Текст книги "Державы верные сыны"

– Надо отдать должное тогдашней моей храбрости. Сверх всего, мне удалось встать с ней рядом в менуэте. Но откровенные взоры Нина оставляла безо всякого внимания. Сердце мое билось всё безутешней: вот закончится танец, и надежда будет потеряна… Я наклонился и сказал вполголоса: «Княгиня, я пленен вами навек! Я люблю вас безумно!» Фразы довольно тривиальны. Кто из ловеласов не повторял их? Но атака была предпринята, и отступать было поздно. Княгиня, – ничего нет язвительней для мужчины, – сделала вид, что ничего не услышала. Мы разошлись. Но мне, Леонтий, было всего двадцать три года. И я был избалован девицами, находившими, что красив и искусен в любовных утехах. Прибавь к этому болезненное самолюбие и дурную привычку дерзить… Словом, я простоял на морозе час, ожидая, когда она выйдет с мужем, гренадерского роста бородачом, сядет в карету и поедет. Мой кучер лихач и карета находились в готовности. Ночь была лунной. Невский проспект завален снегом, и повозки двигались по нему ни шатко ни валко. Мне важно было узнать, куда направляется княжеская чета. Наконец они остановились у дома, вблизи Обводного канала. Утром… Впрочем, я заболтался! Полгода, вызывая насмешки у приятелей, я добивался ее любви. Добивался, потому что страсть не только не угасала, а соединилась с неизъяснимым азартом в исполнении цели. Нечто подобное ощущает охотник, весь день выслеживающий добычу…

Да, я буквально выслеживал ее, когда она отправлялась с дочерью гулять, досаждал признательными письмами и записками на званых вечерах, мчался из одного конца города в другой, как сумасшедший, если узнавал, что Нина присутствует там… Наконец, это было летней ночью, в их имении недалеко от Пскова, вырвал тайное свидание. И почти что силой овладел ею… Спустя минуту, протрезвев, я вдруг понял, что совершил нечто дьявольское и с чувством вины после своего проступка жить не смогу. Со мной был заряженный пистолет и пороховница… Однако возлюбленная моя явила милость, без всякой экзальтации и обличений рассталась до следующего вечера. Я был на небеси от счастья! Восторгу не было предела… Наша связь длилась два полных года. Но… Обычная история. Мое письмо перехватил муж. Дуэль. Я отказался стрелять, он меня ранил. Потом неприятности на службе, и – вот оказался здесь, на Кавказе.

Криднер помолчал. Где-то за крепостным валом, в лесу разливались соловьи. Леонтий вставил в шандалик свечу, пахнущую свежим воском, и зажег. На беленую стенку легла тень его высокой и ладной фигуры.

– Я до сих пор не женат, – сдержаннее заговорил Криднер. – И знаю точно, что никого больше не полюблю. Так бог дал! Не всуе, а как заклинание повторял любимое имя и думал часто о ней… И вот той ночью, когда лазутчики пристава Таганова донесли о прибытии на Баксан посланца крымского хана с деньгами, и генерал-поручик Медем поручил мне изловить оного крымчака, я испытал необъяснимую тревогу, предчувствие, что погибну. И подумал сразу о Нине! Мысленно сказал себе: если она еще меня любит, то Господь отведет от беды. А коли забыла, то… Я с деташементом и четырьмя пушками двинулся к Малке. Шпионы указали, что Шарин-Кай до утра будет находиться у владетеля Атажуки Хамурзина. Медлить было нельзя. В ту ночь я точно на карту поставил свою жизнь! Вместо того, чтобы осадить селение Атажуки, я взял всего взвод драгун, и ещё до рассвета домчался к цели. Внезапным ударом мы обезоружили неругов. И пленив, повезли с собой. А за нами увязались подоспевшие кабардинские всадники! Вот эти обратные семьдесят верст по горному бездорожью, я и пребывал мысленно с Ниной. Горцы расстреливали нас почти в припор! Из-за нехватки пороха мы отвечали редко и горячили лошадей, уходя от преследования. Но я верил, что любовь может спасти меня… Когда же невридимым вернулся в крепость, – поставил в церкви свечу во здравие моей северянки. И написал сумбурное письмецо с благодарностью… Вот ответ! Она стала свободной, похоронив мужа. И, как пишет, той самой ночью не могла уснуть, молясь и думая только обо мне…

Криднер вышел из мазанки на улицу. Чуть погодя, к нему присоединился взволнованный рассказом Леонтий. Южная майская ночь ярко узорилась звездами. Без умолку пели соловьи. Их слушали офицеры, думая о своих любимых женщинах…

6

С остроконечного минарета Биюк-хан-джами, большой дворцовой мечети, муэдзин призывал к вечерней молитве, когда Девлет-Гирей и его бешлы[40]40
  Бешлы (татар.) – конный телохранитель.


