Текст книги "В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки"

В отличие от психологии социологическая теория ориентирована на объяснение специфически социальных явлений и процессов, и поэтому к модели индивида здесь предъявляются те же требования, что и в экономической теории: она должна быть не столько аппроксимацией реальности, сколько вспомогательным средством для анализа социальных структур. Экономическая наука в какой-то мере занималась проблематикой, которую мы теперь привыкли относить к предмету социологии еще до становления последней как самостоятельной науки. Так, в эпоху господства классической школы политической экономии экономисты уделяли особое внимание вопросам распределения дохода среди общественных классов. В еще большей степени социологической проблематикой занималась немецкая историческая школа, в рамках которой четкого разделения проблем на экономические и социологические вовсе не существовало.

Пожалуй, наиболее впечатляющим примером экономической социологии прошлого века следует назвать теорию Карла Маркса[83]83
  Здесь мы не можем себе позволить сколько-нибудь подробной характеристики этого учения. См. работу Й. Шумпетера «Капитализм, социализм и демократия» [Шумпетер, 1995, ч. 1], в которой автор делает интересную попытку разделить Маркса-экономиста и Маркса-социолога.


[Закрыть].

Однако с 1890-х гг. зарождавшаяся научная социология и экономическая теория пошли разными путями. Переживающая маржиналистскую революцию экономическая наука твердо встала на позиции методологического индивидуализма[84]84
  «Выбранная процедура исследования исключала из рассмотрения широкую сферу социальной и институциональной реальности» [Брукнер, 1993, с. 52].


[Закрыть]. В то же время в области социологической теории наблюдался обратный процесс. Во многом усилиями Э. Дюркгейма социология осознала себя как самостоятельная частная наука, специфика которой состояла в объяснении социальных фактов социальными же причинами без посредства индивидуального сознания (этим обосновывалась независимость социологии от психологии)[85]85
  «Определяющую причину данного социального факта следует искать среди предшествующих социальных фактов, а не в состояниях индивидуального сознания» [Дюркгейм, 1991, с. 499].


[Закрыть]. Дюркгейм видел в человеке сосуществование и борьбу социальной и индивидуальной сущностей, первая из которых явно преобладает над второй в детерминации человеческого сознания и поведения [Гофман, 1991, с. 542–543]. Как показал Р. Дарендорф, в основе дюркгеймовской социологии и продолжающего ее традиции течения, которое получило название функционализма, или структурно-функционального подхода, и в 1930–1950-е гг. составляло ведущую парадигму в теоретической социологии[86]86
  Наиболее выдающимся представителем этого подхода является Толкотт Парсонс. См. [Парсонс, 1993; Parsons, 1951].


[Закрыть], лежит модель индивида как исполнителя социальной роли под воздействием общественных санкций и интериоризированных ролевых ожиданий.

Социологический человек ориентируется на ценности и нормы, ведет себя в соответствии с теми ролевыми ожиданиями, которые на него возлагает общество, зная, что за выполнение своих ролей он будет награжден, а за невыполнение – наказан. Способы, которыми социологический человек добивается своих целей, продиктованы не только и не столько разумом, сколько эмоциями, ценностями и традициями. Социальные факты не выводятся из индивидуального сознания, напротив, роли и нормы, принятые в коллективе и обществе, управляют поведением социологического человека [Dahrendorf, 1973]. Социологический человек – это «человек без свойств», подобно герою романа Роберта Музиля. Как подчеркивает Н. Ф. Наумова, характеризуя структурно-функциональный подход, «в сущности, здесь обмениваются не индивиды, а индивид с нормативным порядком» [Наумова, 1988, с. 12]. Объяснить какое-либо социальное явление для функционалистов означало выяснить его функцию в поддержании равновесия социальной системы[87]87
  Здесь надо сделать важную оговорку. Мы уже отмечали, что, говоря о моделях человека в общественных науках, мы в первую очередь имеем в виду некоторые доминирующие или лидирующие на определенном этапе парадигмы в рамках каждой из наук. Применительно к теоретической социологии совершенно необходимо упомянуть о том, что подход Дюркгейма – Парсонса разделялся далеко не всеми видными социологами. Наиболее интересным для нас исключением является позиция Макса Вебера, придерживавшегося методологического индивидуализма и считавшего, что социология может «понять» действия индивида лишь тогда, когда они осмысленны и целенаправленны (в противном случае ими должна заниматься психология). Идеальный тип целерационального действия играет в социологии Вебера роль, сравнимую с ролью экономического человека в экономической науке. Различие же между социологией и экономической наукой Вебер видел в том, что социальное действие, являющееся предметом социологии, – это целерациональное действие, ориентированное на другого человека и имеющее отношение к власти, чего нельзя сказать о действии экономическом.


