Текст книги "Жизнь и судьба Семёна Дежнева"

Глава четырнадцатая
Воевода Головин и Михаил Стадухин

В литературе, посвященной Дежневу нередко можно встретить ничем не подтвержденное суждение о том, что будто бы Стадухин, отправляясь в Якутск, оставил за себя Дежнева. Это не соответствует действительности, в короткое время отсутствия там Стадухина и Зыряна предводителем там был Фторка Гаврилов.

Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по пребытии на Ленский волок, там оказал Головину какие – то услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин, воевода, якобы, оценил, почему Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение.

Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин, – с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись, в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.

А коли будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке, тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет, тебе б ево, сковав, прислать в Юганду рекук служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь, тебе за то быть в жестоком наказанье». Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину?

К самому Дмитрию Зыряну, Головин менее строг и более доверителен. Далее в наказной памяти он писал: «Тебе бы тотчас от себя отпустить дву человек в Якутский острог, ково доведется. А с ними про все доподлинно отписать, в которую ты реку пошел и хто у тебя вож, сколько людей с тобою пошло…, и какие в той реке люди, и много ли их, и какая в той реке угода, и много ли соболей…».

Кроме того, воевода официально назначил Зыряна главой колымской администрации. В делах якутской приказной избы значится: «…ему, Дмитрию, велено быть на Ковыме реке приказчиком… и новые реки приискивать…». Зырян этот документ получил, – на нем имеется подпись, сделанная рукою первопроходца: «Справлен. Митька Зыряна». Но недолго пришлось ему пробыть колымским приказчиком, – в 1646 году Дмитрий Зырян скончался от полученных ранений.

Служилые люди, оставшиеся без предводителя, как это было принято в те времена, на казачьем круге избрали нового вожака, – наиболее авторитетного человека из своей среды – Вторку Гаврилова, сделав его самоизбранным приказным человеком Колымы.

Прибывший в Якутск Михаил Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было причиной его задержки, – неизвестно, но в свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что Михаилу Стадухину пришлось «хлебнуть тюремной баланды».

Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «… явился в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина, если она прибыла с ним вместе в Якутск, наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодом, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.

Глава пятнадцатая
Побег служивых

Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде в том числе и «драконовскими» методами. Михаил Стадухин оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско – Ходыревскому делу, – июня 1647 года.

Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах Колымы вызвали волнения среди казаков и промышленников Якутска. Желающих отправиться туда оказалось слишком много.

В 1645 г. воевода Головин попытался запретить казакам покидать Якутск и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот. Служилые взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим воеводам, – Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака).

Служилые оказали неповиновение, отказались идти в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед, и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди, – всего более 50 человек. В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.

Выйдя к морю, беглецы поплыли на восток. Часть захваченных судов и бывших на них людей погибла в пути, но многие добрались до Колымы. Они, как выясняется из других документов, в 1647 г. пошли «на новую Погычу реку» частью вместе с Семеном Дежневым, частью – в составе «войска» Михаила Стадухина.

Головину пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам. Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей, знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников – наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40‑е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов.

Торговые люди отправлялись в поход с большим запасом разнообразных товаров, служивших предметами обмена на пушнину. Это были сукна, холщовое полотно, домашняя утварь, топоры, ножи, сети для рыбной ловли и ловли соболя, одеяла, свечи, овчины, обувь, одекуй, бисер, разного рода украшения. Покупателями этих предметов были не только аборигены, но и русские служилые люди.

В 1648 году воеводы запросили столицу, как поступить с бежавшими на Колыму служилыми людьми. Ответ Сибирского приказа гласил: служилых людей всякими мерами уговаривать.

Глава шестнадцатая
Столичный покровитель Ерофея Хабарова

В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не соответствует действительности. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, – брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать.

Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге, по сути дела, – под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова, находившиеся в тюрьме.

Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, «обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы», чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы. Есть все основания считать, что доносов воевода Головин не боялся. Свидетельством тому – история с челобитными все того же Ерофея Хабарова.

В 1643 году Ерофей написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».

Сохранившиеся документы говорят о том, что как раз в это время, – 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, – брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская), попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей; на нем – 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело». Видимо брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно одарив его сибирскими подарками.

