Текст книги "Генерал Деникин"

В результате «Майского набега» отряд Мищенко разгромил две транспортные дороги со складами, запасами, телеграфными линиями, уничтожил более восьмисот повозок с ценным грузом. Увел более двух сотен лошадей, взял в плен около двухсот пятидесяти японцев с пятью офицерами, захватив спецкурьера с большой корреспонденцией генералу Ноги; полтысячи врагов вывел из строя. Мишенковцам же рейд обошелся в 187 человек убитыми и ранеными.

Деникин позже писал:

«Но не в материальной стороне – главное. При неподвижном стоянии обеих армий на месте трудно было достигнуть большего. Важен был тот моральный подъем, который явился следствием набега – как в отряде, так, до некоторой степени, и в армии. Картины бегущего и сдающегося в плен противника не слишком часто радовали нас на протяжении злополучной кампании».

Главком прислал в отряд телеграмму:

«Радуюсь и поздравляю генерала Мищенко и всех его казаков с полным и блестящим успехом. Лихой и отважный набег. Сейчас донес о нем государю».

14 мая погиб русский флот в Цусимском проливе. Русские 2-я и 3-я Тихоокеанские эскадры под командой вице-адмирала 3. П. Рожественского сделали сюда переход в 32,5 тысячи километров из Балтийского моря вокруг Африки. Бой с главными японскими морскими силами, в котором Рожественского ранили, продолжался два дня. Из двенадцати тысяч десять тысяч русских моряков легли на своих палубах и в волнах убитыми и ранеными.

За девять месяцев в океанских бурях, тропической жаре похода русские эскадры изнурились, корабли грузно обросли водорослями, потеряв ход. Это не дало им шанса доплыть до желанного Владивостока, тем более что японцы по скорости в 15 узлов превосходили русских, делавших не более девяти. Но когда ранним полуднем на горизонте замаячил перерезавший путь японский флот, русские моряки пошли в это смертное сражение без права на победу.

Эскадры мечтали лишь умереть с честью. Они помнили, как уходил под воду «Варяг», и не могли срамиться перед героями, смотрящими на них с неба.

Бой начался, морс от взрывов снарядов и мин превратилось в лес фонтанов. Их делали кровавыми десятки японских миноносцев, впервые массово применявшихся в этой войне. Первым, отстреливаясь, погиб «Ослябя», засыпанный японскими снарядами. Они были отменны, кося большие секторы, а многие наши не разрывались, попадая же, наносили малый урон.

Загорелся и утонул «Бородино». Огромный броненосец «Александр III» опрокинулся и уходил в пучину. На его киле стояло несколько последних офицеров и матросов гвардейского экипажа. Они кричали «Ура!» другим командам, идущим на смерть…

Уже не было «Урала». Горящий как костер флагман «Суворов» погибал, отчаянно оправдывая свое имя. Адмирала Рожественского забрал подоспевший «Буйный», но горстка моряков все еще держалась на тонущем корабле. Японцы дважды предлагали им сдаться. Флагманские «суворовцы» отстреливались из винтовок до последнего, потому что ни одной пушки не осталось.

Был пожар над побуревшей бездной. «Суворова» прикрывал от снарядов броненосец «Наварин». Его изорвали минами и снарядами, перебили почти всех и ранили в голову и грудь командира барона Фитингофа. Он решил утонуть вместе с кораблем. Уцелевшие также выразили желание умереть, но не сдаться. Вынесли Фитингофа на палубу, выстроились. Офицеры простились с командой, потом все друг с другом по-братски перецеловались…

Против броненосца «Адмирал Ушаков» в четыре тысячи тонн с четырьмя орудиями, зарывающегося носом от двух тяжелых пробоин, вышли два японских крейсера, каждый около двадцати тысяч тонн с 36-ю пушками.

«Советуем вам сдать ваш корабль», – сигналили с одного японцы, выкидывая флажками еще что-то.

