Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

1965 год, февраль

На Новый год мама ездила в Ногинск, точнее, в Глухово к своей младшей сестре тете Тоне, моей крестной. И вот крестная прислала мне письмо.

«28/1.65

Володя, здравствуй, дорогой!

Володя я вот что хочу сказать тебе.

Под Новый год я пошла встречать твою маму, и что же ты думаешь, глазам своим не верю, она вышла из вагона вся в слезах, я даже испугалась. Спрашиваю, что случилось, а она плачет, и только сквозь слезы я еле поняла. Она выговорила: меня так обидел Володя. Это с ней я вижу впервые. Она никогда такая не приезжала, и из-за ее плохого настроения мы расстроились и очень скучно встретили Новый год и провели все три дня. Она никогда мне не жаловалась на тебя, а в этот раз, наверное, нервы не выдержали.

Володя, я не хочу тебе читать наставления или учить чему-то, т. е. как надо вести себя с мамой, ты сам очень умный, и она всегда этим горда. Она же очень любит тебя, она всегда сочувствует во всех твоих невзгодах, поэтому ей очень обидно. Может, даже ты и не грубо сказал, а ее все равно обижает даже твой повышенный тон. Это только потому, что она тебя любит. Я это поняла с ее разговора.

Так вот, Володя, все это надо понять и подумать об этом серьезно. Представь себе, что с ней случится, ведь как тебе будет тяжело переживать все твои бранные слова, но поздно будет. Володя, ведь ей так мало осталось жить, все дни сочтены, а ведь мать одна, и ее надо беречь. Она вспыльчива, но сколько и пережито. Страшно вспомнить. Надо мать уважать хотя бы за то, что она дала тебе жизнь, и уважать за то, чтоб после ее смерти не было раскаяния за свою грубость к ней.

Володя, все это нетрудно уважить матери. Ведь ты всегда трезвый, умный и потому должен быть тактичный, выдержанный. Правда?

Володя, мне очень жалко Маню. Ты не можешь себе представить, как она была обрадована твоей поздравительной телеграммой! И плачет, и улыбается, и смотрит на время, когда ты ей послал. Вот видишь, за что это говорит. Я так боюсь, что с ней может случиться, мне тоже будет очень тяжело, она у меня так же единственная сестра, как у тебя единственная мать. Володя, береги ее, я очень прошу, не давай ей расстраиваться, в такие годы может сразу случиться с человеком. Вот так уйдешь на работу, она дома, а придешь – ее не будет. Это так страшно.

Володя, теперь прошу тебя, не давай ей читать это письмо, а то еще обидится, скажет, кто тебя просит лезть в наши дела. Но я не могла стерпеть, она очень была расстроена. Володя, ты меня извини за письмо, не обижайся. Может, тебе даже покажется глупым, пусть даже так, но у меня очень тяжелое настроение. Володя, вот поэтому на конверте я не пишу своего адреса, я боюсь, она догадается и будет меня ругать. Считай, что мы с тобой поговорили вдвоем. Володя, ты знаешь, как матери дороги дети, она ведь очень переживает за все. Так береги ее, чтобы после не было за что ругать себя.

До свидания. Целую крепко.

Твоя кресенька Антонина мученица.

Вы сегодня, наверное, пойдете на день рождения Гали».

* * *

Не помню, когда, но, может быть, именно после этого письма крестной я написал вот это стихотворение:

 
Я обижал порой друзей.
Прости меня за это, Боже.
Хотя никто из них, ей-ей,
В долгу не оставался тоже.
 
 
И женщин обижал порой.
Прости и это… Хоть едва ли
За них бы кто-то встал горой —
Они мне тем же отвечали.
 
 
И мать я обижал не раз.
Она обиды все сносила,
Не поднимая скорбных глаз,
И лишь понять ее просила.
 
 
И как никто была верна,
Любви живое воплощенье…
Так велика моя вина,
Что было б грех просить прощенье.
 

.

26 октября 1965 г.

В «Литературке» напечатана моя ст. «Кому мешал Теплый переулок?» О нескончаемых дурацких переименованиях городов, улиц, площадей… Не думал, не надеялся, что напечатают. Ведь я выразил решительное несогласие с переименованием Н.Новгорода, Твери, Самары, Вятки, московских улиц – Тверской, Покровки, Остоженки, Охотного ряда, Мясницкой, Маросейки… И предлагаю вернуть эти названия. Ах, жаль, что не решился о Сталинграде!