[Закрыть]. Интересно, что методологический социологизм Дюркгейм и его последователи считали единственно правильным методом социальных наук, в том числе экономической теории. Таким образом, становление научной социологии сопровождалось своеобразным «социологическим империализмом» [Гофман, 1991, с. 546][88]88
  Этого, правда, нельзя сказать о классике современного функционализма Т. Парсонсе, для которого социальная система была лишь одной из подсистем человеческого действия наряду с культурой, личностью и организмом. Функции адаптации и достижения цели, которые экономическая теория считает своими, Парсонс отдает соответственно подсистемам «личность» и «организм», социальная же система, которая является главным предметом изучения социологии, отвечает за выполнение функции интеграции [Парсонс, 1993]. Таким образом, Парсонс строго соблюдает разделение труда между экономической теорией и социологией, хотя сам он трактует экономическую систему излишне ограничительно, однозначно связывая ее с «технологией» и с «контролем над ней в интересах социальных элементов» [там же, с. 107].


[Закрыть].

Однако экономическая наука в целом проявила достаточную резистентность к социологическим влияниям, за исключением некоторых представителей американского институционализма (в первую очередь Дж. Коммонса, Дж. К. Гэлбрейта, Р. Хайлбронера – см. главу 4).

На протяжении нескольких десятилетий между экономической теорией и социологией существовало устойчивое разделение труда, основанное на различии в применяемых моделях человека[89]89
  «Согласно Веберу, социология начинается там, где обнаруживается, что экономический человек – слишком упрощенная модель человека» [Гайденко, 1990, с. 19]. Т. Парсонс, энергично отстаивавший необходимость разделения труда между экономистами и социологами, называл социологию наукой о целях, а экономическую теорию – наукой о наиболее эффективных средствах достижения поставленных целей [Granovetter, 1990].


[Закрыть]. Экономический человек, свободно выбирающий наилучший способ реализации своих предпочтений, противостоял социологическому человеку, придерживавшемуся установленных обществом норм и правил. Экономический человек обращен в будущее, социологический укоренен в настоящем (ожидаемое в будущем наказание за нарушение нормы не рассматривается как самостоятельный фактор, поскольку норма интериоризирована, то есть ощущается индивидом как своя, а не навязанная извне). Для неоклассической экономической теории мельчайшим, далее не разложимым элементом являются индивидуальные предпочтения, их происхождение не подлежит исследованию, а нормы выполняются постольку, поскольку их выполнение дает результаты, совместимые с системой предпочтений. Для структурно-функционалистской социологической теории таким элементом являются нормы и роли поведения; причины их существования и исполнения исследованию не подлежат – достаточно аргумента, что они выполняют в обществе важную функцию, – а предпочтения людей ориентированы на выполнение ролевых ожиданий.

В противоположность экономической науке, основанной на принципе методологического индивидуализма[90]90
  Здесь следует отметить, что принцип методологического индивидуализма не означает, что 1) индивид полностью свободен и изолирован от общества – влияние последнего отражается как в предпочтениях, так и в ограничениях, но экономическая теория не включает это влияние в сферу своих интересов; 2) целенаправленная деятельность индивидов обязательно ведет к достижению намеченной ими цели – гораздо чаще бывает иначе.


[Закрыть], в социологии Дюркгейма или Маркса и их последователей принят методологический коллективизм. Эти социологи признают в качестве субъектов, осуществляющих тот или иной вид поведения, группы людей, классы, корпорации, партии и другие социальные образования[91]91
  Исключениями являются с экономической стороны представители институционализма, а с социологической – представители теории социального обмена [Homans, 1961].


[Закрыть]. Индивиды, конечно, преследуют свои индивидуальные цели, но за их спинами стоит историческая или социальная закономерность, понять которую можно, лишь изучая большие общественные группы. Существование социальных групп является для социологии более фундаментальным фактом, чем существование индивидов [Casson, 1991, р. 17]. Социальное можно объяснять только социальным.