– Нечего дальше разбирать, – сказал командир «Ушакова» Миклуха. – Огонь!

Расстреляв снаряды, остановили машины. Открыли кингстоны, взорвали бомбовые погреба. Легли на правый борт и перевернулись.

Израненный после девяти минных атак «Владимир Мономах» ушел под воду с поднятым Андреевским флагом. Так же погибал крейсер «Дмитрий Донской», «Адмирал Нахимов». Были подвиги «Буйного», «Грозящего», «Стерегущего»…

На следующий день полуразбитый крейсер «Светлану» настигли два японских крейсера и миноносец. Боеприпасов у русских почти не осталось. Военный офицерский совет постановил:

«Вступить в бой. Когда будут израсходованы снаряды – затопить крейсер».

Они бились несколько часов. Тонули с реющим флагом…

Такими были русские моряки. На смену им придут матросы, которые в 1917 году будут пулями «мочить» своих офицеров. В питерском порту они станут главными потребителями кокаина, исторически запечатлятся лихо заломленными бескозырками, плечищами, перекрещенными пулеметными лентами. Этих назовут «матросней», ее в плен белогвардейцы не брали.

* * *

Летом в отряд Мищенко всеми правдами и неправдами сбежались десятки офицеров и сотни солдат, рвавшихся в боевое дело, которое здесь не увядало. Это были не пижоны, оравами мелькавшие у Ренненкампфа, а вояки, истомленные бездействием.

Бежали на этот фланг с других частей замерших Сыпингайских позиций: приходили без всяких документов или с неясным формуляром и сбивчивыми объяснениями. Прослышав о Мищенко, в России офицеры брали краткосрочные отпуска, добирались сюда, чтобы «застрять». Пылкая молодежь, штаб-офицеры, пожилые запасные – как один прекрасные бойцы.

Мищенко встречал их с напускной угрюмостью и… принимал всех. Генерал был легендарен своей любовью к подопечным, никогда никого не давая в обиду. Внутренне горячий, он внешне выглядел крайне медлительно и спокойно. Один его вид снимал тревогу в самом отчаянном бою. А за общей трапезой, в гостях у полков генерал расковывался совершенно непринужденно.

Начштаба Деникин однажды прикинул их незаконный состав, забеспокоился возможной инспекцией и доложил Мищенко о «дезертирских» цифрах. Генерал вздохнул.

– Что ж, надо покаяться.

Деникин донес в штаб армии. Но командующий генерал барон Каульбарс вдруг «благословил»! Учел побуждения «дезертиров», разрешил принимать и очередных новичков. Поставил барон одно условие: его решение не разглашать, чтобы не вызвать в отряд массового паломничества.

Последний бой конного отряда Мищенко был последним боем русско-японской войны. 1 июля под Санвайзой он взял штурмом левофланговый опорный пункт позиции противника, уничтожив батальон японской пехоты.

26 июля 1905 года 32-летний А. И. Деникин высочайшим приказом был произведен в полковники – «за отличие в делах против японцев». К этому чину, обеспечившему его роду потомственное дворянство, Деникин удостоился орденов Св. Станислава и Св. Анны 3-й степени с мечами и бантами и 2-й степени с мечами. В августе конный отряд Мищенко был преобразован в Сводный кавалерийский корпус под его же командованием, Антона Ивановича назначили начальником корпусного штаба.

«Запорожская Сечь», как называл Деникин свою казачью вотчину, закончив с японцами, начала разбираться между собой. С кургана около штаба он увидел, как на лугу казачки сбегаются в круги и спорят, ожесточенно жестикулируя. Деникинский приятель, уралец конвойной сотни объясняет:

– Сотни судятся с сотенными командирами. Это у нас после каждой войны старинный обычай. Добиваются, чтобы не лишиться права на недоданное. Казаки правильно доказывают. Один вон говорит: «С 12 января по февраль пятая сотня была на постах летучей почты, и довольствия я не получал от сотенного шесть ден…» Другой: «3 марта под Мукденом наш взвод спосылали для связи со штабом армии – десять ден кормились с конем на собственные…»

Вечером Деникин интересуется у него:

– Ну как там?

