Текст книги "Без купюр о Магадане. Ироническая проза"

Что собирает и примиряет магаданский бомонд, так это поминки. Проводили человека в последний путь, стоим кружком, смотрим друг на друга, пытаясь определить, кто следующий. У нас личная гигиена, как и личная жизнь – обобществленная. И смерть тоже – на миру.

Переглядываемся: кому теперь водить. Кто на сей раз дуба даст? А ведь на Севере не растут дубы! Кто врежется в березу? В карликовую. Вам доводилось присутствовать на похоронах карлика, пигмея? А великана, три центнера весом?

Старая с косой дает передышку нашему кругу. Уходит к горнякам, рыбакам, переворачивает сейнер, намораживая на палубе опасную массу льда, пускает под откос автопоезд.

Несчастия со старшими товарищами в первые часы воспринимаются как воздаяние им за то угнетение, которому тебя подвергали. Гоняли за водкой в Центральный гастроном. Месть. Но жалость и горечь внезапно набрасываются и душат за горло.

Сколько живу в Магадане, не могу смириться с местной похоронной традицией. Покойников увозят хоронить по месту рождения. В багажном отделении самолета. Возможно, опасаясь осквернения родных могил в Магадане. И еще чтобы не хоронить два раза. У нас ведь в порядке вещей при переезде на «материк» возможно выкопать гроб с прахом члена семьи и переправить по месту нового жительства родственников.

…Я проснулся ровно в девять, хотя уже должен быть в это время на работе. Поцеловал жену и убежал в редакцию, и первый, кого увидел, поднимаясь по лестнице, был наш художник Коля: что-то сказал мне одобряющее как старший товарищ, и я понял, что все, что мучило меня, было лишь ночным кошмаром, а что на самом деле я все еще не проснулся, продолжаю пребывать на другом уровне сна, и что мне, пожалуй, не надо спешить с просыпанием, будильник – мой лучший друг, не даст в обиду ни в одном из снов. И вообще-то я никуда не спешу в XXI веке, я работаю на дому, я всегда на посту, круглые сутки и потому на самом деле никогда не расслабляюсь. Разве что когда уеду в свою дачную избушку за двадцать семь километров от дома. Зажгу печурку старыми газетами, заварю чай. Я работаю на дому и не жду, что мне за это доплатят. Варю картошку на дровах, она и во сне отличается приятным вкусом и приятно греет душу, как в детстве, отхаркивающим ароматом и крахмалом.

Как горячий нож сквозь масло, скольжу из одного сна в другой, пробуждаюсь 62-летним, и первое, что вспомнилось, – действительный факт: один наш тогдашний сотрудник, вовсе не художник, а заместитель ответственного секретаря, умер на рабочем месте, его товарищам по цеху не было времени вызвать «Скорую помощь». Обычно ее вызванивают в подобных случаях, хотя и знают, что медицина бессильна. Но вроде как приличия требуют. И еще что открылось вдруг: именно замответсека, тоже фронтовик, а не художник сказал, про старческий маразм.

Положили мертвого на пол, а сами за стол, чертят макеты. Прости, мол, Костя, газету никто не отменял. Типография ждет, надо засылать материалы, курьерша Екатеринка застоялась, бьет копытом. График – выше смерти и жизни.

Потом, повзрослев, несколько лет я работал за Костиным столом, мебель в стиле дальстроевского рококо, и было, что кровь шла из носа, прямо по тексту поговорки. Но, если Москва слезам не верит, то эта работа не снисходит ни к крови, ни к самой смерти. Неважно, живешь ты близко, далеко ли от места работы, она в тебе. А умерший проживал от редакции еще ближе меня.

Теперь вот энергосберегающие электролампочки. Несколько дней назад увидел их в передаче телевидения. Обрадовался, что стали звездами экрана. Из трубочек, выгнутых наподобие иероглифов, наполненных инертным газом, струится яркий и ласковый, словно мама, свет. Он мне нравится. Глаза меньше устают. И экономия образуется. Только 5 процентов энергии в приборах двадцатого века, лампах накаливания, это название уже освоил мой первоклассник-внук – расходуется непосредственно на выработку света, остальное уходит в тепло, вольфрамовая (волчья пена) нить нагревается до сумасшедшей температуры, при которой другие металлы растекаются жидкостью.