В принципе можно предположить, что поведение социологического человека тоже описывается максимизацией целевой функции. Так, в краткосрочном аспекте он занимается минимизацией санкций со стороны общества, а в долгосрочном – максимизацией своего социального статуса [Hartfiel, 1968, S. 155]. Но в отличие от экономического человека его цели заданы ему извне, продиктованы обществом. Очевидно, что в социологии мы имеем дело с «пересоциализированной», а в экономической науке – с «недосоциализированной» моделью человека [Granovetter, 1992]. Если социологический человек включен в общество, по определению, как носитель социальных ролей, то асоциальность экономического человека порождала немало трудностей при решении проблемы координации поведения индивидов в рамках человеческого общества: совокупность самостоятельных «экономических человеков» может удержать вместе лишь специальный механизм, метафорически названный Смитом «невидимой рукой». Гипотезы о природе этого механизма и доказательства его оптимального функционирования составили содержание специальной отрасли экономической науки – теории благосостояния[92]92
  Исторический обзор ее развития см. [Блауг, 1994, гл. 13].


[Закрыть]. Другой вариант развития идеи Смита о «невидимой руке» дал Ф. Хайек в своей теории спонтанного порядка (не обязательно оптимального), который возникает из взаимодействия индивидов без какого-либо плана [Hayek, 1969]. Трактовка Хайека, несмотря на декларируемую им преданность методологическому индивидуализму, ближе к социологической, поскольку общество понимается им как своего рода организм и существованию институтов дается по сути дела функциональное объяснение.

Разумеется, всякий человек сознает, что нарушение каких-либо общественных норм или правил повлечет неприятные для него последствия. Но если социологический человек автоматически выполнит норму, то экономический человек взвесит, что для него важнее: выигрыш, который он получит в результате нарушения нормы, или проигрыш, связанный с наказанием (в случае неопределенности следует учесть также вероятность того, что выигрыш удастся получить, а также вероятность того, что нарушение будет обнаружено).

Различие подходов экономистов и социологов можно проиллюстрировать на примере проблемы преступности и борьбы с ней. С точки зрения социолога, причины преступности заложены в самом обществе и бороться с ней можно лишь преобразовывая общество. Наказание или угроза наказания сами по себе не могут быть эффективным средством борьбы с преступностью, если только они не приведут к перевоспитанию преступника [Brunner, 1977]. С точки зрения экономиста, индивид, раздумывая, совершить ему преступление или нет, взвешивает плюсы и минусы (полезность и издержки) с ним связанные. Полезностью обладают, например, удовольствия, которые можно будет получить, тратя украденные деньги. В издержки входит, в частности, страх перед возможным тюремным заключением. Поэтому чем больший срок заключения ожидает потенциального вора в случае поимки, тем выше издержки совершения кражи и тем больше вероятность, что они превысят ожидаемые удовольствия и вор откажется от своего намерения [McKenzie, Tullock, 1975].

Полемизируя с социологами, экономисты подкрепляли свою позицию, в частности, тем, что подчеркивали значение индивидуальных свойств, влияние на человеческое поведение биологических, наследственных факторов [Брукнер, 1993, с. 55][93]93
  Социологи в ответ могли с полным правом указать на то, что «если говорить об организме, то его первичной структурной характеристикой является не анатомическая специфика, а видовой тип» [Парсонс, 1993, с. 95].


[Закрыть]. Это не слишком убедительно: на практике из индивидуальных различий в предпочтениях исходят как раз социологи, но они считают их социально детерминированными. Экономисты же склонны абстрагироваться от индивидуальных различий в предпочтениях, в которых именно и проявляется наследственность, и объяснять разницу в поведении людей разницей их возможностей, то есть ограничений, с которыми они сталкиваются [Стиглер, Беккер, 1994].

Надо отметить, что, несмотря на разделение труда между доминирующими исследовательскими парадигмами двух наук, у экономической и социологической теории в широком смысле слова всегда существовала область взаимных интересов. Великий социолог и методолог общественных наук Макс Вебер, первые работы которого были посвящены чисто экономическим проблемам, решительно выступал против обособления экономической теории от общественных явлений, лежащих за пределами узкой области, где действуют «специфически экономические мотивы», то есть «где удовлетворение пусть даже самой нематериальной потребности связано с применением ограниченных внешних средств» [Вебер, 1990, с. 361]. Не отрицая за экономической теорией права на самостоятельное существование, он призывал к созданию «социальной экономии» (Sozialökonomik), которая кроме этой области включила бы в себя исследование «экономически релевантных» (то есть воздействующих на экономическую сферу) и «экономически обусловленных» явлений, так что область социально-экономического исследования «охватывает всю совокупность культурных процессов» [там же].