[Закрыть] подъехали на лошадях к главным воротам Бахчисарая, на створках которых было резное изображение двух сплетающихся змей – символ ханской власти.

Оповещенный заранее через гонца капудили-баша, управляющий дворца, предупредил охранников о прибытии ханского родственника, и усталых, запыленных путников беспрепятственно впустили в ворота.

Девлет-Гирей спрыгнул с лошади на мощенный камнями двор, передал поводья телохранителю и, с заколотившимся сердцем, поспешил к родовой мечети. Для служителей дворца и чиновников, также идущих молиться, появление ставленника Порты было ошеломляюще неожиданным. Но, памятуя, что все Гиреи состоят в кровном родстве, они приветливо кланялись. Он же хранил строгое, отрешенное выражение лица и как будто никого не замечал.

И в самой мечети, разделенной двумя аркадами и двадцатью колоннами, его охватило мятежное волнение и желание молиться истово Аллаху, как делал это множество раз. Даже прикосновение прохладных после омовения рук к горячей коже лица, ощущалось сейчас с особым удовольствием и умиротворением, сродни тому чувству, с которым странник, вернувшийся домой, утоляет в летний зной жажду…

Распорядитель, посланный управляющим дворца, чинно проводил Девлет-Гирея к жилому корпусу, в отведенные для него и телохранителей комнаты. Они были на первом этаже. Лестница, ведущая на второй этаж в покои нынешнего хозяина, находилась в противоположном конце здания, и это свидетельствовало о том, что приехавшего остерегались.

– Натоплена ли баня? Я хочу помыться. И пусть нам принесут еду, – требовательно сказал Девлет-Гирей, расстегивая серебряный пояс с прикрепленным к нему кинжалом. – Также я хочу видеть капудили-башу, чтобы узнать, когда меня примет Сагиб-Гирей.

– Мой начальник встретится с вами завтра. А великий хан занят переговорами с русским резидентом Веселицким. Чтобы иноверцы ничего не заподозрили, вам велено подождать до утра!

– Мне никто не может повелеть, кроме Аллаха! – взорвался от негодования приехавший. – Сагиб боится гяура? Какой позор!

На пути в баню и за столом, когда Девлет-Гирей остался наедине с пятью своими телохранителями, он приказал им быть начеку и поочередно дежурить.

Но отдохнув, Девлет-Гирей оживился и повеселел. Ощущение дома исподволь возвращалось к нему. Отослав бешлы спать, он выбрал из приготовленной для него одежды зеленый бешмет, обшитый по рукавам и шее серебряным узором. Понравились ему и лиловые бархатные шаровары, мягко спадающие на сафьяновые сапоги. Он поймал себя на мысли, что не чувствовал себя так раскрепощенно уже много месяцев, постоянно находясь в армии, ведя переговоры, принимая сражения. Да, он и его двоюродный брат стали, в сущности, непримиримыми совладельцами одного и того же ханского трона. Сагиб податлив характером и прислушивается к гяурам. А ханство не может существовать без единоверной Турции, с которой связывало и прошлое, и одна денежная система, и торговля, и близость языков…

Девлет-Гирей вышел в кухонный дворик, где стояла развесистая шелковица, все ветки которой до макушки излазил в детстве. От кухни тянуло пряными запахами. Повара уже принялись готовить на завтрашний день. Всё здесь было, как прежде… Он медленно побрел в Фонтанный дворик. И неожиданно встретил в нем Джелал-бея, почтенного старейшину Дивана. Тот искренне обрадовался тайному гостю.

