Текст книги "Терская клятва (сборник)"

Ночью немцы подтянули силы и заняли удобные позиции. Минометный обстрел начался внезапно. Визгливый вой осколков разорвал тишь по всему прибрежью. С бульканьем вспарывала водное зеркало шрапнель. Три легких танка, дымя выхлопными трубами, медленно ползли к Тереку. Их пушки несколькими залпами раскололи стену ремонтной мастерской. Цепь пехотинцев, длинными очередями стреляя из шмайссеров, уверенно шагала за ними. Свинцовый рой густо носился в воздухе.

Ивенский, находившийся в смотровом окопе, дал команду открыть ответный огонь. Миномет и пушка громыхнули разом, на четыре голоса застрочили пулеметы. По «Панцерам» стали бить противотанковые ружья. Зачастили винтовки. Сраженные немецкие солдаты стали падать. Уцелевшие быстро залегли. И опять ударили танковые пушки и минометы, неся разрушения и смерть…

За первый час боя из строя выбыла треть роты. Ивенский в момент затишья пробрался в первый взвод, оставшийся без командира. В дальнем окопе, где хранились боеприпасы, он увидел убитых. У самого входа лежал Белозуб. Сердце у Ивенского сдавило. Он собрал всех, кто уцелел во взводе.

– Красноармейцы! – твердо обратился Ивенский. – Самое страшное, – начало боя – вы пережили. Командир Белозуб и рядовые пали смертью храбрых… Мы сражаемся за свою землю, за любимых людей. В прошлом году мне пришлось брать Ростов. С рубежа хуторов Дарьевка и Болдыревка наша армия нанесла удар по бронегруппе Клейста. Того самого, чьи танки перед вами. Впервые в войне немцы потерпели поражение! А почему нам не повторить этот успех? Мы должны отомстить врагу за товарищей. Будем драться смело и упорно. Я останусь с вами. Немцы, видно, за котелки сели. Вот и вы не теряйте времени.

Солдаты принялись за сухие пайки. Утолив голод, зашарили по карманам. Но не успели свернуть цигарки, как по вызову Ивенского, прибежала санинструктор Зинченко. Невысокая, худенькая, эта неулыбчивая Анна слыла в роте грозой. Требовала, ругалась, но добивалась своего. На вопрос командира доложила, что вдвоем с санитаром не успевают перевязывать раненых.

– А Калатушин? – осведомился Ивенский. – Помогает вам?

– Перед боем он получил санитарную сумку с полной укладкой. И больше я его не видела. Подумала – отозвали…

– Чалов! На одной ноге! – строго крикнул Ивенский. – Вместе с писарем Ивановым найти политрука. И ко мне!

Проведя перегруппировку, немцы снова предприняли штурм по той же схеме. Надсадно заквакали «ванюши». Следом открыли стрельбу «Панцеры». За ними двинулись мотоциклы и шеренги автоматчиков. Они маршировали слаженно и размеренно, как заведенные.

Рота Ивенского ответила всеми оставшимися огневыми средствами. Но поредевшие ряды и вышедшие из строя пулеметы значительно снизили ударную мощь. Уже невозможно было думать о контратаках, вражеский огонь стал ураганным. Первый взвод в присутствии комроты сражался стойко и нес наименьшие потери среди других. Мужества у стрелков заметно прибавилось.

Чалов явился в поцарапанной каске, – осколок прошел вскользь. Он ждал, когда капитан отстреляет весь боекомплект ППШ, и пока молоденький солдат менял на автомате диск, доложил:

– Товарищ капитан, в расположении роты политрука не обнаружено. Рядовой из оцепления Байрамян сообщил, что Калатушин в начале боя приказал отдать ему винтовку и патроны. И куда-то убежал вдоль берега.

