Текст книги "В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки"

Экономический человек не безразличен к окружающему миру, он непрерывно оценивает, соизмеряет все объекты и состояния мира по какому-либо одному критерию. Этот критерий в принципе не обязательно должен сводиться к полезности или приросту своего личного благосостояния, но чаще всего подразумевается именно такая целевая функция.

С этим компонентом модели экономического человека связаны несколько важных теоретических проблем. Во-первых, из него вытекает предположение о качественной однородности и равноправности всех человеческих потребностей и удовлетворяющих их благ. (Хотя функция полезности для каждого блага имеет различный вид. Еще Джевонс указывал, что потребность в простом хлебе удовлетворяется быстрее, чем в вине, одежде, красивой мебели и произведениях искусства [Джевонс, 1993, с. 72].) Если все блага можно сопоставить друг с другом по какому-либо одному признаку, значит, с точки зрения этого признака они являются взаимозаменяемыми. Отсюда возможность для потребителя (производителя) улучшить свое положение, обменяв некоторое количество одного блага (фактора производства) на некоторое количество другого (так называемый trade-off). Именно эти операции позволяют отдельным хозяйственным субъектам достичь своих оптимальных (равновесных) состояний.

Во-вторых, возникает проблема соизмеримости оценок благ (их полезности) разными хозяйственными субъектами. Идейные предшественники маржинализма Бентам и Госсен не видели здесь проблемы, однако лидеры маржиналистской революции заметили, что напрямую сопоставлять полезность одного и того же блага или интенсивность потребности в нем для разных людей некорректно – нет общей единицы измерения. Несоизмеримость оценок разных людей имеет важное значение в теории цены и теории благосостояния. В теории цены, когда два человека обмениваются благами, необходимо учитывать оценки обоих обмениваемых благ отдельно для каждого участника обмена. В теории благосостояния несоизмеримость ведет к значительным трудностям в попытке оценить общий уровень благосостояния общества. Обойти эту трудность впервые смог Парето, чей критерий оптимальности предполагает лишь сравнения альтернатив каждым хозяйственным субъектом для себя.

Мотив собственного интереса, как показал анализ в главе 2, в XIX в. являлся самым важным компонентом модели экономического человека, отличающим экономическую науку как особую отрасль знания[194]194
  Согласно Ф. Эджуорту, эта предпосылка является «первым принципом экономической науки» [Edgeworth, 1881, р. 16].


[Закрыть]. В современной формулировке он звучит так: если набор благ А содержит большее количество одного из благ, чем набор В, а в остальном ничем от него не отличается, то А предпочитается В. Первоначально данная предпосылка использовалась главным образом для описания свободного перелива капитала между отраслями в поисках максимальной рентабельности, который обеспечивал действие принципа «невидимой руки». В теориях маржиналистов и неоклассиков принцип собственного интереса, принявший более строгую форму максимизации полезности, обеспечивал достижение каждым индивидом оптимальной точки равновесия.

Это свойство с давних пор трактовали как обычный эгоизм, что давало повод для критики экономического человека с моральных позиций. В связи с тем, что термин «эгоизм» имеет ярко выраженную эмоциональную окраску, некоторые теоретики заменили его нейтральным или безразличным отношением хозяйственного субъекта к незнакомым ему окружающим людям. Это означает, что экономический человек не испытывает к своим собратьям ни положительных, ни отрицательных (зависть, враждебность) чувств [Boulding, 1970, р. 132]. В настоящее время экономисты исходят из того, что собственный интерес индивида теоретически может включать и благосостояние других людей[195]195
  Со знаком плюс (альтруизм) или со знаком минус (зависть).


[Закрыть].

Так, в новой экономической теории семьи Г. Беккера, которая положила в основу объяснения максимизацию полезности каждым членом семьи в отдельности, предполагается, что «альтруизм как исходная посылка применим к подавляющему большинству семей», но «легко вписывается в неоклассическую функцию полезности», поскольку «означает, что полезность родителей зависит от полезности, получаемой каждым ребенком» [Беккер, 1994, № 2, с. 102]. Однако следует заметить, что этот результат достигается только там, где функция полезности понимается максимально широко и абстрактно. В такой трактовке поведение, движимое собственным интересом, является синонимом рационального или целенаправленного [Lutz, Lux, 1988, р. 94]. В то же время в некоторых направлениях современной экономической теории (теория трансакционных издержек, теория общественного выбора) исследователи исходят из более узкой трактовки функции полезности как максимизации собственных полезности, богатства и власти [Simon, 1992, р. 74]. В такую функцию полезности альтруистическое поведение уже не вписывается. Вообще следует отметить, что экономисты, признавая на словах возможность альтруистической мотивации, испытывают сильную тягу к тому, чтобы объяснять тот или иной вид поведения, не выходя за рамки эгоистических мотивов (аналогично тому, как они всегда предпочитают объяснение, основанное на презумпции рациональности, допущению иррациональных мотивов).

