Текст книги "Как убить муху (сборник)"

Зубы из Америки

То, что произошло со мной тогда на концерте, было так неожиданно, так неожиданно, так ужасно, что я до сих пор не могу прийти в себя.

Это был первый мой концерт после возвращения из-за границы. Целых шесть месяцев я, солист академического хора «Русская народная песня» солировал на сценах стран Центральной и Северной Америк. Успех был феноменальный.

Заработал кучу денег.

Я высокий – метр семьдесят восемь, красивый – женщины от меня без ума, одет, как король: шитый золотом кафтан, красные шаровары в сапоги и сами сапоги – лаковые, высокие, блестящие. Но, самое главное, мой тенор так подходил к нашим русским народным песням, что меня не только провожали, но и встречали криками «браво».

И все было бы прекрасно, если бы не мои зубы. От кого из предков достались они мне такие слабые и хилые, один бог знает.

Мучился я с ними всю свою сознательную жизнь: и сверлили их мне, и дергали, и заговаривали, и обтачивали, но они раз за разом напоминали, что в организме у меня есть довольно ветвистая нервная система.

А тут, в Америке, с зубами вроде моих расправлялись так лихо и умело, что мы, русские, беззубые, просто диву давались: вырывали все тридцать два мучителя из челюстей и на их место вставляли сущее чудо, чья белизна и крепость доводили нас до черной зависти.

Смотришь на этих американцев, на их улыбки и их ровные зубы, и поневоле хочется иметь такое же у себя во рту.

Но между желанием и его исполнением лежат, как правило, во-первых, некий отрезок времени – с этим еще можно мириться, если он не длиннее твоей жизни, – а во-вторых, как неизбежный спутник первого условия – деньги, деньжата: рублики, тугрики, доллары, франки, марки…

Завидовал я, завидовал счастливым белозубым американцам и наконец надумал. Все же я заработал приличные деньги, так что ж, не могу себе позволить зубы заиметь?

Еще две недели ходил, сомневался: делать зубы – не делать зубы? Тратить деньги – не тратить деньги? Советовался со всеми: и с хормейстером, и с администратором, и с басами из хора. Одни говорили: вставляй, другие: не траться, лучше просто купи вставные.

Так бы я ничего и не решил, если бы вдруг не заболел правый нижний зуб мудрости.

Покрутился я волчком по номеру, помучился на сцене и решил: черт с ними, с долларами, вставлю, авось, не помру под наркозом.

Связался с одной респектабельной стоматологической клиникой, встретился с их агентом, договорился о цене. Внес аванс, дождался выходных – и на экзекуцию.

Клиника – сама стерильность. Персонал – сплошные улыбки. И зубы. Такие, скажу я вам, зубы! Сказка, а не зубы.

Тут я совсем уверился: правильно решил!

Посмотрели они мне в рот – энтузиазм их несколько угас. Зато резко выросла плата. Но я решился твердо, поэтому соглашался на все. Согласился и на новую цену.

Потом была долгая подготовка и наконец наркоз.

Очнулся – полон рот тампонов, но и кроме них что-то новое.

Через некоторое время мне разрешили открыть рот перед зеркалом.

Я открыл и чуть в обморок не упал: вместо кривых дуплистых зубов у меня во рту сияли истинные бриллианты.

Я даже рот закрыть боялся.

Думал, вот закрою – и это чудо исчезнет. Навсегда.

Для верности я сперва зажмурился.

Закрыл глаза, открыл. Мои новые, мои великолепные зубы были на месте.

Страх стал уходить.

Я решился закрыть рот.

Но тут же открыл снова.

Ничего не изменилось.

Я осмелел: сомкнул губы минут на пять.

Потом снова открыл рот. Правда, при этом закрыл глаза.

А когда открыл, понял, что для меня началась новая жизнь.

С таким-то ртом и такой-то улыбкой! Ну, держись, народ!

Два дня все меня поздравляли.

И даже госпожа Мила, дочь нашего дирижера товарища Васека, как-то загадочно-призывно стала на меня посматривать.

Я щелкнул зубами и зажал ее во время репетиции в углу электрощитовой. Думал, будет брыкаться. Нет. Ничего подобного. Только уцепилась, глупая, за рубильник и на пятнадцать минут обесточила все здание театра. Хорошо еще, я заметил потом, что темно стало, и вернул рубильник на прежнее место. И вовремя, а то уже паника была приличная.

