Текст книги "Кто в армии служил..."

Можно привести много доказательств того, что в развивающейся Вселенной оружие уничтожения будет развиваться. В любом случае, сегодня оружие существует и перспектив его уничтожения не видно.

В описываемое здесь время оружие было стрелковое – из него стреляли металлическими пулями и снарядами. Пистолеты, автоматы, пулеметы, танки, пушки, ракеты и т. д. Оружие массового поражения тоже было, но не использовалось по вполне понятным причинам.

Главное в войне – убить как можно больше солдат противника. Тогда он (противник) становится сговорчивей. Соответственно, основная функция солдата – уметь стрелять из вверенного ему оружия. Пехота стреляет из автоматов, артиллеристы и танкисты из пушек, моряки торпедами и т. д. Чем сложнее оружие, тем дороже стрельба, тем реже из него стреляют. Баллистические ракеты в учебных целях запускают очень редко, а из автоматов Калашникова или пистолетов Макарова стрелять можно хоть каждый день. Блинов стрелять не любил, потому что плохо переносил звук выстрела – как-то неприятно бьет по ушам. Больше всего его удивляло то, что из автомата Калашникова в цель он попадал, потому что ему казалось, что во время выстрела его глаза инстинктивно закрываются, – попадал с закрытыми глазами. Не зря, видимо, «Калашников» так популярен. Но вот из пистолета Макарова в грудную мишень с расстояния всего 25 метров он так ни разу за всю службу и не попал.

На военной кафедре университета, в котором учился Блинов, готовили офицеров зенитной артиллерии. Основная задача зенитной артиллерии – сбивать самолеты противника. Зенитчики стреляли один-два раза в год на специальном полигоне.

Полигон и вообще всякие учения – лучшее время в армии для непрофессиональных военных. Нет дурацкой муштры и бесконечных бессмысленных команд (только для того, чтобы солдат не спал), есть хоть какая-то осмысленная цель и относительная свобода. Осенью на полигоне можно проторчать долго, если идут дожди (дождливый день считается днем зенитчика, потому что самолеты не летают, – тогда еще не летали). Если нет дождя, то уссурийская тайга в пору золотой осени – это мягкое солнце, все цвета радуги в лесу, дикий виноград разноцветным ковром опутывает желто-белую березовую чащу на опушке, грибы, лимонник, ягоды, лосось на нересте.

Комбат, отобрав наиболее бывалых деревенских ребят, занимался заготовками грибов, ягоды, рыбы и икры. На нерест шла сема – рыба семейства лососевых. Они уезжали ночью на бронетранспортере, и солдаты били рыбу острогами на перекатах в свете прожекторов. Рыбнадзор, естественно, отдыхает. Возвращались под утро и потрошили рыбу. Красивое зрелище – из вспоротого брюха вываливаются в ведро два здоровенных, как будто полиэтиленовых пакета, полных блестящей от влаги ярко оранжевой (красной) икры. Другие бродили по лесу и собирали грузди. Интересно, что ни один офицер никогда не собирал грибы – не офицерское это дело.

До ближайшего села было километров двадцать через речки без мостов, так что торчать приходилось безвылазно. Офицеров вывозили в ближайшее село по субботам в баню, и они опустошали магазин, набирая водки на неделю. Местные жители не любили офицеров. Младшие офицеры жили в казарме человек на пятьдесят, если не больше, солдаты в палатках. Здесь собирались зенитчики со всего округа, и было много знакомых (кто по сборам, кто даже по университету). Вечером карты или водка, или и то и другое. Девушек на полигон не завозили, так что жены офицеров могли спать спокойно, если, конечно, не изменяли сами. Они любили изменять с солдатами – наверное, женщинам нравятся молодые, озверевшие, ни к чему не обязывающие парни.

Готовясь к стрельбам, накачивали солдат наставлениями да настраивали вечно расстроенную аппаратуру. На вооружении были легкие самоходные установки с четырьмя небольшими стволами и всякой автоматикой и древние – с двумя средними стволами и ручным прицелом.

