Текст книги "Звезда Собаки. Семнадцатая Карта"

Андрюха додумывается даже до того, что Маргарита дала Мастеру мерзкий совет отнести свой роман в редакцию. Не надо, мол, было. Так Иисусу на крест тогда идти не надо было. Тоже больно. Так устроен мир. Проверяется реакция мира на Роман. И Роман, тем не менее, напечатан, он изменил мир, хотя и не принес счастья Мастеру. А Леха Мараев сейчас получит по рогам.

Маргарита делает еще зигзаг и от хвоста кометы отделяется облако. Это мухи Дрозофилы, мутация №2. Такие мухи уже могут загрызть пчелу насмерть. Даже пчелу эстэлинского типа. Но вряд ли они бы справились с самим пчеловодом, даже, я думаю, они бы не одолели его заместителя товарища Лыс. У Лехи они выгрызают печень, почки, мочевой пузырь. Как тигры или медведи они очень любят внутренности.

После третьего зигзага Маргариты становится ясно, почему товарищ Леннан так боялся Дрозофил. Это, Третья мутация, похожа на скорпионов. У них не только большие зубы, но и длинные жала у хвоста. Но это только кажется, что на хвосте у Дрозофил жало. Это у них такие большие члены. Мухи летят – слово не букву е – Леху. И они трахают его во все щели. Такие мухи справились бы не только с Лысом, но и с самим Пчеловодом. Эта хоровая – слово на е – продолжается довольно долго. Так долго, что возникла даже поговорка: да – слово на е – его мухи. Толстожопый зайчик так и прыгает по сцене, боясь оглянуться назад. А там остался только Артефакт.

Мараева, точнее то, что от него осталось, уносят санитары, больше похожие на посланцев Ада. Зайчик трясется от ужаса. Он обещает, что больше не будет обижать братьев наших меньших ящериц и сов.

– Даже майских жуков! – кричит она. – Честное слово, запишусь в дрессировщики удавов и крокодилов.

Некоторые даже хлопают. Под крики:

– Дрессировщица лягушек и сов! – Милюстиновна покидает сцену.

К вечеру все с аппетитом поедают неизвестно откуда взявшихся рябчиков.

– Ешь ананасы, рябчиков жуй. День твой последний приходит буржуй. Да, буржуй, – говорит Ни Андр. – Все – слово на б – происходит, практически, от буржуев. Рабочие люди, практически, не – слово на е.

– Ну ты скажешь! – воскликнул Пустота. – Я, например, как отодрал тебя три дня назад? Понравилось? А ведь я, практически, рабочий человек.

Зю покашлял и нахмурился.

– Да врет он! – воскликнула расстроенная Нинка. – Ты что плетешь, гад? Кока-колы захотел?

– А я говорю, было!

– Не было! Не было, не было, не было. И быть не могло!

– Я тоже сомневаюсь, что не было, – говорит Зю.

– Вам нужны доказательства? – Анка-пулеметчица раздевается, встает во весь рост и поворачивается вокруг своей оси, как Звезда или планета Земля. Снизу никто этого не видит. – Посмотрите, у меня между ног ничего нет. Я – Кукла. Но могу испытывать известные желания. Но в принципе я чиста. Ты понял? А ты?

Василий Иванович и Петька в изумлении смотрят не отрываясь.

– А сиски у тебя все равно большие. Я помню, как держал их в руках, – говорит Петька.

– Сиски, может быть, но не больше, – говорит Нинка.

– Нет, большие, я драл тебя, как сидорову козу.

– Хорошо, ну и как это было?

– Ну…

– Чего, ну? – спросила Нинка, – забыл?

– Сейчас. – Петька вынимает мобильник. По интернету он находит ту часть сценария, где он занимается сексом с Ниной. – Вот. – Читает. – Втроем они вошли в квартиру. Привязали Василия Ивановича к ножке кровати. Потом Анка быстро раздела Петьку, разделась сама и села на ординарца верхом. Она…

– Кто это пишет? – спросила Нинка и вырвала мобильник у Петьки. – А, Это Пели и Сори! Нет, я этого делать не буду!

– Так это уже было, – печально говорит Василий Иванович. – Поздно.

– Жаль, – говорит Нинка.

– А мне было хорошо, – говорит Петька. – Я бы повторил это еще раз.

– Нет, нет, – говорит Нинка, – мы должны отомстить этим писакам.

– Как? – спрашивает Василий Иванович.

