Текст книги "Державы верные сыны"

Вскорости Бекир известил, что неподалеку от города таится отряд Абдувелли-аги. Казаки полковника Либгольда по возвращении из разведки доложили о том, с каким трудом удалось прорваться в деревушку, пренадлежащую ханскому шталмейстеру. В ней обнаружилось многочисленое конное и пешее войско, вопреки договенности, запрещающей крымчакам собирать вооруженные группы свыше тридцати человек!

Тотчас были подготовлены рапорты Якоби и Долгорукову, которому резидент решил доверить судьбу семейства. Он просил генерал-аншефа, ввиду готовящегося бунта, поспособствовать переезду домочадцев в Россию. И на следующее утро под конвоем казаков проводил к Перекопу беременную жену и пасынков.

Веселицкий, обнимая их, прощался навсегда.

Но спустя неделю женушка милая вернулась. Вернулась, несмотря на смертельную угрозу. Так распорядился Долгоруков. А в своей записке он еще и попенял резиденту на малодушие и чрезмерную пугливость. Генелал-аншефу, по всему, недосужно было проявить хоть малую заботу о какой-то бабе, хотя бы и жене державного посланника…

8

Еще в царствование Петра Великого, когда пустился он в преображение люда русского, – от облика, одежды и до образа мышления, – направили ему донские атаманы благодарственную челобитную со словами: «Мы изысканы твоею милостию паче всех подданных; до нас не коснулся твой указ о платьях и бородах. Мы живем по древнему обычаю – всякий одевается, как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, мы это любим, немецкого же платья никто у нас не носит, и охоты к нему вовсе не имеем».

И даже полвека спустя в Черкасском городке можно было встретить множество людей, одетых в наряды диковинные, привезенные и добытые со всех концов бела света. К удивлению Мерджан, казачки носили такую же одежду, как и ее соплеменницы. Сверх того, множество чиберок, искусных швей, были татарками или ногаянками. И, также владея портняжным мастерством, вышивкой, стеганьем по ткани, Мерджан быстро обрела известность среди казачек и старшинских жен.

Странное положение молодой женщины – ни жена, ни невеста (невестами считались в станице девицы после сватанья и рукобитья) – уже не смущало Устинью Филимоновну и ее супруга. Каждый день просились в их курень бабы с поклонами. Трудолюбивой Мерджан некогда было тратить время впустую, она принимала заказы и выполняла их, а разговоры вела и принимала оплату сама хозяйка. Денежки день ото дня притекали. И Устинья Филимоновна стала пристальней следить за «жиличкой», как за глаза называла Мерджан, и торопить с работами. Один раз было и второй повысила она на иноверку голос. В третий раз Мерджан, побледнев, вскочила с табурета, бросила на стол выкройку: «Будете кричать – уйду! Я не наймитка, а вольная…» Урядничья жена – и язык прикусила!

Марфуша недолго приглядывалась, захотела учиться у мастерицы, ставшей для нее сокровенной подругою. Илья Денисович диву давался: бытовали мирно-скучно с бабой да дочкой, а тут поменялось житие напрочь: снуют старшинские жены-модницы, то и дело выставляют его, хозяина куреня, за двери, чтобы примерку сделать, да при этом не унимается в нижнем этаже, куда перебрались с теплом, веселый смех. С одной стороны, ему обременительно, с другой – доходы пошли. Да и, признаться, очень нравилась ему Мерджанка, и красотой своей писаной, и обхожденьем уважительным. Вот только «дочкой», когда свадьбу сыграют, мудрено будет называть. Она, скорей, походит на госпожу.

В конце мая, как велось исстари, за Черкасском, был разбит атаманский лагерь для смотра полков и судебных разбирательств. Съехались атаманы, есаулы и казаки с верховьев, с середины Дона и низовцы для улаживания споров, тяжб и полюбовного размежевания казачьих угодий.