Руководство страны озаботилось неуемными тратами, неэффективностью экономики. Так и вспоминается поговорка: «Метр курим, два бросаем». Мы спускаем в унитаз эквивалент энергопотребления Германии, умноженный на два. Для начала надо сохранить хотя бы одну такую Германию. Чтобы что немцу хорошо, то и нам бы стало зашибись.

Лет пять назад я стал менять в 12-рожковой люстре лампочки. Сначала 3 на сберегающие заменил, потом еще 3. Стоят они дорого, светят плохо и перегорели почти все. Сделано в Китае. Факир был пьяный, фокус не удался. Но я не сдался. Следующий этап – энергосберегающая лампа в торшере. Я под нее и покупал торшер, чтобы лежа работать на ноутбуке. Получилось. Всего два года отпахала. Накладно.

А еще у меня люстра висела трехроржковая, с традиционными лампами по 75 ватт. После долгих внутренних колебаний достал из кладовки старый простенький светильник времен детства моего сына. Этому электроприбору уже 34 года. Люстру – в отставку, зеленый пластмассовый шар – на второй срок службы. А лампу газосветную в него я купил год назад. В люстру такую не вставишь. Потребляемая мощность уж не помню какая – меньше сороковки, а света больше, чем от люстры. Я ее покупал, чтобы внука снимать на цифровик. И что же – мальчик играет и привычно онлайн позирует деду. Теперь он позирует и учит уроки – первоклассником стал.

Конечно, я повел экономию не потому, что такой умный. Посмотрел свои записи 05-го года и обнаружил: большие начальники уже тогда закидывали удочку: введем, мол, социальную норму потребления электроэнергии, а что выше – по особому тарифу, и я тогда успел испугаться, что насидимся впотьмах. Хотел достать лампы 1—2 ватта, а чтобы лучше видеть, станем закапывать в глаза резерпин. Народные умельцы изобрели бы локальную подсветку, а ужинать можно и темноте – мимо рта не пронесешь. К черту холодильники с чудовищными агрегатами, а консерванты выдержат. Разогревать еду можно водой из горячего крана, налитой в грелки. Купил фонарик – рычажок жмешь, и светит без батарей.

Стало быть, как в кино – почтальон звонит дважды. Не забылась та симпатичная идея.

В год 70-летия города на улицах в центре стали ставят похожие размером на бочки огромные светильники – по пять на один столб. Приходится всем нам жить, позируя. Разгар осени, дни темные и короткие. Загорается уличное освещение – светлынь. Гораздо светлее, чем днем. Спать с таким светом невозможно, для нормального сна нужна темнота, чтобы вырабатывался для здоровья глаз меланин.

Белые ночи прошли. «Пишу, читаю без лампады», – помнятся пушкинские строки. Возможно, поэт был бы благодарен нашему мэру. Зачем лампады, когда 15 фонарей светят в окно, да еще иллюминация стоящего напротив кинотеатра. Столько света, что дуреешь.

Эдуард Лимонов в одной книге описал, как сидел в тюрьме за свои необольшевистские взгляды. В камере не выключают лампочку всю ночь. Так положено. Это доставляло писателю дополнительные страдания. Так то в тюрьме, а я на воле. Без суда и следствия подвергаюсь световой пытке. Теперь еще ярче стало. Ну и что дальше? Протираю электроды привезенного Петровым аппарата, буду ясновидением заниматься. Взбиваю подушку. Усну двойным аналитическо-паралитическим сном, все увижу, как наяву.

Первым делом во сне появляется в квартире тетенька из Энергосбыта: мол, ах, у вас в квартире ночью как днем, и это вам досталось бесплатно? А бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И выписывает счет: оплатите голову сыра. Пять килограммов. Голландского, но по тарифу французского. Переворачиваюсь на другой бок и нахожу себя в теплой пещере с идеальной темнотой, где живут особые твари, без органов зрения. Невостребованные глаза у них атрофировались.