– Я останусь здесь у пулемета, а вы спуститесь на второй этаж и завалите их. Вы настоящие десантники, ребята.

– Как мы спустимся? – удивился Василий Иванович.

– Ну как? На веревке. Я думаю, это так делается.

– Я уже не в том возрасте, чтобы лазить по веревкам, – говорит Василий Иванович.

– А я один не полезу, – говорит Петька.

– А че лазить? Все равно скоро всем конец, – говорит учитель истории Василий Иванович Чапаев.

– Да – слово на букву п с окончанием на: ц – придет всем, – говорит Нина. – Но я боюсь, что писатели могут уйти. Надо их положить здесь. Рядком.

Наступила ночь. После отбоя многие побежали в туалет. Но не все в туалет. Две гимназистки Тетя и Мотя пробрались в клуб, заварили крепкий кофе и запели песню:

– Обещали гимназистки, – пропела Мотя. А Тетя продолжила:

– И мечтатели.

– Что на Зоне, – пропела Мотя. Дальше обе хором:

– Будут яблони цвести.

Акс с Солом решили подсмотреть за гимназистками. Первый встал на плечи второго и заглянул в окно. Зал восковых фигур был на втором этаже.

– Ну! Что они там делают? – спросил Сол дрожью в голосе. Держать Акса было тяжело. Ребята надеялись, что все-таки гимназистки будут заниматься лесбийской любовью. Может хотя бы одна из них проявит активность. Как это сделала Эммануэль в интернате. Сняла трусы с изумленной подруги и, не вдаваясь ни в какие объяснения, сделала ей интенсивный миньет.

– Нарушают авторские права, – сказал Акс. – Не хватает здесь Вадимова, чтобы предъявить дамам счет.

– А что они делают? – спросил Сол. – Трахают Печонкина?

– Нет! Они яблони сажают. Из патье-маше.

– Из пресс-папье?

– Кажется, сейчас они делают яблоки из ваты.

– Из бумаги?

– Ты что, плохо слышишь? Из… впрочем, какая разница?

В это время Тетя коснулась своей огромной грудью лица Моти.

– Чего ты задергался? – спросил Сол. – Трахаются?

– Нет. Она коснулась ее рта грудью.

– Кто кого?

– Да какая разница. Они опять разошлись в разные стороны. Обидно.

– Ну, давай, тогда слезай. Не будем же мы так всю ночь стоять.

Акс слезает, и они закуривают под окнами клуба.

– Давай, теперь я посмотрю, – говорит Сол.

– Там нечего смотреть, – отвечает Акс.

– На всякий случай. Последний раз.

– Ты тяжелый.

– Не тяжелей тебя.

Они поговори еще немного, и Сол все-таки залез на Акса.

– Что там? – нетерпеливо спрашивает Акс.

– Я вижу… я вижу большую голую задницу.

– Уверен? – спрашивает Акс.

– Нет. Задница огромная.

– Огромная? И голая?

– Абсолютно.

Акс топчется внизу, с трудом удерживая Сола.

– Они трахаются? – спрашивает Акс.

– Нет, пока что они рассматривают что-то на заднице у Тети.

– Что?

– Чирей, кажется.

– Она в чулках или в колготках?

– В модных чулках без резинок. Ляжки… очень толстые. Их можно зажарить и использовать потом, как ногу слона.

– Я бы тоже хотел посмотреть на это сафари.

– К сожалению, не могу уступить место. Мотя тоже задирает платье и снимает трусики. Что-то рассматривают теперь у нее.

– У Моти? А что там? – спрашивает Акс.

– Я отсюда не вижу.

– А Тетя так и стоит с голой задницей?

– Да, они сравнивают… Они сравнивают родимые пятна.

– Ну, дай, я посмотрю!

– Поздно, – говорит Сол. Что-то капает на голову Акса.

– Что это? – спрашивает Акс.

– Что?

– Что-то капнуло мне на голову. Неужели… неужели ты кончил мне на голову, Сол.

– Да. Кажется, я не мог удержаться.

Акс зашатался и тоже кончил. Он сказал растерянно:

– Мне передалось твое возбуждение. – Он падает.

Падает и Сол, но с большей высоты.

Потом они закуривают и скоро начинают смеяться.

– Вот и потрахались, – говорит со смехом Сол.

– Да – слово на букву б с приставкой: по – сладострастно вздыхает Акс. Теперь пойдем спать.

