Текст книги "Любовь под боевым огнем"
Автор книги: Владимир Череванский
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– А песнь Баяна? Это один из перлов русского творчества.
– Наши шотландские баллады…
– Ваши шотландские баллады приятны только возле кухонного очага! – выпалил ядовито Узелков.
– С этой стороны я незнаком с шотландскими балладами. Мне, господин поручик, не случалось быть в роли поваренка.
Вспышку Узелкова предупредил повелительно-ласковый взгляд княжны.
– Извольте, смиряюсь, – выговорил он с вынужденной покорностью, – смиряюсь, но требую награды. Вы, княжна, так прекрасно играете марш добровольцев! Рояль неподалеку.
– Марш, который так любит Михаил Дмитриевич?
– Да, тот, с которым он пройдет с нашими полками по руинам Афросиаба, Бактрии и Вавилона.
– Куда же, господин поручик?
– В Индию, господин лейтенант.
В это время гроза проявилась в таком диком величии, что все общество притаилось и припрятало свои личные счеты. Волга, нападая на подножие гурьевской усадьбы с ожесточенной яростью, разражалась ошеломляющим ревом. Ему вторили удары, покрывавшие всю окрестность громовыми перекатами.
В минуту молчания среди общества появился возвратившийся с пристани Радункин. Сообщив, что вблизи не слышно призывов о помощи, он присоединился к Михаилу Дмитриевичу и повел с ним таинственную беседу.
– Ничего из этого не выйдет, – объявил во всеуслышание в конце переговоров Михаил Дмитриевич, – и к чему? Русь так богата сдобным купеческим телом и с большими при этом капиталами…
– Михаил Дмитриевич, пощадите! – взмолился Радункин. – Я обратился к вам с открытой душой как к покровителю русских самородков…
– Ошиблись, дорогой мой, ошиблись. Я не поклонник самородков, которые, гнушаясь своим родом-племенем, забывают, что их деды драли лыко, а отцы гнули ободья в лесах. Ирина Артамоновна, позвольте попросить у вас одну минуту внимания. Кронид Пахомович желает устроить в Гурьевке спасательную станцию, но не иначе как с классической на фронтоне надписью: «На пользу человечеству от Ирины Радункиной, урожденной княжны Гурьевой».
Княжна сделала вид, что она слышит шутку, на которую можно и не отвечать. В это время мистер Холлидей предложил ей партию в шахматы, на что она охотно согласилась. Игра у них затеялась серьезная, вдумчивая.
Узелков также недурно играл в шахматы. Подойдя к столику, он уже не отходил от него и все более и более волновался при неудачных ходах княжны.
– Вы так превосходно повели свою партию и потом внезапно, точно в гипнотическом состоянии, пошли навстречу к поражению, – заметил он, когда партнер объявил ей шах и мат.
– А вы, поручик, какого мнение насчет гипнотизма? – спросил его мистер Холлидей.
– Я признаю гипноз как одну из величайших неисследованных сил природы, но думаю, что гипнотизеру пришлось бы много потрудиться надо мной.
– Да-а? Гм! По вашему критическому разбору игры я признаю в вас сильного шахматиста. Не удостоите ли сыграть со мной партию?
– С удовольствием, мы будем записывать все наши ходы, хорошо?
– Согласен.
Игра началась. Первый ход мистер Холлидей обдумывал очень долго, что угнетающим образом подействовало на Узелкова. Но какой же уважающий игру партнер будет торопить противника? Некоторое время княжна Ирина оставалась возле шахматного столика, и, только заметив умоляющие взгляды Радункина, она предложила ему пройти в соседний зал.
– Кронид Пахомович, я ценю ваше ко мне расположение, но, простите, я не могу быть вашей женой, – заговорила она решительным тоном. – Мы люди разных полюсов и друг друга не поймем. Вам необходима для коммерческой обстановки красивая жена из знатного рода, а для моего счастья необходим человек, обладающий умом и чувствами… Ну как бы вам это сказать? Обнимающий гармонию…
– Вам нужен англичанин! – брякнул Радункин.
– Вы думаете? Прекрасно, не будем спорить…
– И это ваше бесповоротное решение?
