Текст книги "Младостарец"

Владимир Дэс
Младостарец

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

– Старец Феодосий, – представился он при нашем знакомстве и подал мне руку ладонью вниз. Вроде как для поцелуя.

Я взял ее за кончики пальцев и слегка потряс. С одной стороны, это было как бы рукопожатие, с другой – как бы прикосновение к святыне.

Старец Феодосий, не почувствовав прикосновения моих губ к его «божественной» руке, ухмыльнулся краешком губ и, тряхнув рукой, подал ее тому, кто был готов ее целовать.

И целовали.

И чмокали.

Нет, на лице старца Феодосия в этот момент не было торжества сладострастия, как у начинающей кокетки. Скорее наоборот, присутствовал отпечаток как бы усталости и давно приевшейся обыденности. Он уже не обращал внимания на то, что его руку целуют, как, наверное, звезда киноэкрана не замечает, что ее фотографируют.

Что из себя представлял старец Феодосий?

Это был мужчина лет двадцати пяти с жиденькой сивой бородкой, бледными тонкими ладонями, розовыми наманикюренными ногтями и кругленьким значительно обозначившимся под рясой животиком. Говорил: он тихим голосом, будто уставшим от толпящихся вокруг него людей с их мирскими проблемами. И что бы он не говорил, в интонации слов его была только истина. Даже если это были обыденные слова, они все равно высказывались в форме нравоучения и с тайным подтекстом, который мог разглядеть только Тот, кому это дано. А если ты не понимаешь, что старец Феодосий говорит, то это не оттого, что он говорит что-то непонятное и несуразное, а оттого, что ты сам глупый и пустой человек.

Да и звать-то «старцем» этого молоденького попика с томными, как бы уставшими от мирской жизни глазами как-то язык не поворачивался. И я, определив свое отношение к этому младостарцу, стал звать его просто «духовным лицом».

И когда у нас с друзьями после первой рюмки зашел разговор о навалившихся в последнее время на человечество бедах и катастрофах, я, как бы между прочим, задал вопрос старцу Феодосию:

– А что по этому поводу нам скажет духовное лицо?

– На все воля Божия, – скромно, как бы за Бога мудро ответил нам старец.

И все.

Глубоко, ничего не скажешь.

Не всякий догадается.

Не каждому придет в голову такая мудрая и глубокая мысль.

Но все это подумал я, а остальные мои собеседники просто впали в оцепенение от краткости и величия изречения, высказанного тихим елейным голосом.

После второй рюмки и канапе с черной икоркой наш младостарец показал всем своим томным видом, что он сильно притомился, и ему тут же придвинули кресло, обтянутое толстой темно-коричневой кожей, с высокой резной, в ангелочках спинкой. Он прямо упал в кресло, будто отстоял три обедни, при этом, правда, хрустальной рюмочки и серебряной вилочки из своих бледных ручек не выпустил.

– Устали, устали… – защебетало вокруг него наше женское общество.

– Притомились?

Это уже кто-то из мужиков наивно спросил у него:

– Да-a, на все воля Божия… – ответил он устало и прикрыл свои белесые глазки.

И в зале моментально установилась тишина. Доносился только шепот: кто-то вспоминал удивительные истории из жизни этого юного младостарца, но, в силу малости возраста служителя церкви Господней, все воспоминания, в основном, начинались и заканчивались одним:

– Говорят, что старец Феодосий необыкновенно любим Господом, что он необыкновенные вещи изрекает, что необыкновенные поступки совершает…

– А где и какие никто не знал и не видел. И как именно необыкновенно любил его Господь, тоже никто не слышал. Но каждый, боясь показаться невеждой, многозначительно замолкал, делая вид, будто все уже давно всем известно и вдаваться в частности как бы и не надо, как бы и не прилично.

– В это время и старец Феодосий как бы заснул, но если приглядеться, то можно было увидеть, как четко реагировало его ухо на очередное хвалебное слово о нем, чем оно, ухо, больше напоминало военный локатор, чем часть тела духовного лица.

