Текст книги "24"

Владимир Дэс
24

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Утро

Наконец юная поэтесса сдалась.

Облизнув пересохшие от страсти губы, я стал дрожащими от возбуждения пальцами расстегивать пуговички на ее шелковой блузке в мелкий цветочек. Осталась последняя, и тогда… Тогда я…

И в этот самый момент кто-то начал яростно колотить по моей голове пустой консервной банкой. От дикого шума я подскочил в кровати на полметра и, распахнув глаза, стал очумело озираться.

– Где она?..

Поэтессы нигде не было.

Я посмотрел на свои пальцы, все еще сонно перебирающие желанные пуговички, и ими же придавил кнопку ненавистного будильника.

Тут же зазвонил домашний телефон.

– Да, – просипел я в трубку.

– Спишь, черт кудрявый, а у меня всю последнюю партию твоих книг арестовали!

Я понял, что обращаются именно ко мне, поскольку я вполне еще кудряв. А вот о какой партии речь идет, въехал не сразу. Только хотел уточнить, как запищал сотовый телефон.

– Одну минутку, – сказал я в трубку домашнего телефона. – Да? – уже в тембре проговорил я в сотовый телефон.

– Вася! Василий! Где ты, Вася? – с ходу стал надрываться кто-то на другом конце. А так как меня звали Васей, я понял, что на свет божий призывают меня.

– Тут я. Слушаю, – сообщил я в телефон.

Там очень обрадовались.

– Вася, елки-палки, давай скорее к нам! Тут у нас такое…

Что у них там, я не дослушал – позвонили в дверь.

– Кто? – крикнул я издали, не подходя к глазку.

– Пушкин.

– Какой еще Пушкин? – оторопело переспросил я.

– Самый обыкновенный. Который вас, Василий Петрович, на машине возит.

– Тьфу ты! – плюнул я с досады. Собственного водителя не узнал. – Сейчас… иду…

Я прижал к уху сотовый телефон. Там, не заметив, наверное, моей отлучки, уже заканчивали:

– В общем, понял? Давай, вали к нам.

И не успел я переспросить, что должен понять, кому давать и куда валить, как мой собеседник отключился.

Надевая брюки, подхватил трубку домашнего телефона, но там слышалось только пикание. Видимо, с арестованной партией книг разобрались без меня.

Часы. Кейс. Свежий платочек. Зеленое яблоко в зубы. Газету – в карман. И – в лифт.

Спускаясь с тринадцатого этажа, и яблоко можно сжевать и сон, зажмурясь, вспомнить – времени на все хватит.

Кофточка… Что же это была за поэтесса такая? Лицо никак не припоминалось.

В машине включил радио – узнать, кого из знакомых издателей за эту ночь убили. Знакомых не оказалось.

Михалыч вопросительно посмотрел на меня. Куда, мол. Водитель был намного старше меня, но у нас были дружеские, на равных отношения, и поэтому на его задверную шутку я только и сказал:

– В следующий раз представляйся Чемберленом – быстрее проснусь. А сейчас давай в арт-клуб – сегодня меня снимают на телевидении. Прямой эфир, надо выглядеть шикарно.

Прежде чем войти в дверь клуба, я попросил Михалыча позвонить в офис и узнать мое расписание на сегодняшний день.

Сперва в раздевалку. Потом на бегущую дорожку. И под душ – горячий-холодный, горячий-холодный. И к парикмахеру. Эдик – мастер высшего класса.

Кофе с холодной минеральной водой. Задержал на секунду официантку – может, это она нынче снилась. Пожалуй, нет, та стихи читала.

Посмотрел на себя в зеркало – орел!

Вот бы сразу таким просыпаться.

Сел в машину и закурил, наконец, первую. Михалыч, как всегда, поморщился и демонстративно открыл кнопкой окно с моей стороны.

Я просмотрел его каракули в блокноте и поехал в банк. Там должны были вернуть мне полторы тысячи долларов, их ошибочно сняли с моей карточки в мюнхенской гостинице, когда мы встречались с писателями Германии.

Дежурно улыбающаяся девушка попросила зайти через месяц, когда придут все мои счета. Я с выражением посмотрел на ее лицо-маску, но заводиться не стал – утро ведь еще.

По дороге в офис ответил на дюжину телефонных звонков. Разобрался с арестом партии книг и выяснил, куда меня приглашали сегодня с утра пораньше.

У входа в офис мой спившийся школьный товарищ традиционно отрэкетировал меня на сумму, равную самому ходовому нашему российскому торговому эквиваленту и передал очередные «Записки из подворотни».