Жизнь моя стала еще прекрасней. Был я всегда весел и всем улыбался. Как это замечательно – всем улыбаться!

Доулыбался я последние дни в Америке. Спел последние песни. Откланялся, отбисировал, и в самолет. Домой, на родину, в Россию.

Странности с моим голосом начались сразу же, едва мы приземлились в Шереметьево. Пограничнику, а затем и таможенной братии я стал объяснять, кто я и зачем везу так много резиновых изделий в одном чемодане, почему-то с легким американским акцентом.

Мои друзья и товарищи по гастролям, еще не подозревая, какая беда прилетела со мной на самолете, подшучивали и подсмеивались надо мной:

– Наш солист со своими зубами совсем обамериканился.

Я вначале не шибко волновался – подумаешь, акцент. С кем не бывает? Все же так долго по Америке болтались, что поневоле привыкнешь к тамошнему говору.

До первого моего концерта мне все нравилось по-прежнему: и мои зубы, и американский акцент в моей речи, и сам я – красивый, улыбчивый и веселый.

И вот я вышел на сцену.

Встретили, как всегда, овацией.

Я степенно этак поклонился.

Обернулся на музыкантов. Те приступили.

Засунул левую руку под кушак, правую широко отвел в сторону и запел:

«Вийду нэ улэщу…»

И тут же оборвал. Музыканты поплыли. Публика обалдела.

Я прокашлялся. Улыбнулся публике нервной, но красивой улыбкой, затем – с улыбкой же – кивнул притихшим музыкантам и приготовился заново.

Музыка. Я плавно отвел руку и опять:

«Вийду нэ улэщу…»

В зале кто-то простодушно засмеялся. Смех этот глупый подхватил один, другой, и через секунду хохотал весь зал.

И даже мои музыканты.

Я был ошеломлен, но понял, что надо смываться.

Часто кланяясь, хватая себя за шею, как бы показывая всем, что у меня с горлом нелады, я попятился со сцены за кулисы.

За кулисами все ржали, как стоялые жеребцы.

Я убрал свою великолепную улыбку, обложил всех отборным матом – опять-таки с заокеанским акцентом, и пулей вылетел из филармонии.

Остановился я только дома.

Там, заперевшись на ключ, я встал перед зеркалом и запел. Лучше бы не пробовал.

Так наши песни мог петь Поль Робсон во время своего знаменитого турне по нашему родному Союзу, но никак не заслуженный артист России, знаменитый и, по общему мнению, лучший исполнитель народных песен.

Я позвонил своему учителю.

С дрожью в голосе уговорил его, старого уже человека, приехать ко мне.

Пока ждал, непрестанно ходил из угла в угол.

Мне казалось, вот приедет он сейчас и все объяснит, все поправит.

Наконец приехал.

Я с порога бросился объяснять ему, что да как.

Он раздевался и слушал, честно пытаясь понять, о чем я говорю.

Он понял, когда я запел.

Заставил открыть рот. Долго смотрел. Потом заставил меня пересказать родной русский алфавит.

Это мне удалось, но весьма посредственно.

Он задумался, долго молчал, а я все теребил его.

Наконец он позвонил своему другу-логопеду, и мы, уже вдвоем, стали ждать его.

Наконец приехал и этот профессор.

Я спел и ему.

Он тоже заставил меня открыть рот и тоже долго смотрел.

Только еще светил фонариком и ковырялся у меня в горле серебряной чайной ложечкой.

Потом – опять алфавит. Но помимо? русского еще и английский.

Со вторым я справился великолепно.

Они долго шептались о чем-то в моем кабинете. А пошептавшись, пожали плечами и торопливо покинули меня.

Буквально сбежали, как от прокаженного.

Так вот – поспешно и хамски – люди бегут от чего-то непонятного, но страшного.

Но прежде очень долго мыли руки с мылом.

Мыли и вытирали. Мыли и вытирали. Почти весь кусок измылили, подлецы.

Когда они смылись, я понял, что пришла настоящая беда.

И запил, как запил бы всякий честный русский человек, оказавшись в такой ситуации.

Пил я долго и много.

Появились новые друзья, милые, сочувствующие и расторопные.