– Кончили. В некоторых сотнях скоро поладили, в других горячо было. Особенно одному сотнику досталось. Тот и шапку оземь кидал, и на колени становился: «Помилосердствуйте, много требуете, жену с детьми по миру пустите…» Сотня стоит на своем: «Знаем, грамотные, не проведешь!» Уступил сотник: «Ладно, жрите мою кровь!» Отчаянно матерился.

23 августа 1905 года в Нью-Хэмпшире при посредничестве американского президента Т. Рузвельта Россия и Япония заключили Портсмутский мирный договор. Россия отдала Японии арендные права на Квантунскую область вместе с Порт-Артуром, южную ветку Китайской Восточной железной дороги, а также южную половину Сахалина. Русские согласились уйти из Маньчжурии и признали Корею японской сферой влияния. Японцы получили все, из-за чего начали войну, и более.

С русской армией об этом не посоветовались. Она ж имела уже около 450 тысяч бойцов, на Сыпингайских позициях войска располагались не как раньше – в линию, а эшелонированно в глубину. Было в общем и армейских резервах более чем половина ее состава, что предохраняло от случайностей, давало большую активность. Фланги армии надежно прикрывались частями генералов Ренненкампфа и Мищенко. Войска омолодились, новые подкрепления прибывали бодро, весело. Войска значительно усилились гаубичными батареями, вместо тридцати шести пулеметов, с которыми начали воевать, стало 374; наладили беспроволочный телеграф, полевые железные дороги, с Россией связывались теперь не шестью, а двадцатью четырьмя поездами.

У японцев же было в это время бойцов на треть меньше, чем у русских. В плен уже попадали мобилизованные старики и подростки. Япония истощилась, прошел боевой подъем. Пол года после Мукдена японцы не отваживались, на новое наступление.

Деникин до старости возмущался:

«Что касается лично меня, я, принимая во внимание все «за» и «против», не закрывая глаза на наши недочеты, на вопрос – «что ждало бы нас, если бы мы с Сыпингайских позиций перешли в наступление?» – отвечал тогда, отвечаю и теперь:

– Победа!

Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше. Но… Петербург «устал» от войны более, чем армия. К тому же, тревожные признаки надвигающейся революции, в виде участившихся террористических актов, аграрных беспорядков, волнений и забастовок, лишали его решимости и дерзания, приведя к заключению преждевременного мира».

В русско-японской войне доблестно показали себя будущие сподвижники Антона Ивановича по созданию Белой армии и первым ее боям. С октября 1904 года М. В. Алексеев был генералом-квартирмейстером штаба 3-й Маньчжурской армии, за отличия награжден многими боевыми орденами и Золотым оружием. Подполковник Л. Г. Корнилов воевал с сентября 1904 года начальником штаба 1-й стрелковой бригады. При Мукдене он прикрывал отход армии, находясь с бригадой в арьергарде. Был окружен японцами в деревне Вазые, прорвал окружение штыковой атакой и вывел бригаду с другими присоединенными частями к армии. Награжден орденами, в том числе Георгием 4-й степени, Георгиевским оружием, произведен в чин полковника «за боевые отличия».

Добровольцем прибыл на войну в июне 1904 года 26-летний выпускник Генштаба, Лейб-Гвардии артиллерист С. Марков, воевал старшим адъютантом штаба 1-го Сибирского армейского корпуса. Награжден боевыми орденами, в том числе Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантами. Сражался здесь в 85-м пехотном Выборгском полку и выпускник Петербургского пехотного юнкерского училища 22-летний А. Кутепов. «За оказанные боевые отличия» переведен после войны в Лейб-Гвардии Преображенский полк.

В Маньчжурии полковник Генштаба Деникин еще некоторое время служил штаб-офицером для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса под командой недавно заступившего генерала Скугаревского.