31 октября

Сразу хлынули отклики на статью в «ЛГ». Сперва, конечно, московские, но сегодня пошли из других городов от людей разных национальностей. Ислом Абдушукуров из Душанбе пишет: «У нас в Таджикистане один поселок лет 20 назывался Молотовабад, потом – Пяндж, а теперь Кумсангир. Другой поселок был Кайрак-Кум, потом Ходжент, сейчас – Кумсангир».

Интересно еще, что письмо написано 27 октября, т. е. на другой день после выхода газеты со статьей, а сегодня уже в редакции.

Б.Медведев из Тбилиси: «Статья – золотой слиток в Фонде защиты русской культуры.

Но есть еще нечто более ужасное, чем бесчисленные Кировски и Куйбышевки, о которых пишет автор. Появились города Торез, Тольятти. Уважаемые люди, нам дорога память о них. Но это же дикость – русские города с иностранными названиями… Вятку, как и Самару, до слез жалко… После такой статьи можно умереть со спокойным сознанием, что еще не все потеряно».

* * *

Знал бы товарищ Медведев, что настанет время, и его однофамилец будет называть поселки, улицы, библиотеки именами прямых предателей – Ельцина, Солженицына, будут ставить памятники кровавым душителям народа – царю Николаю, Столыпину. Судя по почерку, вроде бы старческому, тбилисский Медведев не дожил до улицы Солженицына в Москве, до библиотеки им. Алкаша в Ленинграде, до памятника Бродскому против американского посольства.

В третий раз став президентом, Путин сделал новым министром культуры Владимира Мединского… Беда с этими министрами новейшего времени! Горбачев в начальную пору своего правления заигрывал с русской патриотической интеллигенцией: ввел в Президентский совет Валентина Распутина, назначил министром культуры Николая Губенко… Но скоро ему объяснили его роль и поставили на свое место. И Губенко был убран. При Ельцине его заменил Евгений Сидоров. На министерском посту он ничем не запомнился, видимо, в этом и состояла его цель. Путин назначил никому неведомого, ничего не сделавшего киргизского уроженца Михаила Швыдкого. За одно это Путина следует судить. Это было издевательство. Дело, конечно, не в киргизском происхождении назначенца (хотя, несомненно, министром культуры в России должен быть русский), а в том, что на важнейшем государственном посту оказался невежда и провокатор, русофоб и наглец. Только такой человек и мог учинить на телевидении, т. е. на всю страну, такие передачи, как «Пушкин устарел», «Русский фашизм страшнее немецкого» и т. п. После этого Путин обязан был, по меньшей мере, тотчас убрать с поста горлопана и запретить ему на пушечный выстрел приближаться к телевидению, а он, будучи сам человеком плохо образованным, провинциальным да еще и трусливым, молчал и не шевелился. В конце концов, кто-то куда-то Швыдкого отодвинул, но это была не кара всероссийскому хаму, а операция втихаря, под сурдинку, в полшелеста.

И вот выискал Путин этого Мединского, профессора МГИМО, инкубатора русофобов и антисоветчиков. И тот сразу, в спешке, словно боясь не успеть, подтвердил марку своей альма-матер и свою верноподданность режиму. Во-первых, заголосил о перезахоронении Ленина. Опять! Хоть задумался бы о том, сколько гробокопателей и клеветников Ленина Господь в бесконечном милосердии своем уже прибрал вскоре после их воплей: Волкогонова, Егора Яковлева, патриарха Алексия, Старовойтову, пианиста Петрова, Собчака, Ямщикова, совсем недавно – Юрия Карякина… Хоть кол на голове теши!.. Во-вторых, надо, говорит, переименовать улицы, названные в честь революционеров, – назвать их именами тех, кто стал жертвами терактов. Должно быть, рассчитывает досадить коммунистам. Но ведь исполнителями самых громких терактов были не большевики, а левые эсеры: Иван Каляев, застреливший московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, известного душегуба, Давид Богров, смертельно ранивший Столыпина, Яков Блюмкин, убивший германского посла графа Мирбаха… С другой стороны, немало и большевиков стали жертвами террористов: Урицкий, Войков, Воровский, Загорский, Нетто, Киров… Как тут быть? Путин подбирает министров по своему образу и подобию: они могут оглашать идеи и предложения самого разного характера и значения, но не подозревают, что за этим стоит и как их новации осуществить, и какие они могут иметь последствия. Объявил же Путин еще при первом своем пришествии: удвоим ВВП! Прошло лет десять. И что? Не удвоили, а утроили, но не то ВВП, а совсем другое ВВП. В десять раз увеличил число миллиардеров, в пять раз – число аварий и катастроф, в двадцать – число пожаров…