А что бывает, когда месяц за месяцем живешь без темноты? Вопрос стоит, но нет ответа. И тревожно на душе, как перед аварией на Саяно-Шушенской ГЭС. Как побег щенка из Шаушенка по Фен-шую.

Я поворачиваюсь на другой бок и вижу Чубайса. Он рекламирует алкогольный энергетик в алюминиевых банках. Кажется, «Вспышка»! Пропадает изображение и звук. Я, словно знаменитый укротитель львов Запашный, получил травму рук. Где? В рукопашной схватке со львами? Нет. Зеркало упало в ванной комнате, осколками порезался.

Наверное, кампания экономии электрической энергии докатилась и до Магадана. К счастью, мой сын, хоть молодой, но бывалый человек, предусмотрел такую ситуацию, и генератор снов действует не только от сети, но и от батареек.

Работает прибор, я вижу свою первую любовь, уж не умерла ли Леночка-старушка? Ласково называет меня городским сумасшедшим. В поле зрения рваные полосы, пятна – так называемый киношниками «снег» – что-то в конструкции разлаживается. И причина не является загадкой. Я ведь уже упоминал, что в основе работы прибора – не только нанотехнологии, но и дай-дай-колдовство. Такое бывает и есть не только в Латинской Америке, но и в моей горячо любимой России, на Севере, среди шаманов. Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь. Колдуют, горит огонек в плошке с нерпичьим жиром. Жив курилка! Словно свет без источника света – мерцание не включенной энергосберегающей лампы. Два года она вспыхивает, не включенная. Словно утоление жажды без воды.

Пораскинув серым веществом, я понял в щедро залитой уличными фонарями глазоедной комнате, что обещанной премии за экономию энергии мне не видать, как собственных ушей. Что ж, на другом отыграться. Беру у жены тени для век и мажу веки сплошняком. Не очень помогает. У меня мешки под глазами. Коты в мешках. Они затеяли бег в мешках. Одно на другое проецируется. Трехэтажный поэтический образ. Черт ногу сломит.

Пальцы в розетку, пропускаю через себя ток, изнутри через кожу возникает разноцветное свечение. А вот лак для ногтей не пропускает света. Покрываю веки лаком. Закрываю глаза – темно. Совсем уж задремал, а тут очки упали на зубные протезы. Не разбились, к счастью, и звук был такой, как у феи Драже из балета «Щелкунчик».

Неведомая сила опрокидывает и поднимает к потолку, ногами ввысь. Нечаянно становлюсь антиподом.

А кто нам мешает – и Петрову, и мне – погрузиться в анабиоз не на месяц, а сразу на год? Деньги переводить на счет, а потом купить билеты до Буэнос-Айреса? Аргентинский сын кожей чуял скорую беду и не ошибся: спустя несколько месяцев после уезда папани лишился молодой жены вследствие роковой болезни, не оставляющей человека в покое ни в одной географической точке. Почернел от горя.

Нашел сочувствие и помощь в неведомой стране.

Нередко обстоятельства жизни других, совершенно незнакомых людей что-то меняют в нас коренным образом. Вот, примеру, вор упал с 18 этажа. В Интернете было сообщение. Разбился бедолага в лепешку. Вещи, сворованные им, лежали рядом, пока их не перекрали добропорядочные граждане. Как раз совпало: эпидемия гриппа, все ходили в масках, что придало коллективной смелости. Этот пример я привел как доказательство от противного. Смерть молодой женщины всколыхнула и просветлила сердца набожных аргентинцев. Молодому вдовцу помогли с работой, и он, благодаря добрососедской помощи, займу под честное слово стал строить собственный дом. Смерть молодой русской женщины убедила людей проявить наилучшие качества: Господь все видит и посылает испытания не зря. Кстати, имя молодого человека говорящая – Богдан!

Впрочем, у Петрова нашлось уточняющее объяснение, он уже говорил по приезду, что за умершую супругу оставшемуся в живых аргентинское государство выплачивает пенсию. Бедной россиянке не суждено было дожить до пенсии, она умерла в расцвете сил. А люди своими силами подправили несовершенство закона.

