Текст книги "За золотым призраком"

Молчание Отто Дункеля было продолжительным, Карл понял, что часть воспоминаний, которые нахлынули в данную минуту на отца, останутся для него пока что в тайне. Он принял это как должное и вернулся к началу разговора, к торжественному сбору почитателей фюрера в день его рождения, которое проводится ежегодно в городе Свакопмунде. Карл легонько тронул отца за локоть:

– Ты сказал, что из Южной Америки поступило тревожное сообщение. О чем оно, если не секрет?

– Уже не секрет! Не секрет, к великому сожалению – об этом трезвонят все либеральные и прокоммунистические газеты! – Отто резко повернулся лицом к саду, не удержался от приступа злости и больно ударил кулаком о подоконник. – Агентам израильской, если не ошибаюсь, разведки удалось выследить и схватить Карла Эйхмана!

– Я это имя слышал неоднократно. Кем он был при фюрере? – Карл видел, насколько снова разволновался отец этим сообщением, прошел к бару, налил из сифона стакан содовой, вернулся к окну, но отец отпил лишь глоток, оставил стакан с пенящимся напитком в руке.

– Карл Эйхман был одним из влиятельнейших людей имперского управления безопасности. Тем более удивительно, как он мог проболтаться совсем недавно на следствии, что партайгеноссе Борман жив, ушел из Германии тем же путем, что и он сам, через Австрию и Италию, потайными «крысиными» тропами.

Карл с понятным удовлетворением хмыкнул – теперь и ему стало ясно, кого именно забирал с итальянского побережья на свою подводную лодку фрегаттен-капитан Отто Дункель! Хотелось обнять отважного подводника с запоздалой благодарностью, но сдержался, потому как отец продолжил свою мысль:

– Но ему, Эйхману, и не было уже никакого смысла скрывать известие, что Борман жив. Полицейские ищейки среди многих писем к Эйхману выудили ту единственную открытку с одним лишь словом «Мужайся».

– Ну и что же? Ее мог послать кто угодно из родных или близких друзей, кто остался на свободе и следил за процессом. – Карл и сам начал было догадываться, однако хотел все же услышать подтверждение этой догадки от отца.

– На открытке стояла подпись: «Мартин». Эксперты без труда установили, что эти слова писаны рукой Мартина Бормана! Теперь за ним снова начнут настоящую охоту. Для нас потерять Бормана – потерять очень много, сынок! У него в руках огромные средства партии и связи как с самой Германией, так и со всем деловым миром, через доверенных людей, разумеется. Борман – один из видных знаменосцев нашей пока что нелегальной армии, через которую возродится рейх… Душа болит, газеты страшно открывать, того и гляди наткнешься на красный заголовок: «Мартин Борман наконец-то схвачен!»

Карл удрученно промолчал – выросший среди людей, преданных фюреру, с детства успевший впитать в себя идею Богом предназначенного господства Германии над остальным миром, он естественно болезненно пережил и крах своего кумира – Адольфа Гитлера, и крах великой Германии. Теперь, как и отец, он жил мечтой на будущее, а будущее, оказывается, во многом связано с легендарным теперь именем Мартина Бормана. Видя, что отец постепенно успокаивается, Карл прошел к журнальному столику, опустился в кресло, машинально отметив, что ветер на улице утих совсем, деревья замерли, умолкли птицы в ожидании полуденной жары, и только где-то в саду шумела вода из шланга – должно быть, старый Офенман поливает клумбы…

– Ты сказал, что на днях нам предстоит весьма важное дело, – напомнил Карл, поглядывая на отца, который все еще о чем-то сосредоточенно думал, разминая в пальцах гаванскую сигару, вынутую из красивой коробки с нарисованными пальмами и с хвостатыми обезьянами на этих пальмах.