И ведь ясно же, что предложение о переименовании улиц ничего, кроме нового скандала и очередного раскола, в обществе вызвать не может. В этом новый ставленник Путина видит задачу министра культуры? Есть поговорка: когда коту делать нечего, он… А если ставленнику уж так печет что-то переименовать, то пусть начнет с себя и сделает из Мединского – Медицинского…

* * *

2 ноября

Е.Козловский из Минска сообщает, что у них есть Первая Шестая улица, Вторая Шестая улица и т. д.

5 ноября

П.Успенский из Рязанской области пишет, что у них есть табачная фабрика им. В.И.Ленина. «Да он же не курил! И даже был решительный противник табака. Уж если для них невозможно без имени, назвали бы им. Сталина, он с трубкой не расставался».

9 ноября

Скульптор О.Мануйлова из Фрунзе взывает: «Громче и шире требуйте прекращения переименований во всем СССР!»

12 ноября

Военнослужащий Н. Бакай из г. Чаусы, знакомого мне по 43-му году, мы там стояли, пишет «Какое отношение к воронежскому городу Лиски имел румынский партийный деятель Георгиу-Деж, именем которого этот славный городок назван в 1965 году после его смерти?» Резонно!

15 ноября

Джафар Багиров из Баку: «В статье В.Бушина упоминается Кировобад, бывший Гянджа.

Я сейчас здесь в командировке. В этом городе родился, жил, творил и умер наш великий поэт Низами. У него и псевдоним был Низами Гянджви. Вот, если уж переименовывать, чьим именем надо было назвать город!

Киров для нас дорогой человек, он много сделал для нашего народа, но, посудите, его именем назвали парк, самую многолюдную Большую Морскую улицу, университет, институт физиотерапии, множество улиц, деревень, колхозов…»

Как все это близоруко с точки зрения национальной политики!

16 ноября

Сталевар Р. Пономарев из г. Чирчик «Мысль у всех одна: надо восстанавливать названия улиц (у Бушина – даже городов)… Но я никогда не соглашусь, чтобы г. Горький снова стал Нижним Новгородом, Ленинград – Петроградом…»

* * *

Ах, товарищ Пономарев, где вы были, когда два малограмотных дружка Собчак и Путин топтали Ленинград и жульнически протаскивали Петербург да еще с Санктом? А Нижний Новгород? Ведь Алексей Максимович сам посмеивался в одном письме: «Максим Горький на теплоходе «Максим Горький» едет в город Горький».

17 ноября

Р. Кричевская опять из Баку: «Какая взволнованная статья! Но ведь не первый год идет борьба с косностью, тупостью, равнодушием, казенщиной, с эстетической глухотой, а результата не видно. Ведь это страшно, что невежество берет верх».

18 ноября

И. Лисичкин из Кутаиси: «В этой замечательной и своевременной статье не затронут вопрос о том, сколько неудобств эти бесконечные переименования создают для населения, для почты и т. д.»

Во-первых, статья вовсе не своевременная, а сильно запоздавшая. Она была бы очень уместна и ко времени еще в первые годы после революции, когда появлялись первые ласточки в облике ворон – Троцк, Зиновьевск и т. п. Во-вторых, о неудобствах для населения как раз писали много, а я впервые поднял вопрос на культурно-историческую высоту.

20 ноября

Получил письмо от Сергея Бондарчука с благодарностью за статью о его «Войне и мире», которую я напечатал в «Красной звезде».

Вот ведь интеллигентный талантливый человек, а не понимает, что под всяким письмом должна стоять дата.

23 ноября

Кандидат исторических наук С. Алияров: «Мыслимое ли дело в одном государстве, пусть даже столь обширном, как СССР, иметь 16 городов, названных в честь одного человека, если это даже такой выдающийся человек, каким был СМ. Киров».

Художик И. Крастелев из Москвы: «Почин положил Николай Второй, переименовав Петербург в Петроград. Но потом поехало… Недавно в Сарны, как писали «Известия», одним махом переименовали почти все сорок улиц. Это просто преступление… Тверь основана раньше Москвы. И вот к 55-летию М.И.Калинина… Не нашлось у него ни скромности, ни мужества воспротивиться.