Продолжателем идей Вебера стал выдающийся экономист и социолог Йозеф Шумпетер, по мнению которого экономическая наука непременно должна включать четыре основные области: экономическую теорию, экономическую историю, статистику и экономическую социологию [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 14–24]. При этом важно подчеркнуть, что Шумпетер, как, кстати, и его современник Парето, проводил четкую грань между экономической теорией и социологией[94]94
  Знаменательно, что величайшим экономическим произведением Шумпетер назвал в своей «Истории экономического анализа» наиболее абстрактно-теоретический, далекий от социологических проблем труд – «Элементы чистой политической экономии» Л. Вальраса.


[Закрыть] и пользовался разными научными языками в своих экономических и социологических работах[95]95
  Достаточно сравнить «Курс политической экономии» Парето и его «Трактат общей социологии» [Pareto, 1964а; 1964б] или экономические и социологические главы работы Й. Шумпетера «Капитализм, социализм и демократия» [Шумпетер, 1995]. См. также следующее высказывание Шумпетера: «Следуя практике немецких экономистов, мы считаем полезным выделить четвертую фундаментальную область исследования – экономическую социологию, хотя позитивная разработка содержащихся в ней проблем выведет нас за пределы чисто экономического анализа (курсив мой. – В.А.)» [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 24].


[Закрыть].

Разделение труда между социологией и экономической теорией, несомненно удобное для среднего экономиста и среднего социолога, которые, по выражению того же Шумпетера, «совершенно безразличны друг к другу и предпочитают пользоваться соответственно примитивной социологией и примитивной экономической наукой, вместо того чтобы применить научные результаты, полученные соседом» [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 32], подвергалось осуждению со стороны некоторых представителей обеих наук, причем происходило это в виде «самокритики».

Экономисты, в первую очередь институционалистского направления, критиковали ортодоксальную экономическую теорию за игнорирование институциональных детерминантов экономического поведения. Социологи же были не удовлетворены тем, что структурно-функциональный анализ в социологии не отражает активной роли индивида, не исследует происхождения самих норм, причин их соблюдения и нарушения [Хоманс, 1994; Opp, 1986]. При этом и экономисты, и социологи с надеждой смотрели друг на друга в поисках методологической поддержки, которая должна была обогатить модели экономического и социологического человека. Но разделение труда, отвечавшее жизненным интересам двух научных сообществ, держалось достаточно крепко. Если говорить об экономистах, то предпринимаемые ими попытки междисциплинарных исследований на стыке двух наук (например, знакомые нашей научной аудитории книги Дж. К. Гэлбрейта [Гэлбрейт, 1969; 1976]) оставались на периферии академической экономической науки, хотя и пользовались большим успехом у читающей публики, а их автор, хотя и избирался президентом Американской экономической ассоциации, относился ортодоксальными экономистами к социологам[96]96
  «Всякий раз, когда экономисты отваживались расширить сферу своих исследований, они легко усваивали манеру рассуждений социологов» [Брукнер, 1993, с. 52].


[Закрыть]. Более активными были исследования социологов в области экономической социологии [Заславская, Рывкина, 1991; Радаев, 1994; Смелсер, 1972]. Эта область исследований целиком входит в социологию, ибо представляет собой анализ социологических проблем, связанных с функционированием социальных групп, ролей, ценностей и т. д. на материале хозяйственной деятельности людей. Экономическая социология исследовала либо социально-культурную среду, в которой происходили экономические процессы, либо содержание таких с точки зрения экономического подхода «черных ящиков», как фирма и домохозяйство, и не пыталась затрагивать проблемы, специфические для экономического анализа.

Положение резко изменилось в 1970-е гг., когда граница между двумя сопредельными науками была прорвана в результате наступления экономистов. Первые попытки применить экономические модели к проблемам, традиционно считавшимся неэкономическими, были предприняты еще в середине 1950-х гг. Г. Беккером и Э. Даунсом. Предметом их изучения стало политическое поведение (то есть голосование на выборах) [Becker, 1957; Downs, 1957][97]97
  См. также [Капелюшников, 1993]. В свою очередь предшественником этих исследователей надо назвать Й. Шумпетера, давшего по сути дела первую экономическую теорию демократии [Шумпетер, 1995, гл. XXII].