– Да-да, сынок, говорил. – Отто очнулся, потер лоб крепкими пальцами, с теплотой во взоре посмотрел на сына, который унаследовал от него так много внутренних и внешних черточек… Вот только глаза у Карла карие, как у Марты… Вспомнив трагически умершую жену, Отто взгрустнул: за пятнадцать минувших лет после войны вторично он так и не мог найти достойной замены Марте. Были длительные, иногда годами, привязанности, но ни одна из женщин, покорив его тело, не смогла покорить сердце. А может виной, или, вернее сказать, причиной тому, была его постоянная занятость – хлопотливые дела на заводе) в рудниках, заботы о воспитании и учебе детей – особенно его беспокоил вспыльчивый, вечно кидающийся в драку Карл, который ни в какой обстановке не считал нужным скрывать своей преданности идеалам Адольфа Гитлера. Вальтер – иное дело, рос тихим и послушным, но постоянно замкнутым в свой какой-то монашеский мирок. Много времени у него, старшего Дункеля, отнимали сенаторские обязанности, а тут еще поползли ядовитые слухи, что чернокожие надумали – да что там надумали! – по примеру партизан в соседней португальской Анголе создают вооруженные группы и намереваются воевать за избавление Намибии от власти белого меньшинства! Или, на худой конец, добиваться равных с ними прав.

– Сколько сил германская нация потратила на покорение славян, а своего так и не добилась… А теперь и эти гориллы черномазые повылазили на свет божий с дикими идейками о равенстве! Сидите в своих резервациях живыми, ну и сидите! Ишь ты, равенства захотели!

В помойную яму мордами, в помойную яму! Чтоб знали свое место!!!

– Успокойся, отец! Всему свой черед! – Карл встал, подошел к окну. Хотя в доме и не держали прислугу из негров, но чужие уши – всегда чужие и ненадежные. Внизу у дальней клумбы с цветами тюльпанов возился седой садовник в тяжелых сапогах, чтобы водяные брызги не застудили стариковских склонных к ревматизму ног. Длинными и блестящими на солнце ножницами он сноровисто обрезал отцветшие головки и подсохшие листья. Рядом с ним сгорбленный дворник Тюрмахер подбирал и аккуратно складывал эти обрезки в зеленое эмалированное ведро, которое таскал за собой вокруг квадратной клумбы.

– Я успокоюсь не скоро, – через силу улыбнулся Отто, обнял Карла за плечи, слегка прижал к себе. – Если, конечно, Господь дарует мне такое же завидное долголетие, как моему деду Генриху. Лишь на восемьдесят девятом году, за месяц до кончины, призвал он меня, тридцатилетнего своего внука для последнего слова… Отец мой Шульц в те месяцы лежал прикованным к постели, тебе было всего пять лет и ты этого, конечно, не помнишь… Так вот, призвал меня дед для последнего разговора, завещал родовое богатство, чтобы поднять наш дом на высшую ступень власти в Германии. Это было в тридцать пятом году. Ровно четверть века назад! И как знать, быть может, так и было бы, послушайся наши вожди пророческих предостережений Бисмарка, не ввяжись снова в губительную войну на два фронта… Россия перемолола лучшие дивизии вермахта. Нам просто-напросто не хватило людских ресурсов, чтобы воевать с миллионными ордами азиатов и славян. А потому, сынок, не надо вновь повторять горькие ошибки прошлого. Я у твоего деда Шульца был единственным наследником, а будь нас человек пять-шесть, да так в каждой немецкой семье! Ого, сколько лишних крепких парней было бы в резерве Германии! Но дед твой Шульц в молодости крепко разбился, упав с лошади. Ему сделали операцию, и он не мог после этого иметь детей… Я чертовски рад, что твоя Эльза подарила мне четверых хорошеньких и крепких внуков. Пройдет время – а оно пройдет очень быстро, ты и сам не заметишь этого, сынок! – из них вырастут отличные солдаты. Я верю, что и эту нашу старую землю, временно отданную под опеку презренным англосаксам, мы снова отвоюем и возвратим под знамя великой прародины. – Отто вдруг остановился, смешно скривил губы, покаялся. – Что-то сегодня у меня слишком много патриотических мыслей и лозунгов.

– Наверно, время такое подошло, – улыбнулся Карл, перестал наблюдать за полуглухим дворником, отвернулся от окна, сжал отцу локоть и заговорщически подмигнул, сообщив как о большой тайне: – Эльза снова затяжелела, мечтает о девочке, себе помощнице.