Бой с каждым часом ожесточался. Гимнастерки пропитались потом. Вдоль позиций пластался дым, несло серой и приторным запахом мертвых тел. На терском берегу сошлись с двух сторон воины. Одни – ради спасения родной страны, а другие, чтобы овладеть ею. В других обстоятельствах эти люди были иными, во многом схожими. Никто немца не звал, он пришел сюда сам и поднял меч войны. И русские ратники могли остановить его только ценой собственной жизни. Иного выхода у них не было…

Ивенский командовал, испытывая слитность с подчиненными, которая появляется в самые тяжелые минуты. Ему было больно, когда видел гибель бойцов; он зверел, если замечал, что солдаты действуют трусливо и неумело, позволяя врагу продвигаться вперед, и радовался попаданиям минометчиков и артиллеристов, сумевших подбить танк. Через каждые полчаса докладывали об убыли личного состава. Рота катастрофически таяла, и он выслушивал эти страшные цифры сдержанно, хотя тяжелей всех воспринимал каждую потерю. Он знал, что в роте нарекли его Батей. С тем уважением, которое возникает у солдат, когда понятны требования командира и он сам как человек. Да, иногда Ивенский поступал жестко. Но это было не самодурством, а мерой удержания дисциплины. Таким он и представлял себе командира, учась в военном училище. Но всё оказалось на войне сложней. Изо дня в день копилась в душе его странная вина перед теми, кто погиб. Хотя чаще он исполнял приказы вышестоящих командиров. И на терский берег привел бойцов тоже по приказу. Комбат, конечно, предвидел, что будет тяжело. Но именно ему, Ивенскому, пришлось стоять с бойцами насмерть…

В половине шестого вечера, когда санинструктор Зинченко доложила, что убыль роты составила пятьдесят три человека убитыми и двадцать девять ранеными, Ивенский понял, что силы людей исчерпаны и приказал готовиться к скорому отходу. Однако было необходимо продержаться до наступления темноты.

И он пришел на этот раз во второй взвод, чтобы поддержать стрелков. Все они, обгоревшие на солнце, выглядели изможденными и подавленными. Появление Бати застало солдат за обедом, и он сел вместе с ними, выпил полстакана водки и раздал всю пачку трофейных сигарет.

Между тем немцы прекратили огонь. Более того, отвели танки и пехоту к хуторской окраине… Ивенский дал приказ проверить гужевой транспорт, приступить к изготовлению из подручных средств носилок. Его не покидала надежда, хотя и понимал ее наивность, что в этот час свои придут на выручку. Вдруг подтянется батальон или хотя бы рота, хорошо вооруженная и отмобилизованная и – наступит перелом в сражении. И тогда можно контратаковать! Порой он даже оглядывал заречную даль, но там лишь подпирали небо текучие столбы дыма, кружили с отрывистыми криками щуры, и млела от мучительного зноя степь…

Два штурмовика зашли со стороны солнца. Бомбы довершили то, что за целый день не смогли сделать наземные силы врага. Валило фугасами столетние дубы, с корнями вырывало тополя и вязы, позиции роты покрылись воронками, фрагменты окровавленных тел разметало по берегу…

Ивенский очнулся на носилках. Качка вызывала у него приступообразную боль, от которой мутилось в голове, и мелко постукивали зубы. Окатило холодом: неужели попал в плен? Он открыл и напряг глаза, стараясь понять, кто его несет. Но в ночном сумраке проступали только очертания деревьев, а лица разглядеть было невозможно. Он с трудом проговорил:

– Где мы? Сколько нас?

– Оторвались от преследования, товарищ капитан, – не скрывая радости в голосе, отозвался Тищенко. – Перешли на остров и двигаемся в южном направлении. Всего нас одиннадцать.

– Почему так мало? По списку сто сорок восемь человек…

– Тут все, кто живы… Здание, где были раненые, обрушилось. Остались только мы, да и то все легкораненые. Тут, на карте, отмечено строение посередине острова. Направляемся туда.

– А вас контузило, Александр Матвеевич, – мягко сказала санинструктор, наклоняясь над носилками. – В окопе присыпало. Лежите спокойно. Вам нельзя двигаться!

Из донесения представителя ГКО на Закавказском фронте и командующего войсками фронта

Верховному Главнокомандующему Сталину

9 сентября 1942 г.

