Текст книги "Дежа вю"

– Мы с Джеймсом Бондом предпочитаем «Вальтер ППК» и чтобы непременно в кобуре от Бернса-Мартина. Далее, ты спросишь, мол, почему я напялил эту куртку в такую жару? А я тебе отвечу, что, выходя из дома в компании друзей, никогда не знаешь, в какое время года вернешься. Помню, встречаю как-то Курехина в «Сайгоне», май месяц, жара не по сезону, а он стоит – демисезонное пальто через руку и шапка под мышкой – и говорит: «Когда я выходил из дома, на улице было минус два». А? Отсутствие дара предвидения.

– А ты бы на его месте в шортах вышел?

– Ой! Слушай, как ноги-то болят… что же я все-таки делал? Знаешь, я как-то поймал себя на том, что изрядную часть собственной биографии знаю со слов друзей. Странное ощущение, друзья-то и соврут – недорого возьмут, а ты потом и живи как хочешь…

– Так, может, ты по пьянке куда-нибудь вляпался?

– Исключено. Я всегда себя контролирую. И никогда не пьянею. Ты же знаешь.

– Куда футболку девал?

– Какую? Шутка. Надо бы позвонить Берзину и спросить, как я тогда домой-то попал. Потому что на следующий день я поехал в Колпино, а потом было уже сегодня и пока есть. Эта лестница когда-нибудь кончится? Наконец-то.

Солнце слепило глаза даже через очки. От асфальта шел запах гудрона. В затененной глубине василеостровского дворика на скамеечке у чахлого газона сидел парень в полосатой рубашке и читал газету. В воздухе летал тополиный пух.

– Хочешь, угадаю, на какой машине ты приехал? На этой, – и Александр указал рукой на большой черный джип, стоящий у парадной. – А ведь я не знал. Я догадался.

– Ныряй быстрей, на твою рожу пялятся.

– А тебе стыдно со мной рядом стоять? Я тебя компрометирую, да?

– Да залезай ты.

– А знаешь, как я догадался? – продолжал он, когда джип, вырулив из подворотни и мягко перевалившись через бордюрный камень, вывернул на Малый проспект. – Потому что других-то машин во дворе не было. Понял? Вот тебе: редкостный дар предвидения – раз, – начал оттопыривать на американский манер пальцы от сжатого кулака, начиная с большого, – дедукция – два, феноменальная память – три, железная логика – четыре и могучий, нечеловеческий интеллект – пять. Вот! Понял? Просто пальцев на руках не хватает. А ты говоришь, пустая… – он опустил голову на грудь и, глубоко вздохнув, заснул.

Волков поднял с правой стороны черное тонированное стекло и, не отрывая взгляда от потока машин, с удивлением и удовольствием прислушался к движениям того, что заспанно ворочалось, разминая затекшие бугры мышц, и, еще не открыв глаза, скалило зубы в сокровенной глубине его сущности. В нем просыпалось нечто, даже бывшими сослуживцами за глаза с оп8асливым уважением называемое «Волчара».

– Я к вам пришел навеки поселиться. – Адашев-Гурский бросил сумку в прихожей квартиры Волкова, снял куртку и уселся на диване в гостиной.

Значит, так, – Петр посмотрел на часы. – Устраивайся. Ни к телефону, ни на звонки в дверь не подходи. На улицу… – он взглянул на лицо Александра, – ну, с этим тоже пока понятно, – вышел из комнаты, позвякал чем-то в ванной и, вернувшись, протянул ему небольшой, яркий тюбик с иностранной надписью и флакончик с прозрачной жидкостью без этикетки. – Вот этим намажешь рожу, пока окончательно не разнесло, втирай, будет очень горячо, потерпи, а вот это закапай в глаза сразу, я тебе сейчас пипетку принесу. Через пару дней из дому сможешь выйти. Теперь… Дай-ка мне свои ключи, у меня еще дела сегодня, я их раскидаю, а потом, , пожалуй, домой к тебе загляну.

– Зачем?

– Ну, не знаю… Белая, говоришь, и все?

Там вот что. Я, когда одевался, зацепился краешком и порвал. Не порвал даже, а так – лоскуток по самому низу. Я его и оторвал совсем. Не пришивать же?

– Понял. По низу лоскуток оторван.

– Натюрлих.

– Ладно. Короче, я скоро буду, есть захочешь – разберешься, телик вот смотри. Нэша Бриджеса.