Ленинград, конечно, останется Ленинградом навсегда, но в Москве имя В.И.Ленина получили и метро, и главная библиотека, и стадион, даже убогие Воробьевы горы, а еще и Горки Ленинские, Ленино-Дачное. Неужели аллилуйщики не соображают, что фамильярничание с именем великого человека может оказать плохую услугу его памяти? Вот вам недавно на Сретенке красовалась вывеска «Артель полотеров «Путь Ильича». А канал имени Москвы? Еще Маяковский высмеивал: «собака имени Полкан». Но ведь живут же Большой театр и Малый без всяких имен. А какие артисты блистали на их сценах!

А какое отношение к Самаре имел В.В. Куйбышев? С какой стати, Екатеринбург стал Свердловском? Никаких геройств Яков Михайлович не совершал и прожил в советское время меньше двух лет. Старинный церковный город Троице-Сер-гиев Посад – там лавра! – переименовали в честь секретаря МГК партии В.Загорского, настоящая фамилия которого Лубоцкий. А Московская консерватория одно время носила имя Феликса Кона, стадион «Динамо» – имя Ягоды. Это же плевки в душу народа русского».

Ни одна моя статья или книга не вызвали столько самых горячих откликов, как эта. Писем редакции и мне лично были сотни со всех концов страны, от людей разных возрастов, национальностей, профессий.

Я тогда работал в журнале «Дружба народов». Ко мне в кабинет, как я упоминал, влетел Владимир Солоухин с воплем: «Ты гений!» А вскоре нас с ним и старика О.В. Волкова да В.В. Иванова, ныне академика и автора скабрезных стихов, пригласили в Ленинград принять участие в телевизионной передаче в защиту русской культуры. Там к нам присоединились несколько ленинградских писателей, а вел передачу Д.Лихачев, тогда еще членкор, но давно уже Сталинский лауреат.

Все участники передачи говорили совершено недопустимые вещи. Но мое выступление было, очевидно, особенно возмутительным. Я прочитал весьма острые выдержки из полученных мною в «Литературке» писем. Да еще позволил себе пройтись по адресу Пегова, председателя Моссовета, который незадолго до этого с гордостью объявил в «Вечерней Москве», что в столице завершается переименование улиц, названия которых имеют религиозное происхождение. Я предложил ему с экрана (а передача шла на всю страну) издать постановление еще и о переименовании сограждан, фамилии которых имеют такое же происхождение: Никиты Богословского, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского… А как дальше терпеть артистов Михаила Царева и Андрея Попова?..

Словом, все это для начальства было невыносимо. И в разгар передачи из Москвы позвонил сам председатель Комитета по радиовещанию и телевидению Н.Месяцев и потребовал прекратить передачу, объявить технический сбой. И тут произошло чудо: работники редакции отказались выполнить приказ начальника и довели передачу до конца. А когда экран выключили, они бросились обнимать и поздравлять нас.

Через несколько дней, вернувшись в Москву, мы узнали, что в Ленинграде последовали санкции: организаторов передачи уволили с работы. Не встать на их защиту было бы подлостью. Я написал письмо в ЦК, где говорилось, что сотрудники редакции не могли знать, что мы будем вещать, никакой предварительной договоренности об этом не было, поэтому, если в передаче было что-то неверное, мы готовы нести за это ответственность, а сотрудников просим восстановить на работе. Тем более, все мы мужчины, а там в основном женщины. Письмо подписали все, кроме Л.Успенского. Я его отправил, и мы стали ждать.

А в ЦК, как стало известно в пору всеохватного бардака из публикации недолго просуществовавшей газеты «Столица», уже циркулировали два документа. Первый 12 января 1966 года был подписан Н. Месяцевым и направлен в Отдел культуры под грифом «секретно». Чего там секретного, когда передачу видела вся страна?

Тов. Месяцев писал: «4 января с.г. По Центральному телевидению из Ленинграда прошла передача «Литературный вторник». В ней приняли участие писатели Л.Успенский, О.Волков, В.Солоухин, литературные критики и литературоведы В.Бушин, В.Бахтин, В.Иванов, Д.Лихачев, Л.Емельянов.

Передача была задумана в плане изложения марксистско-ленинских взглядов на историческое развитие русского языка и русской культуры, их влияния на культуру других народов… Однако в ходе передачи ее участники отступили от ранее обусловленного содержания и сценарного плана»… Это была туфта: никакой «обусловленности», никакого «плана» не существовало… «Участники передачи высказали свои антинаучные взгляды по ряду вопросов культурного наследия и революционных традиций нашего народа». Словом, идеологическая диверсия!