– Да, Кронид Пахомович, бесповоротное…
По возвращении в библиотеку княжна заметила, что Узелкову грозит позорный шах и мат. Кроме того, ей бросилась в глаза происшедшая с ним в короткое время перемена: глаза его потускнели, обычная на щеках краска уступила место серо-пепельному цвету, и в общем он выглядел тупо и бессмысленно. Передвигая автоматически шахматы, он так же машинально отмечал на таблетке каждый свой ход и вовсе не замечал, что партнер смотрит на него с обидно величавым презрением.
– Он в трансе? – тревожно спросила Ирина.
– Да, и притом он подчинился мне легче молодого кролика.
– Но, Билли, с его пробуждением окончится ли твое влияние?
– Если я того захочу. Повторяю, он кролик, и мне нетрудно держать его в повиновении, несмотря на время и пространство.
– Билли, не напоминаю ли и я этого бедного кролика? Однако пробуди его, иначе мы привлечем общее внимание.
Княжна не ошиблась. Михаил Дмитриевич давно уже следил за шахматной игрой Узелкова.
– Не нравится мне этот просвещенный мореплаватель, – заявил он наконец в среде своего кружка. – Поручик, надеюсь, вы разбили все флоты адмирала Нельсона?
Узелков не скоро ответил. В самом же ответе его, походившем на вынужденный набор слов без взаимной их связи, чувствовался переход от кошмара к жизни наяву.
– Старался… не мог… мне так тяжело! Он меня давит… освободите!
– Что с ним? – раздался общий вопрос.
– Господин лейтенант, что с ним? – спросил и Михаил Дмитриевич. – Он обеспамятел, обессилел… и куда девался его яркий румянец?
– Поручик впал в гипнотическое состояние, но сейчас настанет полное его пробуждение.
– А вы, господин лейтенант, с чьего же позволения показываете здесь свои фокусы?
При этом вопросе гордость британца почувствовала серьезный укол. Обычная в другое время недоступность его сменилась нервной дрожью.
– Фокусы? – спросил он, стараясь задавить ненужным вопросом нанесенную ему обиду. – Вы, генерал, изволите признавать гипнотизм – этот гениальнейший в будущем рычаг мироздания – шарлатанством, не более?
– Черт побери, дело не в названии! – горячился Михаил Дмитриевич. – Будет ли ваш гипнотизм рычагом мироздания – это еще бабушка надвое сказала, а вы извольте отвечать, кто вам дал право испытывать здесь, в почтенном доме – и над кем же? над офицером русской армии! – вашу силу, которой приличнее проявляться во врачебной аудитории или в цирке, если вам угодно?
Мистер Холлидей не мог извиниться. Он ни перед кем не извинялся, но он нуждался в заступничестве, и оно явилось.
– Михаил Дмитриевич, я давно хотела видеть проявление гипнотизма, – заговорила княжна Ирина, выдержав металлически-упорный взгляд мистера Холлидея. – Может быть, я поступила опрометчиво, но я одна виновата.
– Прошу вас, – обратился Артамон Никитич к мистеру Холлидею, – не возобновляйте в моем доме свои гипнотические упражнения. Они, как видите, поселяют крупные неудовольствия.
Мистер Холлидей сделал общий поклон и вышел из библиотеки. При этом случилось так, что взгляды его и Михаила Дмитриевича встретились.
«Ты мне ненавистен, – говорил взгляд последнего. – Я презираю твою силу, и будет время, когда я наступлю на тебя тяжелой пятой».
Мистер Холлидей как бы принимал его вызов.
«Хорошо, померяемся, – отвечали его металлические зрачки, исполненные холода и злобы. – Помни, однако, что я ни над чем не задумаюсь… ни над чем, даже над преступлением!»
VII
Гурьевка приняла нового гостя.
– «О’Донован, – прочел Михаил Дмитриевич на поданной ему карточке. – Корреспондент “Таймс” и англо-бомбейских газет». Знакомая, но забытая фамилия.
– А не помните ли вы его фляжку, которую он предназначал для раненых, но осушал ее каждый раз перед началом сражения? – спросил Жерве, обладавший хорошею памятью.
– Просите!