Примыкает к собственному интересу предпосылка самостоятельности решения (выбора) экономического человека. Она означает, что решения индивида определяются его собственными предпочтениями, а не предпочтениями его визави по сделке или каких-либо третьих лиц, благосостояние которых ему безразлично[196]196
  «С точки зрения такого подхода (большинства экономистов. – В.А.) собственный интерес просто означает, что мы мотивированы нашими собственными целями, предпочтениями и удовольствиями, в чем бы они ни заключались… Выражение „преследующий свой собственный интерес“ здесь равносильно эпитетам „рациональный“ или „целенаправленный“» [Lutz, Lux, 1988, р. 94].


[Закрыть]. (Если бы мы предположили, что хозяйственный субъект способен действовать, руководствуясь интересами своих клиентов и поставщиков, прогнозировать его поведение и представить себе рыночную систему в целом было бы крайне трудно.) Предпосылка собственного интереса означает, что человек не следует автоматически принятым в обществе нормам, традициям и т. д. и не имеет того, что принято называть совестью или нравственностью. Но из этого не следует, что экономический человек обычно ведет себя аморально. Данная предпосылка означает лишь то, что этические нормы и общественные институты он воспринимает утилитарно: следование им в данном обществе позволяет ему максимизировать полезность или благосостояние в долгосрочном плане.

Надо подчеркнуть, что такое сведение общественных норм к орудию обеспечения личного интереса, на наш взгляд, неправомерно. Конечно, существование в любом обществе теневой экономики говорит о том, что ограничения, задаваемые нормами и правилами поведения, не рассматриваются хозяйственными субъектами как непреодолимые. Но хотя соблюдение или несоблюдение человеком нормы зависит во многом от его личного интереса, норма тем не менее существует и влияет на его поведение как самостоятельный фактор[197]197
  Это убедительно показал Ю. Эльстер (1993).


[Закрыть]. Более того, в рамках теневой экономики тоже существуют очень строгие нормы поведения [Kirchgässner, 1991, S. 35]. В целом экономический человек ведет себя в стандартных теоретических моделях вполне «прилично». В ситуации полной информации это неизбежно, поскольку здесь просто нет возможности обмануть друг друга: например, сходные блага различного качества воспринимаются как разные блага всеми участниками рынка. Если же информация является неполной или асимметрично распределенной, появляется возможность обмана, то есть распространения заведомо ложной информации. Такие ситуации попали в сферу внимания «неонеоклассики» чикагского толка и нового институционализма (см. главу 4). Экономисты чикагской школы предполагают возможность обмана, если ожидаемые выгоды от него превзойдут ожидаемые издержки, включая те, что связаны с обнаружением обмана [Becker, 1968].

Более содержательна, на наш взгляд, трактовка оппортунистического поведения новыми институционалистами. Представители этого течения пришли к выводу, что функция таких институтов, как контракт, суд, закон и т. д., состоит в том, чтобы компенсировать последствия возможного нечестного поведения отдельных лиц [Уильямсон, 1996]. Так, в теории трансакционных издержек О. Уильямсона принята предпосылка об оппортунистическом поведении участников контракта, которое в «общем случае… означает предоставление неполной или искаженной информации». Здесь общая для экономической теории предпосылка собственного интереса сочетается с возможными проявлениями хитрости или прямого обмана, которые не дают партнеру оппортуниста вовремя узнать, в каком именно виде тот собирается проявить свой собственный интерес.

Такое поведение является источником «поведенческой неопределенности», которая может вызвать немалые проблемы в экономических сделках, если заранее не включить в контракт затрудняющие это поведение условия [Уильямсон, 1993, с. 43–45]. Но поскольку все аспекты многообразных хозяйственных отношений между людьми нельзя оговорить в официальных контрактах, часто приходится довольствоваться неформальными «имплицитными» контрактами[198]198
  Термин введен американским экономистом А. Оукеном [Okun, 1981].