Набрал цифры на кодовом замке – дверь не открылась. Постучал кулаком по металлу.

– Чево? – спросили за дверью.

Я популярно объяснил, «чево».

– А-а… – поняли за дверью и открыли. – А мы код сменили.

– Понятно, – сказал я. – Только предупреждать надо.

На меня посмотрели, как на идиота.

Я не стал объяснять, что если человеку не сообщать о смене кода, то ему сложно будет открыть замок, разве что он обладает талантами медвежатника. А только махнул рукой и двинулся к своему офису в глубине здания.

Моя секретарша Зоя сидела с заплаканными глазами.

– Что с тобой? – мимоходом поинтересовался я.

– Ничего, соринка.

– Ага, – понятливо ответил я. Похоже, очередной поход за очередным мужем закончился не совсем удачно.

Прошел к себе в кабинет, до потолка заваленный рукописями, журналами и книгами. Включил телевизор, приемник, компьютер, факс.

Зоя, уже припудрив носик, вошла с блокнотом.

– Через два часа телевидение, прямой эфир.

– Тема?

– Сказали, что на месте.

– Что на месте?

– Тема определится на месте.

– А почему?

– Я не знаю.

– Так позвони и узнай!

– Я звонила.

– И что?

– Ничего. Там тоже никто ничего не знает.

– Так я, может, там и не нужен?

– Говорят, что нужны. Но кому и зачем, никто не знает.

Я от такого заключения впал в тоску. Посмотрел долгим взглядом на Зою. Та, уставясь в блокнот, тихо шмыгала носом.

Я махнул рукой.

– Ладно, давай дальше.

– Сейчас придет прозаик Крюков, желает вас видеть.

– Пошли его к главному редактору.

– Ему главный не нужен. Ему гонорар нужен.

– Ну, как придет, скажи, будто я в командировке. Я ему уже месяц говорю, что вы в командировке.

– Ну, и еще раз скажи.

– Больше не буду. Я когда вчера ему сказала, так он чуть меня не задушил в припадке. Он как раз, говорят, какой-то роман про душителей пишет. Вот и вживается в образ.

– О Бог мой! Ну, скажи главбуху, пусть выдаст.

В это время в приемной кто-то шумно зашевелился.

– Это наверняка он, – констатировала Зоя и испуганно шагнула к двери. Но тут же остановилась и, взявшись за ручку, еще раз спросила:

– Ну что, будем выдавать?

– Да, будем. Пусть выдадут половину. И что там у меня на сегодня дальше?

Зоя прокричала уже из-за двери:

– Сейчас, только отправлю «душителя» к главбуху!..

Я на всякий случай спрятался за свой большой стол, стал на ботинках шнурки перевязывать.

Развязал… Завязал…

Потом опять развязал и завязал…

Когда в седьмой раз стал проверять крепость шнурков, заметил какую-то папку – валялась в пыли под одной из тумб стола.

Осторожно вытащил ее.

Толстая. Пожелтевшая. На шершавом картоне – тусклая надпись красного цвета: «Смерть», ниже: «Роман-хроника», еще ниже: «Воспоминания желто-зеленого ламы – личного исповедальщика последнего президента России».

Необычно.

Решил вылезти из-под стола и посмотреть, что же там внутри.

Стряхнул пыль веков, развязал тесемки.

Пожелтевшие страницы с крупным рукописным текстом сразу заинтриговали меня. Забыв на время о входящем в образ героя-душителя прозаике Крюкове, я с интересом стал изучать страницы одну за другой.

В романе-хронике желто-зеленый лама долго и истово отрекался от осмысления своей бессмысленной жизни. И доотрекался до такой степени, что подпал под обратный процесс эволюции и с течением времени своего созерцательного отрицания превратился в маленькую обезьяну, волосатую и рыжую. И вот эту обезьяну поймали случайно во время официального визита в горную страну наши бравые делегаты. Привезли в Россию и подарили президенту. Президент же после приема, хватив чуть лишнего, так растрогался, что от избытка чувств расцеловал рыжий волосатый презент. Каково же было его удивление – и не только его, но и всех вокруг, – когда обезьяна, сперва отвесив ему оплеуху, встала на колени и начала молиться на угол. И тогда президент вдруг проникся очередным полным доверием к очередному чему-то непонятному и сделал вначале обезьяну, а затем быстро набирающего эволюционную скорость желто-зеленого ламу своим личным исповедальщиком.

И вот пришла пора первой исповеди. Президент побрился, помылся, склонился и…

И в этот момент в дверь ворвался Крюков.