Перед Михаилом Дмитриевичем предстал тип путешествующего корреспондента английской прессы с навешенными на ремнях фляжкой, биноклем и записными книжками в красных переплетах. Предприимчивость и самоуверенность светились в каждом его приеме.
– Представитель английской прессы, – рекомендовался мистер О’Донован с несколько развязной манерою. – Во время последней восточной войны я первый трубил миру о ваших, генерал, победах.
– К сожалению, я не имел удобного случая расстрелять вас под Плевной, – осадил Михаил Дмитриевич господина, трубившего о его победах.
– О, генерал, вы не способны на такую черную неблагодарность.
– Генерал поступил бы справедливо, воздав должное за ваши грязные измышления против русской армии, – вставил свое замечание Жерве.
– Узнаю вас, строгий пуританин.
– Как я узнаю вашу фляжку.
– Что вас привело сюда? – спросил Михаил Дмитриевич.
– Прежде всего сердечное желание приветствовать вас, генерал, с новым назначением. Я прямо из Лондона, а там уже известно решение вашего правительства разгромить свободную страну – Теке, а может быть, и подойти к Герату.
– Прекрасное решение.
– Я не забыл, генерал, ваше признание в Сан-Стефано, что вся цель вашей жизни будет заключаться в обращении Мраморного моря в русское озеро и в разработке похода на Индию.
– Увы! Миролюбие нашего правительства не позволяет мне и мечтать о таком справедливом возмездии.
– Возмездии за что?
– За незваное появление вашего флота возле Мраморного моря. Что касается Теке, то мы разгромим его, хотя бы Англия прислала на помощь этим разбойникам лучшие изделия своего Вулвичского арсенала.
– Генерал, в Англии отлично понимают, что вам необходимо загладить впечатление вашей прошлогодней неудачи. Нельзя же допустить, чтобы орда хищников потеряла уважение к неуязвимости русского солдата.
– Не вы ли корреспондировали в прошлом году из Туркмении?
– Я, генерал. Под видом охотника я доходил до Гярмаба, этого горного массива, отделяющего Теке от Ирана.
– Воображаю, как вы радовались бестолковому отступлению наших неудачников. К счастью, радость ваша не будет продолжительна.
– Тем более что наш министр колоний потерпел поражение перед вашей национальной партиею. Не скрою, все старания были пущены в ход, чтобы помешать вашему назначению в начальники экспедиционного корпуса, и – увы! – пока мы с вами разговариваем, курьер торопится доставить вам приглашение пожаловать в Петербург для разработки плана экспедиции.
– Как я вижу, вы богаты сведениями.
– Как и все военные корреспонденты солидных органов английской прессы. Теперь же, по уполномочию синдиката англо-бомбейских газет, я прошу вашего, генерал, позволения следовать при вашем закаспийском отряде.
– С условием! Сплетничать обо мне сколько угодно, но при первой же гадости о моем отряде я изгоню вас с величайшим позором.
– Охотно принимаю ваши условия.
Михаил Дмитриевич позвонил и приказал подать шампанского.
– А теперь тост за достижение моих целей.
– А ваша цель – Индия?
– Индия, господин корреспондента, Индия!
– В таком случае я отказываюсь от вашего тоста. Я готов пить за все ваши победы, генерал, даже за победы в Проливах, но не за победу у железнодорожной станции Пешавара. Проливы всего земного шара не стоят в глазах Англии одного перевала через Гиндукуш.
– Мне очень нравится ваша откровенность. Действительно, только древние старушки, много потрудившиеся на своем веку в расчесывании комнатных собачек, могут еще говорить о Проливах. Проливы ничто в сравнении с дорогой к берегам Ганга. Там должен решиться мировой вопрос, а вовсе не под окнами константинопольских сералей. Итак, вы отказываетесь от моего тоста? Прекрасно, это ваше право, но вы отказываетесь вместе с тем и от удовольствия быть корреспондентом при моем отряде.
– Что делать, генерал, что делать! Я не располагаю полномочиями нашего парламента уступить вам Индию.
– Нам не о чем больше говорить. До свидания, мистер О’Донован.