[Закрыть], в рамках которых находится возможность для оппортунистического поведения. Примером могут быть отношения между нанимателем и наемным работником, которые далеко не полностью регулируются договором о найме. Интересно, что в данном случае наиболее преуспевающие фирмы добиваются лучших результатов, используя не денежные, а моральные стимулы, воспитывают у своих работников преданность общему делу [Casson, 1991, р. 13][199]199
  Такое воспитание имеет успех, если, в частности, удается убедить работников, что ставки заработной платы в компании являются справедливыми [Yellen, 1984].


[Закрыть].

Таким образом, опыт показывает, что низкие оппортунистические мотивы соседствуют в сознании людей с высокими моральными. Видимо, существенным обстоятельством здесь является то, что соответствующим образом воспитанные рабочие образуют социальную группу, поведение членов которой не может быть адекватно описано средствами экономической теории, придерживающейся методологического индивидуализма.

В более широком плане предпосылка оппортунистического поведения считается обязательной при сравнительной оценке общественных институтов (конституциональном выборе). Выбирая институты, общество должно в первую очередь застраховаться от того, что этими институтами попытаются воспользоваться оппортунисты [Buchanan, 1987, р. 56–61].

Предпосылка оппортунистического поведения используется и для анализа других экономических проблем. Широкую известность получила работа Дж. Акерлофа, в которой доказывается, что невозможность выявить обман продавцов на рынке подержанных автомобилей приводит к господству на этом рынке недобросовестного поведения и вытеснению с него доброкачественных товаров [Акерлоф, 1994]. Этот же принцип действует на рынке страховых услуг (договор о страховании стремится заключить именно тот человек, у которого вероятность страхового события выше средней, но страховщик об этом не знает), на кредитных рынках развивающихся стран и т. д.

Анализируя оппортунистическое поведение, важно иметь в виду, что, если бы весь мир состоял из оппортунистов, обман не мог бы принести никому никакой выгоды. Существование оппортунистического поведения имеет смысл только в обществе, в котором взаимное доверие является правилом, а не исключением [Tietzel, Weber, 1991, S. 113].

Применительно ко многим проблемам, рассматриваемым в рамках основного течения экономической теории, вид мотивации хозяйственных субъектов не имеет существенного значения. Объяснить снижение величины спроса на бензин после резкого увеличения цены практически можно, независимо от того, безразличны ли покупатели к интересам других людей или нет [Kirchgässner, 1991, S. 49]. Однако из этого правила есть важные исключения, относящиеся к ситуациям, в которых не знающие друг друга участники находятся в обоюдной зависимости. В этих случаях результат поведения хозяйственного субъекта как для него самого, так и для общества в целом зависит от того, придерживается ли он чисто эгоистических интересов или ведет себя альтруистично (в данном случае это означает, что он придерживается некоторых норм порядочного поведения, независимо от того, как поступают другие люди). Среди этих ситуаций особое место занимает анализ так называемой дилеммы заключенных. Описание этой дилеммы можно найти в литературе (см., например [Льюс, Райфа, 1961, с. 133–136]), но мы изложим ее здесь вкратце для большей наглядности.

Арестованы два преступника, совершившие совместно несколько преступлений. Однако у следствия нет доказательств, и, если ни один из преступников не признается, оба получат лишь по два года тюрьмы (предположим, за незаконное ношение оружия). Если один из них окажет помощь следствию и признается во всем, в то время как его напарник будет упорствовать, первого освободят от наказания, а напарнику дадут полный срок – двенадцать лет тюрьмы. Если, наконец, признаются оба, то каждый получит лишь небольшое сокращение срока и будет приговорен к десяти годам заключения. Возможные исходы при выборе преступниками всех возможных стратегий сведены в так называемую платежную матрицу («выплатами» в данном случае является количество проведенных в тюрьме лет).