– Зайдем сначала в туалет по пути.

А туалете в этой позднее время УЖЕ чифирили, точнее, только пытались это сделать, Береза встал на плечи карлика, и попытался подсоединить провод от машинки к лампочке.

Хаз сказал, что не выдержит.

– Терпи, казак, – сказал прерывистым голосом Береза. Он едва дотягивался руками до лампочки. Поэтому встал на цыпочки, а через мгновенье грохнулся вместе с карликом.

– Я говорил, мне надо вставать на тебя, а не наоборот, сказал карлик, потирая ушибленную голову. – Теперь у меня голова болит.

– Ну, во-первых, ты еще не дорос для того, чтобы лазить на меня, – ответил Береза, а во-вторых, ты и так всегда был больной на голову.

– А почему это я больной?

– А зачем ты ГОХРАН себе захапал?

– А кому я должен был отдать его? Тебе? Нет, это моё… то есть это народное достояние.

– Надо было отдать Гайдру.

– Слово на букву Х – ему!

– Ну вот! Посмотрите на него! – сказал Береза, потирая ушибленную пятку, как Ахиллес после встречи с Гектором. – Теперь из-за тебя – слово на б – мы сидим в туалете.

Сокращена 1 строка

– Да я умней тебя! – крикнул карлик. – Хули ты тут мне логикой козыряешь? Я – слово на б?

– Заткнитесь, – сказал През, поднимаясь.

– Нет, я скажу. Если – слово на б, я – слово на б – то ты, сука, проститутка.

– Я проститутка? – воскликнул Береза. – А кому я продался? Ну, скажи, кому?

– Замолчите, ребята, – сказал Эль, и как медведь пригнул обоих к полу. – Я сам подключу. – Ребята стояли на карачках до тех пор, пока Эль не подключил провода. Соньки в это время, естественно, не было. Ее трахали в бане. Баня ночью только для избранных. Какие-нибудь вшивые зеки типа Эля или Комби здесь не котируются. Только если за большие бабки. Но и великий Эль не удержался на ногах. Земля под ним закачалась. Банка с уже запаренным чаем вырвалась из рук. Вой карлика и ругательства Березы сопровождали это падение.

Как раз вошли Сол и Акс. Акс вроде бы попятился назад, но Сол толкнул его вперед.

– Иди, че ты стесняешься? – сказал Сол. – Оккупировали, понимаешь ли, туалет.

– Вы тоже виноваты в том, что мы здесь, – сказал Береза.

– Да, – сказал карлик Хаз. – Одному, понимаешь ли, план нужен… с КПСС никак не может расстаться. Планов громадье ему подавай.

– Другой собачку никак не может найти, – сказал Береза.

– Поссать, понимаешь ли, не дадут, – сказал Сол, и вышел, хлопнув дверью. Акс заспешил за старшим товарищем.

– Может, зайдем в баню? – нерешительно спросил Акс.

– У тебя бабки есть? – хмуро спросил Сол. Они направились за туалет и от души выссались. Ребята уже застегивали ширинки, когда сзади послышался голос рыжего сержанта Валеры.

– Оба-на! Пойдемте на вахту. Я вам оформлю пропуска в Шизо. Там вы встретите свой Новый Год.

– За это вы нам больше пятнадцати суток не выпишите, – сказал Сол.

– Шучу, шучу. А может у вас деньги есть?

– Нет, – сказал Акс, – веди.

– Нет. – Сол снял ботинок, загнул стельку и вытащил маленький квадратик. – Здесь сто баксов.

– И что это значит? – спросил сержант.

– Ты что, не знаешь цен? – спросил Сол. – Семьдесят пять сдачи.

– У меня только полтинник. Сейчас Молчановский заплатил.

– Что, за ночные съемки всего пятьдесят баксов? – удивился Акс.

– Да нет. Он уже отстегнул всем, кроме меня раньше. А мне так дал. Чтобы под ногами не болтался. И к тому же… Нет не скажу.

– Ну говори, если уж начал, – сказал Сол.

– Двадцать пять баксов.

– Ладно, – неожиданно для самого себя согласился Сол.

– Я обещал поставить его на очередь.

– Какую еще очередь? – спросил Акс.

– Я курирую очередь на – сокращено 1 слово – Соньку Золотую Ручку.

– На Соньку? – оживился Акс.

– Да, – ответил сержант. – Только вам, к сожалению, я обещать ничего не могу. Все расписано до утренней поверки.