– До свидания, генерал, и знаете ли где? Все-таки в палладиуме страны Теке, у стен Голубого Холма. Отсюда я отправлюсь в Персию, а там буду ожидать вашей высадки на берегу Каспийского моря. Ваша база будет опираться на Красноводск и Чекишляр…
О’Донован откланялся и попросил Силу Саввича указать ему комнаты мистера Холлидея.
– Люблю я этих нахалов – военных корреспондентов английских газет, – признался Михаил Дмитриевич своему Жерве. – Между ними и нашими газетными тихоходами неизмеримая разница. Наши кормятся обычно штабными реляциями, а те все видят, все знают и нередко освещают театр войны успешнее всяких разведчиков.
VIII
Буря привлекла за собою не то избытки озона, не то волнующего свойства токи, которые отняли у гурьевцев сон и спокойствие. В эту ночь все, по-видимому, дремало – и парк, и дальняя окрестность, и залитая лунным светом обитель Святой Варвары. Казалось бы, и людям можно было отдаться вместе с природой душевному миру, между тем вся Гурьевка находилась в напряженном состоянии.
В библиотеке вплоть до утра горел огонь, а в комнатах Ирины мелькали силуэты, точно там суетливо собирались в дорогу. Узелков давно уже следил за движением теней и, разумеется, не упустил тот момент, когда княжна открыла окно и задумалась… Над чем? Узелкову показалось, что она заметила его и только для него распустила свою косу, которую своевольно развевал по сторонам утренний ветерок.
«Так легко погубить человека, – думалось Узелкову. – Перед такой косой не только я, не только дядя, а и сам Михаил Дмитриевич опустится на колени».
Кто-то отворил наружную дверь во флигеле, и Ирина скрылась в своей комнате.
– Дядя, куда так рано? – спросил Узелков, заметив, что Борис Сергеевич вышел на воздух.
– Не спится. Пройдусь по парку.
– И я с тобой.
В парке было хорошо. Ничто не нарушало покой вековых старцев, позолоченных косыми солнечными лучами. Здоровая прохлада бодрила и ум, и сердце. Являлся общий запрос на жизнь и на ее красоту…
– Дядя, – признавался Узелков перед Борисом Сергеевичем, – я в первый раз в жизни нахожусь в таком чудесном настроении… Скажи, милый, хороший, видел ли ты ее косу?
– Чью косу? Что с тобой?
– Косу Ирины.
– Разумеется, видел. Она придерживается греческой прически…
– Да не в прическе, а распущенную по ветру! Ах, сколько в ней поэзии!
– Голубчик, ты бредишь.
– Думаю, что она молилась Богу или искала мысленно по свету родственную душу…
– Не можешь ли говорить проще и толковее.
– Дядя, от тебя укрыться невозможно. Ты молчишь для того, чтобы видеть, и видишь для того, чтобы молчать.
– Да, я вижу, что все твои помыслы обращены к Ирине. Но раз ты меня зовешь другом, не сердись за правду.
– Только не разочаровывай.
– Она для тебя все: и эфир, и алтарь и молитва. Но, извини, ты ей не пара.
– Вы думаете, Борис Сергеевич?
– Ты только что вступаешь в жизнь, а ее горизонты и требования уже окрепли и обнимают много такого, до чего поручик не скоро еще додумается.
– Вы полагаете, что она ответит мне отказом?
– А ты решился сделать ей предложение?
– Да, и… она уже ответила мне… почти признанием.
– Ответила признанием?
– Она отворила окно и явилась предо мною в лучезарном поэтическом образе. Для кого распустила она свою косу? На кого она так томно смотрела… в час утреннего рассвета?
– Все это предназначалось – увы! – мистеру Холлидею. Его окно рядом с твоим.
– Дядя, или ты меня дразнишь… или я сегодня же вытяну его на барьер.
– Ого, здесь кровью пахнет! – послышался голос Михаила Дмитриевича.
Он шел под руку с Жерве и неожиданно предстал перед друзьями.
– Поверьте, что я предоставлю вам случай пролить свою кровь, хотя бы до последней капли, в честь красивейшей в мире женщины – в честь нашей родины. Кого и за что он приглашает к барьеру?
– Не смею нарушить его тайну, – отвечал Можайский.
– Поручик, извольте признаваться, вы влюблены?
– Да, в княжну Ирину! – объяснил безжалостный Жерве.