Урядник Ремезов, избранный общим сходом в войсковой Совет старейшин, с раннего утра был на «бугре», как называли жители атаманский лагерь. Там полукругом были расставлены скамьи, крытые попонами, для почтенных вершителей междоусобий и гражданских проблем. В центре восседал войсковой атаман Семен Никитич Сулин, держа в правой руке насеку. Рядом – два писаря, войсковой казначей, полковники, войсковые старшины и старики. Челобитчики записывались загодя, и атаманский помощник, стоя у плетневой загородки, обнесенной вокруг судилищного места, выкликал страждущих по очереди. Рассмотрение жалоб и просьб не затягивалось, атаманским правлением и Советом старейшин решения принимались в один день. Когда же возникали сомнения, поручалось кому-то из старейшин помирить спорщиков на месте. Такое непростое задание получил и Ремезов.

Ранним утром он верхом выехал в станицу Аютинскую, чтобы провести справедливое и окончательное размежевание ее земель и угодий станицы Бузликовской. Путь был недолог, и с взошедшим солнцем делижор был на месте. Сперва он выслушал аютинского атамана, утверждавшего, что граница проходила по середине займища, примыкающего к реке, что на кормовитом луге ранее паслись табуны обеих станиц, а теперь соседи решили оттяпать пастбище в свою пользу. Затем Илья Денисович подробно расспросил атамана Бузликовской. Тот божился, что никогда прежде аютинцы не гоняли лошадей в их угодья. Стало понятно, что супротивники оставались при своих интересах, как и сутки назад на разбирательстве в Черкасске.

Илья Денисович выехал с обеими делегациями в степь, приказав с каждой стороны определить по самому достойному и честному жителю станиц, представить для решения тех, кто возглавляет станичные Советы стариков. Заодно попросил взять с собой икону Николая Чудотворца, особо почитаемого донцами, и – святое евангелие.

Две верхоконные группы стали порознь на краю заливного луга. Делижор подозвал к себе стариков.

– Уважаемые старейшины! – почтительно обратился Илья Денисович. – Властью, данной мне атаманом, поручаю вам, единокровным донским казакам, с Божьей помочью решить спор между станицами на общую правду! Клянитесь на священной книге оба, берите икону и ступайте точно по той границе, какая завсегда была, обоюдно признаваемой.

Приехавший ранее Ремезова войсковой землемер, идя вслед за стариками, делал точные отметки в своем листе и указывал помощнику, где ставить дубовые заостренные вешки. Тяжба была прекращена на «общую правду»!

Атаманы, изрядно выпившие вина с делижором-урядником, настропалились сопровождать его в Черкасск, где объявлена была редкая потеха – схватка калмыцких борцов. Издавна казацким делом считались кулачные бои и всевозможные конные состязания. Пристало донцу также в винопитии и стрельбе соперничать. А валяние-шатание друг друга не воспринималось черкасцами. Для оной больше подходили инородцы, которые достигли в борьбе изрядного искусства. И на схватки их с большой охотой приходили смотреть не только казаки, но и особы женского пола. Такое послабление сделал им лично войсковой атаман!

Тысячное скопище черкасцев и в этот жаркий час разбавили броские наряды молодаек, старшинских жен, пожелавших поглазеть на прелюбопытное зрелище. Илья Денисович, пьяненько улыбаясь, потолкался с дружками, поискал супружницу, но так и не нашел. И лишь погодя вспомнил, что послал ее с девками на степной пай, возле донского берега, косить траву. Не пристало ему, немолодому казаку и члену Совета, косой махать.

В изножии холма, где находился лагерь, расстелили большой персидский ковер, украшенный орнаментом. Толпа оживленно наблюдала, как два дюжих калмыка сняли казачьи мундиры и остались в одних шароварах. Оба крутоплечи, загорелы, головы обриты до зеркального блеска. Устроитель борьбы, как принято правилами, приказал своим подручным смазать торсы борцов жиром. Вокруг засмеялись, когда и тела стали отливать, как начищенные медные сковородки! Выше и мощней казался парень, ожидавший отправки в полк, а соперником его был усач, должно, служилый и бывалый. Судья, тоже из приписных калмыцких казаков, ударил в бубен. Соперники, набычившись, кинулись друг на друга. За каждого из них были поставлены заклады, составляющие приз, и оттого желание взять верх вело их вперед с удвоенной силой!