Сол только покачал головой.

– Хотите …? – спросил участливо Валера.

– Да он что, жив?

– Час назад был еще жив, – ответил Валера.

– Спасибо не надо, – сказал Сол, – лучше уж Соньку Золотую Ручку.

– Сонька Золотая Ручка вольная учительница. Она не моей компетенции. И тоже занята до утра.

– С кем?

– Все там. И Иг Волг, и Кум, и Замполит. Сам Виктор Евро им чай с кофием и шоколадом заваривают.

– А Асм где?

– Уборщицу опять – слово на е – в школьном коридоре, – сказал с завистью Валера. – Я сам ее хотел сегодня отодрать, но уступил начальнику.

– Уступил, – усмехнулся Акс, – так он тебя и будет спрашивать.

– А почему бы и не спросить? Галечка моя жена.

– Вот как? – удивился Сол, – и ничего? Ты себя нормально чувствуешь, когда Ас – слово на е – твою жену.

– Ненормально. Щекотно.

– Как?!

– Нервы очень щекочет. – Он закурил сигарету с фильтром. – Куда бы мне вас отправить? – Рыжий задумался.

– О, йес! Есть одна телка. Давно хочет, но никто ее не – слово на е. – Будете?

– Будем, – радостно сказал Акс. – Че-то спать не хочется.

– Перед смертью всегда так, – серьезно сказал сержант, – спать не хочется. Всех вас утром будут расстреливать.

– Че ты нас пугаешь? Слышали уже, – сказал Сол.

– Может еще все обойдется, – сказал Акс.

– Ну думайте, как хотите, – сказал Валера. – Но я бы на вашем месте бежал.

– Да разве убежишь отсюда? – спросил Акс.

– Скорее всего, нет. Но если бы были деньги, можно бы было попробовать. Но денег нет и разговора нет.

– У нас еще есть семьдесят пять баксов.

– Пятьдесят, – решительно уточнил Валера. – Это мало. И знаете почему? Она бесплатно вам не даст. И знаете почему? Это человек с коммерческой жилкой.

– Принципиально не дает бесплатно? – спросил Акс.

– Она, мне кажется, еще никому не давала. Но уверен, просто так не даст. А вы еще мне должны заплатить. Ладно. Двадцать пять мне и двадцать пять ей. Если согласится. Ничего не могу гарантировать. Но мои двадцать пять для вас в любом случае уже плакали. Так что в случае чего я должен буду сдать вам только двадцать пять баксов.

– Ну, ты счетовод, – сказал Сол.

– Тебе бы бухгалтером работать, – сказал Акс.

– Ладно, ладно. Не хвалите раньше времени.

Это была толстенькая, пузатая буфетчица, в больших очках, похожих на бинокль, коричневом платье и полусапожках. Она опоздала на последний автобус и осталась ночевать в своем буфете.

– Очень приятно. Моя фамилия Демократия, – сказала женщина.

– Простите, как? – очень удивился Сол.

– Вы слышали, наверное, про Машку Москва, про Лесю Украинку, а я Юлька Демократия. – Она согласилась на гонорар в двадцать пять долларов и дала им обоим. Правда, по очереди. Сначала Демократия отказывалась, но когда узнала, что эти ребята одни из немногих, кто еще не драл …, решила:

– Дам!

Они веселились до утра. Парню, который прятался в шкафу, это надоело, и он вылез. Все трое уставились на него.

– Про меня забыли, что ли? – спросил парень, потирая руки. – Мы играли с Юлей до вашего прихода, – продолжал он. Все молчали. – В этих… ну, как их?

Сол нерешительно пожал плечами.

– В жандармов и сыщиков. Нет… подождите… в жандармов и революционеров.

– И кто были вы? – спросил Акс.

– Он был революционером, естественно, – сказала Демократия.

– Юлия Владимировна меня воспитывала, – сказал парень. – Чтоб я понял.

– Что понял? – спросил Сол, и налил себе рюмку водки.

– Я пока еще не понял, что, – ответил парень.

– Давайте, будете третьим, – сказал Акс.

– Нет, – ответил парень, – как-нибудь потом. Я хочу на ней жениться.

– Потом уже придется не как-нибудь, а как следует, – сказала Демократия, чтобы разрядить обстановку.

– Ну как хочешь, – сказал Сол, – а мы пока пройдем еще по кругу. Кстати, как тебя зовут?

– Костя.

– Константин, стало быть, – подытожил Акс.