[Закрыть]. В 1960-е гг. данный подход распространился и на другие области, включая историю, право, демографию. Наконец в середине 1970-х гг. произошло теоретическое осмысление этого процесса, получившего название экономического империализма [Капелюшников, 1989; Becker, 1976; Homann, Suchanek, 1989; Weede, 1989][98]98
  Впервые термин «экономический империализм» был употреблен еще в 1930-е гг. американским экономистом Р. У. Саутером, книга которого подверглась критике самого Толкотта Парсонса [Swedberg, 1990, р. 36].


[Закрыть]. В рамках этого процесса проблемы, которые было принято относить к предмету изучения социологии: преступность, расовая дискриминация, семейные отношения и т. д., в последние десятилетия стали активно исследовать экономисты, пользуясь своей моделью человека. Явление экономического империализма ознаменовало расширение объекта исследования, предмет же экономической науки остался неизменным – рациональное максимизирующее человеческое поведение, в какой бы области оно ни происходило.

Внешние социальные воздействия могут быть учтены экономистами только в форме осознанных личных предпочтений. С помощью таких экономических категорий, как «ресурсы», «ограничения», «капитал», «инвестиции», «альтернативные издержки», «внешние эффекты», «общественные блага» и др., оказалось возможным описать многие социальные явления и даже нормы как результат целенаправленного, рационального поведения отдельных индивидов. Успехи экономического империализма побудили многих ученых, как экономистов, так и социологов, объявить о том, что эпоха разделения труда между двумя науками подошла к концу и наступает эра единой социоэкономической теории, в основании которой будет лежать немного усовершенствованная экономическая модель человека, которая получила название «Изобретательный, Испытывающий ограничения, Имеющий ожидания, Оценивающий, Максимизирующий Человек» (Resourceful, Restricted, Expecting, Evaluating, Maximizing Man, RREEMM) [Meckling, 1976].

Конечно, далеко не все социологи согласны с такой оценкой[99]99
  См., например, ожесточенную полемику с «социологией интереса» видного французского социолога А. Кайе [Caillé, 1986; 1989].


[Закрыть]. Есть разница и в подходе к социоэкономическим исследованиям различных направлений экономического анализа. Если Беккер и его последователи непосредственно применяют модель экономического человека к поведению индивидов в самых различных областях, то виднейший представитель нового институционализма О. Уильямсон исходит из того, что поведение индивидов в значительной мере определяется институтами, но сами институты обязаны своим существованием тому, что они минимизируют трансакционные издержки и поэтому выживают в ходе эволюционного процесса (объяснение, свойственное скорее структурно-функциональному подходу) [Уильямсон, 1996]. В работах известного американского экономиста Дж. Акерлофа, напротив, предпосылки, взятые из социологии, антропологии и психологии, встраиваются в модельный анализ проблем хозяйственной жизни и используются для обогащения экономического анализа [Akerlof, Dickens, 1984, ch. 5–9]. Но в целом тенденция к экономизации социологического знания на базе экспансии экономического человека на сопредельную область знания безусловно налицо, в чем можно убедиться, знакомясь с современными западными социологическими исследованиями.

Важным аргументом против экономического империализма является выдвигаемый преимущественно историками и антропологами тезис о том, что модель рационального человека, используемая экономистами, имеет ограниченное историческое применение: ее действенность не распространяется за рамки Нового времени и рыночной капиталистической экономики. С помощью данной модели нельзя объяснить другие нерыночные и дорыночные механизмы социального обмена, прежде всего механизм дарения, игравший огромную роль в докапиталистических хозяйственных порядках[100]100
  О различии между рыночным обменом и дарением см. в особенности у французских исследователей М. Мосса [Мосс, 1996] и Ф. Перру [Perroux, 1962].


[Закрыть].

Еще один аргумент против импорта экономического человека в социологию высказал Герберт Саймон. Он обратил внимание на то, что применение экономического анализа за пределами теории цены, исследующей количественные изменения цен и продаваемых количеств товаров, не нуждается в количественном предельном анализе. В новых, колонизуемых экономистами областях объяснять приходится не величину той или иной переменной, а выбор между дискретными альтернативными вариантами. При этом преимущество одного из вариантов может быть достаточно очевидно и выбор его не требует максимизации целевой функции: достаточно более слабой формы – ограниченной рациональности, которая ближе к концепции рациональности, принятой в других общественных науках [Саймон, 1993, с. 24]. К тому же выводу приходит со своей стороны и О. Уильямсон [Уильямсон, 1993], осмысливая модель человека, лежащую в основе его теории трансакционных издержек.