Молодой богатырь зажал противника руками и попытался швырнуть на спину, но тот выскользнул из объятий, как щука из накидки, вызвав шум и возгласы одобрения. Вновь смельчаки стали сближаться, и служилый броском схватил парня за ноги и опрокинул, норовя придавить лопатками к ковру. Но на сей раз не удалось удержать молодца. Ускользнул парень, и борьба возобновилась с новым ожесточением! Захваченный зрелищем Илья Денисович криками подбадривал молодого калмыка, за которого переживал, как если бы это был его родственник…

Ратоборство силачей затягивалась, уступать никто не хотел. А закончилась оно неожиданно, – служилый попытался провести подсечку, но повредил ногу в колене. Судья объявил победителем молодца, чему пуще всех обрадовалась женская публика.

Домой приковылял Илья Денисович затемна. И растерялся, не обнаружив женщин. Такое своеволие было для него в диковинку. Урядник неспроста рассердился. Но принялся нюхать табак, ворчать под нос и… крепко уснул, прислонившись головой к балясине крыльца…

День этот выдался облачным. По донской долине, с лиловато-сталистой стремниной реки, кочевали причудливые тени, то скрывая солнце, то давая волю лучам. Косить женщины отправились с самого утра, проводив Илью Денисовича в станицу. Сперва, как водится, валки точно сами укладывались под руками, – коси коса, пока роса. Даже перешучивались, что так можно до обеда всю деляну смахнуть!

Но чем жарче становилось в степи, тем тяжелей работалось. Пырей, напоенный полой водой, с глянцевитыми метелками, вымахнул почти до пояса. Тут казак на травяной стенке навихляется до изнеможения, а куда справиться женщинам?

Благо, на наделах собрались одни казачки, и можно было сбросить верхнюю одежду и остаться в исподних рубахах. Но и они, мокрые от пота, не спасали от изматывающего июньского зноя. Устинья Филимоновна, превзошедшая в косьбе науку, недаром заставила дочь и жиличку сорвать по дороге широкие лопухи. В минуты отдыха только под ними и удавалось прятать головы. Мучила жажда, но Устинья Филимоновна разрешала пить по глоточкам. С детства помнила поговорку: вода на траве траву валит, вода на губах – самого косца.

Вблизи пая Ремезовых был затравевший лан родственников их, Зубцовых, и вместе со взрослыми выехали в степь и двое мальчишек. Они, белобрысые и шустрые, пасли распряженных лошадей, гоняли к Дону купать и поить. И всякий раз проносились мимо галопом, с громкими криками. Мерджан, обычно сдержанная, увидев, как мчались к спуску сорванцы, не выдержала. Она положила косу на землю и направилась к матери сорвиголов.

– Куда это она? – с недоумением спросила Устинья Филимоновна у дочери. – С какого панталыку?

Марфа пожала плечами.

Возвратившись, Мерджан, косившая в конце загона, где стояла телега и паслась их лошадь, ни о чем не сказала.

Под закат стали сгребать кошенину. Мерджан растреножила гнедую, трехлетку донской породы, и собиралась запрягать ее в повозку, когда всех встревожил детский вопль. Молодой, видимо, необъезженный жеребец, порвав недоуздок, на бешеном аллюре нес одного из казачат к крутому берегу. Мальчишка удерживался на нем, намертво вцепившись в гриву.

В минуту Мерджан была уже на своей умной лошадке и, подхлестывая кнутом, пустила ее наперерез взноровившемуся жеребцу. Все, кто находился в степи, следили, чем закончится эта рискованная скачка. Устинья Филимоновна, с дрожью в руке, крестилась и шептала молитву. Марфуша бегом припустила к реке, будто не косила весь день, а сидела на лавочке…

Тем, как размашисто мчалась донская лошадь, посадкой Мерджан, искусной наездницы, нельзя было не любоваться. Расстояние меж лошадьми сокращалось. И наблюдавшим издали казачкам стало вериться, что Господь отведет от негаданной беды.