– Дон Джонсон – зе бэст. Петя, а если я пить захочу?

– Отдыхай, Пафнутий…

Выйдя из дому, Волков сел в машину, выкатился на Чкаловский проспект и остановился на перекрестке, пережидая красный свет.

У него, как всегда, еще с вечера были запланированы на сегодняшний день кое-какие текущие дела, но это была рутина, связанная с его теперешней работой, обыденная и скучная, а то, что ворочалось в нем, просыпаясь, уже выпускало когти и уже ощущало голод.

Поэтому, дождавшись зеленого, Волков резко повернул направо и, выехав мимо Дворца молодежи на набережную, поехал на Васильевский остров.

Оставив джип в сотне метров от подворотни, он вошел в парадную, поднялся на пятый этаж, открыл дверь квартиры, запер ее за собой, сделал несколько шагов по прихожей и, по причине не проснувшегося еще окончательно профессионального чутья с опозданием среагировав на что-то неуловимо неясное, резко обернулся, с отчаянием осознавая, что уже не успевает, дернулся и… потерял сознание.

Металлический привкус во рту и странное сердцебиение были первыми ощущениями, которые зафиксировал его возвращающийся разум. Петр пошевелился и обнаружил, что самым постыдным образом пристегнут за правую руку к кухонной батарее.

Кухня была пуста. Дверь закрыта. Ярость попавшего в капкан дикого зверя ослепила на секунду удушающей красной волной и отхлынула, сменившись более страшным ледяным спокойствием.

Шерсть на загривке зверя стояла дыбом, глаза широко раскрыты, пасть оскалена.

Отвернув манжет брюк, Волков свободной рукой отлепил полоску «липучки», к которой был прикреплен маленький ключик, бесшумно разомкнул браслет и, освободив запястье, вернул полоску обратно за манжет.

Осторожно поднялся с пола, осмотрелся и, взяв в правую руку скалку, подошел к кухонной двери. В квартире явно кто-то был.

Скользнув в угол, Петр посмотрел на скалку и подумал: «Увидел бы кто – засмеяли».

– Эй, козлы! – сказал он громко обиженным тоном. – Вы чего творите-то?

Послышались шаги, дверь распахнулась, и кто-то самонадеянно резкий шагнул на кухню, подставив на секунду скалке бритый затылок.

– А-а!.. – жалобно вскрикнул Петр одновременно со звуком удара. Мягко закрывая дверь и подтаскивая грузное тело к батарее, он продолжал причитать:

– Не на… до!.. Зачем же нога-ами… А-а!.. Прицепив бритого бугая к болтавшимся на батарее наручникам, он увидел под распахнувшейся легкой курткой на брючном ремне мощный немецкий электрошок. «Ах ты, гад… Каской драться?»

– Ногами!.. – вскрикнул он со всхлипом, прицельно попав носком ботинка в точку позади пельменеобразного уха.

Мельком заглянув в пустую ванную и, одним взглядом окинув прихожую, шагнул к приоткрытой двери в комнату, где, стоя к нему вполоборота и ошарашено глядя на зажатый в его руке электрошок, выдвигал ящик комода парень в полосатой рубашке.

– Гутен морген! Битте, аусвайс… – улыбнулся Петр.

Парень вышел из оцепенения, гибко присел на раскоряченных ногах, задрал почти вертикально локоть согнутой левой руки и выставил чуть согнутую правую с раскрытой ладонью.

– Ну так и есть. «Смертельная борицу»… Не спуская с парня глаз, Петр медленно и мягко прошел в комнату, нехорошо оскалился и тихо сказал:

– Сынок, мы ж не на татами. Я тебя зубами рвать буду.

Моментальный переброс электрошока из правой руки в левую, треск, голубая дуга – все это, отвлекая внимание, слилось в одно движение, и в тот же самый момент страшный удар ногой в пах сломал парня пополам и отбросил к стене.

– Ипон, – констатировал Петр, вынимая из заднего кармана брюк собственные наручники. Присел на корточки, похлопал бойца по карманам свободных светлых слаксов и из одного из них вынул свой телефон.

– Ну, дружок, – сказал укоризненно, глядя в безумно выпученные глаза. – Это уж и вовсе неспортивно.

Застегнул браслет вокруг запястья правой руки, пропустил под коленкой и пристегнул к лодыжке левой ноги.