Петров, пробыв целый год в анабиозе, не стал расходовать сэкономленную пенсию на увеселения, а целиком переслал в Аргентину. Мне ничего не оставалось, как проявить солидарность.

Поесть шаурму в «Стамбуле»

А она поднялась во весь рост, изо всех сил бросилась к дзоту.

«В крайнем случае, нарожаю ему близнецов», – густо подумала, краснея.

Х-Ытрой

Корова у крестьянина воспитывает доброту, овца у овчара – кротость, свинья у свинаря – любовь к стерильной чистоте. Дикий олень, не пожалевший рогов вместе с головой – лебединую верность

Мы – это то, что едим, порой запихиваем в пищевод насильно, а едим-то исключительно самих себя.

Неплохо получилось? А? Антиафоризмы. Сочинил их для стенгазеты нашего учреждения. Сидоров уговорил: умеет он наступить на мозоль самолюбия. Я, конечно, по своему обыкновению, не стал ничего обещать, однако и заноза порой дает всходы. Сначала сделай, потом скажи – это вдвойне приятно. Как убить и воскресить.

На гамбургерах качественной любовной лирики не получишь.

Люблю на салфетках писать, чтобы время коротать. Ну и как-то мягче, без озлобления отражается окружающая действительность – и внешняя, и внутренняя. А взять да записать Сидорову для публикации анекдот про ботаника. Я его еще никому не рассказывал. Не та обстановка. Только куда он сам подевался, ума не приложу.

У нас в городе есть девушка-растение. Ходить не может, говорить не умеет, только ползает и шипит.

Ситуация эта стала достоянием общественности. Надо же какую-то медицинскую помощь оказать. Довести ребенка хотя бы до интеллектуального уровня кошки.

Тем более что достигла совершеннолетия, и квартира ей от города полагается. Фигурка у нее есть, смазливенькая мордашка. А ума нет. Медики пытались разбудить сознание красавицы, но не нашли ключик. Геологи, биологи не блеснули. Палеонтолог один подкатывал – с ископаемой колотушкой, вроде как древнюю терапию применить. Не педагогично, не дали.

И вот на горизонте появился ботаник. Нашел новое, не описанное прежде, растение и назвал его, в пику плакучей иве, хохотунчиком. Больше его находка известна как магаданчик саблевидный.

Гербарий девушке показал. Она все смотрела-смотрела, шипела-шипела. И вдруг из гербария сушеную травинку хвать и в рот.

Шипела-шипела…

Шипела-шипела…

Да как мявкнет!

Впечатлило? То-то же. Мы тут с Петровым тонкую думу чувственно думаем, настраиваемся на единство духовной и телесной пищи. Входим в резонанс. Между первым и вторым явлением официанта такие мысли наплывают, что не всякому яйцеголовому однояйцовому дальнецу (близнецу с разворотом на 180 градксов) на ум придут.

«Сидоров, где ты? — посылаю в ближнее пространство телепатический импульс. – Зацени! Потешь мое авторское самолюбие! Куда ж ты подевался, мать твою Бог любил!».

Нет Сидорова. Двое одного не ждут, начнем на пару с Петровым на парУ, а там и третий не лишний подкатит – слюнки на колесиках!

У меня в предощущении еды все системы организма активизируются. Как от виагры. Только от нее слепнешь. От хины – глохнешь, знаю. А тут зрение обостряется. Как от любовной лирики Востока. Да и музыка ресторанная духовая вытягивает соки, мясную начинку души размягчает.

Врать не буду, пошли мы с Петровым после трудовой недели развлечься – покушать шаурму. Чтобы уж в ногу со временем и бараньей ногой в зубах. Или, соответственно, говяжьей. Любим эту работенку – самозабвенно пожрать, выполняя норму на 150 процентов. Хлебом не корми, цинандалями не пои, только дай лечебно поголодать перед приходом официанта, покуражиться от полноты жизни.

– Ты такой чувак, Петров!

– Спасибо, сэр!