Мерджан догнала покрывшегося пеной жеребца на самом краю крутояра и, резко повернув свою гнедую, кнутом отпугнула в сторону. Лошадь ее, оступившись на суслиной норе, невольно прыгнула, оттолкнулась задними ногами. И после короткой пробежки остановилась, испуганно кося глазом.

Наездницы на ней уже не было.

9

В Ливорно шли дожди, и главнокомандующий Орлов, страдая от обострения ревматической болезни, никуда не выходил, не принимал никого, кроме генеральс-адъютанта своего штаба Христинека, а чтобы отвлечься от боли, по возможности писал письма на родину, – братьям и сердечным приятелям.

Икона святителя Алексия, с которой он не расставался за всё время пребывания в Средиземноморье, озарялась лампадкой в виде виноградной грозди, и он, останавливаясь и что-то обдумывая, поглядывал на нее, укрепляясь духом и обретая в мыслях ясность. Поскольку его послания могут быть перехвачены недоброжелателями при дворе, а фразы преподнесены императрице в искаженном виде, Орлов старался быть в высказываниях точным, избегал откровенности. Да, он просил Екатерину о возвращении домой несколько раз. Но, получая очередной отказ, невольно соглашался с ней в том, что поручить кому-то другому командование русскими эскадрами в тылу противника, на островах, отложившихся от Порты, весьма недальновидно и рискованно.

Оставаясь в последние дни в одиночестве, размышляя обо всей многолетней кампании в Архипелаге, Орлов всё более приходил к заключению, что сколь ни умна и решительна была самодержица, а он смел и расторопен, – руководила ими высшая сила. Объяснить цепь событий, закономерных и совершенно случайных, неожиданно принятые решения и действия, которые приводили к победам русского флота, крайне затруднительно.

Его заслуги перед Отечеством были более чем скромны, когда в 1768 году под фальшивым именем капитана фон Остроффа отправился он с братом Федором лечиться в Европу. Тишь и благодать, принятие целебных ванн и вод, кутежи и веселье окружали братьев вплоть до конца октября, когда, находясь в Вене, узнали они об аресте посла Обрескова в Стамбуле, что формально означало неизбежность войны.

По велению Екатерины отправились Орловы не на родину, готовящуюся к сражениям, а в Венецианскую республику, к маркизу Маруцци, резиденту России. В письмах Алексей Григорьевич убеждал государыню в реальной возможности восстания славян, закабаленных Портой, и смело предлагал: «Выступайте с одного конца, а я бы с другого начал». Брат Григорий, хотя и утратил фавор Екатерины, еще пользовался ее доверием и также настаивал на посылке в Средиземное море русского флота. И доводы братьев Орловых убедили императрицу!

С ее согласия русские эмиссары отправились в страны, порабощенные турками, – в Албанию, Валахию, Грецию, Черногорию. Первые сношения Алексея Григорьевича с греческими и албанскими патриотами подтвердили предположение, что их народы готовы выступить против захватчиков. Но Екатерина долго обдумывала заманчивое предложение, прежде чем отправить «Алехану»-Орлову рескрипт: «Мы сами уже, по предложению брата вашего генерал-фельдцейхмейстера, промышляли о учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции, как на твердой земле, так и на островах Архипелага, а теперь, получа от вас ближайшие известия о действительной тамошних народов склонности к восстанию против Порты, и паче еще утверждаемся в сем мнении; а потому, будучи совершенно надежны в вашей к нам верности, в способности вашей и в горячем искании быть отечеству полезным сыном и гражданином, охотно соизволяем мы по собственному вашему желанию поручить и вверить вам приготовление, распоряжение и руководство сего подвига».