Наше изложение было бы односторонним, если бы мы не упомянули о том, что одновременно с укреплением позиций экономического империализма происходит и противоположно направленный процесс применения социологических концепций и методов к решению экономических проблем [Granovetter, 1992]. Сторонники новой экономической социологии призывают дополнить образ экономического человека такими свойствами, как потребность в одобрении окружающих, статус, общительность и власть. Одним из наиболее известных подходов к интеграции экономической и других социальных наук, противостоящих экономическому империализму, следует назвать социоэкономическую теорию, основание которой заложено американским социологом и экономистом А. Этциони [Etzioni, 1988]. Этциони призывает к тому, чтобы встроить неоклассическую теорию, основанную на утилитаристской и рационалистической модели человека и принципе методологического индивидуализма, в более широкий теоретический контекст, в котором преодолеваются данные ограничительные предпосылки, а рыночная экономика рассматривается как подчиненная подсистема общества. Проектируемая плюралистическая теория должна базироваться на расширенной модели человека, о которой будет более подробно сказано в главе 4.

Мы рассмотрели различия в моделях человека, являющиеся основой разделения между общественными науками. Поскольку это разделение покоится не столько на предмете, сколько на методе исследования, одни и те же явления из области человеческого поведения могут быть рассмотрены с использованием разных методов. Существует, например, наука экономическая психология, анализирующая хозяйственное поведение людей – покупателей, налогоплательщиков, предпринимателей – с помощью инструментов психологической науки [см., например: Furnham, Lewis, 1986; Lea, Tarpy, Webley, 1987]. С другой стороны, к ней примыкает психологическая, или поведенческая, экономическая теория (behavioural economics), использующая отдельные психологические категории (уровень притязаний, когнитивный диссонанс и пр.) в рамках экономических моделей [Handbook of Behavioral Economics, 1986; Katona, 1975; Psychological Economics, 1988]. Следует отметить и примеры плодотворного применения к одним и тем же проблемам экономических и социологических методов анализа[101]101
  См. трактовку проблемы асимметричной рыночной информации экономистом Дж. Акерлофом [Акерлоф, 1994] и антропологом К. Герцем [Geertz, 1978].


[Закрыть].

Однако разделение труда между социальными науками имеет и оборотную сторону: частичные модели человека в различных науках, а точнее, выводы, которые были получены на их основе, далеко не всегда складываются в единую картину. Языки, на которых говорят частные общественные науки, их аналитические инструменты слишком различны: возникает потребность в переводе. В то же время необходимость некоторого синтеза полученных в разных дисциплинах знаний очевидна, поскольку аспекты человека, разрабатываемые отдельными социальными науками, не зафиксированы за какими-то определенными сферами его деятельности. Более того, «перевод», осуществляемый в ходе междисциплинарных исследований, часто порождает новое знание [Лотман, 1992].

Синтез научного знания, полученного в различных общественных дисциплинах, может осуществляться в двух основных формах. Первая форма заключается в попытке преодолеть односторонний подход каждой из частных наук путем использования других, не учитываемых в ее модели человека факторов, и неминуемо ведет к более реалистичным, но менее глубоким теориям. По мере того как модель человека, включая в себя все новые дополнительные свойства, приближается к представлению о человеке, существующему в обыденном сознании, сама наука столь же быстро теряет свою теоретичность и приближается к разговору просвещенных дилетантов, перечисляющих множество возможных причин подлежащего объяснению явления без малейшей попытки их систематизации. Вторая форма состоит в экспансии модели человека одной из частных социальных наук на сопредельные дисциплины. Здесь помимо экономического империализма следует упомянуть и социологизм дюркгеймовской школы, и «противоположный по знаку» психологизм в социологии: Тард, Мак-Дугалл, современные школы символического интеракционизма (Мид), неофрейдизм и т. д. Экспансия эта часто принимает агрессивную форму вытеснения одного подхода другим. С нашей точки зрения, по состоянию на сегодня издержки, связанные с отказом от разделения труда между науками, все еще недопустимо велики. Оптимальной процедурой нам представляется параллельный анализ одной и той же проблемы с точки зрения разных социальных наук, сохраняющих свои специфические основные предпосылки (в том числе, разумеется, и модель человека) и инструменты анализа. Следующим шагом может быть осторожная и постепенная модификация применительно к конкретной проблеме отдельных предпосылок данной науки с учетом опыта, накопленного в соседних отраслях знания.