По всем данным противник на Фронте Северной группы войск сосредоточил для активных действий 370-ю, 111-ю полевые дивизии и 3-ю танковую дивизию (свыше 100 танков) и сделал попытку прорвать нашу оборону из Моздока на Орджоникидзе. Принятыми мерами нам удалось отбросить противника к реке Терек и в данный момент он удерживается непосредственно на берегу, занимая населенные пункты Терская, Нижний Бекович, Кизляр. За последние пять дней под Моздоком противник понес значительные потери: на поле боя им оставлено 1500 солдат и офицеров трупов, подбито и сожжено 94 танка, из них 47 танков остались в наших руках…

Наши потери: подбито и сожжено 49 танков, из них 13 будет восстановлено, раздавлено танками врага 16 орудий… потеряно 59 самолетов… убито 24 человека…

Л. Берия

Тюленев Бодин

Часть вторая

1

Горе горькое, как пелось в старину, по свету шлялось, – и набрело на Пьяный курган. За неполный месяц с приходом оккупантов жизненный порядок сломался необратимо. Люд замкнулся в своих дворах. А появление на улице даже днем стало теперь для хуторян сопряжено со смертельной опасностью.

Во время налета на позиции красноармейцев враг снова сбросил «гостинцев». Одной бомбой разнесло курень Пустоваловых, родовых терских казаков. Погибла вся семья: георгиевский кавалер дед Мирон, его супружница Домна и маленькая внучка. Другими взрывами были повреждены стены еще двух домов. Осколком убило Феклу, родственницу Валентины Акименко, и легко ранило в руку деда Бобруся, рвавшего в саду орехи.

Только успели похоронить, как новая напасть. Вместо саперного батальона, уехавшего со всем имуществом наводить понтонный мост у станицы Наурской, в хутор прибыла для охраны штаба специальная рота, в которой имелся конный взвод. Эти откормленные фрицы, выбирая дома получше, в одночасье потеснили многие казачьи семьи. И стали во дворах своевольничать, как кому заблагорассудится! Во-первых, потребовали, чтобы «матки» хорошо кормили их утром и вечером. Во-вторых, обязали стирать форму и не причинять беспокойства в часы сна. А для этого убрать собак, отогнать в конец огорода всю, какая имеется, живность. В-третьих, – срочно соорудить отдельные туалеты.

О почтении к немецким освободителям напоминал, объезжая хутор на бедарке, Гаврила Шинкарев, назначенный старостой. Он был из терских казаков, прежде не выпячивался, работая в колхозе. А Савелию Кузьмичу доводился сватом, их дружбу скрепляли и общие внуки. Однако на этот раз Шинкарь, как называли его земляки, ослушался бригадира, – бросив стадо молодняка, удрал с полудороги в Кизляр.

Именно этот ретивый служака, заметив щиток с чужестранным словом, приказал Луке Фомичу отбить.

– Я не петряю в ихнем языке, – цедил он сквозь зубы. – Начальник гарнизона лютует. А то, глядишь, за такое скосят мне голову, а пришить забудут…

Уже наутро двое охранников вместе со старостой и переводчицей явились к Грудневым. Оба рослые, длиннолицые, средних лет фрицы держались развязно, пялили на Ефросинью глаза. Всем поведением, – разболтанной походкой, сморканием, жестами, громкой речью – выказывали высокомерие и превосходство. Они осмотрели дом и объявили, что жить будут вдвоем. Ухаживать за ними должна молодая хозяйка.

Когда Шинкарь и худосочная фрау из русских, ушли, профессор заговорил с солдатами по-немецки. И те сменили интонации, стали расспрашивать о Кавказе и казаках, есть ли поблизости партизаны. Калитаев отвечал, справляясь у Луки Фомича. Одного из них звали Михаэль, и он вел себя попроще. Второй, Герман, наоборот, говорил властно и грубо, а затем показал Ефросинье рукой, что хочет осмотреть сад и постройки. Подошедшего вместо неё старого казака он прогнал. «Сволочь! И тиф его не пугает, – обозленно подумала Ефросинья. – Что тебе показывать? Навоз коровий?»