– А вы почем знаете? – спросил Узелков, утонувший мгновенно весь с кончиками ушей в розовую краску.
– Но безнадежно, потому что она предпочитает всем героям мира мистера Холлидея. Таковы мои наблюдения. Надеюсь, что молодой офицер не вызовет старого философа за эти наблюдения на смертный бой.
– И вы, месье Жерве, против меня?
– О, не падайте духом! У вас прекрасный тенор, гибкий стан и карие глаза. Поверьте, за вашей колесницей охотно побегут в неволю слабые девичьи сердца.
– Будем же считать приговор нашего Одиссея приговором фатума, а так как мы в кителях, а прохлада дает себя знать, то пойдем к чаю. К тому же, господа, я покидаю сегодня гостеприимную Гурьевку.
– Это неожиданное решение? – спросил Можайский.
– Известие пьяницы О’Донована подтвердилось. Меня призывают в Петербург на совещание о положении наших закаспийских дел.
Выйдя из парка на дорогу, в конце которой виднелась усадьба, вся группа остановилась в недоумении: у подъезда главного дома остановилась карета, и князь Артамон Никитич горячо обнимает дочь. Неподалеку стоял мистер Холлидей.
– Ну да, я не ошибаюсь, они едут к венцу, – высказал свое соображение Жерве. – На ней фата и белые цветы…
– К венцу? – вскрикнул Узелков. – К венцу! Не бывать этому…
– А вы, поручик, не извольте безумствовать, – остановил его Михаил Дмитриевич строгим голосом. – Если вы намерены стреляться из-за каждой девчонки, то в мой отряд вы не годитесь.
Узелков остановился.
– Назначаю вас временным при мне адъютантом и начальником походной при мне канцелярии. Через час – в дорогу!
«Не повиноваться? Да разве это возможно?»
Притом же карета уже мчалась в галоп по направлению к селу и к церкви, построенной на средства князей Гурьевых.
– Развести пары и ожидать отсюда двух пассажиров! – командовал в то же время Радункин в рупор с площадки на пристань. – Высадка в Рыбинске… бесплатно… даме оказывать почтение как мне самому.
– Кого вы снаряжаете с такою роскошью? – спросил выходя на площадку Михаил Дмитриевич. – Пароход с двумя пассажирами и бесплатно – ведь это для вас разорение!
– Это не разорение-с, а вот насчет чувств и души, так… действительно… один погром.
– Да объясните толком, что здесь делается? Княжна умчалась с мореплавателем, вы снаряжаете экстренный пароход.
– И при этом для кого? Для заклятого врага!
– Бросьте загадки.
– Для этого рыжего хищника, что теперь венчается с княжной. После венца они отправятся в Англию. Ему, разумеется, приятно показать там своим родственникам… такую, можно сказать… царицу Волги. Эх, Михаил Дмитриевич, не помогли вы мне тогда, загубили мое счастье!
Радункин всхлипнул.
– А у вас не хватило даже умения свернуть голову молодой девушке, стыдитесь!
– Здесь не без обхода.
– Обхода? А вы зачем не обошли?
– Колдовством не занимаемся.
– Воображаю огорчение князя! В дочери он не чаял души и теперь лишается ее при такой грустной обстановке. Ну и премерзкий же народ эти девчонки! Одной приходит желание отмаливать никому не ведомые грехи, другой вздумалось бежать с этой… как вы сказали, рыжей верстой.
– Вы, кажется, невысокого мнения о женщинах?
– Я не питаю к ним ненависти, но и не ставлю их на пьедестал. Я не обращал их ботинки в бокалы и, разумеется, не буду собирать коллекции их корсетов. Я солдат – и только!
В это время между князем и Можайским происходило в библиотеке объяснение теплого, сердечного характера.
– Браните, сердитесь, – говорил Артамон Никитич, – признаюсь, я заслужил справедливую укоризну.
– За что?
– Я, по старости, не усмотрел за сердцем моей Ирины. Она не только моя гордость, она гордость нашей родины. Но, Борис Сергеевич, вы человек с чуткой душой, вы не осудите старика, вы поймете, мог ли я по своим убеждением встать между нею и ее избранником?