Пищевые материалы могут стать лекарственными, если их употреблять нетрадиционно: втирать в суставы и в мышцы: мед, горчица, помидоры, огурцы, картофель.

Женщины делают помидорные маски – для грабежа и взятие в заложники собственного мужа.

Узнал, что есть растение камнеломка. Ничего себе, думаю. И у них ломка бывает. Значит, родня конопле. А еще узнал, что есть трава прострел, сабельник, окопник. Так что не зевай, как говорится, наш прострел везде поспел.

Ложка меда в бочке дегтя, чтобы служба не казалась медом. Солдат спит, мед по усам течет. Как молочко по вымечку, а с вымечка по копытечку. А где копытечки, там и холодец.

Теперь двойное внимание. Обжорное заведение находится на окраине города, и такое ощущение, что гуляешь на пикнике. Тайга подступает вплотную, с соседних сопок подслеповато смотрят, завидуя, саблезубые медведи, снежные барсы и барсетки. А ты не пикни.

Сверху ворон зырит, словно беспилотный самолет-разведчик, дрон, одним словом, прикрывает энергетическим полем от сглаза.

У нас ведь тоже кольцевая дорога есть, можно ехать и ехать, подобно белке в колесе, пока остается хоть капля бензина в баке, одна капля тосола в радиаторе, да еще по инерции с горы накатом с километр.

Жизнь пройти – не поле перейти Пеле.

Поле боя, – говорят. А у нас болото боя, врагу не пожелаешь. Видел я, как БТР по тундре шел, когда мы за ягодами на 20-тонном КамАЗе ездили на Медвежку и застряли. Это от города всего несколько километров, да у нас дикая природа сразу за дорогой начинается, без предупреждения. Тайга, болото, топи зыбучие, кикиморы кимарят, бабки со ступами в ступоре, лешак – как лишай.

Легковушка застрянет – ее, ясное дело, трактором вытаскивай. Или грузовиком, но если застрянет грузовичок размером с вагон – вызывай друга-приятеля из воинской части с БТР. Солдатиков побольше, они вытянут, вместо физзарядки.

А, не дай Бог, боевая машина в трясину зароется? Чем ее тянуть – большая военная тайна, и не нам, штатским, ее разгадывать.

Вот только скажите мне, какой такой пацифист сконструировал двигатель боевой машины на самом дефицитном бензине, которого ни на каких заправках, разве что в столице, не найдешь? И горючки жрет невероятное количество. Уж лучше не начинать боевых действий – враз обанкротишься.

Как на Медвежке бруснику собирали – история с географией. По ведру набрали, в кузов КамАЗа сложили – полопалось, течет – вылитая кровь, жуткая иллюзия. Тут и начальник милиции, и прокурор, и судья, и адвокаты – всех собрала страсть брусничного кровопролития. Для таких случаев и нужно построить кафе на опушке, кому-то ведь пришла в голову такая блаженная светлая мысль на пустой желудок.

Я понял тогда, сугубо штатский человек, – в войне на Крайнем Севере, не дай Бог ей случиться, побеждает тот, кто противника засусанит, если сам в зыбунах не утопнет. Если, конечно, проблему квадратуры круга решать применительно к круговой обороне. И вообще есть правило: мы воюем только до обеда, а потом зализываем раны. Культпоход в театр имени Горького и музей Козина для личного состава. Только не давать ходу мелиораторам, а болото само остановит не наших, снаряды потонут, не взрываясь в торфяной жиже. Наряду с боевыми каратистами и сумоистами.

При желании можно и на болоте для разнообразия красиво квакнуть, накрыв на пригорке поляну с яствами, как было заведено во времена коллективной уборки совхозного урожая таежного картофеля, моркофеля и сельдерейчика. Но от комарья спасенья нет, скорее тебя съедят, чем ты разинешь рот.

Водись у нас лягушки, можно было бы легко вообразить, что оттягиваешься во французском ресторане, но эта деликатесная живность в черте города не водится, равно как и по всей Колыме, на территории которой можно разместить все европейские страны, включая Францию, и не один раз. Да и змей для китайского ресторана, открытого возле автовокзала, приходится завозить с другой местности. А вот стриптизерш можно отыскать на месте: идет такая по гололеду – как лоза вокруг шеста – то совьется, то разовьется.