– Так, – сказал, распрямляясь, – чем дальше, тем страньше…

Он задумчиво оглядел перерытую вторично комнату, походил, заглядывая за батареи, под диван, откидывая поролоновые подушки кресел и дивана. Затем вышел в прихожую и покрутил там головой в разные стороны. Открыл дверь туалета и посмотрел за унитазом, в ванной заглянул под ванну.

Зашел на кухню.

Здоровяк, пристегнутый к батарее, был еще в ауте, но уже утробно хрюкал и ворочал башкой.

– Что, дружок, похмелье? – нежно спросил Волков и, вынув из внутреннего .кармана пиджака плоскую коробочку, вытряхнул на ладонь пригоршню очень мелких таблеток. Убрав коробочку в карман, он открыл холодильник, вынул из него початую бутылку водки и отвинтил крышку. Подойдя к потерпевшему, поставил водку на пол и, стиснув ему щеки двумя пальцами, всыпал в открывшийся рот таблетки. Потом щедро залил их водкой, вставив горлышко в пасть и держа второй рукой челюсть снизу.

– Я понима-аю, мы не хотим, – приговаривал он, удерживая мычащую и пытающуюся отплевываться голову, – мы не любим, мы, наверное, спортом занимаемся, да? Нам нельзя-я, мы только ликерчик любим сладенький и дяденьков незнакомых электричеством пырять. Ну, там, кокса[1]1
  Кокс– кокаин


[Закрыть] дорожку-другую, и больше ни-ни.

Через несколько секунд клиент затих, тяжело посапывая и так и не открыв глаза.

– Вот и хорошо, маленький, вот и славно, – Петр ласково гладил его по бритой башке. – Будем баиньки. А дяденьков трогать не будем. Иные-то дяденьки и головку отшибить могут совсем, да? А так – она у нас есть, мы ей кушенькать будем. И вспоминать: что такое с нами случилось и как маму зовут.

Взяв бутылку, он прошел в комнату и проделал ту же процедуру со вторым.

Вернувшись на кухню, открыл дверцу мойки и вытащил оттуда помойное ведро.

На самом верху, среди яичной скорлупы и окурков, Волков увидел комочек белой тряпки. Осторожно взял в руки, встряхнул и расправил. Это была полоска белой хлопковой ткани шириной сантиметра два и длиной сантиметров шесть с характерно подрубленным краешком. Оглядевшись, он взял с буфета бумажную салфетку, аккуратно завернул в нее клочок футболки и положил в карман.

Ведро вернул на место.

Оставалось последнее – попросить, так сказать, провожающих на выход.

Петр достал сигарету, динькнул «Зиппой», затянулся и почувствовал, как зверь, утолив первый голод, по-щенячьи катается, выгибая спину, и болтает в воздухе лапами.

Он прищурился, погасил сигарету и, собрав свои и чужие браслеты, отстегнул у бугая от брючного ремня чехол электрошока, вставил машинку в чехол и опустил в карман.

Потом, натужно крякая, взвалил бугая на плечи и, спустившись на половину лестничного пролета, усадил, привалив спиной к окну, на широченный лестничный подоконник. Так же вынес и усадил второго.

Еще раз осмотрел квартиру, прихватил из кухни водочную бутылку с оставшимся на донышке глотком, нетронутую бутылку пива из холодильника и еще пару пустых пивных бутылок.

Запер дверь, спустился и расставил на подоконнике бутылки в соответствии с мизансценой.

Затем расстегнул на бритом штаны, перевернув, уложил его на пузо и спустил до колен брюки вместе с трусами. Второго – усадил на пол, в самый угол, предварительно тоже спустив штаны. Подумав, открыл пиво, вылил половину на причинное место сидящего на полу, а бутылку с остатками вставил в руку. Теперь тот сидел в луже желтоватой, чуть пенистой жидкости.

Вдруг что-то привлекло внимание Петра, он вгляделся – предмет, который беломраморные античные статуи не прикрывают фиговым листом, уже начал чернеть, но на нем еще явственно проступала татуировка: «хам».

– Вот ведь… – сказал сам себе Волков. Потом, отступив на пару шагов и глядя на композицию с режиссерским прищуром, произнес:

– Вообще-то не верю, но… может быть, может быть.

Опустившись еще на половину лестничного пролета, он позвонил в первую попавшуюся квартиру.