Нередко природа отказывает человеку в каком-нибудь одном из своих многочисленных даров, так она отказала Можайскому в даре утешения. Он не понимал утешений извне и, в свою очередь, не умел утешать людские скорби. Может быть, и он так же глубоко чувствовал потерю Ирины… хотя бы только для отечества… но ничего другого он не мог придумать, как предложить князю бросить сейчас же Гурьевку и уехать в Крым.
– По роскоши морского вида и живописности горных утесов моя дача не уступит красивейшим виллам Ривьеры, – пустился он в объяснение с целью отвлечь старика от душевного гнета. – Ваши кабинет и библиотека обвиты воздушными растениями, а любимых вами писателей мы отправим отсюда хотя целым вагоном. Комнаты, предназначавшиеся для Марфы Артамоновны, будут также в вашем распоряжении. Я хотел было срубить кипарисы перед их окнами, а теперь думаю оставить… решайтесь же, решайтесь. Я прикажу Силе Саввичу изготовить вас в дорогу сегодня же, хорошо? А сам я уеду на некоторое время за границу, – продолжал Борис Сергеевич. – Если Михаил Дмитриевич вызовет меня в поход, не откажусь изведать впечатления войны… но оставаться в Крыму я не могу. Не скрою, мне там будет тяжело; каждый камень, каждый куст будут напоминать о несбывшихся мечтах…
– Хорошо, я решился, – объявил Артамон Никитич с тяжелым вздохом. – Знаю, что вы не потяготитесь мной, да, пожалуй, я и не задержусь на этом свете. Разумеется, мы встретим и проводим Ирину как джентльмены… и тотчас же оставим Гурьевку. Друг мой, распорядитесь.
Из глубокого уважения к хозяину дома все временное население усадьбы собралось к подъезду. Михаил Дмитриевич надел даже эполеты, Жерве облекся во фрак чуть ли не времен Жиронды. Узелков добыл свежие перчатки, но все еще был далек от душевного равновесия. Он что-то бормотал.
– Боюсь, что он испортит всю картину, – заметил Можайский Михаилу Дмитриевичу. – Глаза его горят ненормальным блеском.
– Поручик Узелков!
– Что прикажете, ваше превосходительство?
– Если вы не сумеете скрыть свою ревность, то вы мне не товарищ. План похода в Индию, поверьте, я составлю и без вашей помощи.
– Мне бы хотелось сказать…
– Не более двух-трех слов! Поздравляю и будьте счастливы! Предоставляю вашему благоразумию выбор между оскорбленным чувством сердца и походом в страну Теке… а может быть, и далее под моею командою.
Шутливое настроение Михаила Дмитриевича действовало на всех освежающим образом. Даже Радункин заговорил, что он, будучи владельцем нескольких пароходов и рыбного промысла, охотно поступит вольноопределяющимся по дороге в Индию.
Но вот возвратились и молодые. Подали шампанское.
– Поздравляю и будьте счастливы! – произнес дрогнувшим голосом Узелков, чокаясь с новобрачной. – А вам желаю… – продолжал он, обратившись к мистеру Холлидею.
– Встретить нас, – перебил Михаил Дмитриевич, – на вершинах Гиндукуша, а еще лучше – на берегах священного Ганга с хлебом-солью, как мы встречаем вас здесь.
Узелков хотел еще что-то сказать.
– Поручик, вы сказали все, что следовало, а теперь вполоборота направо… и сейчас же в дорогу.
Можайский поцеловал руку новобрачной, а мужа ее приветствовал сухим поклоном.
– Всякого вам успеха в жизни! – пожелал, со своей стороны, Радункин. – О переезде не заботьтесь, я уже дал знать моим агентам. Эх, Ирина Артамоновна! – заключил он и, махнув рукой, отошел в сторону.
Вскоре «Кронид Радункин», расцветившись флагами и салютуя для чего-то из пушки, двинулся вверх по Волге. На мостике его все время, пока была видна усадьба, оставалась одинокая княжна – теперь уже миссис Холлидей.
К вечеру усадьба опустела. Проводив князя и его гостей, Сила Саввич сделался полновластным хозяином всей Гурьевки. Без счета и без дальних разговоров все имущество было брошено на его бережение.