Старший Дункель словно бы только теперь увидел в руке стакан, залпом осушил содовую, из которой почти улетучились пузырьки, одобрительно похлопал сына по крепкому плечу.

– Клянусь священными водами Стикса! Ты молодец, Карл! Вот только Вальтер никак не образумится. Двадцать три года парню, а он о женитьбе и не помышляет. Ну ничего, ему год осталось учиться в университете, а там я запру его на заводе, оженю на чистокровной арийской девушке – хотя бы у того же Гюнтера Цандера младшая дочь – что надо! И крепкая, вся в своего папашу «Бульдога». Розалия тоже сумеет нарожать нам полдюжины здоровеньких дункелят! Ха-ха!

Карл загадочно хмыкнул, хотел было что-то доверительно сказать, но не успел. У красивых, отлитых из чугуна ворот требовательно засигналила машина.

– Легок наш Вальтер на поминок, – усмехнулся Карл. Он встал рядом с отцом и наблюдал, как из белоснежной машины на асфальт вышел молодой человек, белокурый, в белом полуспортивном костюме.

– Наш Вальтер – как новобрачный лебедь, – усмехнулся с ноткой сарказма в голосе Карл.

Вальтер между тем обошел вокруг машины, галантно распахнул сверкнувшую лучами солнца дверцу.

– С кем это он? Неужели с девушкой? – Сивые брови Отто Дункеля поползли вверх. – Вот так новость! Неужели и нашему Вальтеру бог Эрос напустил в голову опьяняющего тумана? Наконец-то! Ты знаешь эту девушку, Карл? Кто она? Из какой семьи?

– Неужели ты раньше ничего не видел и не догадывался? – теперь в свою очередь искренне удивился Карл. – Ну-у, тогда держись, отец, покрепче за подоконник…

* * *

Вальтер изнемогал… Блаженство, которое он испытывал от прикосновения к своим щекам, к шее, к затылку этих теплых и трепетных пальчиков, этот колдовской мед влажных, нервно пульсирующих губ мог представиться его пылкому воображению разве что в грезах весеннего сна, сравниться мог лишь с несбыточными мечтами о райской жизни!

Нет, тысячу раз нет! Рай – вот он, здесь, на земле, на опушке леса, где стоит машина, где на траве постлан небольшой коврик, а на низеньком походном столике из красного пластика стоит бутылка шампанского и легкая закуска… И цветы вокруг – райские, и пение птиц разве не райского происхождения?!

Вальтер словно растворился в лесном ветерке, слился с птичьим щебетанием не от трех глотков выпитого шампанского. Он опьянел от этих долгожданных слов признания, которые наконец-то, уткнув лицо ему в шею, прошептала Амрита:

– Вальтер, милый мой… ты очарователен… Ты как сам господь Кришна, или бог любви Прадйумна, сын господа Кришны…

– Что ты, что ты, Амрита, – зашептал смущенный и пораженный Вальтер, робко обнимая девушку – впервые за долгие годы знакомства, за годы, когда почти с детства росли и жили в одном доме. – Это ты несравненная богиня утренней зари, моя Аврора, моя Амрита… Дозволь, только губами, прикоснуться к твоей щеке…

– Можно, милый… мой милый. Я сама тебя поцелую… Вот, видишь, какая я сегодня смелая, да? Вальтер, что э т о со мною случилось, скажи? Ты старше меня, ты ученый, должен все знать… Скажи, это плохо, да? Ты не отвернёшься от меня после этого? Не разлюбишь?

– Это очаровательно, Амрита, очаровательно! Расскажи мне про вашего бога любви, какой он?

– Наш бог любви Прадйумна очень красив и вечно молод, как сама любовь, как цветок розы, который только что распустил лепестки и куда еще не загладывала ни одна пчела… и которому никогда не увянуть. Это случилось давным-давно, как пишут в наших священных книгах. За какое-то ослушание бог любви Кама был испепелен гневом господа Шивы, но так как люди не могут жить без любви, то он не исчез окончательно, а растворился в теле красивого и достойного человека по имени Васудевы. И для того, чтобы бог любви обрел новое живое воплощение, сам господь Кришна дал жизнь в лоне Рукмины, жены Васудевы. Поэтому новый бог любви и родился, как сын Кришны и прославился под именем Прадйумны. Поскольку отцом его был сам господь Кришна, он своей отвагой и красотой очень похож на господа Кришну… Ты улыбаешься, не веришь? Мне отец читал это в древних книгах с красивыми цветными картинками.