– Константин Б.

– Очень приятно.

– Нам тоже.

Да всем хорошо. При Демократии.

Ми считал себя не только организатором попоек, поваром, но еще и режиссером. Тоже режиссером. Еще один режиссер. Имеется в виду режиссер кино. Так и сказал ему невысокий кучерявый парень. Они вдвоем курили около котла с ухой. Ми сварил его на утро из остатков судачков. Разговор начался с замечания кучерявого об ошибке Ми в приготовлении судачков а натюрель.

– Во-первых, не а ля натюрель, как вы изволили объявить, а просто а. А натюрель.

– А ты-то откуда знаешь, как правильно? – недовольно осведомился Ми.

– Вы списали этот рецепт у Михаила. А он перекладывал раковыми шейками не судачков а натюрель, а осетрину первой свежести.

– У меня просто не было осетрины. Где я здесь возьму осетрину? Да и сколько бы ее понадобилось!

– Говорят, вы выдаете себя за всемирно известного режиссера Склифасофского. Правда ли это?

– Правда. Точнее, не совсем. Это я и есть.

– Да? Тогда почему вы не снимаете?

– У меня есть сценарий уже. И скоро, скоро я буду снимать еще один… ну, если не великий, то очень талантливый фильм. Называется:

В ОКОПАХ ГОРОДА ЭСТЭ

– Но ведь вы не режиссер.

– Я не режиссер?! А кто же тогда, по-вашему, режиссер?

– Ну, я не знаю, кто. Сейчас не думал об этом. Только вы не режиссер.

– А кто тогда я, по-вашему?

– Не знаю, только вы не режиссер.

– Может быть, я повар, по-вашему?

– Нет. Да какой вы повар!

– На – слово на б – попробуй какой? – И Ми окунул голову кудрявого парнишки в уху. Хорошо, что она успела остыть. А то бы все, сварился.

– Я сейчас захлебнусь, – говорит парень. Он что-то хочет еще сказать, но Ми опять окунает его в бак.

Наконец, пареньку удается выговорить:

– Вы большой… вы очень…

– Накушался? Ну ладно, хватит с тебя. Что ты там хотел сказать? Большой…

Парень отфыркался, вытерся салфеткой и вдруг неожиданно ударил Ми в живот. Потом распрямил его, опять ударил, распрямил и потянул голову режиссера к его ухе.

– Подожди, подожди, – торопливо говорит Ми. – Давай в шахматы сыграем. Кто проиграет, из того суп сварим.

– А, давай! – парень отпускает Ми и хлопает его ладонью по плечу.

Ми очень любил играть в шахматы на деньги. Никто же не знал, что он был мастером спота по шахматам.

Первую парию Ми проигрывает. Просит парня отыграться.

– Как тебя звать? – спрашивает Ми.

– А разве я не говорил?

– Ну, говорил, не говорил, какая разница. Повторить, что ли, нельзя?

– Гарри.

– Гарри Поттер, что ли?! Вы не похожи…

– Вы уже это спрашивали. Других Гарри не бывает, по-вашему?

Ми проиграл еще партию. А играли они из пяти.

– Если проиграете еще партию, вам придется лезть в уху. Кстати, надо бы ее подогреть.

– Подогреем, подогреем. А как твоя фамилия? Ты не говорил.

– Каспаров.

– Каспаров? Не слышал. Гарри Кас… как?

– Гарри Каспаров.

– Гарри Каспаров? Не слышал. Хичкок – слышал, Стивен Спилберг – слышал, итальянец там этот… забыл как фамилия – тоже слышал. Каспаров – не слышал. Что-то никак не могу выиграть. Ну, ладно, давай еще. Думаю, больше ты не выиграешь.

Но Ми проиграл и эту партию. Пришлось искупаться в ухе. После третьего купанья Ми спросил:

– А ты это… не однофамилец чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова?

– Нет.

– Может быть, родственник?

– Скорее всего. Это я сам.

– Неужели?! А я ведь думал, что вы режиссер. Если бы я знал, что вы шахматист, я бы вас не топил в супе. Ведь мнение непрофессионала для меня ничего не значит. Так, тьфу и растереть.

– То есть я смело могу называть вас поваром?

– Пожалуйста.

– И не режиссером?

– Конечно. Ведь все равно вы в этом деле ничего не понимаете.

– Вы считаете, что я ничего не понимаю в режиссуре?

– Абсолютно.