А какие встречаются в тайге ходячие шашлыки – горные бараны. Я однажды видел их с вертолета, когда бензин стоил копейки. Иностранцев-стрелков наши приманивали за охотничьими трофеями. У них, в Европах, волков не осталось, а 60-килограммовый медведь считается крупным. Не обидела нас природа ни зайцами, ни гусями, не говоря о морских обитателях нерпах с их огромной печенкой. Это вам не гусиная фуа-гра, которую справедливей было бы назвать циррозом-гра.

Военный повар Саша-хохол, ныне известный кулинарный писатель, рассказывал: ребятишки у них на подводной лодке физически ослабленные. Из неполных семей, сироты, родительской ласки не знали. А тут косатки в бухту пришли, нерп из баловства столько порезали, что морская вода красная была, как газировка с двойным брусничным сиропом. Мичман Саша велел персоналу достать тех погибших в межвидовой борьбе ластоногих и пустил на усиленное мпецпитание личного состава. Ребята, как на дрожжах округлились и скоро приладились коллективно всплывать в самоволку, имея успех у персонала типично женских учебных заведений – медяги и кулинарки.

Теперь у Магадана есть другая боевая единица – атомный подводный крейсер «Магадан», правда, базируется в другом городе, который уже несколько лет ждет землетрясения, а имеет почти регулярное извержение вулканов. Один продвинутый юноша написал в домашнем сочинении, что там извергается лаве. Как он это себе представляет, еще предстоит расспросить.

А нерп в окрестностях Магадана, Олы и Атаргана развелось столько, что кета с горбушей не могут пробиться в русло рек, чтобы, подняться по течению, отложить игру, полить молоками и умереть с чувством исполненного родительского долга. Вот и мы, чуя зов природы, притащились брусничным спецназом поесть шаурмы и умереть, а там видно будет, вскрытие покажет.

Гляди-ка, народ-то подтягивается. Охотники до шаурмы. Известный литеравт Ломоногов, автор мемуаров, народные исказители. Слуги народа и слуги слуг. Люди бизнеса с хроническим катаром желудка. Здесь каждый хмырь находит шмару: кто за лаве, а кто на шару.

Пир горой, – говорится. Но тогда на местности должны быть горы – Казбек, Арарат. Есть, правда, Капрановский перевал. Там надо экзотический ресторан построить. Типа «Что-то я не то съела». Сколько раз было, на Капране застревали путники, женщины приносили потомство в кабине грузовика и давали сыновьям имена водителей. А есть в Магадане одна профессиональная певица – фанатка собственного мужа, песни его сочинения исполняла, имела успех. Заслуженная вокалистка. Ехали, было дело, на гастроли, и где-то на Капрановском перевале упали с дороги, метров 50 свободного падения. Оркестр, туш! У нее сотрясение мозга. И продолжает петь. Мне нравится. Да жить можно даже при ампутации мозга. Китайцы своей древней медициной и до этого дошли. Да и так сказать: людей с мозгами немало, а вот голос редко кому дан. Если залучить ту певицу – веселее застолье пойдет, несомненно.

В нашем городе пир горой – это пир сопкой, похмелье – ущельем, туманом и росой. Разгрузочный бег галопом, загрузочный – трусцой и рысцой.

Петров – солидный горец, таким себя самоощущает, на скамейке в сквере не будет пиво пить, ему затейливый интерьер подавай, меню в папочке из крокодиловой кожи и соответствующую этническую посуду с музыкально-шумовым эффектом.

Да и я с годами понял: хочешь приласкать желудок с комфортом, а через него душу согреть, – отдайся в руки профессионалов. Времена общепита и дешевых рыгаловок канули в лету, теперь легко можно не только пропить, но и безалкогольно проесть немалые деньги. А если платишь – заказывай музыку зурны к своей шаурме. А будешь мямлить – ни денег, ни уважения тебе, как своих ушей, а ля Ван Гог.