Немец, как пингвин, ставя тупоносые ботинки носками врозь, поигрывая сломанной георгиной, прошелся по двору и саду. Свекор держался с Ефросиньей рядом. И снова постоялец что-то сердито залопотал. Затем снял френч, повесил на ветку сливы и повернулся к солнцу. От курьей, бледной, узкоплечей фигуры Ефросинью чуть не стошнило. «Завоеватель Кавказа» нежился на солнышке. А казачка, как раба, должна ждать. С реки долетал гомон. Служба у солдат, видимо, была легкой. Большинство из них купалось. Кто-то пьяненько и фальшиво тенорком подтягивал губной гармошке.

– Тетя Фрося, мы за грушами! – решительно заявил Иван, шагая по тропинке и придерживая на голове пустую корзину. За ним спешил Алик. Ефросинья догадалась, что ребята не хотели оставлять их вдвоем, и под таким предлогом пришли в сад. А фриц, увидев рослых мальчишек, разочарованно скривился, – не полагал, что у хозяйки взрослые сыновья. И, отмахиваясь от мух-жигалок, почуявших свежую кровушку, напялил форму. В знойной тиши млел день. И таким забавным показалось неподалеку добродушное хрюканье. Немец, опершись руками о плетень, заглянул в огород тетки Василисы. Там, под кустом смородины, распростерлась дородная, весьма симпатичная чушка. Постоялец воскликнул, любуясь этой лопоухой особой, и кинулся со двора на улицу.

Вскоре к дому соседки подкатил мотоцикл. Герман привез дружков. У одного из них, фельдфебеля, была веревка, у другого настоящая ногайка, изъятая у кого-то из казаков. Они расхлестнули ворота на всю ширину, и с ветерком вкатили на подворье. Тетка Василиса, крестясь, показалась на крыльце, за нею – белобородый супруг, дед Спиридон. Не обращая на них внимания, фрицы ринулись с охотничьим азартом на огород и подняли придремавшую свинью. Рослый крепыш с приготовленной веревочной петлей и Герман зашли с двух сторон. Мордатый фельдфебель тигром кинулся на чушку, стараясь схватить за ногу и повалить. Такое бесцеремонное нападение вызвало у хавроньи отпор. Древний боевой инстинкт проснулся в ее крови! Она гребанула с места всеми четырьмя ногами и, протаранив заслон, торпедой полетела к лазу в конце огорода. Фельдфебель вскочил с унавоженной земли, держась за нос. Успела-таки дуреха приложиться своим раздвоенным копытцем…

Иван и Алик выбежали на край сада, следя за происходящим. Запоздало притопал на свой огород дед Спиридон. На истощенном его лице гневно горели глаза. Он шептал ругательства. Но вступать в открытую схватку с фрицами не позволяли силы…

Мародеры бросились догонять. Но отчаянная хавронья мощным ударом вынесла секцию плетня и помчалась с ней, как девица с кокошником, по луговине. Загоравшие немцы, увидев несущуюся свинью, встали живой оградой. Перед неожиданным препятствием хрюшка замерла как вкопанная. С ее загривка свалился тяжелый ивовый венец. Герман припустил к ней во всю прыть. Но не заметил копань и на всем бегу угодил в яму. Страшный его вопль еще больше напугал свинушку. Она разбежалась и с пронзительным визгом сиганула с кручи в реку. Немцы сыпанули вдогон. Сидевший на бронемашине парень веселей заиграл на губной гармошке, забавляясь заплывом солдат фюрера и свиньи, из которой хорошо бы приготовить жаркое по-баварски. Жаль, не захватил с собой фотоаппарат…

Но хавронья оказалась пловчихой шустрой. Она резала напрямик к острову, маяча приподнятым пятачком. Немцы ее догнали бы и завернули, если б не круговороты на середине Терека. Погоня оборвалась. Мальчишки ликовали, что хрюшка удрала. Довольна, по всему, осталась и сама хавронья. Она хлопала по взбаламученной воде мелководья треугольными ушами и не торопилась выбираться на бережок, где под дубами золотились желуди. Дескать, всему свое время…

Между тем постоялец Грудневых орал во всю глотку, и сослуживцы подняли его, на руках понесли к бронемашине. Гармонист запустил двигатель, и пострадавшего увезли. Радости у мальчишек снова прибавилось. И они прибежали во двор, обо всем рассказали Ефросинье, жарившей на печуре блины. Их громкие голоса привлекли Михаэля. Немец, зевая, вышел на крыльцо. Охлопал ладонями пухлую грудь, с рыжей волосней, и потянул носом. Затем уставился на сложенные стопкой блины и воскликнул:

– Alles Gut![16]16
  – Всё отлично! (нем.)