– Верю, моя богиня любви, верю. У вас очень красивые боги, я тоже видел эту книгу у твоего отца Али, он показывал мне рисунки… Мне кажется, что ты во сто крат красивее нарисованной Рукмины.

– Что ты, Вальтер! Возможно ли такое сравнение? Кто она и кто я, служанка в вашем доме, при кухне!

– Не спорь, Амрита! Ты – красивее! Она, должно быть, постарше тебя годами и не такая стройная… Скажи, милая, а что значит твое имя – Амрита? Как оно переводится на наш язык?

– О-о, Вальтер, мое имя из древней легенды…

– Я так и знал, догадывался, что ты вся-вся из легенды, иначе и не могло быть. Расскажи, прошу тебя. Мне хочется знать о тебе все-все!

Старенький дедушка Раджив рассказывал, когда я была совсем маленькой и любила сидеть у него на коленях… Индийская легенда говорит, что драгоценные камни красно-вишневого цвета – это капли амриты. Амрита – значит божественная жидкость, которая давала людям бессмертие. Однако боги решили так, чтобы амрита доставалась людям только в виде красивых драгоценных камней, тогда она утратит силу своего волшебства.

Вальтер засмеялся, поцеловал ее в губы, тоже красно-вишневого цвета, тоже волшебно-колдовские.

– Ошиблись, ошиблись древние боги! Ты живая и ты бессмертна! И я буду любить тебя и тоже стану бессмертным. О-о, моя несравненная Амрита! Еще один поцелуй, и меня унесет ветром, во-он туда, на вершину дерева… Можно?

– Молчи, молчи, Вальтер… Сегодня мой день, сегодня бог любви Прадйумна, похоже, вошел в мое тело… Ох, милый, обними меня, крепко обними, а то я закричу… от счастья и от боли…

– Не плачь, не плачь, я люблю тебя, жизнь отдам…

– Вальтер, что же теперь будет? Мы оба потеряли головы, ты и я, оба делаем что-то такое…

– Это счастье, моя Амрита, счастье… Пусть мы потеряли головы, но нашли друг друга. Нашли самих себя… Я люблю тебя, и мы никогда – никогда не расстанемся, не правда ли?

– Ни-ког-да! Даже на том свете, как говорят у вас, – прошептала Амрита, прижимаясь к Вальтеру, а тот собственного тела уже не ощущал.

– Какие у тебя хмельные губы, Амрита. А глаза – там искорки вспыхивают, когда я заглядываю в их глубину.

– Это горит мое сердце, Вальтер… Слышишь, как оно бьется? Вот сюда приложи руку. Не стесняйся, милый, теперь можно… Ведь я уже твоя, вся-вся твоя.

Под своей горячей ладонью Вальтер ощущает глухое биение молодого и сильного девичьего сердца, разбуженного первой весной любви. Большой палец руки невольно касается упругой груди Амриты, и Вальтер снова, в полусознании, склоняется к губам девушки, ее пальцы сцепились у него на затылке…

– Вальтер, Вальтер, ты видишь меня? Отчего у тебя глаза будто туманом затянуло?

– Амрита, я сойду с ума от нашей близости… Возможно ли такое счастье на всю жизнь? До последнего вздоха?

– Да, милый, да. Ведь ты меня не оставишь теперь? Не прогонишь от себя, как нехорошую женщину, ведь мы с тобой еще не обручены!

– Ни за что на свете! Даже если мне придется драться со всей несметной силой ада. Если погибну в этой драке, то и после смерти сверху или снизу, из-под земли, я не буду спускать с тебя своего любящего взгляда… Ну а не дай бог случиться обратному, что ты покинешь меня первой… Как несчастный Орфей за своей возлюбленной Эвридикой, так и я пойду вслед за тобой в царство сурового, но справедливого Аида[3]3
  Согласно греческой мифологии великий певец, сын речного бога Зара Орфей отправился в царство мертвых, чтобы упросить бога Аида отпустить снова на землю горячо любимую, но рано умершую жену Эвридику.