Далее приводились конкретные примеры нашей диверсионной «антинаучности»: «В. Бушин с издевкой говорил о переименовании Ольгина моста во Пскове в мост Советской Армии. В.Солоухин говорил о «чудовищном засорении языка уродливыми нелепыми сокращениями. О.Волков призывал к организации концертов духовной музыки. В поддержку своих взглядов они (тут имелся в виду прежде всего я. – В.Б.) зачитывали письма, полученные ими как отклики на их прежние выступления в печати: «Только тем, что у мудрости есть пределы, а противоположность ее безгранична, можно объяснить переименование таких городов, как Тверь, Вятка, Нижний Новгород, Самара – городов, стоявших у истоков русской истории. Переименование городов, по их мнению, напоминает раздачу татарскими ханами владений. «Но и ханы, отдавая города на прокорм, не калечили их имена».

Можно не сомневаться, что такие наши заявления приводили в негодование не только Месяцева и Пегова, но впоследствии и члена райкома Собчака, молодого коммуниста Гаврюшу Попова, лейтенанта КГБ Путина и всех, кто спустя 25 лет лихо и резво, ничем не рискуя, занялись огульным обратным переименованием городов и улиц да крушением советских памятников.

Н.Месяцев сообщал, что освобождены от работы директор Ленинградской студии Б.М.Фирсов, главный редактор литературно-драматических программ Е.Н.Никитина, а также редакторы И.А.Муравьева и Р.Д.Муравьева, отвечавшие за передачу.

Второй документ от 18 февраля 1966 года адресовался аж в Политбюро, он был круче. В нем содержались такие формулировочки: «Участники передачи заняли тенденциозную позицию… Авторы передачи пытались создать ложное впечатление… Они игнорировали элементарную журналистскую этику… Пропаганда субъективистских ошибочных взглядов привела к нежелательным последствиям… Авторы многих писем протестуют против грубых ошибок и неверных положений»… Тут же сообщалось, что три Отдела ЦК (пропаганды, культуры и науки) «информировали по этому вопросу руководителей и партийные комитеты тех организаций, в которых работают участники передачи». Значит, и в мою «Дружбу народов» пришла «телега» и, конечно, сыграла важную роль в моем скором выдворении.

Под этой содержательной бумагой в Политбюро с ее опасными ярлыками стояла подпись заместителя заведующего Отделом пропаганды А.Яковлева, того самого, что позже заодно с Горбачевым предал и партию, и родину, будущего любимца американского президента Рейгана и критика Туркова… А тогда ему очень хотелось стать завотделом, и он выслуживался и навешивал ярлыки, обличал тех, кто призывал «объявить сбор средств для восстановления церквей», кто «считает варварством переименование Охотного Ряда в проспект Маркса», слал «информацию» по месту работы.

Среди участников передачи было два члена партии – Солоухин и я. Володя куда-то исчез, поэтому в скором времени в ЦК позвали для объяснений меня.

Оказывается, там имелся специальный подотдел Отдела культуры, занимавшийся телевидением. Его возглавлял тогда какой-то Московский, кажется, отставной генерал. К нему я и припожаловал. Ну, это был разговор двух глухих.

– Здорово, кума!

– На рынке была.

– Да ты никак глуха?

– Купила петуха.

Он допытывался, почему я так не люблю Горького, ибо именно только нелюбовью к писателю мог он объяснить мое желание видеть Нижний Новгород. Я говорил, что дело же не в этом, но он меня не слышал. Так что разговор был пустой. Но сотрудников студии возвратили на работу.

Я написал довольно обстоятельный обзор писем, полученных «Литгазетой» на мою статью, но после нашей передачи из Ленинграда, по поводу которой было столько шума и разговоров, печатать обзор Чаковский не пожелал. Помог ему отказаться от этой затеи недоделанный марксист Юрий Суровцев. Чаковский спросил его при мне в кабинете: «Надо печатать?» Тот решительно ответил: «Ни в коем случае!» Возможно, им известна была позиция ЦК. Так же поступил и Михаил Алексеев в «Москве», когда на мою статью об Окуджаве там писем пришло, пожалуй, и не меньше и тоже – со всей страны. Оба испугались неизвестно чего. Это у нас очень часто – боязнь неизвестно чего.