Ко мне зачастили знахари, экстрасенсы, колдуны. Меня то гипнотизировали, то заговаривали, то усыпляли.

И тянулось все это бесконечно долго.

До тех пор, пока у меня не кончились деньги и я не распродал все ценное, а потом и не шибко ценное, что было нажито.

И погиб бы я окончательно. Продал бы, наверное, и квартиру, умер бы, наверное, бомжом где-нибудь в колодце теплоцентрали, если бы не вышел скандал с очередным колдуном.

Кто его привел, я не помню. Он облил меня водой, что-то пошептал и потребовал плату.

А когда я ответил, что денег у меня больше нет и вещей нет, он очень рассердился и, подняв свою колдовскую руку, врезал по моей небритой физиономии.

А кулак у него, скажу я вам, был соразмерен моей голове.

От столь ощутимого аргумента я улетел, сшибая по пути последние стулья, в другую комнату, ударился головой о стенку и потерял сознание.

А когда очнулся, в квартире никого уже не было. И стулья исчезли.

Во рту было солоно от крови.

Я сплюнул. И ощутил, что лишился почти половины своих великолепных американских зубов.

Тут пришел кто-то из знакомых. Я стал, шамкая, объяснять ему, что со мной произошло. И тут вдруг заметил, что акцент мой заметно убавился.

Я попробовал спеть – послышалось что-то родное.

Пока я пел, обломился еще один зуб.

Я его выплюнул, и тут меня осенило:

«К зубному! Скорее к зубному!»

Не буду вам докучать, рассказывая, как мне мой приятель-дантист вырвал остальные американские зубы и помог обрести наши, отечественные. Пусть не такие белые, пусть не такие блестящие, но зато родные.

И опять я запел.

Опять я на сцене, высокий и красивый, в шитом золотом кафтане, в лаковых сапогах. Опять зал застывает в ожидании, когда я кивну музыкантам и, плавно отведя руку, начну: «Выйду на улицу…»

А потом – гром оваций, крики «браво»! Радостно до слез.

И все у меня хорошо.

Но стоит мне увидеть импортные вставные зубы, я крещусь и шепчу: «Господи, не введи меня в искушение. Да избавь от лукавого.

Аминь».

Награда

Награды – дело хорошее.

Сейчас, правда, к ним относятся не так, как раньше. Возьмем хотя бы меня. Той наградой, какую я имею, награждены только два человека: безвременно ушедший от нас выдающийся государственный деятель, и главный вождь африканского племени за огромный вклад в дело быстрого разрушения всего того, что долго создавали на его острове предки-эксплуататоры.

Выдающегося государственного деятеля наградили, очевидно, из тех соображений, что раз появилась награда, то и ему надо дать для поднятия авторитета. И вождю – из политических мотивов.

Вижу, вас уже мучает вопрос, что же это за награда такая редкая и необыкновенная. Интерес-то к ней есть, а вот ко мне, ее владельцу, сегодня никакого интереса, ни почета, ни уважения: но слеты не приглашают, митинги мною не открывают, в президиумы не сажают. А ведь я не только награжден, но и к учреждению ее причастен. А было это так…

В те спокойные времена на наше предприятие пришла разнарядка на правительственные награды в связи с досрочным завершением пятилетки к 23 часам 31 декабря: пять орденов и двадцать две медали. К ней – инструкция на ста двадцати листах с разъяснениями, сколько из этих награжденных должно быть женщин и сколько мужчин, какого возраста, цвета волос, глаз, роста, веса, семейного положения, национальности, происхождения и т. д., и т. п. Мы, когда ее получили, вначале думали, что почта ошиблась, прислала нам пособие по селекционному отбору, и чуть не отослали обратно. Но следом пришла инструкция по оформлению наградных документов на восьмистах пятидесяти листах, и все сразу встало на свои места.

В этой инструкции тем же стилем и с той же скрупулезностью все расписывалось: размер и цвет бумаги, какой жесткости должны быть папки, длина тесемок у этих папок, как располагать строчки, где ставить запятые, где тире, где нужны печати, а где просто штампы. А в конце маленькая приписка, что в случае отклонений от инструкции документы считаются недействительными, соответственно, со всеми вытекающими из этого последствиями.

И все это надо было сделать за два дня.

