концепция экономического субъекта становится здесь рабочей, операциональной, перерастая роль общей методологической предпосылки[164]164
  Как пишет один из исследователей и историков модели человека в экономической теории, здесь «он (экономический человек. – В.А.) является микрокосмом, из которого формируется макрокосм, и поэтому заслуживает микроскопического исследования» [Bensusan-Butt, 1978, р. 127].


[Закрыть].

Значительное усиление абстрактности экономического анализа в работах маржиналистов, и в частности использование ими далекой от жизни модели рационального максимизатора, разумеется, не могло не вызвать протест представителей более конкретного направления экономических исследований. Наиболее известен здесь спор о методе между главой немецкой исторической школы Г. Шмоллером и основателем австрийской школы предельной полезности К. Менгером, в котором стороны отстаивали соответственно превосходство индукции или дедукции в экономическом анализе[165]165
  Подробное изложение см., например, в [Pfister, 1928].


[Закрыть].

Возражения вызывало и полемически заостренное отрицание Джевонсом и Менгером роли объективных факторов (издержек) в формировании ценности благ.

Маржиналистская революция нуждалась в закреплении завоеванных ею позиций, систематизации достижений и усвоении некоторых традиций конкурирующих парадигм.

Экономистом, который предпринял попытку синтезировать основные достижения классической школы, маржиналистов и исторической школы, стал основоположник неоклассического направления в экономической теории А. Маршалл[166]166
  Блестящую, на наш взгляд, характеристику Маршалла дал австралийский исследователь Д. Бенсусан-Батт: «В Маршалле вечно сражались за первенство математик, получавший удовольствие от изобретения новых средств анализа, психолог, для которого бентамовский утилитаризм был недостаточно глубоким, историк, ощущающий бесконечный поток социальных изменений, моралист и реформатор, проповедь которого шла вразрез с устремлениями его современников, эмпирический исследователь, требующий фактов, прежде чем применять теорию к проблемам современности, и мудрый практик, обсуждающий практические вопросы на уровне здравого смысла» [Bensusan-Butt, 1978, р. 130–131].


[Закрыть].

Маршалл посвятил методологическим вопросам всю первую книгу, а также Приложения С и D своих «Принципов экономической науки». Поэтому применительно к Маршаллу исследователю предоставляется возможность сопоставить имплицитную и эксплицитную методологию экономического анализа.

Отвечая на притязания О. Конта, призывавшего к созданию единой социальной науки, Маршалл отмечал, что пороки узкой специализации не означают, что специализации не должно быть вовсе [Маршалл, 1984, т. 3, с. 209]. Но при этом он энергично подчеркивал, что специализированная экономическая наука не только изучает богатство, но и «образует часть исследования человека» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 56]. Маршалл делает установку не на абстрактную дедуктивную теорию, как Милль или первые маржиналисты, а на сочетание дедукции и индукции, теории и описания. Это стремление не могло не отразиться на маршалловской концепции экономического субъекта. Не только Маршалл, но и другие представители кембриджской школы (Г. Сиджуик, Дж. Н. Кейнс – отец Дж. М. Кейнса, А. Пигу) придерживались антропологического обоснования экономического человека, пытаясь доказать, что в экономической теории человек в общих чертах «ведет себя» так же, как и в жизни. Как известно, предметом политической экономии Маршалл считал «нормальную жизнедеятельность человеческого общества» [Маршалл, 1983, т. 1]. В английском оригинале сказано, пожалуй, еще сильнее: «Mankind in the ordinary business of life» – не нормальную (в этом слове слышны «нормативные» обертоны), а именно ординарную – обыкновенную. «Экономисты, – заявляет Маршалл, – имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или „экономическим“ человеком, а с человеком из плоти и крови» [там же, с. 83][167]167
  Кстати, сам термин «экономический человек», видимо, впервые употребил именно Маршалл. См. [Lutz, Lux, 1988, р. 53].


[Закрыть]. И действительно, книга Маршалла наполнена меткими наблюдениями над особенностями реального «поверхностного» человеческого поведения, свойственными скорее трудам Смита или исторической школы, чем маржиналистов.

В области мотивации экономического поведения здесь можно отметить ограничение эгоизма: экономический человек, по словам Маршалла, не только «подвергает себя лишениям в бескорыстном стремлении обеспечить будущее своей семьи», ему свойственны и другие «альтруистические мотивы деятельности», которые настолько «распространены среди всех классов, что их наличие можно счесть общим правилом». Следовательно, «нравственные мотивы также входят в состав тех сил, какие экономист должен учитывать» [там же, с. 46], – вывод, под которым подписались бы все представители исторической школы.