В сентябре отстреляться не успели, а в октябре пошли дожди. В дождь самолеты не летают, и солдаты спали в палатках (любимое занятие всех подневольных людей), а офицеры маялись в казарме, потому что пить водку и играть в карты днем как-то неэтично, да и вечером надо же что-то делать. Двухгодичники читали книжки – интеллигенция. Но вот тучки рассеиваются, и все по уши в воде двигаются к полигону, где относительно сухо.

Стрельба заключается в том, что над полигоном летит древний самолетик с полукилометровым тросом, на конце которого он тащит макет. Этот макет необходимо поймать либо локатором установки (для новых), либо ручным прицелом (для древних), а затем обстрелять. Вообще должны стрелять несколько задач, самые сложные из которых – в движении. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Основную сложность создают сопки. Самолет появляется неожиданно, и времени, чтобы его поймать, очень мало.

Но это не касается нашего героя. Блинов с Серегой Абакумовым (коллега-двухгодичник) во время стрельб выполняли обязанности страхующих.

Для древних установок эти обязанности довольны просты. Страхующий сидит на борту установки сверху (башня полностью открыта) и наблюдает за стволами – если стволы направлены на самолет или людей, необходимо предотвратить выстрел. Поскольку радиосвязь не работает уже лет двадцать, основной инструмент страхующего – довольно увесистый красный флажок, которым необходимо бить по шлемофону первого номера (весь экипаж находится внизу, в башне) для предотвращения выстрела. На самом деле с ручным прицелом казусы практически исключены – наводчик ясно видит, куда будет стрелять, а в самолет он не попадет, даже если очень сильно захочет.

Комбат дает другой инструктаж. Главное, объясняет он, обстрелять цель, потому что во время войны за необстрелянную цель ставили к стенке, а теперь поставят двойку и придется снова стрелять, а кому же хочется. Если же цель обстреляна, то комбат может отрегулировать оценку с наблюдателями (они где-то сидят и оценивают, насколько близко к макету прошли снаряды) с помощью спирта или водки. Поэтому стволы должны быть всегда направлены на сопку, из-за которой появится самолет, а если страхующий видит, что цель не поймана и самолет уходит, необходимо бить первый номер по голове (шлемофону) до тех пор, пока он не выстрелит.

Слава богу, с древних установок стреляли только с места, и все обошлось. Самолет увидели слишком поздно, и бессмысленно было крутить штурвалы прицела. Блинов как сумасшедший колотил сержанта Гаврилова по башке, и тот дал короткую очередь куда-то в сопку, никого не подстрелив. Комбат, поматерившись, несмотря на свою фамилию – Безматерных, залез в бронетранспортер и поехал к наблюдателям. Привез пятерку, как всегда. Батарея капитана Безматерных всегда стреляла отлично.

Обязанности страхующего автоматической установки были сложнее. Из установки на длинном проводе (метров двадцать) выведен размыкатель цепи стрельбы – цепь стрельбы электрическая. Страхующий стоит рядом с установкой (установка закрыта, и места для страхующего в ней нет) и должен следить за стволами, и при малейшей опасности (направлении стволов на людей или самолет) нажать на тумблер размыкателя, тем самым предотвращая выстрел. История создания этого устройства была печальной. В этих новых установках был конструктивный дефект – когда отключались гидроприводы, двигающие стволы и башню, стволы падали в горизонтальное положение, а башня, крутнувшись, замирала в произвольном положении. Однажды после стрельбы экипаж выключил гидроприводы и командир установки по инструкции произвел контрольный спуск. Неожиданно (видимо, во время стрельбы произошла осечка) установка дала залп из всех четырех стволов по бронетранспортеру, на котором в это время грелись на солнышке солдаты в ожидании своей очереди стрелять – семь человек как ветром сдуло. Может, вранье, но размыкатель и страхующий теперь были.