В одной руке он сжимал деньги, в другой – ручку от моей двери. Его очи сверлили во мне крупные дырки. Молнией промелькнула в моей бедной голове мысль: «У меня, кажется, развязались шнурки».

Потрясая обеими руками, он вопрошал:

– И это за всю мою гениальность?! И это за бессмертное?!

Он рухнул на мой стол, подмяв под себя рукопись об обезьяне, ламе и президенте, и горько-горько заплакал, обильно смачивая острозакрученные сюжеты случайно обретенного романа.

Минут пять бился он головой, разбрасывая листы по столу.

Я был раздавлен и пристыжен.

Звонком вызвал Зою и, дрожа голосом, велел заплатить еще. Пока я это говорил, рыдания и удары головой прекратились.

Прозаик Крюков, спрятав куда-то и деньги, и ручку от двери, жадно хватал листы романа и складывал их в аккуратную стопку. Сложив, придавил облитой слезами пятерней, победно уставился на меня и торжественно изрек:

– Что, читаете?

– Да, читаю, – робко ответил я.

– И теперь вы мне скажете, что это не бессмертно, раз уж даже вы… – тут он прервался, смерил меня презрительным взглядом и уже через губу продолжил: – Даже вы читаете! Разве это не гениально?! А еще гонорар платить мне не хотели!

До меня противоестественное всегда доходит очень туго. Я беспомощно посмотрел на Зою.

– Это что… он написал?

Зоя сверилась со своим блокнотом и кивнула.

– И что, мы это напечатали?

Зоя еще раз заглянула в блокнот и мотнула головой.

И тут до меня стало доходить, кто передо мною – человек, волей Божьей овладевший письменной речью и превративший ламу в обезьяну, а обезьяну – в президентского исповедника, и пытающийся этот кошмар своего разума конвертировать во вполне реальные деньги моей фирмы.

– Во-он!!! – не своим голосом заорал я.

И не успел звенящий мой «эн» растаять в воздухе, как гениальный прозаик Крюков исчез из кабинета, равно как и его рукопись, и мои деньги, и ручка, оторванная от двери моего же кабинета.

Я рухнул в кресло.

Все мои телефоны давно уже трещали, как сумасшедшие.

– Зоя… – позвал я тихим голосом.

Она вошла. С блокнотом и ручкой.

– Сделай мне кофе.

Она кивнула и вышла.

Я закрыл глаза. «Боже, зачем мне все это надо?» Только захотел себе пожалиться, как Зоя сообщает по интеркому:

– К вам поэт Эрнест Пукало.

Я подскочил.

– Зови, зови!

Эрнест Пукало недавно стал самым модным поэтом, сборники его стихов раскупались мгновенно.

Я поправил волосы. Вышел из-за стола.

Явился Э. Пукало. Был он маленький, тощенький и нервненький.

Ворвавшись в кабинет, потрясая издаваемым мной журналом, он с порога зашипел:

– Вы что, с ума сошли?! Вы что напечатали?! – и, захлебнувшись своим шипом, бросил журнал мне на стол.

Я взял журнал, открыл на страницах, где мы напечатали его вдохновенную поэму. С фото Эрнест Пукало с высоко поднятым подбородком победно смотрел на читателей.

Ниже – заголовок: «На фига вам Мои фиги?»

Еще ниже – сама Поэма.

Стал читать, какая-то тарабарщина:

 
Я ноги свои никому не отдам,
Ни ноги, ни фиги, ни раки.
Я в этих ногах сотни маленьких ран
Посею, как алые маки.
 

И дальше в том же духе о фигах, маках и раках…

– Гениально! – воскликнул я. – Просто гениально! – И я, откинув руку с журналом и прикрыв глаза, процитировал Эрнеста:

– «Я ноги свои никому не отдам…» Просто и гениально!

– Какие ноги?! – Пукало вырвал у меня из рук журнал. – Не ноги, а фиги. Фиги, а не ноги! «Я фиги свои никому не отдам… Я в этих фигах – сотни маленьких ран…» В фигах, а не в ногах!

Он схватился за голову, осел на стул и зарыдал, прижимая журнал к лицу.

– Зоя, воды! – крикнул я.

Когда Пукало попил, я принялся его успокаивать:

– Ну что вы… Ну, подумаешь – перепутали. Что ноги, что фиги. А с ногами даже лучше. Уже и отзывы идут положительные.

Эрнест Пукало поднял голову. Посмотрел мне в глаза. Долго так. Внимательно. Потом встал. Сложил журнал. И, ни слова не сказав, вышел из кабинета.

– Вот черт… – сказал я Зое, почесав затылок. – Как-то нехорошо получилось. Выясни, кто у нас там перепутал фиги-ноги. А вообще-то, с ногами все же интересней получилось, вроде бы и ударение на месте.