Очевидно, что, если бы преступники могли договориться друг с другом и были бы уверены, что договоренность будет выполняться, они бы оба не сознались и получили бы всего по два года тюрьмы («кооперативное решение»). Такой результат был бы лучшим для обоих преступников взятых вместе – суммарная отсидка составила бы всего четыре года. Однако поскольку такой возможности у них нет, каждый скорее всего выберет эгоистическую стратегию, обеспечивающую ему наименьшие потери при любом поведении напарника (в теории игр итоговое решение при данной стратегии носит название максимина). В нашем случае, если первый преступник решит сознаться, второму также выгодно сознаться: он получит десять лет вместо двенадцати. Если же первый преступник не сознается, второму тем более выгодно сознаваться: он выйдет на свободу вместо получения двух лет тюрьмы. Итак, он решает в любом случае сознаться, но поскольку точно так же думает и второй участник, то в итоге каждый из них получит по десять лет, что по критерию Парето никак не является оптимальным решением, так как оно уступает кооперативному для обоих участников.

«Дилемма заключенных» обладает огромным потенциалом с точки зрения постановки проблем экономической теории и других социальных наук. Прежде всего она представляет собой очевидное исключение из действия принципа «невидимой руки»: безразличные к интересам друг друга участники достигают худшего решения, чем в том случае, когда они идут друг другу навстречу. Из этого следует общий вывод, что общество, стремящееся к наибольшему благосостоянию, не может безраздельно полагаться на движимую личным интересом деятельность своих граждан и в ряде случаев должно располагать специальными институтами, поощряющими кооперацию.

Важнейший из этих случаев рассматривает теория общественных благ[200]200
  Общественными благами принято называть блага, потребление которых не может осуществляться исключительно лицами, за них заплатившими, и которые, будучи потребленными одним лицом, при этом доступны для потребления другими [Kirchgässner, 1991, S. 54].


[Закрыть]. Среди таких благ ведущее положение занимают услуги, предоставляемые государством, а также различные правила, соблюдение которых всеми выгодно всем, например правила дорожного движения, соблюдения чистоты и пр. Человек, движимый одним лишь собственным интересом, занимает по отношению к пользованию общественными благами позицию «безбилетника» (free-rider): не платит (например, уклоняется от налогов), но пользуется или нарушает правила сам, но выигрывает от того, что их соблюдают другие[201]201
  «Как бы индивид ни оценивал поведение других людей, он должен всегда делать рациональный выбор в пользу варианта безбилетника» [Buchanan, 1969].


[Закрыть]. Такое поведение облегчается тем, что в игре под названием «Потребление общественного блага» участвует множество людей, вклад каждого в его производство незначителен, а «безбилетничество» часто совершенно незаметно и не влечет за собой наказания. Однако поскольку точно так же ведут себя и все остальные, результат оказывается далеко не оптимальным: общественное благо (безопасность, чистота и пр.) производится в недостаточном количестве. Теория общественных благ и «безбилетников» является одним из немногих примеров активного использования предпосылки собственного интереса в современной микроэкономической теории.

Существование большого количества общественных благ в современной рыночной экономике свидетельствует, что предпосылка чисто эгоистической мотивации в данном случае неверна, по крайней мере без некоторых модификаций[202]202
  О том же говорят результаты экспериментальных исследований.


[Закрыть]. Спасти ее можно, например, предположив, что участники игр, подобных «дилемме заключенных», имеют долговременные связи друг с другом и играют в эти игры много раз. Тогда, следуя своему долгосрочному интересу, который состоит в том, чтобы не ссориться с постоянным партнером и создать себе добрую репутацию, участник игры может пожертвовать своим краткосрочным эгоистическим интересом[203]203
  Наиболее известный пример такого поведения был описан Р. Аксельродом: немецкие и английские солдаты во время Первой мировой войны, длительное время сидевшие в окопах друг против друга, играли друг с другом в игру, которую можно было бы назвать «живи и давай жить другим» и которая представляла собой повторяющуюся «дилемму заключенных» [Axelrod, 1984, р. 73–87].


[Закрыть]. В данном случае альтруизм, рассчитанный на взаимность, можно считать стратегией, ведущей участника игры к долгосрочной максимизации своей функции полезности[204]204
  Еще одно интересное объяснение альтруистического поведения приводит Г. Беккер: имея дело с подлинным альтруистом, окружающие его эгоисты ведут себя как альтруисты, чтобы получить от него в обмен еще большую порцию благ [Becker, 1976, ch. 12, 13]. Естественно, такой наигранный альтруизм приносит плоды только до тех пор, пока эгоисты могут скрывать свое истинное лицо, если, конечно, они сами в конце концов не превратятся в альтруистов.