– Кто? – послышалось из-за двери.

– Вы что себе позволяете? – Петр вкрадчиво говорил спокойным глубоким баритоном, придав, однако, ему немного металла в обертонах, чтобы имитировать принадлежность оного как минимум депутату Петросовета. – Это вам сколько ж можно? Пьянки-гулянки, понимаешь, всякие до утра, соседи жалуются, а тут – вообще… Вы только посмотрите' Нет, вы только посмотрите! Как хотите, а будем выселять. Просто будем вы-се-лять! Езжайте в свой Израиль… – неожиданно для самого себя почему-то добавил он, удивился и, пожав плечами, спокойно пошел вниз.

Он уже не видел, как, пощелкав замками, на площадку выглянул седой мужик лет шестидесяти пяти в невесть как сохранившейся до наших дней полосатой пижаме, покрутил головой и вдруг, ошалело уставившись наверх, охнул:

О-Ё-…бт!.. Мать твою… – и заорал дурным голосом в глубь квартиры: – Валентина! Вызывай милицию, на хер!.."

– И это правильно, – отметил Волков, вздрогнув от гулкого эха и выходя из парадной. – Не в Америке живем.

Жаркий июньский день уплывал куда-то на запад, чтобы там, в иных пространствах, мучить невыносимой жарой уже иные народы и государства. Санкт-Петербург, следуя своему обыкновению в пору белых ночей, погружался в день прохладный, несущий свою собственную реальность.

Петр Волков вернулся домой и застал друга сидящим у телевизора. Тот напряженно всматривался в экран, который раз перематывал видеокассету назад и пытался остановить на одном каком-то месте.

Из динамиков, без всякой музыкальной фонограммы, на всю квартиру задыхалась и чмокала, стонала и охала порнуха.

– Ходы записываешь?

– Подожди, Петя, подожди…– Гурскому удалось наконец поймать тот самый кадр. – Вот! Смотри.

На экране двое юношей, скорее даже подростков, весьма витиевато пользовали невероятно сексапильную блондинку, которая вся, вплоть до маски на лице, была упакована в черные кожаные секс-причиндалы.

– Ну и что?

– Видишь, здесь он немножко повернулся…

– Совсем охренел?

– Да я не про то. Лицо видишь?

– Ну… он вполоборота…

– А они нигде лицом в камеру не смотрят. Только вот в этом месте на пару секунд. И только вот этот парень. Там еще девка есть, она сейчас в кресле сидит и мастурбирует, тоже вроде малолетка, так ее вообще только со спины в самом начале показали, еще одетую. Потом, когда раздевалась, тоже со спины. А теперь – все что угодно, кроме личика. У них тут сюжет такой, вроде как школьники к учительнице домой пришли на дополнительные занятия. Вот она их и учит…

– Она же сама в своих причинных местах совершенно запуталась. Учит она их…

– Ханжа.

– А ты всегда с собой порнуху таскаешь?

– Я? Так это же твоя кассета. А ты как бы не в курсе?

– Отродясь не было.

– Вон там лежала, вместе со всеми, только на ней ничего не написано. Я поэтому и взял, дай, думаю, взгляну, что там.

– Все страньше и страньше… Может, оставил кто-нибудь? Разные у меня люди бывают время от времени. Я уезжал на пару недель, так здесь приятель начальника моего жил. Дай-ка взгляну, что за кассета. Точно не моя.

– Стой, стой. Я этого парня знаю, кажется. Где-то я его видел… Собственно, а где? А у Невельского в детдоме я его и видел! Точно. Только вот какой-то он здесь не совсем такой.

– Так, может, не он?

– Да точно он. Только помладше выглядит, поэтому я его не сразу и узнал. Они же в этом возрасте каждые полгода меняются. Вот оно, оказывается, как. Педагог ты наш, Песталоцци Макаренков… А можно узнать, где приятель твоего начальника эту кассету взял?

– Порнуха с малолетками на каждом углу продается. А он от жены скрывался, ну и… И вообще, может, это не он оставил.

– Может быть, может быть…

– А парень в самоволке где угодно мог оказаться совершенно самостоятельно.

– Мог, мог. Как же его зовут… Александр выключил телевизор и повернулся лицом к Волкову.

– Ну и как? Вообще?.. – он покрутил в воздухе растопыренной ладонью.