Когда стреляли с места, еще ничего. Стоишь себе с размыкателем и нажимаешь на тумблер по окончании стрельбы, когда стволы установки смотрят черт знает куда. Один раз они развернулись прямо на Блинова, и тот, несмотря на то что нажал на тумблер, инстинктивно упал на землю (инстинкт самосохранения, береженого бог бережет). Видимо, решив, что что-то не в порядке, тут же попадали и все, кто стоял рядом, в том числе помощник начальника ПВО полка капитан Вишневецкий (щеголеватый, всегда весь подшитый, выглаженный и начищенный капитан рассказывал как тащится его жена, когда видит его в белых армейских кальсонах). Сконфуженный, он долго орал на Блинова – типа, какого черта ты падаешь, если у тебя размыкатель. Ну что тут объяснишь, когда стволы, которые только что стреляли, смотрят прямо тебе в глаза.

Намного хуже приходилось страхующему при стрельбе в движении. Для страхующего это пятьсот метров бегом за установкой. Абакумов страхует первую установку, Блинов – вторую.

Перед залетом возле установки наблюдается жуткий ажиотаж. Начальник ПВО полка, его заместитель, командир батареи и командир взвода вчетвером дают последний инструктаж механику-водителю. Бедный солдатик затравленно смотрит на них из люка. Эти четверо одновременно матом пытаются объяснить ему, как нужно двигаться. Серега Абакумов стоит в стороне с размыкателем в руке и пытается сообразить, как бежать. Вот из громкоговорителя доносится: «…Залет боевой. Стреляет батарея капитана Безматерных». Скорее всего, они втолковывали ему, что нужно стартовать плавно по команде, иначе с чего бы он рванул так, что Серега чуть не упустил размыкатель. Длинный и худой Серега, в развевающейся плащ-накидке, без фуражки (она слетела от резкого старта), бежал, высоко выбрасывая коленки, чтобы не увязнуть в лужах, держа перед собой размыкатель, как уздечку лошади. Вряд ли он мог следить за направлением стволов. Самолету повезло – его не сбили.

Следующей стреляла установка Блинова. Он запаниковал. Спринтер по натуре, он боялся, что на пятьсот метров в таком темпе у него просто дыхалки не хватит. Все повторилось: эти четверо что-то орали бедному водителю, потом объявление по полигону. Блинов увидел самолет в последнюю секунду (он буквально выскочил из-за сопки), и в это мгновение водитель рванул, как если бы он стартовал в гонках на «Формуле-1». Блинов тоже рванул, фуражка слетела. Он бежал, не глядя на стволы, только чтобы не увязнуть в лужах. И вдруг впереди появилась лужа, у которой другой берег не просматривался. Он понял, что ему ее не пройти, выпустил из рук размыкатель и побежал вокруг лужи. Грязный с ног до головы Блинов еле добежал до конца дистанции, нашел размыкатель и залез на башню установки. Экипаж, выглядывая из люков, издевательски сочувствовал. Предстоял второй заезд.

Отстреляли, как ни странно, на отлично. Бочки с грибами, рыбой и икрой были тоже готовы (икра у капитана не получилась, уметь надо), и осень, уже не золотая, заканчивалась. Пора, как говорится, на зимние квартиры.

На первый взгляд, проблема ограничения общения с женским полом двухгодичников не касается. После службы они свободны в передвижении, а с погонами и деньгами девушку найти не так трудно. Но в описываемое время и в том месте, где служил Блинов (а таких мест было большинство), проблема существовала. Во всяком случае, у большинства двухгодичников полка девушек не было.

Исключение составлял Долганов, который неутомимо куда-то мотался и кого-то находил. Где-то у него была жена моряка, который вечно был в рейсе, где-то молодая вдова, где-то дура какая-нибудь влюбившаяся. Он не бахвалился, часто брал с собой кого-нибудь из тех, кто попадется под руку, и пассия Долганова приводила подругу, с которой у этого, кто попадется под руку, естественно, ничего не получалось.