– Вам на телевидение пора, – напомнила мне Зоя.

У телецентра я отпустил Михалыча пообедать. Сам вошел в здание, предъявил вахтеру паспорт и поднялся в 306-ю комнату.

Там мне обрадовались. Молодая, красивая и быстрая девушка тут же повела в гримерную. Там мне попудрили нос, лоб, щеки, и та же молодая быстрая провела в студию, усадила за столик и прицепила микрофон на лацкан.

Другая молодая красивая – она уже сидела за соседним столиком – бегло мне улыбнулась и повернулась к камерам. Я хотел было спросить, о чем пойдет речь, но тут зажглось огромное табло «Тихо, идет съемка!» и девушка вдруг громко заговорила:

– Здравствуйте, дорогие телезрители! Сегодня в нашей передаче «Что нового у нас?» вы узнаете много нового от нашего нового собеседника. – Тут она повернулась ко мне. – Скажите, вот вы, писатели…

– Я, вообще-то, изда…

– Это не так уж важно. Нашим телезрителям будет очень интересно послушать, что вы нам скажете. Вот, к примеру, что такое писатель? Это человек, который пишет…

– Дело в том, что я…

– Я так и подумала. Скажите, мне очень интересно, да и телезрителям, наверняка, тоже, когда вы начали писать?

– Вообще-то, в первом классе…

– Замечательно. Как увидят дальше телезрители, писатели – народ необычный. Да и творчество – процесс весьма интересный. Давайте вместе с порассуждаем: написать книгу – так ли это легко, так ли просто. Некоторые телезрители думают: вот сел и написал «Войну и мир».

А вы как считаете?

– Я счи…

– В эти моменты вас, конечно, кто-то посещает. – Ведущая кокетливо мне улыбнулась.

Я опешил. Кого это она имеет в виду?!

Веру или Раю? Я лихорадочно думал, о ком ей сказать, о Рае или о Вере? Или, может, о Римме?

А ведущая, продолжая мило глядеть мне прямо в глаза, все так же кокетливо, но настойчиво:

– Так посещает вас кто-то? – И она многозначительно хлопнула ресницами.

Я вспотел. Решил: скажу о Римме.

– Да знаете, иногда, правда, не слишком поздно, заходит Ри…

– Муза. Конечно, вы имели в виду музу – любимейшую из всех для поэтов. Хотя вы, кажется, писатель?

– Я… Я изда…

– Понимаю вас. Вы, конечно, хотите рассказать о том, как тяжело вам, писателям, издаться в это наше трудное время. Какими тупыми, необразованными, да и просто ничтожными бывают нынешние издатели. И какие вам приходится терпеть унижения от этих невежд. – Она с жалостью посмотрела на меня, вздохнула и не без пафоса вымолвила: – Но ведь это удел всех гениев – принимать страдания от серятины.

До меня наконец дошло, что я попал не туда. Набрав в легкие воздуха, я решил исправить ошибку.

– Видите ли… – начал я.

Но ведущая уже отвернулась от меня.

Мило улыбнувшись, она сообщила телезрителям:

– Вот, к вашему сожалению, и закончилась наша интересная беседа. Я думаю, что вы нам напишете, а также и нашему уважаемому гостю. До новых встреч. И до новых интересных бесед.

Табло с надписью погасло. Ведущая встала, махнула мне ручкой и исчезла. Юпитеры померкли. У меня отстегнули микрофон. Операторы, подталкивая друг друга, ушли из зала.

Я остался один.

Посидел немного. Потом встал. Зачем-то отряхнулся и пошел. Да, интересное получилось интервью. Познавательное…

День

Итак, пообедать мне не удалось.

Что ж, телевидение тоже требует жертв.

Тем более, была такая приятная беседа с не менее приятной телеведущей. Телезрители наверняка почерпнули из нашего диалога много нового.

Вышел я из телецентра, сел в машину.

По радио серьезный ведущий очень старательно описывал пожар с жертвами, случившийся в коммунальной квартире, рассказывал, что обгорело у хозяев и до какой степени закоптилась нога у женщины, как свернулись уши у бабушки с дедушкой. И так далее в том же духе.

Переключил на другой канал. Там милый женский голосок повествовал о том, кик разбился очередной пассажирский самолет. Она очень подробно, с точностью до сантиметра описывала, куда откатилась чья голова или отлетела рука.

Я выключил приемник. Посмотрел в окно.

Как раз подъезжали к центральной площади.

– Михалыч, ты чего меня сюда привез? – повернулся я к водителю.