Ответ из Москвы пришел, когда в Якутске уже воеводствовали новые воеводы, – Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу. Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»: «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …, из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?». Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.

Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа к судьбе в общем – то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, – они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек), упоминается лишь одной общей фразой, – целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.

Здесь явно проявляется чья – то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, – столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году.

Новые якутские воеводы исполнили поручение, – допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из – под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

Глава семнадцатая
Якутское троевластие

Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов, заставил московское правительство поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова – Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, – принимал активное участие в решении многих важных вопросов, и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, – Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы.

В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это не так, Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции.

Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, – стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как удалось собрать и немалую меховую казну, – 12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33.

Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин не простил Пояркову невыполнения главной задачи, – поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова, Головин отправил Пояркова в тюрьму. Возможно, сыграла здесь свою роль коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности, считал это непростительным для служилого человека в таком звании.

Наказание Пояркова не единственное свидетельство продолжения Головиным дел в Якутске, несмотря на прибытие новых воевод. Об этом, в частности, говорит запись в делах Якутской приказной избы: «в нынешнем во 155 (1647) году, июня в 15 день писал в Якуцкой острог к прежнему к стольнику и воеводе к Петру Головину с Ковымы реки томоженный целовальник Петрушка Иванов сын Новоселов, а в отписке его написано, что де ныне на Ковыме реке у служилых людей у Фторка Гаврилова с товарищи у девяти человек аманатов – пять человек …, послали з государевым ясачным и з десятинным збором служилых людей Гришку Фофанова да Селиванка Харитонова, да с ними ж для государевой соболиной казны провожанья торговых и промышленных людей: Ивашко Иванов, да Черепанов Пустозерец с товарищи. … На Ковыме реке служилых людей с ним, Вторком, у аманатов: Сергейко Артемьев, Семейко Дежнев, Мишка Савин Коновал, Макарко Тверяков, Семейка Иванов Матора, Пашко Левонтьев, Михалко Семенов, Поспелко Кузьмин, да ленской же служилой человек, который бил челом с ними ж служить – Герасимко Анкудинов. А у них де хлебных запасов нет, сетей неводных и прядина и сетей – пущальниц из Якуцкого острогу с ними не послано, и тем великая нужа, – рыбу ловить и аманатов кормить нечим».

Обращает на себя внимание, что из более чем 20 человек оъединившихся и совместно действовавших отрядов Зыряна и Стадухина, остававшихся на Колыме ко времени его отбытия в Якутск, здесь называются, включая «приблудившегося» Герасима Анкудинова, лишь девять. Часть из них, подобно Гришке Фофанову, видимо, была задействована в разного рода «посылках». Остальные после смерти Зыряна разбрелись «по своим интересам». Восприпятствовать этому Вторко Герасимов не сумел, или не считал нужным.

Глава восемнадцатая
Накануне знаменитого похода

В 1646 году промышленники Исай Игнатьев Мезенец и Семен Алексеев Пустозерец отправились с шестью спутниками на коче в восточном направлении от колымского устья. Они дошли до Чаунской губы – длинного залива Ледовитого океана. При входе в губу лежал остров Айон. Вокруг холмистых берегов Чаунской губы и на берегах реки Чауна кочевали оленные чукчи.

Вот что рассказывали они об этом плавании: «бежали де они … по зальду, подле Каменю двои сутки парусом, и доходили до губы, а в губе нашли людей, – называются чухчами. С ними торговали небольшое место потому, что толмача у них не было, и съезжатся к ним с судна на берег не посмели, вывезли к ним товару на берег, положили, и они в то место положили кости рыбья зуба немного, а не всякий зуб цел; деланы у них пешни да топоры ис той кости, и сказывают, что на море де тово зверя много …».

Информация вызвала бурное волнение и пересуды среди русских обитателей Колымы. Моржовый клык, как и пушнина, была той притягательной силой, которая влекла русских первопроходцев все дальше на восток. Пуд её оценивался в 15–25 до 60 рублей. Изделия из моржового клыка, или «рыбьева зуба», как его тогда называли, пользовались большим спросом среди московской знати, посылались в качестве подарков иностранным государям, охотно покупались иноземными купцами.