[Закрыть]

Не раздумывая, снял с рундука тарелку с лакомством и унес в дом. Ефросинья проводила его презрительным взглядом.

– А считаются немцы культурной нацией…

– Тот фриц, что за свиньей гонялся, здорово покалечился, – заметил Иван. – Добегался, падаль базарная… Его простая чушка вырубила. А куда ему против красноармейцев?!

На следующее утро дед Спиридон и Лука Фомич конопатили и смолили старый каюк. За ремонтом лодки наблюдал профессор, но, потеряв интерес, присоединился к ребятам, вскапывающим огород. Спекшийся чернозем выворачивался глудками. Однообразная работа изрядно надоела мальчишкам. Они всё чаще останавливались. Во время передышки и заметили около плетня огромную, с оливковой узорчатой чешуей змею. Она была толщиной, пожалуй, с детскую руку. А голова – ложкой, с круглыми выпуклыми глазами. Как ни был Иван смел, а тут и он отступил.

– Олег Анисимович! К вам Змей Горыныч ползет! – крикнул он всполошенно и указал поднятой лопатой. – Возле забора!

Калитаев достал из толстовки и надел очки.

– О, кого я вижу! Его Величество – полоз каспийский. Dolichophis caspius. Уважаемые отроки, прошу не двигаться. Сие существо агрессивного нрава, и может пролететь по воздуху более двух метров. Но укус не страшен… Видите, гость решил не задерживаться на пустом огороде, и покидает его по-английски… Гуд бай! В селах его называют желтобрюхом. Вы заметили, что брюшко желтого окраса? Весьма полезен, уничтожает саранчу, мелких грызунов. Ни в коем случае нельзя убивать… Ну, милостивые государи, давайте мериться, кто больше вскопает?

Мальчишки, до этого относившиеся к профессору с насмешливостью (Иван даже хотел украсть серебряную цепочку от часов), сразу его зауважали.

– А знаете, чем обезьяны в Африке питаются? – на всякий случай, задал Иван свой каверзный вопрос.

Калитаев добродушно рассмеялся.

– Бывал на этом континенте в экспедиции еще в царское время. Изучал фауну. И, разумеется, видел собственными очами и обезьян, и крокодилов, и львов.

– Правда?

– Чистейшая! А знаете, чем обезьяны чистят шкуру? – в свою очередь озадачил профессор. И не дождавшись ответа, пообещал вечером растолковать.

Неожиданно ко двору Грудневых подвернула стайка ребят. Иван и Алик, обрадованные возможностью улизнуть, вышли к ним. Через минуту Иван стал у Ефросиньи отпрашиваться:

– Пленных по хутору гонят. Пацаны хотят бросить им яблок и груш. Можно и мы пойдем?

– Только возьмите картошки. Как раз сварила.

После полудня старики испытали лодку и без проволочки переплыли на остров. Тетка Василиса дважды выходила к прорехе в заборе (надеялась, что свинью отыщут), ждала, смотря из-под ладони на заречье. Потемнело. Наступил комендантский час. Стала волноваться и Ефросинья…

Вернулись старики лишь утром, угрюмые и молчаливые. По их словам, обшарили весь остров, но найти бедолагу не удалось. Видимо, волки задрали. Или укрылась в кустарниковых дебрях. Тетка Василиса затосковала, да что поделаешь…

Дня через три дед Спиридон и свекор вновь собрались попытать на острове удачу. На этот раз они прихватили с собой полмешка картошки и большую тыкву. Обнаружив это, Ефросинья крайне удивилась. Что-то здесь не так.

2

Начиная с 8-го сентября, когда за невыполнение директив был отстранен от командования группой армий «А» фельдмаршал Лист, единовластное руководство кавказской кампанией принял на себя Гитлер. Через свой передовой пункт Управления Ставки верховного главнокомандования («Meldkopf und Befelsȕbermittlungsstelle»), находившийся с конца августа в Ворошиловске (Ставрополе) фюрер следил за ходом боевых действий и отдавал приказы, – нередко один исключающий другой.