И вот, употев от трудового пыла, к исходу последнего дня я совершил этот подвиг, иначе не назовешь.

А ночью отбыл в столицу, в министерство, с напутствием:

– Ты готовил – ты и поезжай, но помни: в случае чего – лучше не возвращайся. Сам понимаешь: банкеты уже заказаны и срыва их слуги народа тебе не простят.

Уехал я напуганный, но решительный. Думаю:

«Жизнь свою положу, но банкеты отменить не позволю».

Утром рано я, как свежий огурец, был первым у бюро пропусков. Выписали мне пропуск. И через два часа уже сидел в приемной управления по наградам. Встретили меня радушно, весело заглядывали в глаза и с интересом в руки.

Я подумал: «Наверное, в руках документы ищут, которые я должен сдать».

Сдал я их. А мне их тут же вернули кик неправильно оформленные. Я вынул инструкцию, мял ее пустыми руками, пытаясь что-то доказать.

Посмотрев еще раз на мои руки и инструкцию в них, мне показали совсем другую, тоже по оформлению наградных документов, но в триста двадцать листов, выпущенную в дополнение и к изменению первой.

Я обомлел, а затем с жаром стал доказывать, что мы эту вторую не получали и что если бы получили, то все бы сделали по ней, но мне в ответ лишь сухо улыбались. Потом перестали улыбаться, а в конце концов и замечать меня перестали.

Я лихорадочно искал выход из положения. Наконец понял, что здесь я вряд ли чего добьюсь, и решил срочно вылететь домой, дабы все переделать в соответствии с новой инструкцией. Но мой пыл быстро охладили, пояснив, что сегодня последний день сдачи документом. В голове у меня заиграла траурная музыка – по мне, естественно.

Убитый горем, готовый разрыдаться, я медленно спускался вниз, к вахтеру. Старый человек, участливо посмотрев на меня, поинтересовался, что со мной. Я больным голосом рассказал, что со мной случилось, не надеясь на помощь, а просто от потребности рассказать кому-то свое несчастье. Вахтер, пожевав губами и посмотрев на меня оценивающе, спросил:

– Финансами располагаешь?

Далее мне была продана за мизерную плату в виде бутылки портвейна ценнейшая информация.

Через час, прошмыгнув со своим необычайно отяжелевшим портфелем мимо уже ставшего своим в доску вахтера, я снова был в приемной начальника по наградам. С трудом, но попал-таки к нему в кабинет. Начальник отмахивался от меня, как от назойливой мухи: мол, все он знает, но ничем помочь не может и вообще очень занят – государственные дела. Едва закончился монолог, я, мелко дрожа всем телом, тут же с выдохом выдал:

– А у меня в портфеле водка.

Сказал и испугался.

Начальник поднял голову, внимательно посмотрел на меня и вышел из-за стола. У меня засбоило сердце. Я понял, что вот он, досрочный конец моей жизни. Начальник подошел ко мне и изрек, боднув головой:

– Покажи.

Я молча открыл портфель.

– Ого, и сколько здесь?

– Двенадцать бутылок, – выдавил я и сразу вышел из обморочного состояния.

– Тс-тс… – начальник прижал палец к губам. – Давай сюда две.

Я молниеносно отдал литр, и бутылки моментально исчезли в сейфе.

После этого начальник по селектору вызвал своего первого зама:

– Тут у товарища десять бутылок водки, организуй закуску и – давай всех сюда.

Пока все собирались, мы с начальником грамм по сто махнули. Приходящие жали мне руки и участливо интересовались про то, про се. Ну, а когда сели за стол совещаний, второй тост был за меня. Первый, сами понимаете, за начальника, традиции, они везде одинаковы.

Все меня полюбили, а когда я сбегал еще раз с пустым, а вернулся с полным портфелем, меня уже целовали. Даже секретарша Зоя поцеловала, правда, когда не видел начальник.

После третьего моего похода с портфелем все единогласно решили, что я тоже достоин быть в списках награжденных. Принесли наши документы, и тут же милая Зоя стала впечатывать – а я сам помогал ей попадать пальчиком в буковки – мои данные и название той награды, к которой меня они представляли. За это событие еще раз выпили. Мне намекнули, что с меня сейчас тем более причитается.