Поселение, в котором находился гарнизон, делилось железной дорогой на две части. В одной жили местные жители, в другой располагался гарнизон. В гарнизонной части были: собственно гарнизон, офицерский городок, в основном для старших офицеров, с одной стороны гарнизона (в нем были четырехэтажные дома со всеми удобствами, офицерская столовая, которая вечером работала как ресторан, и другие элементы обычной городской инфраструктуры), и малопригодный для нормальной жизни офицерский поселок для невезучих младших офицеров – с другой стороны.

В офицерском городке жили белые люди – старшие офицеры и другие «втершиеся» личности, включая даже прапорщиков. Каким образом и куда надо было втереться, чтобы получить жилье в офицерском городке, знали только втершиеся, аналогично тому, как получали жилье вообще в стране построенного социализма. Жилья не хватало катастрофически, и в очереди стояли практически все граждане этой страны. Без очереди получали только втершиеся или купившие. И тогда можно было купить, о чем население уже догадывалось, но где взять деньги, знали не все, а наивные люди думали, что надо обязательно воровать. Сейчас любой вопрос решается намного проще – надо дать денег, причем известно, сколько и кому. Раньше было интереснее, хотя определенные расходы были необходимы.

Большинство двухгодичников были людьми интеллигентными, втираться не умели, поэтому жили в поселке для невезучих. В нем были две длинные улицы, застроенные так называемыми «финскими» домиками (неизвестно, откуда такое название, так как очень сомнительно, чтобы финны жили в таких домиках, разве что когда-то очень давно, в царской России). Домик на два входа, в каждой половине три комнаты и кухня. На кухне – печка. Другие удобства во дворе: на четыре дома одно деревянное строение на четыре очка с выгребной ямой (очко – это ромбовидная или круглая дырка в деревянном полу, в отличие от солдатских туалетов здесь все же каждое очко имеет свою, если так можно выразиться, кабину) и одна колонка (металлическое сооружение с краном, на который вешается ведро; чтобы включить воду, надо поднять и удерживать рычаг, расположенный сбоку). Был еще сарайчик, куда завозили уголь на зиму.

Самое паршивое дело было пользоваться уборной осенью (туалетом описанное выше деревянное строение при всей фантазии назвать было нельзя), когда постоянно шли дожди. Выгребная яма заполнялась водой, причем вода была где-то внизу на глубине полутора метров, так что если человек шел первый раз справить большую нужду, он ничего не подозревал. Он спокойно присаживался на корточки над очком и начинал думать о чем-то приятном, пока прямая кишка делала свое грязное дело. В момент облегчения какашка летела вниз, и (подлые законы физики) оттуда с глубины полутора метров поднимался всплеск, который по тем же подлым законам попадал точно в то место, откуда оторвалась какашка. Человек от неожиданности чуть не слетал с помоста и произносил нехорошие слова, – а что еще можно сделать? В дальнейшем техника какания вырабатывалась естественным образом у всех одинаково – после отделения какашки надо мгновенно сместить задницу в сторону от очка, чтобы подлый всплеск пролетел мимо. В этот момент многие даже злорадствовали – ага, не попал. Гипотетически можно было бы носить с собой какой-нибудь отражатель и подставлять его под всплеск, но это совсем нереально – после небольшой дискуссии этот вариант был отметен. Все крутили тазом.

В каждой половине жили по восемь двухгодичников (3–3—2). В других домах жили невезучие младшие кадровые офицеры с семьями (одна семья на половину дома) – бедные их жены. Иногда попадались какие-то штатские люди – возможно, бывшие военнослужащие, которых не смогли выселить.