– Смотри за библиотекой, – вот и весь наказ, какой он получил от князя.
– Да не пускай никого в девичьи комнаты, – прибавил от себя Борис Сергеевич.
О тяжелых сундуках со старинным гурьевским серебром никто и не вспомнил.
Сила Саввич собственноручно спустил флаг с древка и вышел на площадку отдохнуть от дневной суматохи. К нему поднялся с пристани и Антип. Два старых ворона промолчали весь вечер и, только расходясь на ночевку, объяснились краткими речениями.
– Распалась Гурьевка, – объявил Сила Саввич.
– А может, еще соберется, – загадал Бесчувственный. – То ли на свете бывает!
IX
Проводив Артамона Никитича в Крым, Можайский оставался не более недели под тенью своих кипарисов. Все прелести дачи скорее терзали, нежели веселили его измученный дух. Каждый угол в ней был намечен с расчетом на тихое семейное счастье. Перед отъездом он получил письмо от Михаила Дмитриевича с приглашением не уезжать за границу или только уехать на короткое время.
«Ваша служба скоро понадобится царю, – писал Михаил Дмитриевич. – Судя по словам поручика Узелкова, быстро излечившегося от страстной любви к княжне Ирине, вы продолжаете изводить себя грустными мыслями – и о чем? О потерянном блаженстве? Не одобряю и не одобряю как человек, дающий всякому фиалу любви должную оценку. Но если вам непременно понадобится в подруги жизни барышня с удивительнейшими душевными свойствами, то сделайте милость, пожалуйте сюда ко мне. По своему обширному знакомству я могу ввести вас в целую плеяду милых шелкопрядов.
Вы бежите со своими мечтами за границу? Вот на этом я ловлю вас. Будете ли в Англии? В книжных магазинах Петербурга нет порядочного описания похода из Индии в Кабул, а я интересуюсь знать, чем кормил сэр Робертсон своих верблюдов, а если не кормил, то на которые сутки они околевали? Хорошо бы достать описание индийского верблюда, рисунки его седла и т. д. Постарайтесь просветить меня насчет верблюдов и будьте уверены, что я сквитаюсь: я влюблю в вас заочно барышню с жемчужными зубками, алыми губками и проч. Торопитесь в отечество, будет дело».
Объехав морем Европу, Можайский остановился в Лондоне. Отсюда он предполагал начать свое путешествие по галереям и музеям и вообще по миру художественных впечатлений.
Пробегая газету, он остановился на фамилии известного антагониста России – Арминия Уомбери.
«Знаменитый венгерский академик и исследователь Средней Азии, – говорилось в объявлении, – Арминий Уомбери прочтет лекцию о положении России в стране воинственных туркмен Теке. Лекция, полная интереса, будет сопровождаться туманными картинами».
Лекция была назначена в салоне того же отеля, в котором остановился Можайский, что дало ему возможность гарантировать себе место у самой кафедры. К назначенному часу аудитория наполнилась джентльменами и леди, в которых нетрудно было признать собрание репортеров и стенографисток. Появление знаменитого руссоведа было встречено аплодисментами, направо и налево раздавали его карточки в костюме дервиша. Его сопровождал О’Донован.
Лектор начал громить Россию с первого же слова.
– Леди и джентльмены! Ровно тридцать лет тому назад я умолял британского льва преградить дорогу русскому медведю в его нашествии на Среднюю Азию. Увы! Мой голос остался академическим воплем. Тогда я только что возвратился из своего путешествия по странам Дальнего Востока, но меня не слушали и даже не верили, что в отрепьях дервиша я прошел недоступные европейцам Туркмению, Хиву, Бухару и соседние с ними ханства. Бросьте, прошу вас, леди и джентльмены, мысленные взоры на пройденный мною путь. Из Персии я двинулся вдоль восточного берега Каспийского моря и оттуда шаг за шагом прошел земли туркмен, иомудов, чодоров, каракалпаков и таджиков. Я читал Коран на могиле Тимура. Я был у подножия башни, с которой низвергают преступников. Я целовал знаменитый кокташ в дворцовой мечети Самарканда.
– Сэр, – раздался из публики сильный грудной голос иностранца. – Вы не были в Самарканде и писали о нем только понаслышке и то с грубыми ошибками…
Лектор смешался и прибегнул к стакану сахарной воды.