Великая морская экспедиция в Архипелаг началась с прибытием в Средиземное море в 1770 году эскадр Спиридова и Эльфинстона. Именно эти флотоводцы первыми атаковали турецкие крепости и фрегаты, именно они да отважный Грейг, с кем главнокомандующий Орлов находился на одном корабле «Три иерарха», приняли Чесменское сражение. А следующей ночью в тесной бухте, куда укрылись турецкие корабли, офицеры добровольцы на брандерах, сознательно погибая во славу Российской державы, подожгли вражескую армаду. Одним ударом была выиграна война на море!

Столицу Турции охватил страх, когда русская эскадра продвинулась еще дальше на восток и блокировала Дарданеллы. Но, спустя несколько дней, никого не оповестив, точно жалея противника, командующий этой группой кораблей англичанин Эльфинстон отвел ее к острову Лемносу, давая, таким образом, возможность торговым судам пройти к Стамбулу. Орлов, разгневавшись, с позором отправил его в отставку!

Славная, богом дарованная победа при Чесме высоко вознесла Алексея Григорьевича. Сам он оставался в Архипелаге и, разумеется, не мог воочию видеть, как праздновали в Петербурге. А торжества охватили всю столицу! От Зимнего дворца до Петропавловской крепости были выстроены в парадной форме войска. Когда же в соборе запел хор «Вечную память», самодержица бросила плененный турецкий флаг к гробнице Петра Великого, основателя отечественного флота, и низко поклонилась под барабанный бой. Эхом отозвались пушки и благовестный колокольный звон в церквях!

Не поскупилась Екатерина и на награды! В память о Чесменской битве распорядилась она отчеканить серебряные медали для всех ее участников, русских матросов и офицеров. А для Алексея Орлова, которому даровала вторую часть фамилии – Чесменский, что считалось наивысшим почетом для дворянина, повелела изготовить золотую медаль, с изображением героя в фас, в шлеме, украшенном перьями, с надписью вокруг портрета: «ГР. А. ГР. ОРЛОВ, ПОБЕДИТЕЛЬ И ИСТРЕБИТЕЛЬ ТУРЕЦКОГО ФЛОТА». Пожаловала она его и шпагой с драгоценными камнями, и орденом Святого Георгия, и правом оставить при себе кейзер-флаг с разрешением вписать его в именной герб.

Но победа на море не решила всех проблем пребывания русских сил в Архипелаге. Отвечал Алексей Григорьевич не только за проведение военных операций. Для населения полуострова Морея и мелких островов требовалась всевозможная помощь. Нехватка пшеницы и ячменя, ввиду ограниченного ввоза их с материка, вызвала недовольство островитян. Греки, чьи родственники-купцы торговали в Стамбуле, боялись расправы, что поддерживают русских. Майноты, греки-горцы, обезумев от ненависти к туркам, безжалостно расправлялись не только с воинами, но и с женщинами и детьми. Защищать их пришлось русскому капитану Баркову. Не одобряли повстанцы и гуманное отношение Орлова к поверженному противнику, когда тысячи османских ратников в обмен на пленных или без всякой компенсации отпускались на свободу.

Невзирая ни на что, Екатерина поддерживала мнение Алексея Григорьевича держать корабли в Средиземноморье до заключения мира с Портой. Разумеется, пребывание флотилии (следом за первопроходцами свои эскадры сюда привели из Балтики Арф и Чичагов) накладно обходилось царской казне. Но возможность наносить туркам удары, не позволяющие восстанавливать флот, что подтвердили морские победы при Парнасе и Дамиетте, оправдывали любые расходы. Сверх того, в прошлом октябре, как раз в момент приезда Алексея Григорьевича в Петербург, из Кронштадта вышла пятая эскадра Грейга, чтобы участвовать в разорении Салоник и Смирны на сирийском побережье. До сих пор она была в пути, огибая Европу. А пребывающие здесь русские корабли громили гарнизоны турок, пиратствовали, препятствуя торговле европейцев с противником. И в этот шестой год войны экспедиция в Архипелаге не только отвлекала значительные силы противника, но и являлась важнейшим аргументом для султана в пользу заключения мира с Россией.