– Я могу назвать вам ошибку Бора в Мастере и Маргарите.

– Да? Извольте. Мне казалось, что там нет ошибок.

– Именно в этом и состоит ошибка. А конкретно, у Никанора Ивановича Босого в борще слишком маленькая кость. Это раз. Должно быть огненное озеро с мозговой костью. Много ошибок в Грибоедове. Нет вальдшнепов и дупелей по сезону, шипящего в горле нарзана, вежливой услуги. А где яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов с трюфелями?

Нет, вообще ни атмосферы Грибоедова, ни вечерней Клязьмы. Там же соловьи, наверно, поют!

Нет официантов. Они же несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали:

– Виноват, гражданин!

И где-то в РУПОРЕ голос командовал:

– Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!!

Где всё это?!!!

Тонкий голос уже не пел, а завывал:

– Аллилуйя!

Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад.

И было в полночь видение в аду.

– Видимо, Бор посчитал эти подробности не существенными, – сказал Ми.

– Да, именно так, – ответил Гарри. – Только этого не может быть. Все дело в подробностях. Подробности показывают степень увеличения. Только при очень большом увеличении мог быть виден Воланд, Коровьев, Кот, Азазелло, Гелла. Если не существенна глубина молчания, когда:

– Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся набок кружки на пол, – то и нельзя увидеть Воланда.

А уж тем более нельзя связать настоящее с Иешуа Га Ноцри, с падением Ершалаима.

В ложе театра Варьете не было дальней родственницы Аркадия Апполоновича Семьплеярова, которая била этого председателя акустической комиссии московских театров лиловым зонтиком по голове.

Как говорится, чего ни хватишься, ничего у вас нет.

Бал не распечатан. Кажется, что он такой и есть у Булгакова. Это все равно, что не рассказывать, как работает двигатель внутреннего сгорания. Не показывать работы двигателя изнутри. Ведь в то время, когда жил Булгаков этого увидеть было нельзя. Но если сегодня можно, то должно быть показано то, что не видно невооруженным глазом. И только тогда удастся изобразить то время, то прошлое, когда показать работу двигателя изнутри было невозможно.

Слишком прижаты ушки. Товарищ Бор воссоздает не Мастера и Маргариту, а монумент. Мавзолей. Такое изображение это все равно, что бросок шайбы БЕЗ ЗАДЕРЖКИ. Это не результативный бросок. Более того, он неправильный. Он никому не нужен даже если случайно окажется результативным. Чтобы увидеть этот бал нужна ПАУЗА. Время должно остановиться на двенадцати часах.

Нет вскипавшего на солнце серебра на груди кентуриона. Тогда получается, что и Иешуа, шмыгающий носом, не вызовет восхищения. Ведь он, как ТЫ да Я. Восхищение вызовет только Идол.

В Мастере и Маргарите создано Булгаковым Вымышленное Пространство. В книге оно реально существует. А в кино его нет. В Улицах Разбитых Фонарей и в сериале Агент Национальной Безопасности его больше, чем в этом кино Бортко.

– Хочешь, я дам тебе роль, – сказал Ми. – Роль в моем фильме.

– Что это за роль? – спросил гроссмейстер.

– Как раз подойдет для тебя. Роль Великого Рыцаря Дон Кихота Ламанчского. Споешь песню:

На турнире, на пиру, иль на охоте,

Ходит слава о бессмертном Дон Кихоте.

Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля.

– Я тоже буду играть роль в моем фильме. Ну, как обычно. Если никто не верит, что я режиссер, пусть поверят хотя бы, что я артист.

– А вы кого будете играть? Роль какого-нибудь графа?

– Во-первых, каких-нибудь графов не бывает. А во-вторых, я буду играть роль Великого Джона Леннана.

– Что-то я не слышал о таком.

– Еще услышишь.

На заднем плане, у бани, под сильной лампой режиссер Молчановский разглаживает складки на костюмах героев. Он держит огромный дымящийся утюг с резными дырками. Через эти дырки видны раскаленные угли. Как на треножнике для жертвоприношений. Он бормочет:

– И в детской резвости массы колеблют мой треножник…

Кругом темно. Только небольшая лампочка горит у туалета, да на другом конце Зоны можно различить огонек дорогой сигары. Гаванская. Очевидно, какой-то олигарх смог получить посылку даже в этот праздничный день. А ДПНК угостить он просто обязан.