Этот генерал был типичным объектом для ненависти недовольных в разгорающейся и последующей революциях. В корпусе едва ли не все его возненавидели. Скугаревский различат только закон, устав и людей лишь в роли их исполнителей. Генерала не интересовали в подчиненных ни душевные состояния, ни личность, ни боевые заслуги. Выискивал мелочи и карал от рядового до начальника дивизии: за пропущенный пунктик в смотровом приказе, за «неуставную длину шерсти» на папахе, за «неправильный поворот» солдатского каблука.

Однажды доведенный до отчаяния генеральским разносом капитан Генштаба Толкушкин выскочил на улицу и закричал, что услышал Скугаревский:

– Я убью его!

Генерал отреагировал на это своим неподвижным выражением лица.

Как-то Скугаревский за офицерским обедом обратился к Деникину:

– Отчего вы, полковник, никогда не поделитесь с нами своими боевыми впечатлениями? Вы были в таком интересном отряде. Скажите, что из себя представляет генерал Мищенко?

Давно у Деникина язык чесался. Он начал:

– Есть начальник и – начальник. За одним войска пойдут куда угодно. За другим не пойдут…

Развернул Антон Иванович совершенно определенное сравнение между командиром типа сидящего перед ним Скугаревского и Мищенко. Замерла столовая. Скугаревский по окончании рассказа ледяно полковника поблагодарил.

Несмотря на отчаянную прямоту Деникина, генерал его самобытность запомнил. Через три года Скугаревский станет во главе Комитета по образованию войск и будет просить военного министра привлечь в Комитет Деникина.

Действовала на нервы вышедшему из боев Деникину служба в таком штабе. Причем, его, как всегда, горячие точки манили. А печкой уже стал центр Европейской России, где полыхал костер революции. Полковник воспользовался начавшейся эвакуацией войск, сославшись на последствия еще варшавской травмы ноги, которая, действительно, всю войну покоя ему не давала.

В ноябре 1905 года Антон Иванович был в Харбине, чтобы пробираться оттуда в Петербург через забушевавшую и на Дальнем Востоке Россию-матушку.

Часть четвертая (1905–1914 гг.)
Полковник генштаба

Сибирские «республики». Последствия революции. Опять в Варшаве. Саратов. Разведчик «Разведчика». Неколебимый начштаба. Киевский округ. Убийство Столыпина.

В Харбине в ноябре 1905 года полковник Деникин попал в море страстей. Здесь был центр управления Китайских железных дорог, средоточие тыловых армейских учреждений и солдатской массы, подлежащей обратной переброске на «материк».

Изданный императором Манифест от 17 октября, наконец давший России конституцию, ударил вином в голову. Люди не удовлетворились, не успокоились, а взволновались во всю ширь русского сердца. Многие ринулись к «полным» свободам и власти народа. На Дальнем Востоке в этот сумбур оживленно вмешались марксисты. Они не возглавили революционные действия, но отделения местных социалистических партий сыпали кучами постановлений и воззваний.

Ораторы их надрывались на митингах: – Долой лишенное доверия самодержавное правительство! Долой его здешних гражданских и военных сатрапов! Вся власть – народу!

Далеко вперед по Транссибу уже действовали «революционные комитеты», «советы рабочих и солдатских (тыловых) депутатов», «забастовочные комитеты». Из Читы, Иркутска, Красноярска сообщали о создании там «республик». «Смешанные забастовочные комитеты» фактически захватили власть над железной дорогой. Во Владивостоке солдатская и городская толпа арестовала коменданта крепости генерала Казбека.