Причиной этого в немалой степени была неприязнь друг к другу главы генштаба Кейтеля и начальника штаба оперативного руководства Иодля. Их интриги, тайное и явное соперничество вредило не только планированию долгосрочных операций, но мешало объективно оценить положение на отдельных участках Восточного фронта. 18-го сентября во время дневного доклада Кейтель стал убеждать Гитлера заменить Иодля. И для этого была веская причина. Именно бывший его помощник, много возомнивший о себе, поддержал решение Листа и командующего 49-м горным корпусом Конрада отказаться от прорыва к морю вблизи Гудауты и отвести главные силы корпуса на перевалы Кавказского хребта, что противоречило установке фюрера. Гитлер воспринял это с негодованием. Разразившись бранью в адрес Листа и Иодля за распыление танковых соединений, сосредоточенных на Тереке и направленных, главным образом, на Орджоникидзе, он продолжал с нарастающим гневом:

– Я указывал: решающим является прорыв на Туапсе, а затем блокирование Военно-Грузинской дороги и бросок к Каспийскому морю с тем, чтобы выйти к Баку. Я каждый день говорю здесь об этом, я убеждаю генерал-полковника Гальдера, и всё оказывается совершенно бесполезным. Иодль при сем присутствует. Итогом является то, что дело полностью провалилось. Иодль изменяет мои приказы по собственному усмотрению. Я требую, чтобы господа из моего штаба всеми средствами отстаивали только мою точку зрения!

Но молния пронеслась мимо Иодля. Зато полетела голова у начальника штаба сухопутных войск Гальдера. На этой же встрече Гитлеру сообщили о «кадровых мероприятиях»: уволено 117 генералов, в том числе 66 из действующей армии. Фюрер это приветствовал, он был одержим навязчивой идеей: назначать на должности командующих армиями и группами войск истинно отважных арийцев, способных безукоризненно выполнять его приказы. И тогда война с Советами будет выиграна в считанные месяцы.

Однако в действительности уже мало что зависело от «главнокомандующего» кавказской армией. Разорвать устоявшийся фронт длиной в полтысячи километров было немыслимо. Усиление одного оперативного направления за счет переброски подвижных соединений напрямую связано с ослаблением в такой же мере других позиций. И эти бреши, учитывая особенности горной и пересеченной местности, были опасны тем, что противник мог нанести сокрушительные удары, беря в тиски внезапного окружения целые дивизии. Стало быть, пока победой не завершилось сражение под Сталинградом, дополнительных войск взять неоткуда. Русские там дрались отчаянно, не позволяя форсировать Волгу, и танковой армии Гота приходилось нелегко. Нехватка сил чрезвычайно сдерживала наступательные действия на Кавказе! Гитлер запоздало раскаивался, что поверил безмозглым штабникам и отказался от своего первоначального плана летней кампании 1942-го года: единым ударом всех групп армий завоевать сперва Кавказ, а затем начать мощное наступление на южную Волгу. «Олухи» убедили его поменять очередность стратегических планов – и вот результат!

Сталин, напротив, считал соображения Генштаба и командования Закавказского фронта самыми важными. К началу октября положение на правом крыле его Северной группы значительно стабилизировалось. Битва у Эльхотовских ворот закончилась поражением танкистов Клейста, против которых насмерть стоял 11-й стрелковый гвардейский корпус. Значительную помощь в боях им оказывал 44-й дивизион «Катюш», уничтожавший танки с дальней дистанции. Войскам вермахта по-прежнему не удавалось сломать оборону северо-западнее станицы Ищерской и на терских переправах. Ко всему, появившиеся в красноармейских частях тяжелые танки КВ-1 начали успешно атаковать позиции 52-го армейского корпуса.