[Закрыть].

– Нет, Вальтер, нет! Я верю, что ты победишь своих врагов, как бог любви победил злого демона Шамбара!

– Расскажи, Амрита! Я хочу знать не только про своего Бога и его сына Иисуса Христа, но и про твоих богов! У вас их так много, и они все молодые, красивые.

– Да, Вальтер, молодые и красивые, как и ты сам… Не смейся, я говорю правду. Слушай. В те времена, когда только-только народился бог любви Прадйумна, жил на земле злой демон по имени Шамбара.

Ему свыше было предопределено быть убитым Прадйумной. Вот поэтому злой демон, зная о своей судьбе и услышав, что Прадйумна уже появился на свет, обернулся женщиной и коварно похитил десятидневного ребенка прямо из колыбели. Поднявшись над морем, демон Шамбара бросил младенца в страшные волны. Но того, кого защищает Кришна, никто не может убить; точно так же того, кому предопределено быть убитым Кришной, никто не может защитить…

Амрита тихо шептала в ухо Вальтера, ерошила и гладила его белокурые волосы, смотрела в нежно-голубые с туманом усталости глаза, ласково проводила пальцем по припухшим, впервые исцелованным губам Вальтера, снова и снова целовала их и рассказывала. Вальтер, бережно удерживая ее голову на своем плече, перебирал длинные темные волосы Амриты, вдыхал их аромат, смешанный с ароматом лесной поляны, тихо и счастливо улыбался, ниоткуда не ожидая жестокого удара судьбы по своей только что распустившейся любви…

– Когда Прадйумна убил злого демона, – закончила рассказ Амрита о боге любви, – все полубоги с высших планет стали осыпать его прекрасными цветами, в знак благодарности.

Вальтер повернул голову вправо, свободной рукой сорвал голубенький луговой цветок и воткнул его в волосы девушки. Амрита засмеялась, подняла голову с плеча Вальтера, глянула на круглые часики, которые на тонком кожаном ремешке были у нее на руке. Спохватилась с нескрываемым беспокойством:

– Ой, Вальтер, нам пора! Время к обеду. Отец хватится, что меня долго нет, да и матушка Ранджана браниться станет.

Вальтер обеими руками взял ее за голову, поцеловал в лоб, потом в губы и успокоил:

– Никто не вправе теперь бранить мою жену, пусть только посмеют! Я разделаюсь с ними точно так же, как наш бог любви Прадйумна разделался с негодным демоном!

– Вальтер, милый, неужели ты хочешь всем об этом рассказать? Раньше, чем мы с тобой обвенчаемся? – У Амриты красивые черные глаза округлились еще больше.

– Об этом я никому не скажу ни словечка, милая Амрита, но я скажу отцу, что делаю тебе предложение быть моей женой. А потом пойдем к твоим родителям, чтобы и они дали свое благословение.

Из леса словно бы потянуло прохладой. Амрита вдруг настороженно посмотрела на небо, наверно, там хотела найти причину неожиданно возникшего в душе ощущения беспокойства.

– Что с тобой, Амрита? Тебе плохо? Или ты очень устала, тогда полежи немного спокойно, отдохни, а я рядышком посижу…

– Нет-нет, Вальтер… Так, почудилось что-то, но ты не бери в голову, все будет хорошо… Живо собираем вещи и – в машину!

* * *

Вальтер распахнул дверцу, подал руку, и рядом с ним оказалась высокая, как и сам Вальтер, стройная смуглокожая красавица.

– С кем это он? Карл, объясни мне, откуда она взялась? Майн готт, да она не белая! – Отто Дункель с трудом шевелил словно окаменевшим языком.

– Да это же Амрита, дочь нашего повара Али и тетушки Ранджаны, – ответил Карл, не переставая удивляться неосведомленности отца в делах семейных. – И они давно тянутся друг к другу. Неужели ты прежде не замечал, как загорались у Вальтера глаза, когда на обеденный стол накрывала тетушка Ранджана и если ей помогала Амрита… Она довольно мила и словно создана для любви. Посмотри, отец, она не идет, а словно плывет над землей! Черт побери, как красиво они смотрятся рядом – белокурый Вальтер и черноволосая смуглая индуска.