Относительное затишье на морском театре боевых действий позволило Алексею Григорьевичу обосноваться на итальянском побережье – в Ливорно и Пизе, где им были сняты дворцы. Через адъютантов и связных он неукоснительно контролировал ход кампании, следил за передвижением эскадр. Увенчанный лаврами, он оставался внимательным к офицерам и матросам, называя их героями. Но, обладая крутым нравом, не прощал тех, кто нарушал дисциплину или проявлял трусость. Все отмечали интуицию Орлова в подборе людей. Немало друзей у него было среди иностранцев, но самое сокровенное он доверял только соотечественникам. Имя его на флоте обрело священный ореол непобедимости!

Слава, впрочем, не вскружила Алексею Григорьевичу голову. Но шибко увлекся он всяческими богатыми излишествами, охотно приобретал картины, золотые поделки и украшения. Сорил деньгами, одаривая любимых женщин. Обуяла его давняя страсть к покупке лошадей. Благо, теперь он весьма вольготно распоряжался казенными деньгами, нисколько не боясь вдали от родины внезапной казначейской проверки.

Замысел вывести свою породу лошадей возник у него еще до войны, когда привез в пожалованное императрицей село Остров не только арабов и чистокровных «английцев», но и выбранных по разрешению Екатерины жеребцов и маток из государственной конюшни. С пребыванием в Италии Алексей Григорьевич не оставил прежнего увлечения и при любой возможности переправлял в свое имение трофейных лошадей. Двух чистокровных арабов, подаренных турецким пашой в знак благодарности за то, что отпустил захваченную на галере дочь, Орлов окрестил Салтаном и Стариком и под охраной, тайком погнал в Подмосковье…

После полудня распогодилось, и боль в суставах поунялась. Алексей Григорьевич, устав от сиденья за столом, решил пройтись. Он накинул на плечи суконный плед и, опираясь на подаренную императрицей трость, с вделанным в рукоять компасом, вышел из кабинета в залу с высокими окнами, ярко озаренными низкими лучами. Камердинер, ожидавший у двери, вытянулся по стойке смирно, тряхнув париком. Он был из матросов. Впрочем, все до одного во дворце слуги были русскими. Христинек, сосредоточенно читавший какой-то документ, заметил генерал-аншефа не сразу и вскочил, чеканя слова:

– Для вашего сиятельства из Вены прислана пара немецких лошадей диковинной породы. Огромные, как верблюды.

– От кого?

– От князя Голицына.

Орлов возмущенно прикрикнул:

– Какого лешего не доложил мне тотчас?!

– Вы давеча были нездоровы, ваше сиятельство. Простите великодушно, но тревожить вас…

– Заруби себе на носу, друг любезный, – ничто так не улучшает моего здравия, как лошади!

Позабыв про трость, Орлов враскачку спустился со второго этажа во двор. Пахло по-летнему дождем. Цветник сверкали искристой росой. От розария возле торцовой стены исходил аромат крупных пунцовых роз, над которыми с гудением сновали жуки. Христинек едва поспевал за генерал-аншефом, идущим на конюшенный двор.

Подаренных лошадей Алексей Григорьевич нашел в деннике уже выгулянными и жующими овес. С первого взгляда он понял, что это – тракены, легендарные рыцарские кони, на которых в еще крестоносцы вели баталии. Выносливые, рослые, умноглазые, они невольно вызывали восхищение!

– Провести по кругу! – приказал Орлов и посторонился, давая дорогу темногривым красавцам-великанам. Удивительно, но поступь у тракенов оказалась твердой и по-своему грациозной, благодаря необычайной силе бедер. Затем конюх оседлал одного из жеребцов и проверил все виды аллюра. Выяснилось, что даже при иноходи «немец» ровно держал спину, точно бы оберегая всадника.