И наконец, вблизи Кизляра, от которого к Астрахани вела железнодорожная ветка, обеспечивающая доставку на «Большую землю» помощи союзников, держалось равновесие сил, не позволяющее развить активные действия ни одной из сторон. Однако Клейста и штабников гитлеровской Ставки крайне обеспокоило применение Советами в степных районах кавалерийских формирований и партизанских отрядов. Ночными рейдами они вносили дезорганизацию в действия тыловых служб, в селах дерзко атаковали немецкие гарнизоны, причиняя им значительный урон, захватывая пленных и оружие. Гитлер приказал Кейтелю немедленно задействовать в этом районе соединение Фельми, подчеркнув первостепенную задачу:

– Особому корпусу «Ф» выполнить важнейшую операцию – перерезать железную дорогу, идущую от Кизляра на север.

К середине октября корпус был переброшен железнодорожными составами из Сталино (Донецка) на ставропольскую землю, откуда походным порядком прибыл в район Буденновска и Ачикулака.

3

Борис Груднев находился на излечении более двух месяцев. В Лабинске, где располагался фронтовой госпиталь, бомбили нечасто, а главное, хорошо кормили. Сложнейшая операция, сделанная военными хирургами, поставила его на ноги, хотя полностью не избавила от хромоты. Нашествие немецких войск на Кубань поторопило выписку пациентов, годных к службе. Груднева сначала «приговорила» комиссия к нестроевой. Выслушав заключение, он возразил с жесткой ноткой в голосе:

– Товарищ военврач первого ранга! Я здоров на сто процентов. Способен выполнять любые задания. Прошу не выдавать «белый билет»[17]17
  «Белый билет» – красноармейское удостоверение тыловика.


[Закрыть]. Для меня, казака, это хуже позора.… Разрешите воевать. Я хочу бить фашистов!

Члены врачебной комиссии переглянулись. Входивший в ее состав капитан НКВД поддержал мужественного сержанта.

На пересыльном пункте Борис получил направление в сабельный эскадрон 17-го кубанского кавалерийского корпуса, отступающего к предгорьям Кавказа. В середине августа соединение генерал-майора Кириченко заняло оборону на подступах к Туапсе. По склонам лесистых сопок, вдоль горных перевалов протянулись окопы казаков, вставших перед немецкими и румынскими дивизиями. Кровопролитные бои не прекращались ни на сутки. Вначале кавалеристы, непривычные к горам, несли большие потери. Затем обрели опыт, освоились, стали уходить от лобовых столкновений с неприятелем, подготовленным к боям на такой местности, а использовать засады, обходы, внезапные штурмы. Немцы лихорадочно атаковали по всей линии соприкосновения, но чаще вблизи дорог. Спешенные конники, в сущности, ничем не отличались от пехотинцев. В первый месяц обороны на Туапсинском направлении, когда еще не прибыли свежие стрелковые дивизии, использование корпуса было обоснованно и оправдано.

Между тем командующему Северной группой Масленникову, бывшему красному коннику, стало понятно, что гораздо эффективней применять кавалерийское соединение для рейдов по вражеским тылам. 25-го сентября он направил записку Военсовету Закавказского фронта о положительном опыте действий конницы в степной зоне на левом берегу Терека. В ней подчеркивалось: «Учитывая эту обстановку, считаю целесообразным 4-й Кавалерийский корпус использовать как рейдирующую конницу на первом этапе в районе Соломенское, Привольная, Советская, в последующем распространяясь на Моздок». Командование фронта приняло решение незамедлительно. Две донские дивизии были оставлены на своих горных позициях, а две кубанские – переброшены по железной дороге, и уже через три дня приступили к выгрузке у Гудермеса.

10-я казачья кавалерийская дивизия генерал-майора Миллерова, в которой служил теперь Борис, получивший повышение в звании, маршем двигалась к аулу Терекли-Мектеб по безжизненной ногайской степи. Куда ни посмотри – бескрайние пески, с пожухлыми кустиками бурьяна. Иногда гнал восточный ветер стада колючих шаров перекати-поле, которые вдалеке напоминали бегущие отары. В барханах по ступицу вязли колеса пушек, автомашин и бричек, тягловые лошади, отощавшие и выбившиеся из сил, плелись серые от мыла. Прохладный «астраханец» нес песок, маревом зависавший в воздухе. А путь кавалеристов всё тянулся меж этих вековечных холмиков-бурунов, «шаханов», как называли их аборигены, и казался бесконечным.