Отто Дункель, потрясенный увиденным до «киля», как сказал бы о нем теперь бывший штурман подводной лодки Кугель, смотрел в распахнутое окно: Вальтер и Амрита шли по асфальтированной дорожке рядом, сами того, быть может, не замечая, что то и дело соприкасаются руками, непроизвольно стремясь продлить эти упоительные мгновения близости… Отто наконец-то понял, что уже случилось или вот-вот должно случиться страшное и непоправимое бесчестие для его чистокровной арийской семьи, чем он прежде так гордился и всегда ставил другим в пример…

– Ну уж не-ет! Клянусь священными водами Стикса! Арийская кровь – она и есть арийская, даже здесь, в Африке! Тем более здесь, в Африке! – добавил Отто, пристукивая кулаками о подоконник. Задохнувшись от приступа ярости, он словно оглушенный бык тряхнул головой и быстро пересек кабинет, сильно толкнул тугую массивную дверь.

– Отец! – услышал он за спиной испуганный, настороженный возглас старшего сына и на секунду задержался у порога. – Не руби сгоряча, по живому… Дай молоку остыть, а потом и снимай пробу. Любое запутанное дело можно постепенно распутать и не порвать драгоценных нитей, только делать надо это с холодной рассудительностью. Тем более что речь идет о нашем Вальтере, а не только об индуске Амрите и ее родителях!

Отто Дункель, мысленно все еще бегущий вниз словно разъяренный тигр через тоннель на арену гладиаторского цирка, обернулся к спокойному внешне Карлу пылающим «святым», как казалось, гневом лицом – короткие усики дергались, потому что губы не могли принять положенного им места. Он поймал скользнувшую по лицу Карла многозначительную усмешку, когда произносил слова, что речь идет об индуске…

– А что, если у Вальтера это обычный мальчишеский флирт, без серьезного последствия? А мы, не разобравшись, как два необузданных в гневе Зевса, начнем метать разящие молнии на его неприкрытую шкурой немейского льва голову… Скажет: «Вы что, взрослые, взбесились оба в самом деле?» И перед тетушкой Ранджаной неудобно будет, она выкормила, можно сказать, нас с Вальтером. – Карл говорил тихо, со смехом, хотя глаза были строгие и совсем не веселые, как будто он был на все сто процентов уверен, что у младшего брата это как раз не легкий флирт, а очень и очень серьезно.

– Ты прав, Карл, спасибо. – Так же быстро успокоившись, как и вспылил, Отто довольно угрюмо кивнул сыну в знак признательности. – Ну, идем. По моим часам пора обедать.

Карл пошел следом за отцом, на лестничной площадке догнал и с запозданием снова спросил:

– Ты так и не сказал, какое дело предстоит нам на этих днях. Здесь, в Виндхуке, или ехать куда придется?

– За столом и закончим этот разговор, – неопределенно ответил Отто. Видно было, что появление Вальтера с Амритой вот так, на глазах у всей прислуги и родителей, сильно выбило его из привычной колеи: неспроста это и не по-ребячьи это смотрится.

В светлом обеденном зале пробили часы, и по строгому распорядку в дому за столом собралась вся семья. Из детского крыла коттеджа появилась полнотелая, но сохранившая изящные манеры и былую привлекательность, с приятным цветом лица Эльза, а вместе с нею и четверо ребят, с разницей в возрасте, словно нарочно, через два года, так что самому маленькому Фридриху на днях исполнилось всего год и пять месяцев.

На стол накрывал Али, гибкий, расторопный и лицом почти такой же, как и три десятка лет назад. Тогда по знакомству с этим индусом Шульц Дункель, летом наезжавший с семьей в Виндхук, принял его в дом вместе с женой.