Не утерпел и сам Алексей Григорьевич, с помощью адъютанта и плечистого конюшенного вскинул в седло свое десятипудовое тело, отчего жеребец пошатнулся. Но и при этакой тяжести он уверенно взял рысь, мощно отталкиваясь подкованными копытами. Радостно взволнованный Орлов не слезал с жеребца полчаса, гонял по двору. И вновь грузно ступив на землю, Алексей Григорьевич погладил красавца по шее и вдруг поцеловал:

– Уважил, братец, от хвори спас… Экий молодец! Здесь возить меня будешь, майн фройнд, а потом в Россию заберу. На завод! На племя будущее!

10

Эти три дня, озаренные Божественной благодатью и – навеки скрепленными печатью тайны! – Екатерина и Потемкин помнили до гробовой доски.

Решение повенчаться возникло у них почти одновременно. Но предложил всё-таки Григорий Александрович, твердо осознавший, что пред Богом они должны предстать вместе, пусть каждый в свой час. Брак, благословенный свыше, дается человек только единожды.

Но Екатерина раздумывала. Как всякой женщине, ей было приятно осознавать, что она избранница достойного мужчины и любима им так, что готов он доказать свое чувство пред алтарем. В серьезности его намерении связать их судьбы она ничуть не сомневалась. Но если это откроется Двору, станет известно, что самодержица стала венчаной женой своего генерал-адъютанта, разразится скандал неслыханный! Как могла она заключить открытый брачный союз с человеком из народа? Тогда бы во многом преобразилась государственная власть. В конце концов, она бы и на это решилась, но… Великий князь со своими сторонниками, безусловно, поднял бы свои знамена, и Панин наверняка бы поставил вопрос о передаче власти Павлу Петровичу, законному наследнику трона! Ибо в случае ее безвременной кончины царем мог стать, – а его характер и волю надо учитывать! – Потемкин. Церковный обряд, венчание не обязывает ни к чему иному, как бережному и любовному отношению друг к другу. Оно, пожалуй, сродни обоюдной клятве перед Богом. Страсть же её не ведала границ, и она вольна совершать безумные поступки во имя своей и его любви…

Ждали удобного случая. Но придворная жизнь не оставляла ни единого часа свободным и скрытым от чужих глаз. Оба пришли к согласию обвенчаться на Троицу, ибо считалось издавна, что браки в этот праздник приносят счастье. Потемкин через родного племянника, поручика лейб-гвардии Семеновского полка Александра Самойлова, заказал кольца.

До начала июня Екатерина находилась в Царском селе, отправившись туда после Пасхи. И дабы не вызывать подозрений, вернулась в столицу, в Летний дворец на Фонтанке, как раз накануне Троицына дня. Этот день, 8-ое июня, был удобен и тем, что совпадал с полковым праздником измайловцев, а стало быть, легче отвязаться от свиты. Духовник императрицы отец Иван Панфилов, ясноглазый и благочестивый мудрец, отнесся к августейшей просьбе с почтением.

Он, священник дворцового храма, и отслужил в этот добросиянный день Троицкую литургию, на которой в праздничной светлой одежде присутствовала императрица и первые сановники. Генерал-адъютант Потемкин все время находился рядом. Затем был торжественный прием, на котором государыня принимала поздравления и жаловала к руке придворных, генералитет и иностранных дипломатов. Потемкин часто переглядывался с Екатериной, выглядевшей сегодня особенно красивой и благонастроенной.

Из дворца они направились в Измайловский полк, на берег Невы. За огромным столом, накрытым на плацу, под открытым небом встретили ее, встав навытяжку, все офицеры лейб-гвардии Измайловского полка. Обед среди красавцев-мужчин, надевших великолепную парадную форму, так занял государыню, так развеселил, что засиделась она до вечера. Но Григорий Александрович по отдельным репликам, обращенным к нему, отлично понимал, что всё идет по плану, и не стоит беспокоиться.