* * *

Представь, читатель, атмосферу, какая царила в то время на Колыме. Сотни людей, – торговцев, приказчиков, покрученников, гулящих людей – бродяг, беглых якутских и мангазейских казаков и вольных промышленников – своеуженников сновали взад и вперед вдоль побережья, по многоводной Колыме и её притокам, обуреваемые духом предпринимательства и жаждой наживы. В условиях почти полного безвластия каждый наживался и зарабатывал, как умел, – кто торговлей, кто грабежом аборигенов, а то и своего брата – русака, кто промыслом пушного зверя, кто ловлей рыбы и её продажей. Кто, купив хлеб у торговых людей, гнал вино, продавая его втридорога жаждущим, каких на Руси всегда хватало. Люди мастеровые, но не склонные к промыслу и бродяжничеству по тайге, собравшись в артели, валили лес, сплавляли его к острожку, строили под заказ дощаники, кочи, избенки – времянки для зимовки.

Служилые люди Вторки Гаврилова являлись по существу единственными представителями власти, да и те были обременены охраной и кормлением аманатов – заложников, добычей для них и для себя пропитания. Правда, кроме избранного ими приказчика Вторки Гаврилова был еще на Колыме таможенный целовальник Петрушка Иванов сын Новоселов, но многие ли с ними считались.

Да и можно ли было в таком бардаке за всеми уследить. Конечно, наиболее законопослушные торговые люди и промышленники, платили целовальнику пошлины, обращались за получением проезжих грамот, отписок, подтверждавших уплату пошлин. Подавали Вторке Гаврилову по разного рода склочным делам и тяжбам челобитные на имя государя. Впрочем, понимали, что до государя они не дойдут, дойдут ли до якутского воеводы? И когда? На всякий случай все же требовали у Вторки его собственного властного решения и соответствующей «бумаги» за его подписью. Большинство же обходилось без привлечения к своим делам «власти», – руководствуясь «законом тайги», – кто сильнее и хитрее, тот и прав.

Долго ли те девять человек, среди которых был и Семенка Дежнев, – подчиненные Вторки Гаврилова, могли выдержать своё бесприбыльное занятие, наблюдая, как шныряли мимо острожка с вязанками соболей их земляки и якутские однополчане. Вирус предпринимательства и наживы без сомнения вскоре захватил и гавриловскую десятку.

Относящиеся к тому времени записи колымского таможенного сбора свидетельствуют о том, что Дежнев стал активно распродавать соболей. В мае 1646 года он предъявил Нижнеколымской таможне 40 соболей. Уже на следующий день в записи за 29 мая 1646 года значится: «…продал служилой человек Семейка Иванов Дежнев гостя Надея Светешникова работнику Федьке Федорову 45 соболей с хвосты, взял 45 рублев. Записной пошлины с продавца с рубля по 2 деньги – взято 15 алтын… Того ж дни продал служилой человек Семейка Иванов Дежнев Офоньке Вычегжанину 10 соболей с хвосты, взял 10 рублев. Записной пошлины с продавца с рубля по 2 деньги – взято 2 деньги да 3 алтына … Того ж дни продал служилой человек Семейка Иванов Дежнев ему ж, Офоньке, 4 соболя с хвосты…». По всей вероятности эти соболи были его трофеями с погромов юкагирских улусов, или получены при выкупе захваченных им ясырей.

Михаил Белов и Лев Демин, пишут, что в зиму 1647/48 года Дежнев отправился на Индигирку, где участвовал в соболином промысле. В результате смог продать большую партию соболей, – около сотни штук. Часть вырученных денег ссужал под заемные кабалы. При этом авторы ссылаются на документы о тяжбе Дежнева с должниками, среди которых оказался и Герасим Анкудинов. Дежнев писал об этом в изветной челобитной: «… Взять мне, Семейки, на нем, Герасиме, по кабале 12 рублев 10 алтын с полуполтиною, срок по кабале прошел, а тот Герасим денег по кабале не платит мне неведомо за что, и манитца со дни на день».