В Харбине начальник тыла армии генерал Надаров не принимал никаких мер против самоуправства. В полной растерянности был штаб главнокомандующего генерала Линевича. Он, отрезанный от России почтово-телеграфными забастовками, вел переговоры с забастовочным комитетом Восточно-Китайской железной дороги и уступал его требованиям…

«Левоуклонный» полковник Деникин хватил этого хмеля после опубликования Манифеста еще в отряде Мищенко. Старший адъютант штаба капитан Хагандоков, не афишируя, созывал некоторых офицеров для обсуждения его проекта «Офицерского союза». Деникин был на двух таких собраниях и со вниманием слушал об офицерском сообществе на выборном начале, целенаправленном на оздоровление армии. Не понравилась ему форма осуществления идеи: что-то вроде «офицерского совдепа», несродное иерархическому военному строю. Деникин в его основатели не пошел, а мищенковские «революционеры» рьяно взялись за дело.

В мае 1906 года в Петербурге, по разрешению военного министра Редигера, пройдет заседание этого общества, названного «Обновление». На его первом открытом собрании будет большая офицерская аудитория, решившая, что сюда записался сам генерал Мищенко. Председатель «Обновления» капитан Хагандоков неверный слух рассеет и изложит устав и программу союза: самообновление и самоусовершенствование; подготовка кадров, соответствующих современным требованиям войны; борьба с рутиной и косностью, «принесшими так много горя Государю и Отечеству». Но все это военный министр не утвердит, и «Обновление» исчезнет.

От программного словечка «самоусовершенствование» явно попахивало масонством, что резко аукнется Деникину в эмиграции.

В 1928 году во втором номере советского журнала «Каторга и ссылка» бывший офицер Мстиславский опубликует свои воспоминания об этом военном обществе, в котором он якобы был в руководителях. Также Мстиславский укажет:

«В рядах тайного офицерского революционного союза 1905 года числился, правда, очень конспиративно, ничем себя не проявляя, будущий «герой контрреволюции» Деникин. Он был в то время на Дальнем Востоке, и его вступление в союз в высоких уже чинах произвело на дальневосточных товарищей наших чрезвычайное впечатление».

Парижская эмигрантская газета «Последние новости» немедленно процитирует эти строки советского автора. Деникин пошлет в газету опровержение:

«Всю жизнь работал открыто, ни в какой ни тайной, ни явной политической или иной организации никогда не состоял, ни с одним революционером до 1917 года знаком не был; а если кого-нибудь из них видел, то только присутствуя случайно на заседаниях военных судов».

В 1942 году, когда Деникин будет жить на юге Франции под немецкой оккупацией и наблюдением комендатуры, в гитлеровской газете «Парижский Вестник», выходящей на русском языке, появится статья бывшего полковника Феличкина. Он обличит роль «жидомасонов» в русской революции и приведет ту же цитату Мстиславского, прокомментировав:

«Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь».

Мстиславского и Феличкина Антон Иванович назовет «провокаторами». Мне эту перебранку комментировать не хочется, но необходимо отметить, что до 1917 года Деникин, действительно, «ни с одним революционером знаком не был». Познакомился он «академистом»

Генштаба с двумя революционерками и принял у них на хранение чемоданы с нелегальщиной…

Главным образом в Харбине бунтовали демобилизуемые запасные солдаты. А бесчинство по всему армейскому тылу задавали возвратившиеся из японского плена, их там распропагандировали оголтело настроенные солдаты и матросы. Эти политическими и социальными вопросами мало интересовались, плевали на листовки и митинговые речи, коротко рявкая: «Долой!» Посылали по матушке и свое, и комитетское начальство, требуя немедленного, без всякой очереди возвращения домой. До хаоса на сибирской «железке» в десять тысяч километров им никакого дела не было.

Местные военные и гражданские администраторы оглушились свалившимся Манифестом, ничего не понимая в новых госформах. Из-за прерванной связи со столицей, отсутствия «указаний» панически прислушивались и к слухам, что «царя скинули». Главком, имеющий нерасшатанные войска маньчжурцев для наведения тылового порядка, сдался буйству и требованиям «железнодорожного комитета». «Папаша» Линевич отменил четкую эвакуацию целыми частями по корпусам и приказал начать перевозку всех запасных.