– Аллах послал тебя, Девлет, в нужные дни, – держа молодого человека за плечи и вглядываясь в глаза его, проговорил седобородый старец. – Я хочу поговорить с тобой. Пойдем в сад, там есть укромные места.

В дальней беседке, увитой виноградными лозами, они сели. Фонари, горевшие вдоль дорожки, не позволяли кому-то подобраться незаметно.

– Уже тем, что не побоялся приехать сюда, ты, Девлет, завоевал уважение тысяч людей. Таким бесстрашным и должен быть хан… Но я буду с тобой говорить открыто. Сагиб-Гирей, подписавший с русскими договор, который дает нам мнимую независимость, чужд народу. До войны с Россией мы жили, как хотели. Дань и налоги, выплачиваемые Стамбулу, не были обременительны. Русской императрице нужна земля наших предков и доступ к морю. Она переманивает на свою сторону малоумных людей из татарских родов, вероломных ногайцев. Сагиб-Гирей пытается противостоять русским. Однако стоящие у Перекопа полки Долгорукова быстро остужают его пыл. Крыму необходим истинный вождь, который смог бы объединить народы и объявить неверным священную войну. Многие старейшины рода Гиреев, в их числе и я, считаем, что ты должен поднять и возглавить восстание. Тебя поддерджит Абдул-Гамид, который непримиримо настроен против России!

– Это не совсем так, достоуважаемый Джелалбей, – возразил гость знаменитому крымскому улему. – Мне известно, что русские пытаются вести переговоры. Их обе армии, у границ наших и на Дунае, пополняются рекрутами. После полугодового затишья Россия готовится к боевым действиям.

– Я знаю. Но известна ли тебе главная новость? Россия снимет претензии на «гарантии» нашего суверенитета, на мореходство своих военных судов и на передачу Керчи и Еникале, если султан отдаст им крепостишки Очаков и Кинбурн.

– Впервые слышу! – не сдержавшись, радостно воскликнул Девлет-Гирей. – Русские согласны отступиться от Крыма?

– Если мы поднимем против кафиров[41]41
  Кафир (араб.) – неверный.


[Закрыть] восстание, они станут сговорчивей. На нашей земле ныне и русские войска, и воины султана. Пора разжечь пожар во славу Гиреев и Крымского ханства!

– Мне необходимо подумать, – уклончиво ответил Девлет-Гирей. – Я приму решение после встречи с Сагибом.

– Многие члены Дивана разделяют мою точку зрения, – заверил старейшина, поднимаясь со скамьи. – С тобой, обладателем султанского фирмана, мы должны вернуть былое величие ханства!

Они разошлись, обнадеженные друг другом.

Девлет-Гирей покинул сад, с клумбами роз, особо пышно цветущих в эти летние дни, от аромата которых будоражило душу, и по привычке повернул к гаремному корпусу. Его венецианские окна были закрыты декоративными ставнями, мушараби, но сквозь щели просачивался изнутри мягкий свет.

Охранник узнал ханского родственника и отступил от входа на лестницу. Девлет-Гирей поднялся, прислушиваясь, как нежно и жалобно зовут струны сааза, и мимолетно вспомнил о своей Зареме. Другие, не менее красивые девы жили теперь в ханском дворце…

Хазнедар-уста, хозяйка в этом гаремном корпусе, по имени Эсма, дама важная и расторопная, растерялась, увидев гостя. Давно уж не бывал он, любитель женщин, в благовонной тиши сераля.

В первой комнате, в буфетной, восседали на коврах несколько придворных чиновников и возле них, подавая пиалы с чаем и кофием, хлопотали девушки. Очевидно, они были не из числа наложниц хана. Посетители гарема безукоснительно соблюдали ранжир.

Девлет-Гирей в сопровждении Эсмы прошел в боковую, всегда им занимаемую комнату. Евнух, круглолицый, широкозадый араб, зажег свечи и принес кумган[42]42
  Кумган – сосуд в виде кувшина для омовения.