Напротив общежития был такой же домик, который был перепланирован так, что одну комнату с кухней с отдельным входом занимала молодая одинокая женщина по имени Аксинья (на ум сразу приходил «Тихий дон» и Элина Быстрицкая). Еще до того, как Блинов ее увидел, он слышал много шуток и намеков от уже отслуживших год ребят. Интересно, что в них не было ничего неприличного, как это обычно бывает в мужской компании, напротив, ощущалось какое-то уважение.

Однажды в воскресенье, когда все умиротворенно маялись, наслаждаясь бездельем, Долганов, взглянув в окно, очень быстро для своих габаритов выскочил за дверь. Остальные, и Блинов вместе со всеми, прильнули к окну. Аксинья шла за водой к колонке, которая, как уже было сказано, находилась между домами. То, что это именно Аксинья, было ясно без всяких слов.

Адекватно описать впечатление, которое производила фигура Аксиньи, невозможно. Основные части женского тела, как известно, – грудь и то, что ниже спины. Невозможно было сказать, и никто не говорил, что у нее были большие сиськи или круглая попка, хотя они были приличные по размеру, а размер, как известно, имеет значение. Это бы сразу все опошлило. Грудь была немаленькая, но упруго и вместе с тем мягко стояла, и видно было, что не из-за лифчика. То, что ниже спины (все доступные слова слишком пошлы, чтобы это описывать), было идеально овальным (не круглым – круглая попка действует непосредственно на основной инстинкт) и выдающимся ровно настолько, чтобы не быть плоским, но и, не возбуждая основной инстинкт, пробуждать интеллект. Между грудью и тем, что ниже спины, была талия, не то чтобы осиная, но подчеркивающая все. Она не была красавицей, но лицо было удивительно приятным и без стервозности, которая почти всегда сопровождает красивые женские лица. Глаза с поволокой соответствовали фигуре, обещая неземное блаженство. Произведение искусства, в общем. Человек терял дар речи, видя эту красоту, но похотливые мысли ему в голову не приходили. Высокое искусство – высокие чувства. И это в то время, как в радиусе километра очень трудно было встретить вообще какую-нибудь девушку. Можно предположить, конечно, что именно из-за этого отсутствия и разыгрывается воображение у сексуально озабоченных молодых людей, но психоз был массовый. Сексуальная энергия, назло Фрейду, упрямо не сублимировалась в интеллектуальную, оставаясь где-то внизу.

Долганов уже набирал воду, удерживая рычаг, и что-то без умолку плел и плел. Аксинья смеялась. Желающие поднести воду Аксинье не выстраивались в очередь – они выскакивали, кто быстрей. Она никому не отдавала предпочтения, поэтому возможность мило побеседовать и полюбоваться ею с близкого расстояния сохранялась у всех. Кстати, когда она шла в описанное выше деревянное строение, которое также находилось между домами, все наблюдавшие жалели ее, представляя, как она, бедная, будет крутиться, и не выходили, дабы не поставить ее в неловкое положение.

Есть женщины, которые не убивают надежду ни у кого. Они как бы намекают: постарайся, и все возможно. Но в сплетни злых языков, не допущенных к столу, о том, что она с любым, как-то не верилось. Очевидно, должны соблюдаться два условия: необходимое – должен понравиться (это непредсказуемо и неисправимо, если уж не понравился), и достаточное – стараться надо сильно и искренне. О том, чтобы сразу затащить в постель, не могло быть и речи.

Долганов набирал воду и плел. О чем-то большем никто, кроме него, не мечтал. Долганов, естественно, к ней захаживал, но, очевидно, безрезультатно. Он старался, и она привечала его, как друга. Народ в общаге злорадствовал, и Аксинья нравилась им еще больше (если уж у Долганова не получается, то, видимо, хорошая девушка и, самое главное, не надо думать о том, чтобы к ней попасть – потому что, когда злые языки говорили, что она с любым, желание подло просыпалось). Всегда лучше «мне нравится, что вы больны не мной».