Главком Линевич мог бы организовать продовольственные пункты вдоль магистрали и посылать эти оравы в сопровождении штатных вооруженных команд, но отпустил одних, и им стали выдавать кормовые деньги – на весь путь! Суммы эти пропивались прямо на Харбинском вокзале или на ближайших станциях. Потом лихие запасники продавали свой солдатский скарб, позже их голодные толпы, вываливаясь из составов, грабили и громили станционные буфеты, вокзалы, полустанки.

В это самое бурное время, с ноября 1905 по январь 1906 года, Деникин направлялся в Петербург на почтовом поезде, набитом солдатами, офицерами, откомандированными железнодорожниками.

Когда состав прибыл в Читинскую «республику», выяснилось, что местные власти всецело бездействуют, некоторый контроль взял на себя «революционный» Читинский полк, стоящий в городе. Не говоря о солдатах, весь его офицерский состав во главе с командиром выразил сочувствие «передаче власти народу» и постановил: «Позорно подавление какой бы то ни было политической партии силою оружия… В случае беспорядков, угрожающих кровопролитием, впредь до сформирования милиции, принять участие в предупреждении братоубийственной войны».

Находящийся здесь военный губернатор Забайкалья генерал Холщевников отдал комитетам вагоны с тридцатью тысячами винтовок для организуемой ими «народной самообороны», передал почтово-телеграфную службу, утверждал все постановления солдатских митингов, называя местных социал-демократов «партией порядка».

Выплеснутое солдатское море «царевало» и дальше по трассе. Но комитетчики «республик», взмыленные саранчой запасных из поездных накатов, запутывались и в бессилии останавливали «железку». В Иркутске скопилось тридцать воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов.

Состав Деникина уперся в Иркутске на несколько дней. До этого поезд все же делал 100–150 километров в сутки. Над ним потешались несущиеся по сторонам эшелоны запасников, они его, бывало, не выпускали со станций. Однажды утром пассажиры проснулись на том же полуразрушенном полустанке, без буфета, воды, где и заснули. Оказалось, у запасной солдатни из проезжавшего эшелона сломался паровоз и она отцепила их локомотив, устремившись на нем дальше.

Ясно стало, что на благородстве далеко не уедешь.

Четверо полковников с Деникиным, едущих этим поездом, собрались на «рекогносцировку». Старшим выбрали командира одного из сибирских полков и объявили его комендантом состава. Собрали у офицеров револьверы, вооружили ими караул на паровоз, дежурную офицерско-солдатскую часть, в каждом вагоне назначили старшего.

Кинули клич и собрали с пассажирского общества пожертвования для суточных в шестьдесят копеек солдатам нарядов, которых сразу с излишком набежало. Против «военизирования» запротестовали только два «революционных» вагона с железнодорожниками.

Команда боевого поезда отцепила паровоз с первого же эшелона, идущего не по расписанию. Состав под командой четырех полковников набрал полный ход.

На летящий стрелой поезд обрушились по всему его «рейду». Сзади гнались эшелоны для расправы, извещенные впереди составы поджидали, чтобы преградить путь. Но когда револьверно ощеренный экспресс влетал на станцию, засада отступала. Слишком отчаянными были офицеры на подножках. Доставалось камнями и поленьями только по окнам.

Помятый в стычках поезд наматывал длинные версты. На него сплошь взъярилась попутная трасса с комитетчиками. Начальников следующих станций терроризировали телеграммами: «Остановить во что бы то ни стало!» Подъезжая к ним, офицеры «стрелы» на площадках внимательно проверяли револьверные барабаны. Врывались на громыхающих буферах, сметая все на пути! Иногда при приближении этого поезда весь станционный персонал убегал в лес.

Более месяца «набег» резал к Уралу и наконец перевалил его. Всем хотелось попасть домой на Рождество, но под Самарой пришлось стать у семафора. Пути забиты – забастовка машинистов… Не успели оглянуться, как исчез из-под караула и их машинист.