В «Стамбуле» публичные обеды стилизованы – в свадьбу, в юбилей, в поминки. Это большой спектакль с прологом и эпилогом. Во что выльется сегодняшний вечер? Обещан сюрприз, надо набраться терпения, спектакль в театре еды начинается. Слышите, гонг!

Всю ночь мерещилось, что жена жарит пирожки с мясом. Их дымный аромат и во сне сводил с ума. Проснулся, потянулся на кухню: у меня жена большой оригинал, иной раз среди ночи что-то варит и парит до востребования. Но нет, холодная плита, и пирожки – всего лишь сон. Надо же, какой реальный! Как во сне, варю себе кофе, сижу, анализирую.

Итак, по порядку: вечером купил два килограмма теста в кафе «Сказка». Одновременно приобрел в хлебном отделе гастронома «Полярный» так называемый лаваш, храня верность совершенной три десятка лет назад поездке на юг СССР.

Ночью предавался дурной привычке – смотрел американские видеофильмы ужасов, а они разжигают у меня зверский аппетит. Ел, не доел лаваш, хлебное изделие лежало на столике в непосредственной близости от носа, навевая пищевой сон. Конечно, пирожковых заведений, аналогичных тем, что были в студенческие времена в голодном Новосибирске, когда покупал горяченькие пирожоки-расстегайчики с мясом-луком и костный бульон на студенческие деньги, нет и в помине.

Помню черные дни юности, когда начерно писал белые стихи, чтобы в белые ночи набело перемарывать. Вынес из огня себя на уме, обмотав вокруг головы, материю сознания. Зато теперь все принимают за своего – словно я городской сумасшедший, даже женщины не стесняются, говорят о сокровенном. Мол, я цыганк а, юбку через голову не надеваю. Завидно стало, да? То-то же! Но не парься, не пиарься. В смысле попарься, открой поры, ими будешь впитывать грязь и яд жизни. Возможно, водкой отмоешься от пошлости. И будешь приятно поражен – в правах. А главное – разуй глаза: вывеска «Стамбул-Мамбул» видна издалека и ласкает сердце через желудок, если шаурму есть глазами. Присоединяйся! Корабли шаурмуют бастионы.

Обслуживание в заведении вежливое, но строгое. Словно на режимной территории. Нет, я не исправучреждение имею в виду, может, и базировалась тут какая-то часть воинского целого, только зачем врачебную тайну ворошить? Военнослужащих в городе осталось – кот наплакал. Ни танкистов, ни ракетчиков. База подводных лодок, где служил мичман Александр, растворилась в тумане пацифизма. Ракетная часть, о которой из-за секретности знали далеко не все, всплывает в ассоциативном ряду с рэкетом, что, согласитесь, не одно и то же.

Лишь число охранников в городе, как и во всей стране, выросло, их на просторах России уже больше двух миллионов, и высшее руководство всерьез рассматривает возможность призыва секьюрити на воинские сборы. С собственным оружием и сухим пайком. Подобно казакам царских времен, якобы станут служить они всю жизнь президенту и отечеству: каждая станица – боевая единица. Только кто командует той несметной силой, какие офицеры и генералы – я не знаю. Может, бывший специалист мебельного производства, как нынешний министр обороны, может гинеколог, каким был генеральный директор бывшей авиакомпании.

Зато прикольно. Не умеешь работать, – учи других. Не умеешь учить – охраняй. Бей своих, чтобы чужие боялись.

Повара в этой харчевне с огромными кривыми ножами по совместительству исполняют не только охранные, но и боевые функции. Им ведь что цыпленка, что барашка зарезать. Что заложника лишить залога. Разумеется, не из бесконтрольного садизма, а чтобы самим насытиться и других накормить. Вы все еще носитесь с культуропитейством? – им ведомо культуроубийство, а рядовому едоку получить шашлык из рук кудесника – это особое дело, как говорят англичане, – спешл. Кто умеет зарезать, тот искушен. Как приготовить из туши суши – мокрое дело.