О чем-то большем никто не мечтал, потому что любовником Аксиньи был командир танкового полка, в котором все эти двухгодичники служили, подполковник Борзов.

Подполковник Борзов был невысокого роста, худощавый, но крепкий, злой на службе мужик. Настоящий командир, возражения неуместны. Он нечасто употреблял мат, язык его был настолько командным в прямом смысле этого слова, что и без мата его все прекрасно понимали. Полк всегда был отличным. Блинов увидел Борзова чуть ли не на следующий день после выхода на службу во время утреннего построения полка. После обычных процедур, положенных по уставу, командир давал важные наставления. Неожиданно его взгляд, привычно сканировавший строй, остановился на ком-то, и командир тут же вышел из себя.

– Лейтенант Безруков, – заорал он, – вы что веселитесь, из-за вашего разгильдяйства погиб молодой парень! Ему бы жить, а не вам. Вы не Безруков, вы Безголов. Вас судить надо, а вы тут веселитесь.

И так далее.

Безруков давно уже не веселился и стоял по стойке «смирно» – на него жалко было смотреть. Считалось, что незадолго до этого по его вине погиб молодой солдат (в армии люди гибнут и в мирное время, часто просто по глупости). Безруков сдал караул, но, вместо того чтобы довести солдат до казармы и проконтролировать сдачу боевого оружия, он отдал свой пистолет Макарова помощнику – сержанту, поручив ему сдать оружие, а сам двинулся домой (не терпелось выпить). Сержант довел солдат до казармы, где они сдали автоматы, и повел на ужин. Но пистолет Безрукова он не сдал, хотел слегка повыпендриваться. В столовой он стал демонстрировать пистолет. Какой-то молодой солдат попросил подержать оружие, и сержант милостиво дал ему пистолет, предварительно вынув магазин. Направив его на дверь столовой (там в этот момент никого не было, он знал уже, что направлять ствол на человека нельзя), бедолага спустил курок. Пистолет был снят с предохранителя и заряжен (один патрон остался). Зачем Безруков зарядил его, он и сам не мог объяснить (оружием в карауле не балуются). Прогремел выстрел. В это время мимо столовой шел строй. Пуля попала молодому бойцу в живот (из пистолета Макарова очень трудно попасть в цель, если захочешь), и он скончался в госпитале.

Борзову потребовалось много усилий, чтобы замять дело, иначе полк не был бы признан отличным, что, в свою очередь, чревато замедлением карьеры, поэтому он отвязывался на Безрукове при каждой возможности. К концу службы Безруков спился и не стал даже возвращаться домой. Говорят, так и болтался где-то в деревне с собутыльниками.

Борзов приезжал к Аксинье два раза в неделю и проводил у нее часа два. Командирский газик стоял, особенно не скрываясь, несмотря на то, что Борзов был женат (он, естественно, жил в офицерском городке на противоположной стороне гарнизона). Говорили, что он хотел бросить жену и жениться на Аксинье и предлагал ей, но она отказалась. Ребята в общаге грустили, когда видели недалеко командирский газик.

Блинову однажды повезло. Он пошел в уборную, а в это время Аксинья вышла за водой. К счастью, нужда была малая и можно было терпеть. Оказавшись, таким образом, к колонке ближе всех, Блинов автоматически воспользовался ситуацией.

– Вы что, новенький? – Аксинья приветливо улыбнулась.

– Да, давайте помогу.

Напряжение спало, и Блинов, повесив ведро на кран и подняв рычаг, уже что-то нес про неудобства деревенской жизни. Он и не заметил, как они оказались на ее крыльце.

В отличие от взрослого мужчины, неискушенный молодой человек может получать удовольствие просто от общения с понравившейся ему женщиной, даже не думая о том, чтобы затащить ее в постель. Искушенным женщинам, с другой стороны, нравится восторг почитания неискушенных молодых людей. Они не допускают близости, потому что знают, что в постели от молодого человека толку будет мало, а обучать его – значит все опошлить. Зато так приятно ощущать чистый, восторженный, без намека на похоть взгляд.