Весь обед Вальтер без конца и с явной надеждой поглядывал в сторону кухни, откуда с блюдами появлялся Али, словно ждал еще кого-то, но супницу на большом подносе принесла тетушка Ранджана. И взгляд, который она мельком бросила на смутившегося Вальтера, был полон материнской нежности и в то же время с какой-то затаенной тревогой. Покончив с едой, Вальтер нетерпеливо вытер салфеткой припухшие губы, с недоумением начал присматриваться к отцу и старшему брату. Вообще у них за столом не принято болтать попусту, но сегодняшняя тишина отдавала чем-то пугающим. Даже ребятишки, поглядывая на угрюмого, с насупленными бровями деда, ели молча, без толкания ногами исподтишка под столом.

– Вы что это… такие сердитые сегодня? – не выдержал и спросил Вальтер. Счастливый, распираемый вспыхнувшей в нем любовью, он готов был петь во все горло и обнимать весь мир, белых и черных, желтых и рыжих… Он спешил домой в полной уверенности, что его переход из юноши в мужчину заметят все, тем более многоопытный отец и старший брат – ведь что-то должно было измениться в его лице, в жестах, в поведении, в глазах, наконец! Ждал, что отец подойдет, возьмет ладонями за голову, посмотрит в эти самые сияющие счастьем глаза и с понимающей улыбкой скажет: «Ого! Нашего полку прибыло! Т е п е р ь ты доволен жизнью, сынок?» Но, похоже, отец и брат не захотели замечать происшедших в нем перемен, таких разительных, что их просто невозможно не заметить! Что-то другое их так озаботило, но что именно?

– Случилось в доме что-нибудь? – снова с долей обиды и досады в голосе спросил Вальтер и посмотрел на племянников – вроде бы здоровенькие. Старший Курт озорно подмигнул ему, дескать, у них все в порядке, а младшенький, измазавшись в каше – ел с тарелочки сам – не отреагировал на беспокойство дяди Вальтера.

– В эту пятницу отбываем поездом в Порт-Элизабет! – неожиданно и непреклонным тоном объявил Отто Дункель, поочередно всматриваясь в лица домочадцев.

Всеобщее изумление было таким, будто им сообщили о стремительно идущем на город новом всемирном потопе.

– Что-о? – Карл и Вальтерь спросили почти одновременно, но каждый со своей интонацией: Карл с интересом, словно радуясь возможности сменить образ жизни, а Вальтер с испугом – не ждал такого вообще! И Эльза, побледнев, но безмолвно потянула к себе маленького Фридриха, как если бы ему первому угрожала невидимая пока опасность.

– Эльза с детьми остается дома. А мы втроем отправимся в Порт-Элизабет, через всю Африку, – добавил Отто, увидев, как взволновалась сноха, но с чисто немецкой исполнительностью не сочла возможным вмешиваться в решения старшего в доме.

– Более полутора тысяч километров на колесах?! – Пораженный Вальтер с надеждой посмотрел на старшего брата – может, Карл попытается отговорить отца от такой несвоевременной затеи: именно сегодня ему ну никак невозможно расстаться с Амритой! Им еще столько надо сказать друг другу… И вдруг нашел спасительный, казалось, предлог. – Но мне скоро возвращаться в университет! Не могу же я…

– Я договорюсь с университетским начальством, – прервал сына все тем же непреклонным тоном Отто, отлично понимая, что своим решением основательно ломает планы младшего сына. Но решение он принимал не только ради спасения Вальтера от негаданного увлечения. Железный Дункель вынашивал эту мысль едва ли не все послевоенные годы, и вот теперь надо ее воплощать в дело, откладывать дальше некуда! – Если мы задержимся дольше необходимого, тебе дадут возможность ознакомиться с пропущенными лекциями. Дело идет о нашей общей судьбе, о выживании нашего рода. Поверьте, в противном случае я не стал бы этого предпринимать, отрывая Карла от семьи, а тебя, Вальтер, от… – Старший Дункель замолчал, поймал взгляд сына, впервые дав понять, что и ему кое-что уже известно, но закончил вполне безобидной фразой: – От предстоящих занятий в университете.