На третий день разъезд передового охранения, в котором находился и старший сержант Груднев, обнаружил отряд конников в форме и гражданской одежде. Старший лейтенант Антоненко приказал приготовиться к бою. Но тревога оказалась ложной. Командир партизан Попов, представившись, объяснил, что сведения о появлении отряда получил от своей разведгруппы, и направился навстречу, чтобы встретиться с кем-нибудь из командиров дивизии.

– Груднев! Ты говорил, что из здешних мест. Проводи земляков к начальнику штаба. Он в головной колонне, – приказал Антоненко, разворачивая лошадь так, чтобы ветер дул в спину. – А мы перекурим…

К полковнику, ехавшему на бричке, придирчивые охранники пропустили не сразу. Однако сам начальник дивизионного штаба очень обрадовался партизанам. На расспросы командира партизан он отвечал охотно и дружески:

– Секретарь крайкома Суслов, говорите, лично приезжал и благодарил вас? Вполне заслуженно. А мне рассказывали в штабе Северной группы, как вы в селе Величаевском тепленькими взяли старост округи. А немецкого коменданта из другого селения пленили. Большие молодцы! Будем воевать вместе. Наша дивизия получила задание оттянуть часть вражеских войск от Моздока. Более того, приказано начать операции без промедления, – полковник, морщась от мелькающей в воздухе мельчайшей пыли, посетовал. – Ну, и дорожка нам досталась… Третьи сутки в песке барахтаемся. Легкие, будто штыбом, забиты. Дышать нечем. Не понимаю, как здесь люди живут…

– Чем мы можем помочь? – с готовностью осведомился Попов.

– В первую очередь, Александр Николаевич, – лошадьми! Наши бедные «савраски» в артиллерийских упряжках валятся с ног. Если есть возможность, – замените их свежими. А мы вам отдадим своих, – баш на баш. Авангарду дивизии необходимо к ночи прибыть на ферму совхоза «Червленные буруны».

– Задача понятна. Постараемся!

Рассыльные из партизан отправились в свои отряды. В степи, скрывая всадников, пластался туман, что помогло действовать скрытно. И вечером кубанскому корпусу было передано сто восемьдесят четыре свежих упряжных лошади…

4

Профессор Калитаев в присутствии Ефросиньи становился оживлен, в нем воскресали давние куртуазные манеры. Подслеповатые глаза блестели, голос обретал звучность, а ум – изобретательность и остроту. Ефросинья к старому интеллигенту, скромному и совестливому, ответно испытывала уважение. С ним интересно было беседовать, внимать рассказам и советам. А их он надавал уйму! Фанатически любил профессор цветы, и без конца возился с ними, – то обрывал засохшие листья и поврежденные соцветья, то рыхлил и поливал, то прореживал и обрабатывал травяным настоем от вредителей. Затем усаживался на переносную скамейку и – любовался.

Вместе с ним хлопотала на клумбах Дина. Девочка за месяц подросла, похорошела, в руках появились ловкость и сила. Но больше всего удивила она мальчишек тем, что научилась доить корову. Ефросинья вначале эту просьбу отвергала, а когда поранила руку, поневоле согласилась. Первый раз буренка отдавала юной доильщице молоко неохотно, пальцы у девочки одеревенели, и ее вынужденно сменила хозяйка. На другой день дойка удалась, плавное и мерное движение согнутой ладонью – сверху вниз, стало получаться лучше. За одну неделю Дина освоила это непростое крестьянское дело.

Немцу-постояльцу Ефросинья подавала на стол к половине восьмого и он, позавтракав, уходил на службу. Возвращался вечером злым и голодным и требовал яичницы, помидоров и кувшин молока с пышкой. Уплетал всё это и, блаженно отдуваясь, садился курить на верхнюю ступеньку крыльца. С ним изредка заговаривал профессор. А в последние дни, как заметила Ефросинья, он почему-то стал с нетерпением ждать фрица. Заранее выходил к воротам, поглядывал на улицу. И беседы стали не только продолжительными, а превратились в попойки под виноградными лозами.