Они сидели на крыльце, она что-то подшивала или штопала. Тема разговора не имела никакого значения. Голос у нее был приятный, низкий, и все, что она говорила, Блинову нравилось. Он был уже на грани того состояния, когда мозг молодого человека под влиянием сублимирующейся энергии начинает работать неадекватно. В этом состоянии человеку кажется, что перед ним идеал, в котором все идеально – голос, речь, глаза, улыбка, и, оказывается, по математике в школе у нее была пятерка. Если бы она поманила пальчиком, любой потерял бы голову. Но она не поманила. К счастью. Все, что ни делается – все к лучшему. Блинов потом всегда вспоминал чеховского Ионыча, которого они изучали в школе целую четверть. Повесть он прочел много позже, но тогда, в школе, учительница очень заостряла внимание на эпизоде, когда уже обрюзгший обыватель Ионыч (вот в кого он превратился, с возмущением подчеркивала учительница) едет в коляске и думает: «Как хорошо, что я тогда на ней не женился» или что-то в этом роде.

Время истекло, и он поплелся в общагу выслушивать завистливые подтрунивания ребят. Через несколько дней Блинов убыл на сборы, потом отпуск, а потом была зима. К этому времени Борзов уехал в Академию Генерального штаба в Москву (то-то жена радовалась, скандалы по поводу Аксиньи у них были постоянно). Видимо, Аксинья затосковала (говорили, что загуляла), и через некоторое время у нее появился сожитель из дембелей, лет на семь ее моложе. Чем он ее взял – неизвестно. За водой она больше не ходила.

Весной прошел слух, что она наградила своего солдатика сифилисом (в общаге в это решительно никто не хотел верить), и они уехали лечиться в районный центр. Говорили, что, тем не менее, солдатик никаких претензий к ней не имел и был готов набить морду любому, кто скажет о ней плохое слово. Больше их никто не видел.

Немного позже в соседнем доме с другой стороны поселилась симпатичная молодая соседка с неоформившейся, несмотря на свои двадцать лет, фигурой, с торчащими коленками. Ее прозвали кузнечиком, и ни о чем таком никто, даже

Долганов, не помышлял. Неожиданно через некоторое время было обнаружено, что дневальный по общежитию Сапунов значительную часть времени (делать ему, в общем-то, было нечего) проводит у нее, помогая по хозяйству, но было очевидно, что до интимных отношений дело не дошло – с Сапуновым она дружила (бывают такие якобы простые, а на самом деле довольно стервозные девушки, которые используют наивных молодых людей каким-нибудь, только им известным способом, а может быть, просто держат про запас). Еще через какое-то время она все-таки подцепила кадрового офицера из пехотного полка, Сапунов перестал ходить к ней и впал в глубокую депрессию, свойственную впечатлительным молодым людям после неудавшейся первой любви, а первая любовь почти всегда, на их счастье, заканчивается грустно. Кстати, счастливая первая любовь чревата либо глупым браком на всю жизнь, либо трагедией типа «Ромео и Джульетта».

Больше в поселке даже смотреть было не на кого.

На вечера отдыха в Дом офицеров не ходил никто, потому что делать там было нечего – в полупустом зале сидели по краям неприкаянные, несимпатичные жены кадровых офицеров (бедные женщины проводят молодость в гарнизонах), в то время как их детишки резвились в центре зала.

Обычно в субботу двухгодичники большой компанией не попавших в наряд шли на станцию в баню, а затем в ресторан. Банька была небольшая, деревянная, но с настоящим, по-русски сухим паром. Вся гигиена в общежитии в течение недели ограничивалась утренним умыванием холодной водой из рукомойника. Металлический сосуд с дыркой снизу, которая заткнута свободно болтающимся металлическим стержнем. Резким движением руки загоняя стержень внутрь сосуда, открываешь дырку, из которой доли секунды, до того как стержень, падая под силой тяжести, снова заткнет дырку, выплескивается вода – очень экономичное, актуальное в условиях дефицита воды устройство. Баня в субботу доставляла истинное удовольствие. Если человек попадал в наряд на субботу-воскресенье, то баня для него пропадала (она не работала в будние дни), и приходилось крутиться в общаге с тазиком, нагревая воду в чайнике.

