Книга: Свидетель - Владимир Березин

Женщины:

...ходили задумчиво по пляжу голые женщины. Было их много, и от нечего делать я рассматривал их загорелые груди — упругие, круглые, отвислые, остроконечные, плоские... Я глядел на женщин спокойно, без вожделения...

Любопытно, отчего подсматривать без вожделения лучше, чем подсматривать с вожделением?

Одиночество:

Одиночество держалось на расстоянии, не решаясь приблизиться. Впрочем, скорее оно было похоже на снайпера в засаде.

Чем одиночество похоже на снайпера? Тоже отправляет естественные потребности под себя?

Сентенциозный боевой друг:

Отношения с бывшей женой должны быть похожи на самурайский меч — так же холодны и так же блестящи, — говорил он, затягиваясь длинной сигаретой.

Угу. И так же дорогостоящи...

Война:

Мы быстро добили охрану и начали осматривать место. Первое, что я увидел, была женщина. Она вывалилась из-за двери. Пулеметная очередь переломила ее пополам, потому что пуля крупнокалиберного пулемета больше сантиметра в диаметре. Она была очень красива, эта женщина, но ноги ее, почти отделенные от туловища, жили своей, отдельной жизнью. Лицо было залито красным, и я тупо смотрел на эти длинные красивые ноги, двигающиеся в пыли и крови. Рядом с женщиной лежала разбитая видеокамера. Подошедший Геворг тоже уставился на дергающееся тело и нервно сглотнул. — Все равно их стрелять надо, их надо стрелять, потому что они, как стервятники, прилетают на свежую кровь, — сказал мой друг. Без комментариев.

Возвышенные размышления.

И мухоморы мне казались подходящими, мухомор не какая-нибудь там анаша, мухомор проще и ближе, а оттого страшнее.

Ещё смеются над бабьей логикой. Прибавьте к вышеперечисленным красотам однострочные абзацы и затяжную войну со сравнениями. Березин не любит сравнений и прочих разных метонимий, но вымучивает их: ведь нужно же писать художественно. Не просто разрыв тяжёлых отношений, а разрыв тяжёлых, как камень, отношений. Как фраза-то заиграла, а?

Если в частностях - военная техника, страны бывшей Югославии и пр. - Березин осведомлён и по крайней мере способен заинтересовать читателя, то любая попытка обобщения сводится к "мухомор проще и ближе". А какая веская, впечатляющая вещь могла бы получиться, когда б писатель не гримировался под Ремарка, а сосредоточился на этих частностях, обиходных мелочах, штришках, детальках, которые удаются ему безошибочно. Недаром убиенный однополчанин советовал во сне лирическому герою: "Надо, надо писать все, ведь ты — свидетель. ... не беда, если твой рассказ будет бессвязным, главное — пусть он будет точным. Мелкие события образуют жизнь, они, только они — причина всего: страданий, любви, войн и переворотов". Ластиком, ластиком стереть хочется эти натянутые сюжетные ходы "лишь бы был сюжет", эти кухонные умствования из пустого в порожнее. А оставить - крохотки, детальки, осколочки, наилучше иллюстрирующие осколочное, рассыпающееся время девяностых.

В поезде было писать странно — сложно и просто одновременно. Сложно — потому что качает, неудобно, карандаш клюет бумагу. С другой стороны, всегда есть о чем: вот в тамбур вошел небритый парень и тут же, отвернувшись к запотевшему окну, вывел на стекле по-русски: “Джохар”.