Я резво схватил портфель, махнул для скорости пол-стакана водки и… больше ничего не помню.

Очнулся я по раннему утру от холода между каких-то ящиков, на каком-то замусоренном дворе. Рядом валялся мой портфель и мои ботинки. Стараясь не делать резких движений головой, я поднялся, обулся и вышел в люди. Все вчерашнее смутно пульсировало где-то в затылке. Кое-как разыскал министерство. Позвонил по внутреннему. Начальник узнал меня. Извинился бодрым голосом и им, что ему некогда, заверил, что мои дела и порядке, пригласил заглядывать, когда буду в Белокаменной.

«Вот это титаны», – только и подумал я. И – на вокзал, в кассу, потом и буфет и домой.

Месяца через два пришли наградные листы, где я, наряду со всеми нашими героями, был награжден новым, никому не известным орденом. Было много поздравлений, цветов, банкетов.

Но все это минуло. А сейчас мало кто и обращает внимания на мой орден, вроде как бы он не настоящий.

А я так думаю, что все это от зависти. И они, и я, и все читали в газетах о награждении Его, выдающегося деятеля, и этого папуаса таким же орденом, как у меня.

Так подумаю – и душа успокаивается: газеты же не будут врать.

А с другой стороны сомнения стали возникать: может, тогда, между стаканами, Зоя что-то напутала с моей наградой, может, такого ордена и не было вовсе. Может, эта ее ошибка и послужила поводом для утверждения нового ордена.

Но даже пусть и так, все равно я считаю, что получил его заслуженно: сколько раз в магазин с портфелем бегал! Другие вообще никуда не бегают, а еще не такие ордена получают. С бриллиантами.

Да и орден-то у нас с Зоей больно хороший получился. Большой, блестящий, прямо как игрушка.

Внуки с удовольствием играют.

Неоплаченный ужин

Ужин был фуршетным.

Финская делегация, включавшая в себя сто тридцать человек, была необычайно рада количеству водочных бутылок, стоявших на фуршетных столах. «Кекконены» и «Лайнены» были веселы и раскрепощены.

Ужин давала как бы городская администрация по случаю встречи городов-побратимов Финляндии и России, но ввиду бедности казны нашего города, по взаимной договоренности, ужин должна была оплачивать финская сторона.

Управляющий делами, узнав, что платят финны, развернулся во всю ширь. Столы были великолепно сервированы. Учитывая, что братские народы бывшей Российской империи – большие любители выпить, основной акцент был сделан на спиртном.

Правда, денег на закупку всего застольного богатства финны еще не дали, но пообещали все оплатить по окончании фуршета. На столах все было прекрасно. И гуляли весело. Сначала с многочисленными тостами, потом с крепкими поцелуями, песнями, плясками и расползаниями по кабинетам и темным укромным уголкам огромного здания мэрии. Все, что было не выпито, было взято с собой. И поутру наблюдалась интересная картина: финские коллеги, словно после побоища, валялись кучками на ухоженных газонах возле здания мэрии. В общем – ужин удался.

Управляющий делами пошел искать старшего финской делегации, чтобы вручить ему счет за все то, что было выпито, съедено, а также раздавлено, вылито и унесено. Наконец, он его нашел в одном из номеров гостиницы – бодрого, свежего, похмелившегося.

Глава делегации небрежно взял счет, мельком пробежал глазами и сказал:

– Никаких проблем!

Он вытащил бумажник, от вида которого управляющий начал жадно потирать под столом вспотевшие руки в предвкушении получить кругленькую сумму, которая, что греха таить, намного превышала расходы по фуршету. Но финн вместо денег вытащил пачку кредитных карточек, чем очень разочаровал возбужденного управляющего.

– Какие карточки у вас здесь принимаются?

«На безрыбье и рак – рыба», – проскочило в голове управляющего, – «Чего-нито сообразим», – мелькнула вдогонку мысль, а вслух ответил:

– Принимаются все.

– О’кей, – сказал финн, достал из холодильника две бутылки с пивом. Одну взял сам, вторую предложил управляющему, и они, попив пива, вместе пошли в отделение банка.

В отделении банка долго рассматривали карточки финского образца, но ни одна из них банку не подошла.

– Как? – спросил встревоженный управляющий молодого, белоглазого, чистенького работника банка.