Ресторан представлял собой небольшую комнату на станции, в которой было три-четыре стола (не столики, а именно столы). Повариха готовила борщ, котлеты и другую нехитрую, на первый взгляд, русскую еду. На самом деле, действительно вкусные борщ и котлеты встречаются нечасто. Сельдь, и причем отличная баночная сельдь, не была на Дальнем Востоке дефицитом (в отпуск все тащили с собой пару банок), а соленые грузди были в каждом доме, так что водка шла хорошо. Заканчивали разговоры о службе, о гадах– начальнике штаба, зампотехе, заме по бронетанковой службе и других начальниках в общаге вечером. В воскресенье – преферанс. Какие уж тут девушки.

Исключение составлял Долганов. Каким-то образом он умудрялся и в бане побывать, и водки выпить, и уехать на свидание куда-нибудь в Уссурийск или Владивосток. Иногда, когда у Долганова накрывались все его свидания, он уговаривал кого-нибудь пойти на танцы (теперь они называются дискотеками, хотя отупляющая их суть ничуть не изменилась) в деревню посмотреть на местных девушек. В деревне на танцах деревенские девушки были, но были и деревенские парни (шпана всякая), которые офицеров очень не любили. А за что их любить, философски вопрошал собиратель книг Пономарев (он мотался за книгами по всему округу и каким-то образом находил даже абсолютно дефицитные, а в Советском Союзе любая приличная книга была дефицитом) – со своей зарплатой они легко могли отбить любую девушку, которых на Дальнем Востоке катастрофически не хватало.

В гарнизоне действовал приказ командира дивизии, запрещающий появление офицеров в гражданских местах развлечений в военной форме, но гражданская одежда никого из местных не вводила в заблуждение. На танцах стычки были практически исключены, так как где-то неподалеку всегда находились либо наряд милиции, либо военный патруль, но ходить туда не любили, да и снимать там девушек было чревато, да и кого там было снимать. Постояв какое-то время в стороне и насмотревшись на толкущуюся деревню, ребята возвращались в общагу.

Но Долганов был очень настойчивый. Однажды ему приглянулась какая-то девушка (как говорится, на безрыбье). Он увидел в ее взгляде аванс, как он любил выражаться. Впрочем, авансы он видел всегда, и очень может быть, что девушки всегда эти авансы ему давали. Он был не просто высоким (около двух метров), он был именно здоровенным, обычно к этому слову добавляется: мужиком или детиной, но он не был ни мужиком, ни детиной. Он был здоровенным, а другого слова не подберешь, но интеллигентным. Он не наглел и не хамил вообще, а с девушками тем более, и они сразу это чувствовали. Их рефлексы срабатывали раньше интеллекта, что и отражалось во взгляде – рефлексы выражали готовность.

Танцевать он не любил. Видимо, чувствовал, что со стороны в танце не смотрится. Особенно он не любил контактные танцы, потому что голова партнерши находилась, как правило, низковато для танца (не так чтобы совсем неприлично, но все же). В этот раз он танцевал и, естественно, что-то плел. Неожиданно, к ним подскочил парень из местных (назовем его так же, как и Владимир Высоцкий, – «тот, кто раньше с нею был»), схватил девушку за руку и стал тянуть к себе. Девушка другой рукой мертвой хваткой вцепилась в куртку Долганова, и они стали разрывать на части и девушку, и куртку. Тот, кто раньше с нею был, уступил и, бормоча угрозы в адрес девушки, отошел к дружкам. Вечер был испорчен.