[Закрыть] с водой. Гость потребовал вина и баранины. В ожидании наперсницы, которую готовила для него хазнедар-уста, Девлет-Гирей осмотрел расписной потолок, орнамент ковров, висящих на стенах, и – напольного, на котором сидел, умостив подушки. Цветные стекла витражей смутно отражали огоньки благовонных свеч. В комнате пахло амброй, улавливался аромат мускуса и лаванды. Девлет-Гирей ощутил, как безудержно забилось сердце…

Он не стал спрашивать имени юной наложницы, смуглой, упругой, очень искусной в любовной науке. Ночь то кружила в бешеной страсти, то замирала. Когда же одалиска обессилела, он отпустил ее и потребовал, чтобы пришла другая…

Он спал недолго, но так крепко, что очнулся бодрым и отдохнувшим, услышав призыв муэдзина. Занималась ранняя заря. Малая мечеть была рядом. Девлет-Гирей миновал лестницу, еще одну комнату и Летнюю беседку, с журчащим посередине ее фонтанчиком. И замедлил шаги, увидев впереди Сагиб-Гирея в парчовом халате и красном колпаке от тюрбана. Обнаружив постороннего в ханской свите человека, охранники преградили Девлет-Гирею дорогу.

– Только приглашенные особы имеют право войти сюда, – почтительно предупредил старший среди них, турок-янычар. – Большая мечеть свободна для всех. Нет бога кроме Аллаха!

Девлет-Гирей подчинился. И стоя на шерстяном намазлыке[43]43
  Намазлык (тюрск.) – молельный коврик.


[Закрыть], он просил Всевышнего помочь ему одолеть всех врагов и вынести это пренебрежительное отношение двоюродного брата, ибо коран учит терпению и милости к неразумным…

Он вышел из мечети в толпе придворных, слыша и приветствия, и шушуканье за спиной. Бешлы тесно обступали его с трех сторон, предупреждая нападение. Но Девлет-Гирей обрел твердость духа и был готов к разговору с кем угодно!

Слева, в западной стороне, озаряло восходящее солнце ущелье Марьям-Дере и плато скалистой горы, на вершине которой находилась иудейская крепость Чуфут-Кале. Из густого леса, заступившего скаты ущелья, тянуло свежестью листвы и цветущих полян. Издалека слышался хор птиц. «Я здесь точно в тюрьме, – с усмешкой подумал Девлет-Гирей, глядя в синеватую глубину ущелья, тронутую туманцем. – Хорошо там! Я давно не был…»

На подъеме белела небольшая церковь, увенчанная крестами на куполах. Ее молельное помещение находилось в пещере, вырубанной в скале. В этот Свято-Успенский монастырь Девлет-Гирей не раз приходил в детстве. С любопытством осматривал православные иконы и церковную утварь. И теперь, охваченный смутным волнением, он приказал телохранителям последовать за ним.

Монахи, узколицые, худые отшельники в черных рясах, с неровными, давно не стрижеными бородами, стояли у дверей храма. Вероятно, недавно окончилось богослужение. На восходящего по каменной лестнице татарина, вооруженного кинжалом и пистолетами, они взирали сверху с нескрываемым беспокойством. Кто-то из них оповестил настоятеля. И древний старик с аскетическим лицом и слезящимися от долгого пребывания в полумраке глазами, вышел на тесную паперть в ту минуту, когда ступил на нее и татарский воин. Они внимательно посмотрели друг на друга, – красивый молодой мужчина и согбенный священник, опирающийся на посох.

– Селям алейкум! – проговорил Девлет-Гирей.

– Алейкум селям! Хош сефагъа кельдинъиз![44]44
  – Добрый день!
  – Здравствуй! Добро пожаловать! (татар.)


[Закрыть] – приветливо ответил настоятель на татарском языке.

Посетитель слегка улыбнулся.

– Я хочу задать несколько вопросов.

– Я постараюсь на них ответить, – по-татарски продолжил разговор священнослужитель. – Пройдемте в келью.

– Нет, это недолго, – отказался Девлет-Гирей и помолчал. – Скажите, из какого народа ваш бог, Христос?

– Он родился в Галилее. Там, кроме иудеев, было множество других народов. И неведомо, каких корней была дева Мария, ибо зачала она от Святого духа, и Христос есть – Сын Божий.

– Так мне говорили и другие православные священники. Но мне не дает покоя рассказ запорожца, служившего в Хан-Сарае[45]45
  Хан-Сарай (татар.) – ханский дворец.


[Закрыть]. Он утверждал, что ваш бог был по роду казаком. И оттуда, с Сечи, пошел по миру со своим учением.