Описывая многообразие человеческих мотивов и потребностей, Маршалл называет в их числе стремление к разнообразию, «жажду привлечь к себе внимание», потребности, удовлетворяемые той или иной деятельностью (спортом, путешествиями, научным и художественным творчеством, стремлением к признанию и совершенству) [там же, с. 148–154]. Однако в то же время он делает вывод, что экономическая теория должна главным образом заниматься мотивами, «которые наиболее сильно и устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни». «Самым устойчивым стимулом к ведению хозяйственной деятельности служит желание получить за нее плату… Она может быть затем израсходована на эгоистичные или альтруистические, благородные или низменные цели, и здесь находит свое проявление многосторонность человеческой натуры. Однако побудительным мотивом выступает определенное количество денег» [там же, с. 69]. Деньгам у Маршалла принадлежит и роль реального измерителя интенсивности потребностей[168]168
  «В том мире, в котором мы живем, они служат единственным природным средством измерения мотивов человеческой деятельности в широких масштабах» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 78].


[Закрыть].

Таким образом, в отличие от других маржиналистов Маршалл предпочитает, чтобы экономическая теория имела дело не с первичными человеческими потребностями, а с их денежным выражением. Однако в своей книге он уделяет большое место описанию исторического, эволюционирующего характера потребностей человека и отмечает решающее влияние производства на развитие потребностей: «Каждый новый шаг вперед следует считать результатом того, что развитие новых видов деятельности порождает новые потребности, а не того, что новые потребности вызывают к жизни новые виды деятельности» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 152]. В связи с этим Маршалл полемизирует с выводом Джевонса о том, что потребление составляет научную основу экономической науки.

Принимая в целом освященное традицией сведение труда к тягостным усилиям, необходимым для получения будущих удовольствий, Маршалл не может удержаться от такого примечания: «Когда человек здоров, его работа, даже выполняемая по найму, доставляет ему больше удовольствия, чем муки» [там же, с. 124]. (Правда, и у Джевонса кривая предельной полезности труда в самом начале идет вверх и лишь потом становится монотонно убывающей и принимает отрицательные значения). По поводу трудовой мотивации Маршалл отмечает, в частности, что «для полной отдачи в труде нужны три жизненно необходимые вещи: надежда, свобода и изменения» [Маршалл, 1984, т. 3, с. 110].

Трактовка Маршаллом мотивов хозяйственной деятельности распространяется и на когнитивные аспекты человеческого поведения. Принцип непрерывности (natura non facit saltum) проявляется здесь в том, что «существует постепенный переход от действий „финансового дельца“, основанных на обдуманных, дальновидных расчетах и осуществляемых решительно и искусно, к действиям заурядных людей, не обладающих ни способностью, ни волей к практичному ведению своих дел» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 46]. Маршалл напоминает, что «в обыденной жизни люди заблаговременно не высчитывают результаты каждого своего действия» [там же, с. 76], и, следовательно, так должна их трактовать и экономическая наука. Чрезвычайно большую роль Маршалл отводит здесь привычке: «Действие диктуется преимущественно привычкой, особенно когда дело касается экономического поведения» [там же]. В Приложении А к «Принципам» Маршалл развертывает перед читателем историческую панораму возникновения современной промышленности и предпринимательства, показывая ее именно через развитие человеческих качеств: независимости, веры в свои силы, способности к быстрым и продуманным решениям, к прогнозированию будущего.

Число примеров можно без труда умножить – автор действительно стремится отразить в своей работе «человека из плоти и крови»[169]169
  Подробнее о трактовке Маршаллом мотивации экономического поведения см. [Китов, 1987, с. 265–272].


[Закрыть]. Но этот «реализм» сочетается с постепенно выстраиваемым автором зданием маржиналистских законов, для формулировки которых, как было сказано выше, необходима модель рационального максимизатора, соизмеряющего стремление к удовольствиям (от него зависит размер спроса) и необходимые для их достижения тяготы (они регулируют размер предложения). Равенство по силе этих двух мотивов (достижения удовольствий и избежания тягот) определяет ключевую для маршаллианской теории ситуацию частичного равновесия, равновесия на микроуровне.

Правда, следует отметить, что Маршалл-психолог и Маршалл-практик часто брали верх над Маршаллом-теоретиком: в книге не слишком активно используются закон убывающей полезности и другие поведенческие гипотезы маржиналистской теории, за исключением главы о потребительском излишке (книга III, глава VI), где Маршалл приходил на основе маржиналистской модели к важным практическим выводам.

Для того чтобы разрешить противоречие между эмпирией и теорией, Маршалл вводит специальное понятие «нормальная деятельность», которая, с одной стороны, существует реально, а с другой – достаточно рациональна и устойчива, чтобы послужить основой для выведения экономических закономерностей. «Нормальное действие» в определении Маршалла – это «ожидаемый при определенных условиях образ действий членов какой-либо профессиональной группы» [там же, с. 90]. Подобное тавтологическое по характеру определение означает по сути лишь то, что нормальное поведение тождественно закономерному. Это признает и сам автор, но дать содержательное определение нормального действия ему не удается. При этом он отметает как излишне абстрактную точку зрения, согласно которой «только те экономические результаты являются нормальными, какие порождены неограниченным функционированием свободной конкуренции» [там же, с. 91]. Такова была, напомним, точка зрения Дж. С. Милля. Ошибочно, как отмечает Маршалл, и толкование нормальной деятельности как нравственно правильной (историческая школа).