Задумались офицеры: плохо дело, вести состав некому. Как вдруг доложилась им «конспиративная» делегация из своих «революционных» вагонов. «Революционерам»-железнодорожникам дома справить Рождество тоже хотелось, их старший заявил:

– Есть у нас парочка машинистов… Только, чтобы не быть нам в ответе перед товарищами, вы, господа, возьмите их силой.

Этого права господам офицерам того времени было еще не занимать. Снарядили конвой за указанными машинистами, выволокли и поставили их на паровоз. Дежурному по станции Самара телефонно передали:

– Через полчаса поезд полным ходом пройдет через станцию, не задерживаясь. Чтоб путь был свободен!

Проскочили и здесь. Добрались в Петербург в самый сочельник.

Позже Антон Иванович отмечал:

«Этот «майн-ридовский» рейд в модернизированном стиле свидетельствует, как в дни революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи километров среди хаоса, безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп».

* * *

В Петербурге, в Главном управлении Генерального штаба Деникина, как и других фронтовиков, ожидал сюрприз. Тут, не дожидаясь прибытия боевых офицеров из расформируемых маньчжурских армий, заместили все генштабистские вакансии кем попало. Набрали или младших по службе, не нюхавших пороха, или давненько прибывших с войны, но так и не вернувшихся назад. Этих приехавшие фронтовики кликали «воскресшими покойниками».

Ставка главкома Маньчжурской армии еще до отъезда Деникина телеграфировала сюда о предоставлении ему должности начальника штаба дивизии, но полковник главка, ведающий назначениями, разводил руками, утверждая: телеграммы не получали. Вполне могла быть какая-то накладка в такой суматохе. Деникин стал ожидать разрешения вопроса, разбираясь в последствиях всероссийского пожара, через который в столицу добирался.

Премьер правительства граф Витте, которого убедили очевидцы, подобные Деникину, для восстановления порядка на Сибирской магистрали бросил отряды решительных генералов П. К. фон-Ренненкампфа с востока и барона А. Н. Меллера-Закомельского с запада. На Дальнем Востоке Ренненкампфу помог и Мищенко, бескровно усмирив Владивосток.

Бойцы Ренненкампфа двинулись из Харбина. Его дивизия восстанавливала железнодорожную администрацию и «успокаивала» притомившихся от безобразий запасников. Ренненкампфовцы останавливали мятежный эшелон и высаживали его солдатиков на крутой мороз. Заставляли их маршировать по снегу километров тридцать до следующей станции. Там продрогших и присмиревших грузили в ожидавший порожняк.

Чита была наиболее серьезным оплотом революционного движения. Здесь «царевали» три месяца при полной поддержке губернатора генерала Холщевникова.

Ренненкампф осадил город и потребовал его сдачи. После нескольких дней переговоров Чита сдалась без боя. Генерал отобрал у населения оружие, арестовал главарей мятежа, предав их военному суду. Сменил высших администраторов Забайкальской области, начиная с Холщевникова, который сразу пошел под суд, потом в тюрьму.

Так Ренненкампф поступал по всему его участку трассы. Позже левая печать обрушилась на генерала за процессуальные нарушения, несправедливость и суровость приговоров его судов. Но действия Ренненкампфа были цветочками в сравнении с тем, как расправлялся генерал барон Меллер-Закомельский.

Деникин в штабе генерала Меллер-Закомельского, тогда командира 10-й пехотной дивизии, отбывал по Варшавскому округу лагерный сбор еще в 1899 году и знал его крутой нрав. Он с лихвой оправдался на этот раз, тем более, барон недавно уже имел дело с мятежниками в Севастополе.

Меллер-Закомельский взял с собой в путь из варшавских гвардейских частей всего двести человек, пару пулеметов и два орудия. За три недели генерал пронесся шесть тысяч километров до Читы с той же безудержностью, что и поезд «четырех полковников».