– Слова запорожца – греховный вымысел. Ересь не пристает к Спасителю! Вся его жизнь и деяния описаны в евангелие.

Девлет-Гирей сощурил глаза, окинув с высоты паперти ущелье и видную из-за деревьев разноцветную черепичную крышу дворца.

– Я вспомнил о вашем боге два месяца назад, когда сражался с донскими казаками. Так отчаянно драться могли только фанатически верующие, не жалеющие жизни ради какой-то цели. Может, и они считают бога за своего земляка?

– На поле брани царит Смерть, уважаемый рыцарь. Она безжалостна ко всем людям. А спасение общее только в мудростях библии и корана. Вечные книги учат любви и миру. Враждуют неразумные люди, но не религии. Истинно верующий не причинит зла другому человеку.

– Причина в людях, говоришь, а не в религиях? – переспросил Девлет-Гирей. – Ваш монастырь десятки лет находится рядом с Бахчисараем, и никто не разоряет его.

Старец задумался, сложил тяжелые ладони на посохе и сказал, по-видимому, самое главное:

– Святая вера дается людям в утешение перед неизбежным переселением в мир иной. Потому использовать ее как оружие, как меч, – это святотатство, дьявольское искушение!

– Но войны не кончаются, и твои единоверцы, пастырь, хотят установить свою власть в Крыму. О заповедях они так же забывают, как и мы… – резко заключил Девлет-Гирей. – И нет у нас иного выхода, как воевать за свободу. А Всевышний рассудит!

Сагиб-Гирей принял тайного гостя через два дня. Он ожидал его в Летней беседке в окружении соратников, диван-эфендия, капудили-баши, киларджибея и телохранителей. Сердце Девлет-Гирея в недобром предчувствии сжалось при виде посторонних, присутствие которых не позволит говорить начистоту. Челядь, пестрящая халатами, бешметами, военными сюртуками, сидела вдоль стен на диванчиках. Ниже декорированного шелком потолка одним уровнем сияли на стенах окна-витражи, отбрасывая вовнутрь радужный свет, делая еще белей мрамор квадратного фонтана посередине. Звон струй был мелодичен и мягок, когда нареченный Портой хан вошел в беседку.

Хозяин дворца сидел на украшенном шелком и золотом тронном месте. Он был в белом бешмете и белом же тюрбане, с изумрудным аграфом и двумя перьями цапли, украшенными алмазами. Под большим тюрбаном лицо его, загорелое и морщинистое, с полуседой бородкой казалось маленьким, а настороженные карие глаза – пуговками. Впрочем, он старался смотреть в сторону, как бы не замечая вошедшего. И лишь когда смолкли его шаги, и тишина вызывающе затянулась, Сагиб-Гирей повернул голову.

– Что тебя привело во дворец? – с иронией вопросил он. – Говорят, турки вручили тебе фирман и с большим войском направили на Кубань покорять ногайцев. Как же ты, фирманный хан, бросил воинов?

Послышались смешки. Хан не пожелал назвать гостя по имени! Девлет-Гирей это также отметил, остро ощущая атмосферу враждебности. Однако, не подал виду. И выдержав паузу, пристально глянул в лицо брата.

– Я приехал к тебе, Сагиб, в гости, – с неожиданной дерзостью произнес он. – А ты, в ком течет кровь Гиреев, не захотел встретиться со мной сразу, ибо занят был беседами с русским посланником. Вероятно, гяур тебе дороже.

– Вот как? Ты недоволен? – еще насмешливей бросил Сагиб-Гирей. – Ты вспомнил, что я твой родственник. А когда предавал меня, получая от Мустафы символ ханской власти, об этом позабыл? Ты согласился выступить против меня, законно избранного крымского правителя. Но советую не испытывать мое терпение.

– Прошу выслушать меня! – ожесточился Девлет-Гирей. – Я принял фирман для того, чтобы объединить крымские народы. Тебе этого сделать не удавалось… Да, у меня сильная армия. Мы деремся с неверными на Кубани и на Кавказе. Ногайские мурзы постепенно переходят на мою сторону. Они считают себя ордынцами. Кабарда также признает меня ханом. Мы оба с тобой подписываемся одинаково: Улуг Йортнинг, ве Техти Кырымнинг, ве Дешти Кыпчакнинг, улуг хани![46]46
  Великий хан великой орды, и престола Крыма и степей Кипчака. (татар.).