Вальтер с большим усилием над собой взял нужный тон нелегкого, он это понимал, разговора с отцом. Он понял, что вопрос о его свадьбе с Амритой отец решил отложить на несколько месяцев. Ну что же, это лучше, чем вполне возможное сегодня же решительное «нет!» браку с девушкой индуской. «Отец надеется, что я отстану от Амриты, если не буду видеться с ней это время, – догадался Вальтер. – Но разлука только усилит мою любовь к ней. И он поймет все это, когда мы возвратимся и я твердо заявлю в своем намерении…»

Положив салфетку на стол, он, внешне владея собой, спросил:

– А из Порт-Элизабета куда направимся?

– На подобный вопрос один мудрец ответил примерно так: «Тот, кто бросит якорь там, в конце пути, тот и увидит». Наша одиссея обещает быть не менее увлекательной! Это я вам обещаю. Увлекательной, но и весьма полезной для компании.

– Только бы не уподобиться нам спутникам великого путешественника из Итаки. Помните, у певца древности Гомера в начале поэмы есть такие слова… – Вальтер прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и процитировал: – «Сами гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы, съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, – день возврата у них он похитил…» Или мы отправимся добывать китовый жир для моих милых племянников? Если так, то надо брать большой сачок ловить китов! – И Вальтер улыбнулся озорному Курту: ишь, не сидится ему на месте, готов бежать на улицу и носиться до ночи на велосипеде, пока отец не разрешает садиться за мотоцикл.

– Нет, мы отправимся не в Антарктиду, – усмехнулся Отто, радуясь, что и Вальтер не поставил ребром своего вопроса, накалив семейную обстановку до предела, что могло сорвать задуманную и теперь крайне необходимую поездку «в гости» к владыке океанов и морей Посейдону. Крепко надеялся, что время, новые встречи и впечатления помогут сыну избавиться от колдовских чар индуски. Твердо решил, до нужного часа не раскрывать сыновьям конечную цель задуманной поездки. – У вас четыре дня на сборы и на… расставания. – И совершенно неожиданно объявил: – Да, кстати, вы читали о том, что в парламенте Южно-Африканского Союза серьезно обсуждают вопрос о репатриации из страны всех индусов, китайцев и прочих желтых, понаехавших сюда в поисках работы?

– Как же это так – репатриировать индусов и других? – искренне удивился Карл, пожимая плечами: за газетными новостями он, как правило, не гонялся, довольствовался биржевыми ведомостями. – Возьми хотя бы этих индусов! Ведь абсолютное большинство из них переселились к нам, убегая от англосаксов довольно давно. А иные и родились здесь… Я где-то вычитал, что индусов в стране проживает не менее четырехсот тысяч человек! Ого, сколько будет слез и трагедий! Появились и смешанные браки, им как быть?

– Ну и что? – довольно резко отреагировал на эти цифры Отто. – Это их слезы, их трагедии, а не немцев! Тут не знаешь, как удержать в ежовой узде нигеров, а вдобавок еще азиаты всякие поналезли, вместе с черномазыми создают профсоюзы, одним лагерем против белых хозяев выступают, о своих каких-то правах теперь начинают заявлять! Хотят иметь права – пусть едут на свою землю и там бастуют против англосаксов! – И замолчал, потому что за спиной открылась дверь и в столовую бесшумно вошел Али с кофейником и с подносом. Когда ставил на стол фарфоровые расписные чашечки, пальцы слегка подрагивали и глаза у Али были опущены.

«Услышал, дьявол! – с досадой подумал Отто и укорил себя: – Надо сдерживать эмоции, черт побери! Совсем сдали нервы. Да и как не сдать им – что ни день, то скверные новости! Эйхмана изловили, Бормана словно гончими собаками преследуют, едва уходит от них! А тут еще эти черномазые партизанские шайки не на шутку развили активную деятельность в диких горах и в поселках, где живут под надзором полиции черные рабочие…»

В последний день памяти фюрера, в Свакопмунде, на кулуарном совещании старой гвардии было решено, что настало время срочно раздобыть средства и завербовать в Западной Германии достаточное число людей, прошедших службу в вермахте, и особенно в гестапо, пообещав им ежегодное приличное жалование или земли здесь, в Юго-Западной Африке. А в этой земле есть все – железо, алмазы, золото, олово, медь. Вокруг роскошные пастбища – есть чем владеть и есть что защищать, были бы только руки и оружие в этих руках!