Если кормишь – ты кормилец, но если любишь пожрать, ты еще не жрец, – тут умишком владеть надо, посидев на диете.

Чтобы не ожесточать сердца населения, у одного древнего народа есть обычай – не позволять никому, кроме доверенных лиц, резать кур. Пусть в селении лишь один чрезвычайно уполномоченный человек знает об убийстве все, разбирается в нем с дотошностью профессора кислых щей, а остальные могут убить разве что булку хлеба, расчленить на порционные горбушки. Как выразился мой друг, приготовить хлебный шашлык. В другом древнем племени, где и муху не смеют обидеть, аттестуют одну-две должности убийцы мух в звании майора. Намек понятен? Если вы купили масло с рук, то в следующий раз берите из головы. Росточком не выдались, встаньте на принципочки.

Это только так называется – шашлык, а на самом деле в меню и бозартма из баранины, и ярпаг долмасы, и чабан-каурма, и джуджа, и тас-кебаб, и кюфта-шурпа, и таюг-плов и десятки других блюд – язык сломаешь, если раньше не проглотишь его, вкушая яства. Вдыхаешь жирный дым, и, кажется, что баран виртуально стоит рядом и смотрит на тебя – как на новые ворота, сквозь которые твоя душа транзитом проследует в райские кущи.

Потом она вернется, раз-другой, душа, пока не насытится шаурмой выше крыши. И тогда нестерпимо, до сумасшествия, захочется насладиться шашлыком из собственного бедра! Так бы и порезал себя на порционные куски и с горчицей срубал! Странное чувство, оно посещает только здесь, в виртуальном ущелье, на месте геологического разлома, где эхо открытого очага ласково щекотит ухо, где огонь жаровни пахнет солнечной плазмой и каменными испарениями граненых яшм, рубинов и сапфиров. И гасить его можно разве что блинами и пирогами. А синтез этих блюд – шаурма.

В печурке чурки, чурки,

Ах, чурки, чурки, чурки!

Да хорошо горят.

Ах, чурки-окочурки

И восемь чертенят.

Перерождение в резчика по салу начинается с невинных татуировок, которые, в свою очередь, – следствие пищевых пристрастий. Вначале ты любишь сладкое, очень сладкое, но, согласитесь, высшее выражение сладости – горечь. Горечь идет по нарастающей, и вот уже нестерпимо нужна острота ощущений в виде наколок, затем рисунков шрамиками на разных участках тела, выполняются они глазными скальпелями. Боль нестерпима, но искусство жратвы требует жертв. Иногда применяют анестезию, но не всегда. Увлечение шрамописью на теле делает, в конце концов, необоримой мысль о членовредительстве. Человек ампутирует кончик носа, шмат жира с живота и дольку фейса, удаляет половину желудка, превращается в ящерицу: мол, оторванный хвостик легко отрастет.

Да что там говорить – однажды Петров сам себе аппендикс удалил. Так тот заново вырос. Ему вырезали камень из почки – величиной со спичечный коробок, и вдруг он стал писать стихи. Причем, о геологических походах – трудных переходах, ночевках у костра, халцедонах и агатах. Сапфирах и яшмах. О золотой руде, найденной в изгибах его тела. Использовал множество геологических названий, которые всплывали в памяти с необыкновенной легкостью. Мне стыдно, но я завидовал ему. Можно было подумать, что из него извлекли с полтонны артефактов. Сделали рентгеновский снимок, а почечный камень тут как тут, пришлось ультразвуком его дробить.

Я долго размышлял над этой странностью и пришел к промежуточному выводу, что творческие способности Петрова проявились все-таки не из-за камня, который, конечно, нуждался в тщательном изучении: может, это какой-нибудь магический кристалл, подброшенный пришельцами, а из-за наркоза. Я сам написал свою первую повесть после обширного хирургического вмешательства в жизнь нижней челюсти, проведенного под местной анестезией.

Через пару лет мне привели к нормальному прикус, на сантиметр удлинив овал лица. Это меняет личность человека, я стал радоваться жизни и правильно выглядеть, улыбаться и пережевывать пищу.