[Закрыть] Но это вызывает кривотолки. Под моей властью Закубанье, меня поддерживают черкесы и владетели Большой Кабарды. И здесь, в Крыму, на моей стороне все, кому ненавистна Россия, и кто выгнал из Крыма предателя Шагин-Гирея!

– Говори короче, у меня мало времени, – грубо перебил хан, наклонившись вперед, точно порываясь встать.

– Я надеялся на уединенный разговор. Но не дождался этого… Прошу добровольно передать мне управление ханством!

– Ты всё сказал? За этим ты приехал? – громко и разочарованно бросил Сагиб-Гирей и поднялся с трона. – Когда тебя, маленького, учили первой суре корана, чтобы всю жизнь возносил Аллаху молитву, вряд ли кто думал, что учат маленького волчонка. Теперь ты стал волком! Нам не о чем больше говорить. Немедленно покинь дворец!

Все придворные шумно, с недоброжелательным видом встали.

Девлет-Гирей повернулся на носках и с достоинством прошел через арочный проем в зал заседаний Дивана, спустился в Посольский дворик, где его догнали бешлы. Слезы гнева и праведной мести душили отвергнутого хана-самозванца. «Я еще вернусь! Они пожалеют, шакалы… Я возьму власть силой! – мысленно клялся Девлет-Гирей. – Новый султан Абдул-Гамид поддеживает меня. Он обещал прислать янычар и корабли. И мои сторонники здесь, Джелал-бей, хан-агасы Багадыр-ага, кадии[47]47
  Кадий – судья.


[Закрыть], военачальники пойдут за мной, когда я приведу в Бахчисарай свою армию».

Турецкий ставленник возвращался на Кубань, предвкушая триумф в немирном кавказском крае. У калги Шабаз-Гирея было многократное превосходство в силах. Корпус Медема да несколько разрозненных полков и команд на огромной территории предгорья не представляли серьезной силы. Судьба снова давала шанс укрепить войско, прославиться победами и стать хозяином Хан-Сарая!

7

Подворье русской миссии в христианском квартале Бахчисарая таилось за каменной стеной-забором, а пред воротами был казачий пост. С приходом в Крым российской армии здесь поселился Веселицкий, посланник «северной чарицы», как называли Екатерину Алексеевну татары. Многотрудная служба, жизнь на грани риска выработали у Петра Петровича своеобразные привычки и манеру поведения. Седовласый дипломат избегал суеты в действиях, не торопил события. Между тем опытом его императрица дорожила, хотя и побуждала действовать энергичней, понимая при этом, что узел крымских проблем развязать чрезвычайно мудрено. Из шестидесяти трех прожитых лет оный далматинский дворянин, более сорока прослужил российскому престолу. И странно, не имея ни родственных связей, ни протекций, благодаря лишь собственным заслугам, он получал должности, обремененные соблюдением государственной тайны.

В этот предрассветный час, когда уже доносился от мечети голос муэдзина, раздумья не оставляли статского советника. Город просыпался. Изредка раздавались понуканья всадников и перестук копыт, с окраины – запевки петухов. Однако связной конфидента так и не появлялся. По-стариковски покрякивая, Петр Петрович посасывал трубочку на веранде второго этажа, озабоченно прислушивался к тишине в спальне, не зовет ли жена, находившаяся на сносях? Его размышления были о подозрительном отчуждении ханской верхушки, всё реже встречающейся с ним. Ни дня не ведал он в Крыму умиротворения. Да и вся планида его выдалась на редкость страннической и далеко не покойной…

Государеву службу, по приезде в Россию, начинал он в войсковой канцелярии Миниха. Затем замечен был как переводчик, владеющий перепиской на пяти языках. Позже оказался в тайной канцелярии главнокомандующего Апраксина, в годы Семилетней войны. Умение располагать к себе подчиненных и начальство, способность находить «полезных» для дела людей помогли Веселицкому весьма преуспеть в разведывательных акциях. Вражеские лазутчики непрестанно засылались в места дислокации русского корпуса. Недаром Фридрих Второй повторял, что перед его армией должны пройти сто шпионов. И когда очередной «еспион»[48]48
  «Еспион» (стар.) – шпион.