– Так. Эти карточки в нашем банке не принимаются.

– А в каком банке принимаются?

– В нашем городе ни в каком.

Управляющий задумался, стал наливаться кровью, но финн похлопал его по плечу и сказал:

– Проблем нет. Мы вышлем по этому счету деньги из Финляндии, как только туда вернемся, – и быстренько вышел из банка.

– Э, нет. Так дело не пойдет! – закричал управляющий и резво, на сколько мог, побежал за финном.

– Платите деньги, как договорились! – схватил он за воротник садящегося в машину главу финской делегации.

– Денег нет. Есть карточки. Но в вашем городе их не принимают. Поэтому заплатим, когда вернемся в Финляндию.

– Какая Финляндия?! Да вы в своей Финляндии забудете, что есть такая страна Россия! Платите деньги!

Назревал скандал.

Поехали в мэрию. Глава города выслушал обе стороны, посмотрел внимательно управляющему в глаза и сказал:

– Если они не заплатят, вычтем из твоей зарплаты. Все. Вопрос закрыт.

У управляющего с математикой было не плохо. Он тут же сосчитал, что ему на оплату банкета надо работать ровно десять лет. Эта перспектива его не устраивала.

Веселые и счастливые финны, может, оттого что хорошо погуляли накануне, а может, оттого что одурачили русских, упаковали чемоданы и поехали в аэропорт. Там их ждал специальный самолет, зафрахтованный, кстати, в нашей авиакомпании.

Управляющий в большом унынии опрокинул стакан водки и, когда эта живительная влага дошла до серого вещества в его голове, решил:

– Ну нет, так просто из нашего города «чухонцы» не улетят.

Он тут же набрал телефонный номер своего друга, с которым учился еще в школе – директора авиакомпании, которая и обслуживала финскую делегацию. Вкратце обрисовал ему обстановку, попросил помочь и пообещал тотчас же примчаться к нему.

Минут пятнадцать в кабинете друга они сидели вдвоем – за закрытыми дверями.

После этого управляющий вышел на балкон авиавокзала. Потягивая сигарету, он спокойно смотрел, как веселые и довольные финны поднимались по трапу в самолет. Некоторые из улетающих его заметили и помахали ручками. Он им отвечал той же любезностью.

Наконец, трап убрали, и самолет стал выруливать на взлетную полосу. Вот он набрал скорость и покатился. Покатился до конца полосы, а затем свернул на рабочее бетонное поле аэродрома. Проехав по нему, самолет вновь вышел на взлетную полосу и покатился-покатился до ее конца. И опять свернул на поле.

Довольный управляющий попыхивал сигаретой на балконе.

Глава финской делегации пытался выяснить у командира экипажа самолета, в чем дело. Остальные же финны пели песни, пили пиво, не замечая, что их все еще катают по земле, хотя они уже давно должны были лететь в воздухе. Но постепенно один за другим они стали замечать, глядя в иллюминаторы, одну и ту же картину: постройки нашего аэропорта.

Командир корабля только пожимал плечами и говорил, что никак не может взлететь. Не хватает полосы.

– Но ведь вы же взлетали раньше?

– Раньше взлетал, а сейчас не могу.

– Тогда пусть сменят самолет.

– Других самолетов у нас нет.

– Тогда пусть нас выпустят в аэровокзал.

– Не имеем права. Вы уже прошли таможню и паспортный, контроль. Нужна виза посольства.

И так, переговариваясь, они катались часа три. Наконец, был задан умный вопрос:

– А что же нам теперь делать?

– Вам надо поговорить с управляющим.

Самолет остановился. Подкатили трап. Управляющий поднялся и объяснил приунывшим финнам, что лучше заплатить за ужин, иначе их до конца жизни будут катать по взлетному полю.

Сообразительные финны все поняли. Поэтому глава финской делегации снял свою шляпу и пустил по рядам. Шляпа быстро наполнилась содержательной валютой. Управляющий пересчитал и остался доволен. Потом расцеловал погрустневшего главу делегации, выпил с ним на посошок стаканчик водочки и спустился из самолета.

– Трогай! – крикнул он командиру экипажа.

Затем вернулся на свой любимый аэровокзальный балкон и оттуда еще долго-долго махал вслед улетающему самолету и дружественной финской делегации.