– Да так, – пожал плечами Петр, выходя из гостиной, – пошли на кухню. Ты мне вот чего скажи – у тебя есть друзья какие-нибудь, скукой там, однообразием жизни утомленные? – говорил он, вынимая из пакета всякую еду. Что-то засовывал в холодильник, что-то оставлял на столе для ужина. – Ну, которым приключений на свою жопу не хватает?

– Таких нет.

– Жалко.

– Петь, давай по маленькой для аппетита, а?

– Давай, – Волков достал из холодильника бутылку «Абсолюта» и налил в две рюмочки.

– Петя, признайся честно, ты – новый русский?

– А что, хорошая водка…

– Да не о том я. – И Гурский с демонстративным недоумением уставился на крохотные рюмки.

– М-да, что-то я совсем… – Петр потер переносицу, достал два больших стакана толстого стекла и плеснул в каждый граммов по сто. Александр взял маленькую рюмочку и перелил в свой стакан, вторую – другу.

– За победу?

– За нашу победу.

– Так что ты про друзей-то, скукой замученных, говорил?

– Так нет же их у тебя. А так бы сдал им свою квартирку на неделю. Больше, я думаю, не надо. Это уже фашизм.

Гурский поставил стакан на стол и крутил в руках, примеряясь, намазанный маслом тостик ржаного хлеба, на котором лежал салатный лист, тонкий ломтик ветчины, а сверху – в маленькой лужице майонеза, естественно, – посыпанные солью колечко лука и ломтик помидора.

– Так там же вроде все в порядке.

– Не-а.

– Что, опять?

– Ага…

– Ну, знаешь… И что, опять бойцы невидимого фронта?

– Не-а. – Надев яркий клеенчатый фартук, Петр аккуратно переворачивал на сковороде деревянной лопаткой нарезанную соломкой картошку. – Бойцы, но явно из другой структуры. А адресок тем не менее пасли. Что характерно. Но все равно шелупонь.

– Что, братва все-таки на этот раз? А говоришь – шелупонь…

– Братва, она разная. Ну что?

– Несвоевременно выпитая вторая, – Гурский назидательно поднял палец, – это бессмысленно выпитая первая.

– Мудро. Сам придумал?

– На Камчатке услышал. В хорошей компании.

– Мудро и изящно, – Петр налил по второй и взял изготовленную Гурским закуску. – А я бы сюда еще и горчички.

– Возможно, возможно. А мясо я буду жарить, а то ты пересушиваешь, так только в Испании готовят почему-то. А вот во Франции я вообще сырое ел. Фирменное блюдо в одном ресторане. «Каннибал» называется. На большой такой тарелке – кусок сырого мяса, два комка сырого фарша со специями и ко всему этому много-много всяких соусов. Вкусно-о… Но у нас такого мяса не достанешь, чтобы без глистов. За победу?

– За победу.

– И давай обо всем после ужина, а? В этом я, как Ниро Вульф.

– И что мы имеем с гуся? – Александр Адашев-Гурский закурил сигарету и откинулся в кресле. Волков сидел напротив за журнальным столиком и прихлебывал кофе.

– Ну что… Нашел я у тебя лоскуточек этот. И что, думаю, они все с ума посходили? Заехал к химику одному, есть у меня такой, еще с прежних времен, тот – экспресс-анализ, то-се…

– Наркота?

– Ну, в общем-то, да, но очень странная какая-то. Синтетик, понятное дело, но очень слабенький. И, что главное, если не знать, что ткань пропитана, только анализом и выявляется,

– А если под дождь?

– Не-а. Только химия.

– Ну вот. Теперь срастается. Ай да Лева! Значит, он возит?

– Да вроде так. Кто на границе детский дом трясти будет на предмет «контрабаса»? Только я бы на его месте кокаин возил. Смысла больше.

– Так, может, у него нету кокаина.

– Да это я так, к слову. Понимаешь, наркоту к нам в основном ввозят, а не наоборот. По одним каналам из Европы, с Запада, а по другим – с Востока. Есть, конечно, транзиты, но что-то Леву я там слабо представляю. А вывозят от нас, ну… рыжье, брюлики, иконы, икру и всякое такое.

– А редкоземелье? Эту самую «красную ртуть», например?

– Ну, в принципе… Мог, конечно, кто-то раскачать такую тему, а Невельского извозчиком сделать. Теоретически, конечно. Дают какую-нибудь лабуду, он везет, ему платят.