[Закрыть] Ламберт пробрался в Ригу, там его уже поджидали агенты Веселицкого. Весёлые прапорщики, завсегдатаи пивнушек, там и сблизились с вояжером, охотно показали по его просьбе учения кавалеристов. После этого Ламберт ретировался в Пруссию. Статья его в бранденбургской газете, преисполненная презрения к русской армии, вызвала у Петра Петровича улыбку. Спектакль удался! Не понапрасну уланы, калеча себя, падали с лошадей на глазах у иностранца, бестолково сбивались в кучи и палили мимо целей. Дезинформация, представленная прусскому королю, аукнулась уже в сражении при Грос-Егерсдорфе, где «российские неумехи» наголову разбили генерал-фельдмаршала Левальда.

Деловитость и удачи подвигнули карьеру Веселицкого далее в дипломатическое русло, приведя в киевскую «секретную экспедицию». В назначении сената предписывалось, чтобы проявлял «он, Веселицкий, с ведома генерал-губернатора, всевозможное старание о изыскании удобных способов к благовременному из заграниц Турецких получению достоверных известий о всех тамошних заслуживающих применения и уважения происшествиях». Тогда и приобщился Веселицкий к делам Крыма. К счастью, киевский губернатор Иван Глебов, поддержав его инициативу, обзавелся указом императрицы, в котором закордонным осведомителям устанавливалась выплата от пятидесяти до ста пятидесяти целковых в год, а за особые заслуги и более.

В годы, предшествующие войне с Портой, Веселицкому и бывшему консулу в Бахчисарае Никифорову удалось создать конфидентуру по всему югу: торгующие в Крыму запорожец Василь Рецетов и малоросс Павло Руденко, дубоссарский паша Якуб-ага, переводчик бывшего крымского хана, грек Григоров в Очакове, Молчан в Бендерах, Кафеджи в Могилеве, польский ксендз Сулима. Их сведения о неприятельской армии были столь ценны, что направлялись в Петербург, государыне. Впоследствии удостоился Петр Петрович чести переправить её высочайший манифест балканским народам. Подполковник Каразин, в монашеском одеянии, с фальшивым свидетельством от архимандрита Зосимы, взял в дорожную котомку экземпляры послания на греческом, словено-сербском и волоском языках. Провожая, Веселицкий перекрестил его. И господь миловал отважного гонца. Манифест Екатерины был вовремя доставлен единоверцам-христианам, вселив в их души надежду на покровительство России.

Затянувшаяся война с османами, противоречия между ногайцами и крымчаками побудили Екатерину приставить к Сагиб-Гирею, новоизбранному хану, надежного наблюдателя. Выбор её пал на Веселицкого. Посланнику, которому вменялось в обязанность радение «по отложению от Порты оттоманской ногайских орд», миссия эта при всей ясности цели показалась трудной. Переписка и переговоры с мурзами, всевозможная помощь и дарение им подарков, – всё это лишь временно действовало на правителей орд. Они требовали для себя всё новых выгод, льгот, территорий проживания, щедрых подношений. Но стоило тайному турецкому вояжеру посулить нечто заманчивое, как они нарушали былые договоренности. Немалых сил потребовалось Веселицкому, чтобы уладить конфликт между запорожцами, по-казачьи «гарненько» ограбившими ногайцев, и их сераскирами, которым в залог примирения было выплачено из императорской казны четырнадцать тысяч рублей!

Мало-помалу ногайские лидеры все же клонились в российскую сторону и, когда настал час подписания трактата в Карасубазаре, закрепляющего за Россией крепости Еникале и Керчь и дающего ей выход к Черному морю, вместе с ханом поставили свои подписи едичкульский Караша-мурза, едисанский Темирша-мурза, буджакский Катарша-мурза и джамбулукский Эль-Мурзаг-мурза. Руководитель русского посольства Щербинин и Веселицкий были похвально отмечены государыней.