Молчановский опускает раскаленный докрасна утюг на костюм. Материал скворчит, морщится и ежится, как живая кожа.

– Ничего, ничего, – бормочет Молчановский, – а то эти складки могут принять за чью-то – слово на букву п. – А меня будут благодарить за сексографию. А мне это надо? Ведь я только романтик. – И он опять жарит кожу, как будто приносит в жертву древнего жителя республики Майя. – А почему бы и нет? – говорит Молчановский. – Я новый Монтесума. – Сильно. Пусть так все и думают. Он начинает интенсивно уничтожать складки на костюме своего героя.

Вдруг раздается звон разбитого стекла. Прямо перед Молчановским из разбитого в виде пятиконечной звезды окна вылетает окровавленная голова. Во рту у головы скомканный лист сценария. Это голова Эдуарда Ради. Кто-то тянет его назад за ноги. Пять острых копий держат голову и не пускают ее назад. Молчановский поднимает свой огромный антисексуальный утюг. Ради пытается что-то сказать, но лист сценария во рту мешает. Он только тонко пищит:

– О-о-о! Ооо!!!

Молчаноский рассматривает лицо Ради. Он как будто выискивает лишние складки. Слегка опаленный огненным утюгом драматург, писатель, чтец и гонец в ужасе крутит головой. На его шее появляются кровавые полосы от пяти уже рубиновых зубьев стекла. Молчаноский не находит ничего противозаконного на лице своего друга. Левой рукой он осторожно помогает Эду вернуться назад в баню. Тот исчезает в дымной тьме. Оттуда, из Бани, как из Подземелья слышен страшный голос Кума:

– Ты чё нам принес, друг Американского Преза?! Ты что, сука, нас не уважаешь?!

Голос посыльного драматурга:

– О-о-о! Ооо!!!

– Не слышу?! Тебе сказали: только …! А ты кого принес? …? Какого… ты нам притащил? Да на – слово на х – нам нужен этот вчерашний день! У нас гости, – продолжал ласково Кум, а ты, гад, что нам подсовываешь?

Открывается дверь бани. В клубах пара, с высокоподнятыми волосами вылетает курьер и метеором проносится через плац. Там на втором этаже творят писатели Виктор Пел и Владимир Сор.

Молчановский поднимает перед собой кожаный костюм Одиссея. Ни складочки. Теперь все поймут без слов, что он был Бесполым. Как его Пенелопа. Женихам так и так бы не обломилось.

Через разбитое окно из бани слышно, как Виктор Евро уговаривает Соньку.

– Дай мне, пожалуйста, а?

– Нет.

– Почему?

– Я устала. – Перед Сонькой большой спелый арбуз. Наполовину он уже нарезан красивыми ломтиками. Она берет очередной арбузный ломтик, ест его и выплевывает спелые черные семечки в хрустальную вазу. – Почему я должна давать тебе, не понимаю?

– Я считаю, что ты… Как бы это сказать поточнее…

– А ты говори, как есть. – Она берет еще один арбузик и кусает его.

– Ты, ты, ты… Вы настоящая Русская Красавица.

– Да? Правда?

– Век воли не видать! Нет, честно, ай лав ю.

– Ладно. Тогда дам. Щас только арбуз доем.

А в самой бане Асм – уже пришел из школы – трет спину Иг Волгу. Кум сидит на лавке с намыленной головой.

– Зона психически перегружена, – говорит Ди Ас. – Ни – слово на х – практически, не соображают, что делают. Ликвидация давно назрела.

– Я уже начинаю верить этому бытописателю Бо Пару, – говорит Иг Вол. – Все, в общем-то, пидарасы.

– Вы там чего хотите говорите, – выплевывая мыло высказывается Кум, но я все равно первый в очереди на ….

– И тебе не стыдно, Малиновский? – говорит Асм. – Ведь Игорь не просто наш гость. Он Проверяющий.

– Ладно, ладно. Я пошутил. Чего не скажешь… – Он окунает голову в таз с водой. Потом с шумом отфыркивается и говорит: – Да всем хватит сегодня. Там Сонька Золотая Ручка в предбаннике телевизор смотрит. В случае чего она может за всех отработать. – Слово на букву Е!.. – я вам скажу… как швейная машинка.

– А как это? – спрашивает Иг, поворачивая голову.

– Ну, и как Зингер, и как Мерседес.

– Вместе взятые, что ли?

– И вместе, и по очереди. Как хочешь.