– Наконец, очевидно, насладившись хвалебным шепотом в адрес своей персоны, старец Феодосий очнулся и шевельнул хрустальной рюмочкой, уютно расположившейся в правой руке. Ее тут же наполнили посольской водочкой.

– Затем шевельнул левой рукой с серебряной вилочкой. На нее тут же насадили канапушечку с черной белужьей икоркой.

– После того, как все операции по налитию и насаживанию были закончены, старец шумно приподнялся со своего резного кресла. И настолько этот подъем был торжествен и образен, что многим наверняка показалось, что это было не простое вставание проснувшегося со стула, а явление народу самодержца со скипетром и державой в руках (если, конечно, рюмку с водкой и вилку с канапе можно было принять за скипетр и державу). Хотя кто знает. И как бы сказал наш мудрый младостарец, даже на видение воля Божия.

А старец Феодосий поднялся и при этом не пролил ни грамма драгоценной жидкости, на что многие тут же высказали свое восхищение. А он опрокинул рюмочку в свой маленький с тонкими губками ротик и туда же не мешкая отправил канапушечку, тем самым как бы благословив нас на продолжение трапезы.

После столь триумфального вставания и опрокидывания все захлопали и стали просить великого младостарца излить его великую мудрость на наши глупые грешные головы.

– Просим! Просим! – заскандировала перед ним толпа.

Старец Феодосий обвел глазами всех присутствующих. По мне же его взгляд скользнул как по чему-то здесь не нужному. Остальному народу он благосклонно кивнул и опять присел в кресло, как бы придавленный громадой своих мыслей.

– Дети мои, – начал он.

От этих слов у половины зала на глаза навернулись слезы, хотя всем присутствующим было за пятьдесят.

– Дети мои, сейчас не я буду говорить с вами, а Он… – и старец Феодосий указал перстом вверх.

Справедливости ради хочу сказать, что рюмку и вилку он отдал, поэтому на Бога указывал уже свободными руками.

– Так вот, – продолжал он, – не я буду говорить вам сейчас. Моими устами сам Господь будет говорить с вами.

После этого вторая половина зала упала на колени.

Я, чего-то все же побаиваясь, припрятал свое грешное тело за колонну в углу зала, правда, прихватив при этом бутылку с шотландским виски и тарелку с финским салями.

– Вы все грешники, страшные грешники, и грехи ваши мне видны.

«Круто», – подумал я и отхлебнул немного виски прямо из бутылки.

– Мы с Господом видим все, и вам, смертным, не отвертеться от нашего небесного суда.

После этих слов он подскочил в кресле и, срывая голос, прокричал фальцетом:

– Аминь!

При этом он так звякнул огромным крестом и цепью из чистого золота, висевшими до этого без дела на его груди, что многим это звяканье послышалось как удар троекратного божественного грома, предвещающего скорую расплату за все грехи: и бывшие, и настоящие, и будущие.

Зал после такого явления просто впал в экстаз. Некоторые даже поползли к креслу, где, как Пророк на Голгофе, стоял младостарец.

– Прости нас! Прости нас! – голосили ползущие.

И даже я, спрятавшийся за колонной, пораженный этим спектаклем, невольно добавил:

– …Господи…

И хотя я сказал это тихо, так как в это время закусывал куском салями глоток виски, он все же услышал меня и, переведя свой взгляд в мою сторону и неожиданно перекрестив мой живот, выглядывавший из-за колонны, громко, чтобы все слышали, сказал:

– Прощаю!

И вышел из зала, волоча за собой, к моему удивлению, целую кучу людей, вцепившихся в его рясу.

Когда эта кавалькада исчезла с моих глаз за дверью, я облегченно вздохнул.

Тяжело все же общаться со святыми! отцами, да еще со старцами, пусть даже молодыми. Пусть даже это общение и было во время званого обеда на современный европейский манер.