Однако не минуло и полгода, как замышленный Сагиб-Гиреем мятеж был раскрыт Веселицким, что испугало и образумило вероломного хана. И всякий раз с оживлением боевых действий на русско-турецком фронте ситуация в Крыму обострялась. Вот и теперь, когда армия Румянцева громила османов вблизи Дуная, в Бахчисарае запахло порохом. И бремя всеохватных мер к умиротворению крымчаков снова легло на плечи резидента. Он сознавал, сколь велика опасность и его жизни, и родных, и всех, кто был причислен к миссии. Но всегда помнил и непреложное, что пренадлежит отнюдь не себе самому, но всецело – воле государыни…

Связного, шустрого толстячка в надвинутой на глаза папахе, привел на веранду караульный вахмистр Семенов. Узнав посланца Бекир-эфенди, Веселицкий встал, приказал ему следовать за собой. Только в тесном кабинете, за плотно прикрытой дверью, посыльной подал сложенный вчетверо лист бумаги. Петр Петрович глянул на вязь русских слов, вызвал секретаря и переводчика Дементьева. Склонившись к оплывшим свечам канделябра, стал им читать, делая по привычке акценты в особо важных местах:

– «Вечером хан ознакомил Диван с посланием султана. Турецкие корабли прибыли к нашим берегам. Командует флотом Гаджи Али-паша… Это подтвердил и мой брат, который вернулся с товарами из Яниколя. Он своими глазами видел трехмачтовый фрегат и судна, переполненные янычарами… Али-паша остерёгся русского флота и временно удалился, чтобы высадиться в Крыму, когда ему сможет помочь татарское войско. Сагиб-Гирею приказано вести конницу к проливу, чтобы учинить диверсию супротив ваших крепостей и гарнизонов. Сагиб-Гирей приказал мурзам вооружаться».

– Что ж, Рубикон перейден. Однако, этот безумец и его верноподанные не разумеют, на что решаются. Прольется кровь, и немалая… – взволнованно откликнулся переводчик, поймав взгляд Веселицкого.

– Се ля ви! Такова цена ханской клятвы! – ответил резидент и стукнул ладонью по столу. Глухо громыхнула подпрыгнувшая фарфоровая табакерка.

Веселицкий оглянулся на стоящего у двери связного.

– Что еще велено сообщить?

– Только это.

– Передай мою просьбу господину, чтобы нашел возможность появиться в Хан-Сарае. Я буду там в полдень. Поблагодари его и… Это бакшиш[49]49
  Бакшиш(татар.) – подарок.


[Закрыть].

Веселицкий выдвинул ящик конторки, достал кошелек и сунул в ладонь посетителя. Тот поклонился и осторожно попятился к двери. Уже на веранде спрятал деньги в папаху и надвинул ее на голову.

Короткое совещание с помощниками убедило Петра Петровича в том, что встреча с ханом необходима. И хотя Веселицкий относился к единичным донесениям сомнительно, а доверял логике и ряду доказательств, нынешнее сообщение его чрезвычайно встревожило. Бекир-эфенди, чиновник, через руки которого проходила переписка хана, – конфидент проверенный и златолюбивый. Ему следует доверять. Стало быть, Турция решила нанести удар в Крыму. Мощь османской флотилии одурманит всех, кто враждебно настроен к России. Нетрудно представить тяжесть последствий и для переговоров о мире, и для хода всей войны, если османы, высадившись на крымских берегах, вместе с Сагиб-Гиреем обрушатся на российскую армию. Тогда ни ему, резиденту со своим семейством, ни иным сотрудникам миссии не уцелеть…

Семен Дементьев, посланный во дворец спозаранку, добился аудиенции Веселицкого у хана. На прямой вопрос посланника о готовящемся выступлении Сагиб-Гирей стал юлить, заверять в нерушимости договоров с Россией. На замечание Веселицкого, что в столице много вооруженных людей, хан ответил с недоумением, – это стечение обстоятельств. Возможно, у кого-то свадьба или похороны, или иное торжество.

Из дворца Петр Петрович уехал убежденным, что замышляется смута!

Меж тем раскаленные солнцем улицы к полдню опустели. Воинственные отряды и отрядики, точно по мановению волшебной палочки, исчезли неведомо куда. Лишь у оружейных лавок толпились беи и простолюдины, покупая не только ружья, пистолеты, порох, но и луки со стрелами.