Они моются и не торопятся. Впереди у них вся ночь.

Ками Паль лежат на кровати в санчасти. Рядом на стуле Александр Ге. Он держит руку Камиллы и считает пульс.

– Сколько? – спрашивает она.

– Тридцать восемь и восемь.

– Сколько?!

– Простите, я не то сказал. Просто задумался. Может быть свет включить?

– Не надо. Так лучше. – Кам Па тяжело вздыхает. – Не могу понять, как это может быть, – говорит она.

– Я думаю здесь все психически заострено, – говорит Александр Ге, – как говорит наш ученый психолог, начальник этой Зоны. Она изжила себя.

– Кто?

– Зона. Вы понимаете, у нас в Америке всё занижается. Например, вам показывают кино, а вы говорите: телевизор. Здесь все наоборот. Человеку показывают палец, а он почему-то считает, что это – слово на букву х.

– Все равно мне непонятно, как это можно делать миньет, и тут же пить чай. Прямо сразу же, в одной сцене. Тут же заключать сделку и продавать нашу Родину. Невероятно. – Она опять вздыхает. – И да, – добавляет она, – если в эту душную ночь вы решили трахнуть меня, то знайте: это невозможно. Есть преграда…

– Она всегда существовала, – быстро говорит Александр. – Но сначала вы. Говорите.

– Я Бесполая Инопланетянка.

Александр уже готов был сказать:

– Я тоже. – Но он только закашлялся на полуслове.

– Я Бесполый Абориген, – медленно произносит Ге.

– Нас не запихать в одну кров… в одну сцену, – поправляется девушка.

– Мы можем занизиться по-американски, – говорит Александр. – И будем оба Аборигенами.

– Или завыситься по-русски, – говорит Ками Пал. – И быть Инопланетянами. – Камилла протягивает вторую руку. – Посчитай, сколько сейчас у меня пульс.

– Нормальный, – отвечает Александр.

– Сколько точно?

– Тридцать шесть и шесть.

Они начинают тихонько тереться друг о друга. Не помню точно, но кажется, как стеклянная палочка и мех. В палате и без света становится все светлее и светлее. Заходит санитар. Между телами возникает вольтова дуга. Сноп искр ослепляет и оглушает санитара. Он падает без чувств. Александру кажется, что он летит вместе с любимой женщиной по Временной Трубе. Цель ясна. Это Семнадцать. Где? Где это? Дверь в Заветный Ноев Ковчег? Это же сумма цифр на двери моего дома, – в ужасе понимает он. – Ведь там его могут ждать жена и дети.

Радик со слезами на глазах просит Пеле и Сори изменить тот лист сценария.

– Ну, пожалуйста, впишите …. Они же меня убьют.

– Убьют не – слово на е с приставкой: вы – шутит Владимир.

– Ну, надо же! – разводит руки в стороны Виктор. – Все хотят ….. Чё тогда врать, что он неживой.

– Да он живее всех живых, – говорит Владимир. – Затмил даже Джона Леннана.

– В очередь, сукины дети! В очередь! – громко говорит Виктор и захлопывает перед носом каптерщика дверь.

Опальный драматург садится на пол у двери, вынимает из кармана окурок сигары и долго причмокивает, пытаясь раскурить ее.

– Мне кажется, я сам становлюсь вампиром, – говорит сам себе Ради. Ему кажется, что он приподнимается на полом. – Я Варенуха! – кричит он.

– Что он там болтает? – говорит Виктор.

– Есть, наверное, хочет, – говорит Владимир. – Может, дать ему банку тушенки?

– Дай.

Владимир приоткрывает дверь и просовывает в щель большую банку американской тушенки.

– А нож? – облизываясь, спрашивает драматург.

Ему подают складной нож с ложкой и вилкой и пачку галет.

Банка большая, в ней много мяса и вкусного, тающего во рту белого жира. Она быстро убывает. Из двери ему бросают упаковку баночного пива Бавария.

– Спасибо! – кричит Эдик. – А то я забыл сразу вам сказать.

– Не за что. Не за что, амиго. Это тебе пришла посылка от Американского Преза.

– Почему вы не передали мне ее всю?

– Не положено. – Таков был краткий ответ из-за двери.

– Больше он ничего не просил мне передать? – Эдик заглянул в пустую литровую банку и облизал ложку.

– Нет. Он только написал, что ты избавил его от чувства вины перед собственным народом.

– Да, конечно. Непонятно только почему?