А Яковлев стал членом ПБ, академиком в особо крупных размерах, накатал 22 книги, за одну из которых на ее презентации в Самаре (впрочем, скорее, за всю его жизнь в целом) одна безвестная русская патриотка прямо на сцене театра залепила ему оплеуху. То же самое огреб и Горбачев, но не по физии, а по шее. Ах, да разве только это они заслужили от народа!..

* * *

Солженицын в феврале 1966 года отозвался в письме на нашу передачу: «Слышал о Вашем выступлении по ленинградскому телевидению. Вас хвалят…»

Наша довольно активная переписка с ним тянулась четыре года – до мая 1967-го. Его последнее письмо было кратким, это было как бы небольшое персональное добавление к его большому (четыре убористых страницы) письму в адрес предстоявшего IV съезда писателей – «вместо выступления».

17 сентября 1966 г. Коктебель

Жил здесь с 25 августа. Впервые. И кто только здесь из писательской братии не бывал! Алексей Толстой, Леонид Леонов, Эренбург, Марина Цветаева… Сегодня уезжаю. Что останется в памяти, кроме чудных картин моря, Кара-Дага, Золотых ворот, мыса Хамелеон, дома Волошина, Лягушачьей бухты? Может быть, вот это?

 
В ресторане «Эллада»
Мы кайфуем вдвоем.
Ах, какая отрада! —
Вот сидим мы и пьем.
 
 
Здесь на стенах – кентавры,
Гладиаторский бой.
Амазонки да лавры,
Да эгейский прибой.
 
 
Глядь, уж донце графина.
Но мигает Эрот:
– Вам поможет Афина.
Мажьте свой бутерброд!
 
 
И с питьем на подносе
Мчит Зевесова дочь,
Чтоб в насущном вопросе
Нам любезно помочь.
 
 
Но все было б забыто —
И кураж и ландшафт,
Если б не с Афродитой
Пил здесь на брудершафт.
 

* * *

8 января 1967 г.

Как точно сказал Лермонтов о Пастернаке, например, о его «Гамлете»:

 
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
 

* * *

17 мая 1967 г., утро. Москва

Получил из Рязани от Солженицына на четырех убористых страницах «Письмо IV съезду советских писателей (вместо выступления)» и записочку мне.

Письмо было отправлено 18-го в 9 вечера и получено – 17 мая утром. Дело в том, как позже поведал сам АС, таких писем он отправил по адресам писателей и газет, журналов около 200, и не из Рязани, а с Центрального почтамта в Москве. Этим и объясняется быстрота доставки.

* * *

Обо всем, что связано с Солженицыным, обстоятельно рассказано в моей книге о нем «Гений первого плевка», вышедшей несколькими изданиями. Кому интересно, могут заглянуть и в Интернет.

* * *

22 мая

Заходил ко мне в «Дружбу народов» Эмка Мандель (Коржавин), предложил подписать письмо к съезду с предложением дать слово для выступления Солженицыну. Там уже было немало подписей. Вероятно, его направил ко мне сам АС. Я подписал.

* * *

«Милый Володя! Владимир Сергеевич! Вы от скуки иногда вспоминаете обо мне. А я Вас помню часто, всегда.

Не Вашу резкость, а нежного мужчину и доброго друга…

Мне жизнь отпустила всего вдоволь – и любви, и одиночества, и горя.

А Вы совсем из другой жизни, где другие измерения. Я совсем случайно залетела на Вашу орбиту и по всем законам логики не могу на ней удержаться. Я у себя и в себе, и всегда одна.

Незнакомец из другой жизни, прощайте.

Ирина».

26 мая 1967 г.

Борис Куняев-Рижский, с которым познакомился в Коктебеле, в ответ на мое поздравление с Днем Победы прислал открытку:

«Приветствую, граф!

Если бы Вы знали, насколько приятна была для меня Ваша весточка! Это же память о нашей фронтовой юности!!!

Дорогой Володя, а я три месяца пролежал в больнице с инфарктом. 10 дней был в реанимации, думал – все, однако белые тапочки временно отложил…»

 
Мы не от старости умрем —
От старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
Трофейный рыжий ром…
 

Это покойный Семен Гудзенко, сам умерший в тридцать лет от ран, сказал о таких, как Борис. Я видел на пляже – у него страшная рана, нет половины плеча. Но кружками мы там, в Коктебеле, не раз чокались.