Пребывание Дежнева зимой на Индигирке подтверждается документами, правда нет ясности, занимался ли он там промыслом. В архивах якутской приказной избы сохранилось судебное дело о взыскании со служилого человека Сидора Иванова незаконно взятых им соболей из общего пая. Порофейко Евсиев, занимавшийся промыслом соболя на Индигирке, от имени артельщиков жаловался в челобитной: «В нынешном, государь, во 156‑м (1648) году промышлял тот Сидор с нами вместе ж, а соболи отдавал в лесу на Собачьной речке (Индигирке) Семену Дежневу, а к нам в артель не носил, а тем соболям цена 15 рублев. У нас в соболях в нашом промыслу пай взял, а тот Сидор с лесу пришел соболя де упромышлял, да отдал Семену …. А иных соболей не знаю сколько, отдал».

М. Белов в своей книге писал, что перед поездкой на Анадырь Дежнев подал исковую челобитную на колымского целовальника Третьяка Заборца, в которой требовал оплаты переданных ему 70-ти соболей.

Невольно возникает вопрос, – с какой целью распродал Дежнев соболей, тем самым выручив весьма значительную для того времени сумму – около 300 рублей. Михаил Белов и Лев Демин, пишут, что на вырученные деньги он купил судно. По всей вероятности так оно и было. Одним словом, Семен Дежнев не был таким уж бессеребрянником и непредприимчивым человеком, каким его порой изображают в литературе.

* * *

Мы почти вплотную подошли к началу знаменитого похода Семена Дежнева. В ходе повествования были упомянуты практически все известные архивные документы того времени, где упоминается его имя, и у читателя, должно быть, уже сложилось собственное представление, что это был за человек.

Семену в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишно горяч и недостаточно осмотрителен. Имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли открытия, или банальное желание разжиться в походе, разбогатеть, и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем – либо выдающимся, судя по сохранившимся документам, он себя к этому времени не проявил.

Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.

Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно – отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».

Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что Дмитрий Зырян лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом», «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику», – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно был отважным воином.

* * *

Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших в Чаунской губе, о моржах и слухи о богатой соболями реке Погыче привлек внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, – приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче – Анадыри, на которой еще не бывали русские.

По мнению современных языковедов путаница была вызвана названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр (русские называли её еще и Нанабора) впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча), восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, – «рукав реки».

Федот Алексеев принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, – наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников – своеуженников (50 человек).

Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. С условием, что на самого Холмогорца будут возложены права и обязанности целовальника, который бы вместе с приказным человеком имел право «печатать соболиную казну». Узнав об этой просьбе, Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом. При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, – «явить государю прибыль», – определенное количество пушнины в виде ясака.

Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде, было делом довольно рискованным, – своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.

Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники, сверх их (Федоткиных покрученников) собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре семь сороков соболей. И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать, где бы государю мошно прибыль учинить. И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан.

В июне 1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. Алексеев принял решение повернуть обратно. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Судя по всему, не дошли они и до Чаунской губы.

В конце лета 1647 года в Нижне – Колымске и Верхне – Колымском ясачном зимовье состоялась первая «ярманга». Устраивались такие базары чаще всего в августе, когда промышленники приходили с промысла, а с Лены приплывали новые партии торговцев. На «ярманге» продавали меха, суда, лес, кожи, покупали хлеб, соль, сукна, холст, свечи и т. п.

Распоряжался на «ярманге» Петрушка Новоселов, который облагал товары пошлиной, закреплял торговые сделки и выдавал на приобретенную пушнину проезжие грамоты. О размахе колымских базаров можно судить по ежегодным таможенным сборам, достигавшим 150–200 рублей.

При отплытии Федота Колмогорца из Якутска у него было «хлебного запасу и промышленого заводу и русково товару по Ленской таможенной оценке» на тысячу двадцать пять рублей, – 700 пудов ржаной муки, медные котлы весом 4 пуда, 2 пуда олова, 20 фунтов одекую мелкого и большого. Кроме того, 10 фунтов бисера, 100 аршин сукна, 350 сажен сетей неводных, 25 соболиных обметов, 60 топоров, 100 аршин холста и другие товары. Вероятно, часть из них была распродана на Оленьке, где побывал Колмогорец еще до прибытия на Колыму. Должно быть не меньше распродал он и на этой ярмарке. Так что из товаров к 1648 году у Колмогорца мало что осталось.