– Мне кажется, что я слышу голос из Москвы? – спросил он не без намерения подорвать авторитет оппонента.
– Да, я русский.
– После лекции я готов объясниться с вами.
– К вашим услугам, сэр, а теперь я только повторяю, что половина вашего путешествия по Средней Азии написана вами по слухам.
Можайский положил свою карточку на кафедру.
– Я предупреждал Англию, что быстрому распространению казачьей нагайки на равнинах и вершинах Азии следует положить предел, – продолжал лектор. – Меня не слушали. Теперь на берегах Оксуса и Яксарта русская казачка полощет белье. На могиле Тимура русский денщик баюкает офицерского ребенка. На площади Регистана, куда стекалась на молитву вся Средняя Азия, продают русский квас. В ворота дворца бухарского эмира ротная повозка въезжает так же спокойно, как и во двор своей казармы. Все пало под казачьим натиском: нет больше таджиков, узбеков, каракалпаков, каракиргизов! Все это не более как мещане русского царства. Как я предвидел, так и случилось. Знаете ли, куда теперь стремятся алчные взоры России? Она мечет свои громы на вольных сынов Туркмении, а потом перейдет в Мерв, Герат, Кабул, на Памир, к Персидскому заливу, на вершины Гиндукуша и на берега священного Ганга. Кто же должен остановить эту стремительную бурю, кто, я спрашиваю? К счастью, не все племена земного шара так слепы, как конторщики вашего Сити. Слышали ли вы что-нибудь о племени теке? Горсть этих героев…
Арминий Уомбери остановился на минуту и обвел торжествующим взглядом всю аудиторию. Взгляд его упорно остановился на Можайском.
– Я говорю, горсть этих героев разбила в прошлом году русский отряд.
Радостные восклицания огласили всю громадную залу. Репортеры ловили каждый звук лектора.
– Отряд потерял многие сотни людей убитыми и ранеными, артиллерийский парк, массу берданок и патронов, а главное, уронил в глазах азиатов славу непобедимости. Теперь со стороны России идут приготовления к возмездию, и я не ошибусь, заметив, что возмездие примет величину и силу стихийного удара. Батальоны за батальонами перебрасываются уже через Каспий, и для Англии наступает священная обязанность оказать помощь свободному, храброму, но бедному племени теке. Дайте ему ружья, пушки, порох и инструкторов. Пошлите ему своих агентов и даже заявите casus belli. Верьте Арминию Уомбери и помните, что сибирская казачка может прийти к вам в Индию доить священную корову на площади Мадраса… Об этом вопросе до следующей лекции, – заключил Уомбери, – а теперь прошу взглянуть на картины русского движения в Средней Азии.
Кафедра была отодвинута, и для вразумление публики появились картины волшебного фонаря. Более страшных казаков не могла изобразить самая чудовищная фантазия. Какие-то мифические существа скакали, кололи, рубили и зверски тешились над толпами безоружных. Каждая картина имела подходящие подписи: «Бой под Ташкентом», «Осада Самарканда», «Штурм Андижана».
Лекция окончилась, леди и джентльмены торопились в свои редакционные кабинеты, а лектор, которого Можайский ждал для объяснений, поспешил исчезнуть.
Можайский остановил О’Донована.
– Мистер О’Донован, если ваш друг Уомбери нуждается в объяснениях…
– Не здесь, уважаемый сэр, не здесь, – заторопился О’Донован. – И даже не удобнее ли предпочесть этому объяснению бутылку шерри?
На следующей лекции Уомбери обещал посвятить общественное мнение Англии в подробности завоевательных намерений России. Чтобы подготовить умы слушателей, в салоне была поставлена панорама, изображавшая движение России со стороны Сибири и Каспия к берегам священного Ганга. Армия за армией двигалась к Гиндукушу. Перед ущельями этого хребта мирно дремали стражи в виде британских львов. Народы Азии в ужасе бежали перед стеной окровавленных пик. Персияне бросались в Персидский залив, афганцы взывали к помощи британского льва, а хивинцы, бухарцы и туркмены корчились в предсмертной агонии под копытами несметной конницы…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?