Первый эшелон с удалыми запасными барон встретил на станции Узловая. Пол-отряда выстроилось на платформе, другие прикладами выгоняли солдат из офицерских купе. Дальше по ходу в отрядный поезд заскочили двое агитаторов, их выбросили на полном ходу. Об этих фактах зашумел телеграф, следующие встречные составы запасников уже сами приводили себя в порядок. Но на станции Иловайская революционная толпа засела в депо и начала стрельбу. Отряд ударил залпами: 19 убито, 70 ранено, остальные сдались. На следующих станциях было расстреляно два стачечных комитета.

В завершение, представляя свой отряд государю в Царском Селе, барон критиковал в донесении поведение Ренненкампфа в читинской операции:

«Ренненкампфовские генералы сделали крупную ошибку, вступив в переговоры с революционерами и уговорив их сдаться. Бескровное покорение взбунтовавшихся городов не производит никакого впечатления…»

Конец 1905 – начало 1906 года ознаменовались кровавыми военными бунтами. Знаменито прогремело восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический».

В Севастополе в ноябре восстали морские команды на берегу. К ним примкнула часть Брестского полка под влиянием троих офицеров. Сюда на усмирение опять прибыл Меллер-Закомельский, брестцы раскаялись и потом сами взялись за подавление мятежа в береговых морских казармах. Тройка же закоперщиков-офицеров скрылась, бросив своих ближайших солдатских помощников, которых казнили. Поэтому тоже в следующей революции солдаты больше предпочтут действовать без офицеров.

На крейсере «Очаков» взвился красный флаг, к нему присоединились еще корабли. Возглавил восстание отставной лейтенант флота Н. П. Шмидт. Он поднял на «Очакове» сигнал: «Командую эскадрой. Шмидт», – и направил императору телеграмму: «Черноморский флот отказывает в повиновении правительству». Его гонцы высадились на берег поднимать все войска. Когда их схватили, Шмидт приказал не давать еды захваченным на борту офицерам, пока его людей не отпустят.

Под пушечными выстрелами загоревшийся «Очаков» поднял белый флаг, сдались и другие мятежные корабли без боя. Шмидта расстреляли по приговору морского суда. Здесь с обоих сторон тридцать убили и семьдесят ранили.

Наиболее ярко в войсках отличились москвичи. Тут выступил 2-й гренадерский Ростовский полк. По консультациям с эсерами гренадеры выдвинули постановление, которое навеет знаменитый Приказ № 1 Совета солдатских и рабочих депутатов в 1917. году. А пока оно гласило:

ОБЩИЕ ТРЕБОВАНИЯ. Отмена смертной казни. Двухлетний срок службы. Отмена формы вне службы. Отмена военных судов и дисциплинарных взысканий. Отмена присяги. Освобождение семейств запасных от податей. Избрание взводных и фельдфебелей самими солдатами. Увеличение жалованья.

СОЛДАТСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ. Хорошее обращение. Улучшение пищи и платья. Устройство библиотеки. Бесплатная пересылка солдатских писем. Столовые приборы, постельное белье, подушки и одеяла. Свобода собраний. Свободное увольнение со двора. Своевременная выдача солдатских писем.

Правда, перед вручением этого полковому начальству солдаты вычеркнули «Общие требования», но в газетах появился полный текст.

В других мятежных частях российской армии требовали тоже не очень слаженно. На Кавказе солдаты Самурского полка приказали офицерам сдать оружие, но выдать знамя. Когда те отказались, убили командира полка, полкового священника и троих офицеров. В Полтаве Севский полк настаивал на освобождении из губернской тюрьмы уголовных арестантов, а также провозглашении «Полтавской республики». Их соседи из Елецкого полка требовали у себя устранения лишь хознедостатков, при этом избили появившихся уличных агитаторов и устроили еврейский погром. Разгромом 75 магазинов и 68 лавок отличились и кронштадтские матросы, хотя начали с требования «Учредительного собрания».