– Вот тебе и спонсоры. И автобус собственный. Слушай, а в последний раз, мне ребята рассказывали, их здорово трясли. Автобус весь просмотрели, сиденья там, вещи и вообще, а? А на них – футболки.

– Значит, стукнул кто-то. Сказал, что, мол, везет, а что конкретно – не знал.

– И Пашку… Слушай, они же его на предмет того, что, мол, не в себе ли везет…

– Похоже на то.

– А на нем даже футболки не было. И использует Лева ребят втемную. Пытай – не пытай, что Пашка мог сказать?

– Но тут вот что странно. В этом деле самодеятельность как-то не приветствуется. Ну вот ты, например, лично можешь себе брюлик в задницу засунуть и проехать, если повезет. А ведь тут другое. Тут платить надо. Везут ребята грузовик икры левой – платят. Металлы там всякие тоже. Все под контролем.

– Да в том-то и дело, Петя! Он не платит. А кому, кстати? Таможне?

– Зачем жениху? – Волков выразительно вскинул руку. – Кунакам жениха. Это у них как раз все под контролем.

– Вот! Поэтому и пасут его. До границы. На границе таможня всего вывернула. И после границы, я думаю, тоже, наверное, да?

– Черт его знает… Но сразу после границы такой расклад возник: автобус, багаж – все пусто, значит, как они решили, ребята на себе это самое «что-то» везут, а тут – такая удача. Пацан твой прямо в руки, еще тепленький, весь упакованный…

– …как они думали.

– Как они думали. Вещи они с него все сняли до нитки, просмотрели, ничего не нашли, но на всякий случай с собой взяли, а поскольку рентгена не прихватили… ну и… а там тоже пусто. Решили, что «деза». И отстали. Пока…

– А здесь, что ли, наехать нельзя?

– А что предъявить? Он ведь явно не свое возит. За ним кто-то стоит. А тут за базар отвечать надо. Если бы они его хоть разок на чем-нибудь прихватили – он же не один раз что-то провез, тут явно канал, – вот в этом случае: «Ты нам по жизни должен…» И так далее, и все по схеме. А пока Лев Кирилыч Невельский пересекает рубежи отчизны с самыми благородными целями: показывает несчастным детям белый свет. На деньги спонсоров. Тоже очень благородных.

– А как вообще может быть, чтобы кто-то здесь целый канал открыл, тему раскачал, а кунакам этим структурным не платил?

– Ну, я не знаю… Во-первых, передел идет время от времени. Типа того, мол: «Мы бы заплатили, да ведь некому. Тебе, что ли? Да ты нам сам сейчас заплатишь», – и так далее. Во-вторых, отправитель, человек посторонний, расклада и людей не знает, живет «на фарт». Разок нарвется – все, глядишь, и устаканится. И третий вариант возможен, самое, на мой взгляд, реальное в данном случае. Есть тут у нас в Питере умелец один, гений, так он у себя на даче лабораторию устроил и получил в бытовых условиях ни много ни мало как осмий. Да еще такой чистоты, что никому не снилось. А этого осмия вот такая ампулка – состояние. Вот что-нибудь такое, очень умное, что без конкретной наколки никакая таможня никогда в жизни не ущучит. Да еще в автобусе с детским домом. Кому платить? Зачем? Но без утечки информации все равно никогда не бывает. Всегда что-то просачивается. Хотя бы сам факт наличия канала.

– И вот тебе Пашка. Ну да. Поэтому и голый, и распоротый. А ко мне не эти, не кунаки заглядывали?

– Да нет. Тех я, в общем-то, примерно знаю. Если бы за тебя взялись, все иначе бы выглядело… И менты так не работают. Очень на «контору» похоже, если бы было лет пятнадцать назад. А сейчас… Уж очень много контор этих развелось. И у всех один почерк. Я же говорю – ребята-то разлетелись в разные стороны.

– А я при чем?

– Я же говорю: утечка произошла информации. Не факт, конечно, но могло вот что быть, по моему разумению: кто-то с кем-то что-то не поделил, и на Леву капнули, мол, везет человек, берите.

– А кому капнули?

– Абсолютно не принципиально. Все структуры повязаны. И теневые, и официальные. Все во всех внедряются, у всех осведомители, информация гуляет туда-сюда-обратно. Все знают все. Но не точно.