[Закрыть]. Оптимальной же стратегией в ситуации повторяющихся игр с постоянными участниками оказалась стратегия «добром на добро, злом на зло» (tit-for-tat), при которой игрок избирает такую же стратегию, какую его партнер избрал в предыдущей игре[205]205
  То, что такая стратегия является наилучшей, было доказано с помощью компьютерных имитаций [Axelrod, 1984, р. 27–54].


[Закрыть].

Но, как показывают некоторые исследования, нежелание людей вести себя эгоистично далеко не ограничивается повторяющимися играми [Schneider, Pommerehne, 1981]. Существуют и проявления истинного альтруизма, в частности идентификация индивида с группой, нацией, организацией, к которой он принадлежит [Simon, 1947, сh. X]. Особенно заметно это в поведении менеджеров среднего и высшего звена, которым делегируется в корпорации большая ответственность и возможность проявлять инициативу. Возможность такой идентификации ставит перед экономической теорией фирмы дилемму: или, как это принято в традиционной неоклассической теории, предположить, что вся фирма имеет единую целевую функцию, или, как это делают приверженцы нового институционализма, строго придерживаться методологического индивидуализма и считать само существование и функционирование фирмы результатом оптимального выбора каждого из ее работников. В последнем случае частичная идентификация управляющего с фирмой получает рациональное экономическое объяснение в рамках его функции полезности.

Можно предположить, что, проявляя альтруизм, люди минимизируют психические издержки, связанные с нарушением интериоризированных норм и правил поведения[206]206
  Феномен этих издержек описывает психологическая теория когнитивного диссонанса [Akerlof, Dickens, 1984].


[Закрыть]. Но такое объяснение крайне малоинформативно и подходит к любому виду поведения. В итоге мы приходим к выводу, что предпосылка собственного интереса может быть в данном случае сформулирована либо тавтологически, и тогда она будет неопровержима, либо эмпирически, и тогда ее следует считать опровергнутой [Logik der Sozialwissenschaften, 1970, S. 26].

Таким образом, существуют «неискоренимые» проявления альтруизма, которые не могут быть представлены как замаскированный утонченный эгоизм. Это не противоречит понятию собственного интереса в широком (но отчасти тавтологическом) понимании данного термина, но нарушает презумпцию эгоизма, которая негласно все еще играет роль исходной мотивационной предпосылки экономического анализа.

Наконец, в экономической теории зафиксированы нарушения аксиомы самостоятельности предпочтений, при которых последние находятся в зависимости от предпочтений других людей, чье благосостояние совершенно безразлично тем, кто делает выбор. Речь идет об известных в теории потребительского выбора эффектах: эффекте Веблена (величина спроса на потребительский товар возрастает при более высокой цене), эффекте присоединения к большинству (величина спроса положительно зависит от величины спроса на тот же товар других людей) и эффекте снобизма (величина спроса отрицательно зависит от спроса на тот же товар других людей) [Лейбенстайн, 1993]. Эти эффекты создают проблемы для экономической теории потребительского выбора, поскольку приводят к загибающимся назад кривым спроса и, следовательно, к множественности точек рыночного равновесия [там же, с. 321–322]. Во всех этих случаях потребительский выбор является средством невербальной коммуникации между людьми [Hargreaves-Heap, 1989, р. 99–100] – аспект, который игнорирует традиционная экономическая теория, хотя потребность в такой коммуникации, в свою очередь отражающая потребность в самоуважении, безусловно, занимает заметное место в предпочтениях людей.

Экономическое истолкование некоторых описанных эффектов дают Г. Беккер и Дж. Стиглер в упомянутой выше работе. Они поставили перед собой трудную задачу: объяснить феномен моды, не учитывая изменений вкусов. Авторы исходят из того, что потребительское благо, производимое при помощи модных товаров и называемое стилем, удовлетворяет потребность человека в общественном признании, которое является компонентом его функции полезности [Стиглер, Беккер, 1994, № 2, с. 96–97]. Однако такое характерное для данных авторов и всего движения экономического империализма в целом максимальное расширение целевой функции связано с риском, что предлагаемое объяснение будет носить тавтологический, неинформативный характер. Очевидно, что содержательное рассмотрение в рамках экономической теории предпочтений, продиктованных социально-культурным контекстом, связано с большими трудностями, чем анализ основных материальных потребностей человека.