Маршалл неоднократно подчеркивает относительность понятия нормального действия: «Нормальная готовность к сбережениям, нормальная готовность приложить определенные усилия в целях получения известного денежного вознаграждения, или нормальное стремление находить наилучшие рынки для купли и продажи, или подыскать наиболее выгодное занятие для себя и своих детей – все эти выражения должны по-разному применяться к людям, принадлежащим к различным классам, а также в различных местах и в различные времена» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 45]. Строго говоря, «не существует четко проведенной границы, отделяющей нормальное поведение от поведения, которое пока приходится рассматривать как ненормальное» [там же, с. 46]. Наряду с этим Маршалл указывает на экономические сферы, в которых нормальная, предсказуемая деятельность отсутствует, а значит, и не действует теория частичного равновесия. В качестве такой сферы Маршалл называет процессы монополизации и операции на финансовых рынках[170]170
  «Нормальная деятельность отступает на второй план, когда тресты устремляются в борьбу за овладение крупным рынком, когда общность интересов возникает и исчезает (очевидно, имеются в виду картельные соглашения. – В.А.), и прежде всего когда политика отдельного предприятия не направляется на достижение своего собственного коммерческого успеха, а подчиняется какому-либо крупному маневру на фондовой бирже или какой-либо кампании по установлению контроля над рынками. Подобные ситуации не могут быть надлежащим образом рассмотрены в книге об основах экономической науки, им место лишь в работе, посвященной какой-нибудь части „суперструктуры“» [Маршалл, 1983, т. 1, с. 52].


[Закрыть].

Однако в других местах книги Маршалла можно встретить высказывания о нормальных действиях людей в более узком смысле слова, которые вполне согласуются с экономической рациональностью: «Между тем жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, – это та, где поведение человека обдуманно, где он чаще всего высчитывает выгоды и невыгоды какого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить» [там же, с. 76]. Кроме того, экономическая теория, по Маршаллу, занимается привычными, традиционными действиями лишь постольку, поскольку «привычки и обычаи почти наверняка возникли в процессе тщательного выявления выгод и невыгод различных образов действий» [там же, с. 76–77]. По мнению автора, в сфере хозяйственных отношений современного капитализма все иные привычки быстро отмирают. (Впоследствии это обоснование максимизации прибыли посредством ссылки на естественный отбор получило название «тезис Алчиана».)

Таким образом, выгоняя рационального экономического человека в дверь, Маршалл был вынужден впустить его через окно в виде обдуманных действий и рациональных привычек, иначе его теоретические выводы теряют свое антропологическое основание. Однако двойственность модели человека у Маршалла остается непреодоленной. Его имплицитная модель человеческой природы при формулировании экономических законов в основных чертах совпадает с маржиналистской моделью. В то же время эксплицитная модель человека, заявленная Маршаллом в начале своей книги и обоснованная антропологически, соответствует скорее модели классической школы и его собственных описательных глав, чем маржиналистской модели.

В целом концепция экономического субъекта у Маршалла представляет собой наиболее фундаментальную в истории экономической науки попытку соединить реалистическое описание хозяйственного поведения с абстрактными законами, полученными с помощью упрощенной рационально-максимизационной модели человека. Однако, на наш взгляд, органического синтеза все же не получилось – линия законов и линия фактов почти не пересекаются, – и сама его возможность весьма проблематична.

Примерно ту же синтезирующую и подытоживающую роль, которую сыграл в экономической теории Альфред Маршалл, исполнил в области эксплицитной экономической методологии Джон Невилл Кейнс [Keynes, 1917][171]171
  Его работа вышла в 1890 г., русский перевод – в 1899 г.


[Закрыть]. Основное внимание этот автор уделяет сопоставлению методологии исследования английской классической, немецкой исторической и маржиналистской школ. С одной стороны, Дж. Н. Кейнс порицает методологическое обоснование экономического человека Дж. С. Миллем, с другой – выступает против экстремизма исторической школы, отвергающей всякую абстракцию вообще. Как и другие представители кембриджской школы, Кейнс-старший твердо стоит на почве антропологического обоснования экономического человека: «Стремление к богатству оказывает на массы людей более постоянное и неизмеримо более сильное воздействие, чем любая другая непосредственная цель» [Keynes, 1917, р. 119]. Жизненный опыт подсказывает нам, что концепция экономического человека «приблизительно верно отражает типичное поведение реальных людей в их экономических отношениях» [ibid, р. 126]. При этом мотивами стремления к богатству могут быть самые разные, в том числе и альтруистические, чувства. Политическая экономия, по мнению Дж. Н. Кейнса, должна предоставить их изучение психологии, а для нее важен только результат подобных мотивов – предпосылка максимизации богатства. В этой связи Кейнс критикует Джевонса за излишнюю опору на психологию. Легко заметить, что позиция Кейнса полностью соответствует высказанной и невысказанной методологии Маршалла.