– Поэтому одни Леву на границе встречают и провожают…

– …а другие его связи отрабатывают. Но ни те, ни эти в оперативном контакте не состоят. И только в этом – твой шанс, как я понимаю.

– А какое я отношение к связям Невельского имею?

– Да самое, на их взгляд, прямое. Ты и есть его связи. Ну одна, по крайней мере. Ты там жил полтора месяца, уехал вместе с ними, на убитом парне твоя футболка оч-чень приметная, после их возвращения у Льва Кирилыча к тебе претензии какие-то непонятные, но чрезвычайно серьезные. Он же тебя чуть не сожрал, ты говоришь, и при встрече, и по телефону.

– А они его телефон могут слушать? . – И кабинет, между прочим, тоже. Почему тебя не пощупать? Только они сами не знают, что ищут. Пока. Разговоры ваши про футболку им прикажешь всерьез воспринимать? Они пока просто ваши непонятки фиксируют. И отрабатывают на всякий случай. Пришли к тебе, мешок героина или там плутоний по углам поискали-поискали, не нашли, плюнули и ушли. Поставили галочку. Так, в принципе, дело может обстоять…

– Значит, кунаки про меня не знают?

– Да не должны. Они же на пацане пустышку вытянули.

– Так-так-так-так-так… Петр, – Гурский указал на кухню, – я хлопну? Очень стимулирует работу серых клеточек.

– Пей, я не буду. А чему ты радуешься? Тебя и кроме них есть кому порвать. Футболка-то, как я понимаю, денег стоит.

– Стоит, стоит… – Гурский, выйдя из комнаты, налил себе на кухне водки, достал из банки маленький маринованный огурчик, выпил и закусил.

– Вот смотри, Петя, какой я лично во всем этом расклад вижу, – сказал он, вернувшись в кресло и закуривая сигарету. – Для кунаков таможенных, которые Леву пасут, меня просто нет, так?

– Так.

– Для ментов или уж я не знаю, кто они такие, но это и не важно, я – фигура проходная, вроде поварих или шофера. Они меня пощупали и вычеркнули, если мы с тобой правильно рассудили и это не Моссад ко мне залетал, ну просто посмотреть, как, мол, потомок древнего русского рода здесь поживает, несмотря на жидомасонский заговор, в каких таких жилищных условиях. Верно?

– Возможно. А…

– …а для хозяина «контрабаса» меня тем более нет, Петя. Ты же сам говоришь, что футболка денег стоит, так? Так вот списал ее Лева на случай с Пашкой. Вот сдохнуть мне, списал. А что ты хочешь? Издержки транзита. Откуда кто знает, как там дело было? Украли мальчишку. И, я уверен, вместо официальной версии с маньяком точнехонько историю с преследовавшими его бандитами и втер. Дескать, скажите спасибо, что я, рискуя собственной шкурой, остальные до адресата довез. Вы мне платите? Я везу. Через таможню провез? Провез. А остальные всякие бандитские разборки – ваши дела. Тем более что по ментовским документам у него – все в цвет. Труп обнаружен голым. А? И фотографии эти в столе – мы еще удивлялись – у него для отмазки лежали. Вот, дескать, посмотрите своими глазами…

– Логично.

– И за шелупонью, как ты говоришь, этой – его личная инициатива. Хозяин-то, как я его себе представляю с твоих слов, если бы знал, что я к его товару хоть какое-нибудь отношение имею, так сидеть бы мне давно на цепи где-нибудь в подвале и, жидко под себя какая, вспоминать, куда я футболку девал. Так?

– Примерно…

– Ну вот. Он и этих-то двоих, про которых ты рассказал, ко мне втемную послал. Футболка, мол, белая, такая вот. А что да как, я думаю, они и не спрашивали. Надо, значит надо. С вас аванец. А принесем – расчет. Скроить[2]2
  Скроить – утаить в свою пользу.


[Закрыть] он решил футболочку, Петя. Денежек срубить самостоятельно. Жадный он. Каждую копеечку любит, причем всякую. Не понимает – где можно, где нельзя. Поэтому и сдали его. Не из-за этой конкретной футболки, конечно, на таможне-то засада до этого была, а уж потом он ее скроить решил, но сути дела это не меняет. Нет в данной конкретной ситуации с футболкой за ним никого и ничего, кроме его собственной жадности. И выходит, что против нас он – один-одинешенек, бедолага. Мы же его…

– Что?