На лодочную прогулку в Екатерингоф императрица пригласила лишь избранных, попрощавшись с Потемкиным. А он, заехав в свою резиденцию, снова скрытно прибыл в Летний дворец. Там и дождался Екатерину, приплывшую около десяти вечера.

– Всё ли готово, сударушка? – спросила она, обнимая любимого в своих покоях. – Такая ночь, что я совершенно не чувствую усталости, хотя весь день на ногах. А какие чудные каналы! Не могу наглядеться на воду, отражающую небо и отсвет заката. До слез трогает… – и, увидев выражение его глаз, догадалась, что времени осталось в обрез. – Пора?

– Да, бесценный и божественный мой ангел, – промолвил Потемкин, поднося ее руку к губам. – Если Мария Саввишна здесь, можно отплывать.

Белая безмолвная ночь была полна призрачного блеска и неведомых отзвуков. Даже шум шагов по брусчатке показался Екатерине более громким, чем прежде. При Дворе было сообщено, что государыня отправляется на лодочную прогулку. Большая шестивесельная шлюпка, слегка покачиваясь, ждала у причала Летнего дворца. Племянник и адъютант Потемкина, поручик Самойлов помог забраться в нее императрице, камер-юнгфере Перекусихиной, камергеру Евграфу Александровичу Черткову. Последним сел в шлюпку Григорий Александрович.

В узкие проемы между зданий открывалось небо, где мягко, точно в глубине камина, тлел июньский закат, придавая всему вокруг матовую золотистость. Серые камни стен, ограждающих речное русло, наоборот, обрели рельефность. Когда под арками мостов попадали в тень, вода реки мгновенно менялась, становясь, точно ртуть, тяжелой и серебристой. Торжественность этого часа понимали все. Говорили изредка и вполголоса. Екатерина и Потемкин сидели рядом на скамье, не скрывая своих влюбленных взглядов.

Нева своим величием и радужным неоглядным многоводьем взволновала Екатерину, подавшуюся на плечо «милюши». Судов и лодок вокруг, несмотря на близость полночи, сновало множество.

– Не озяб ли, Евграф Александрович? – обратилась императрица к Черткову, вздрогнувшему от неожиданного вопроса.

– Никак нет, матушка государыня. Преображенцам сам черт не брат! – бодро откликнулся седоусый камергер и тайный советник, некогда принимавший участие в воцарении Екатерины.

Шлюпка наискось шла к устью Большой Невки, направляясь в отдаленный район Петербурга, и встречный ветер становился всё более прохладным. Мария Саввишна заботливо накинула на плечи Екатерины шерстяную шаль.

Церковь святого Сампсония Странноприимца на Выборгской стороне, построенная по воле Петра в честь Полтавской победы, располагалась от берега Большой Невки неподалеку. Заранее выставленные здесь караулы устранили появление ненужных свидетелей.

На паперти жениха и невесту встретил Иван Панфилов. Он был в праздничном облачении, и вид имел благостный и смиренный. Понимая, что всё должно совершаться в полной тайне, священник сразу же вывел их на середину храма, под хоровое пение Давидова псалма. Певчих было немного, но голоса их дивной слаженностью бередили душу.

Екатерина в эти минуты, как заметил Потемкин, была несколько растерянной. Зажженая свеча в ее руке дрожала. Она точно ушла в себя, выполняя обряд, уже когда-то впервые совершенный. Дьякон вынес поднос с кольцами, и священник велел трижды поменяться ими, а затем собственноручно каждый должен был надеть кольцо на свой безымянный палец. Встали к аналою. Григорий Александрович, замирая от счастья, не сводил глаз с любмой, мысленно поддерживая её и успокаивая. И она временами, как девчонка, взглядывала на него и как бы спрашивала: правильно ли я это делаю?

Молитвы священника и голоса певчих не смолкали, несказанно волнуя и путая мысли, – и венчание казалось священным испытанием, ибо они вдвоем предстали пред Богом, отделенные незримой чертой от людей и мирской тщеты.