– Схаваем. – И потомственный дворянин, один из предков которого во времена правления Иоанна Грозного ведал его личным архивом, руководил составлением Государева Родословца и Разрядной книги, а затем был воеводой в Ливонии, Александр Васильевич Адашев-Гурский по-блатному раскинул пальцы веером.

– Ну… – Волков подинькал крышкой зажигалки. – Есть, в общем-то, логика в логовницах. А как конкретно?

– Да вот же, Петя, – Александр указал рукой на телевизор. – Уверен я, что от этой порнухи Невельским воняет. Это же ниточка. Потянем за нее, потянем и посмотрим. Да мы его просто посадим. Да еще по такой статье… Ты пару эпизодов смог бы обратно перекатать на такую, знаешь, маленькую, которая в камеру вставляется?

– Почему нет…

– А камеру достать такую?.. я в этом ничего не понимаю, ну, чтобы вот тут открывалось – и как будто телевизор маленький?

– Сони. Гандикап.

– Вот. Придется нам этого мальчишку с тобой колоть.

– А чего это ему перед тобой колоться?

– Не передо мной, а перед тобой. Я детям врать не могу.

– Почему?

– Стыдно. Переживаю потом. Да и у меня все равно не получится. А ты – профессионал. Он на кассете что делает?

– Ну… Бабу уестествляет.

– А вот мне почему-то кажется, что он ее насилует. С особым цинизмом-

– Ну знаешь, так он и купился. Они сейчас уже лет в двенадцать такие ушлые. Тем более которые улицы хлебнули.

– Посмотрим.

– Ладно, – Петр встал с кресла, – давай я тебе белье дам. Завтра поезжу, послушаю, что в городе говорят. И про «контрабас», и про детскую порнуху.

– А который час?

– Да два часа ночи.

– Господи… А ты заметил, что в белые ночи время исчезает? Не ощущение времени, а само время?

– Так оно же все равно в каждой ситуации свое собственное.

– Так-то так, но обычно все ситуации между собой соотносятся, а в эту пору – они как-то по отдельности. У всех событий какая-то своя собственная логика. Как у пьяного.

– Пьяный лишен логики. Она ему чужда.

– Не скажи, не скажи, – Гурский стелил себе на диване. – А где ты сейчас трудишься? Тачка бандитская, трубка, «Абсолют»…

– Да есть тут… охрана, сопровождение и прочая, прочая.

– А ты – кем?

– Ну… есть надо мной, есть подо мной.

– А где больше?

– Подо мной. Но все это суета и томление духа.

– И много платят?

– Да это все казенное. Тачка, трубка. А так – жалованье. Хватает, если водки много не жрать.

– И кто платит? В ака-анцовке?

– Да… Я же тебе говорю, раньше все просто было: здесь – криминал, ворье, убивцы, здесь – я, а тут – рабоче-крестьянская власть. А теперь… Они, по-моему, и сами перестали понимать, настолько все перемешалось и срослось, агентура там и все прочее. Главное, что все делают одно большое и очень важное дело – бабки. В ака-анцовке.

– И тебе перепадает.

– Пока не выперли. В глаза закапывал? Еще разок на ночь, и еще один день – утром и вечером. Очень хорошее средство. И рожу мажь, мажь. Завтра еще дома посидишь, а там, глядишь, и выйти с тобой можно будет.

– Если б еще знать, когда утро, когда вечер. А вот воскресенье когда?

– Послезавтра.

– Вот послезавтра мы в Колпино и махнем. Они, Кирилыч этот с женой, по воскресеньям на Поклонную гору ездят с самого утра.

– Куда-а?..

– А в церковь, баптистскую.

– Вот… – Волков потряс пальцем. – Вот она откуда, зараза-то…

– Да брось ты. Там люди разные. Господь рассудит.

– Все равно.

– Спокойной ночи.

– Спи. – Петр взял со столика пульт, повернулся к тихонько работавшему все это время телевизору и, на секунду заинтересовавшись, сделал чуть громче. «И последнее, – сказала ему с экрана ведущая криминальных новостей. – Сегодня в одной из глухих деревушек Рязанской области из личного пистолета Дантеса был застрелен неизвестно как там оказавшийся вор в законе Батсвани, по кличке Пушкин…»