– Так вам же цветов надо купить.

– Зачем?

– Так вам же на юбилей через пятнадцать минут.

– Ах, да! А кто юбиляр?

– Не знаю, – пожал плечами Михалыч.

Я дал ему денег, велел добежать до цветочниц и купить букет гвоздик, а сам позвонил в свой офис.

Выяснил, что юбилей у моего автора, вернее, авторши. Сколько ей празднуют, никто не знал. По фото в нашем журнале Зоя предположила, что не более двадцати пяти. Значит, надо дарить что-то современное, и я, помешкав, велел остановиться у комка, купил ей диск рок-группы «Ногу свело».

На выходе один тип предложил компакт-диск группы «Руку свело». Купил для комплекта и его.

Потом мы долго петляли в новостройках, пока не нашли нужную нам столовую.

Я взял букет, диски и пошел. Хотя и не знал, к кому иду.

В дверях меня встретила симпатичная женщина лет двадцати пяти, вроде на кого-то похожая. Я решил, что она и есть юбилярша. Протянул ей цветы. Когда она радостно их взяла, я добавил к букету еще и диск «Ногу свело». «Руку» пока попридержал. И, как оказалось, не зря. Как потом выяснилось, эта девушка была не юбилярша.

После вручения подарков я прошел в зал для приема пищи.

В зале народа было еще мало – очевидно, я приехал слишком рано. Две группки шептались о чем-то по углам. Во главе стола, поставленного «покоем», заставленного бутылками и винегретом, дремала ветхая благообразная старушка.

В животе у меня грозно заурчало, и я понял, что находиться рядом с едой мне, еще ничего с утра не евшему, небезопасно. Прямая угроза и столу, и моему костюму.

Я подошел к группке, что кучковалась в левом углу. Там все враз смолкли.

Я постоял, помолчал с ними минут пять. Покачался с носков на пятки и наконец выдавил:

– Да… погодка…

Все дружно посмотрели в окно. Там вовсю светило солнце.

Тогда я добавил:

– Да-a, погодка хороша…

– Кому хороша, а кому и не очень, – ответил мне кто-то.

И все опять замолчали, отвернувшись от меня.

Поняв, что левым я не нужен, раскланялся и двинулся в правый угол.

Правые не обратили на мой приход никакого внимания. Они судили о современной поэзии.

Длинный, худой и бородатый басил:

– Нет, вы как хотите, а Криворытов-Загубякин – это Пушкин наших дней!

Все правые дружно посмотрели на маленького, толстого и вертлявого. Тот поднадулся, слегка оттопырил уши и изрек:

– Н-да. Ну, что вы, товарищи… ей Богу… Мы же не на моем юбилее.

И все почему-то дружно посмотрели во главу стола. Старушка, сидевшая там, начала уже слегка похрапывать.

В это время мимо нашей группки прошла молодая дама, которой я вручал цветы и «Ногу свело», но на нее почему-то никто не среагировал.

Я проводил ее взглядом и, желая поддержать компанию правых, громко сказал:

– Да, хороша у нас юбилярша!

Правые замолчали, потом, проследив за моим взглядом, удивленно воззрились на меня.

Я понял – что-то не так. Но упрямо продолжил:

– Всем бы нам в ее годы быть такой известной писательницей!

Все почему-то опять посмотрели не на молодую, а на спящую бабусю во главе стола.

Я, начиная уже что-то понимать, машинально тронул карман, где лежала заначка: диск «Сведенной руки».

Тут молодая, скрывшаяся в недрах столовой, вышла в фартучке и с подносом, уставленным стаканами.

Она мило улыбнулась мне и стала профессионально подставлять стаканы к приборам.

Я посмотрел на нее, потом на спящую ветхую нимфу и понял, где я перепутал. «Да-а, – решил я, – надо бы потихоньку смываться. Вряд ли спящей юбилярше понравится моя «Скрюченная рука». Да и «Сведенная нога» вряд ли бы подошла…»

Уже в машине решил: оторву секретарше голову! Не смогла по фото определить, двадцать пять юбилярше или девяносто. А заодно и с редакторами надо поговорить о том, чтобы помимо букв и запятых еще и на лица взирали.

В офисе уже никого не было. Я посмотрел на часы – одна минута седьмого. Почесал затылок.

До сих пор понять не могу, как мои работники за одну-единственную минуту умудряются отойти от офиса так далеко, что их даже на улице не видно. Несколько раз я ради научного эксперимента сам выбегал следом за ними, но так ни разу никого и не увидел. Едва они переступали порог здания – как сквозь землю проваливались.

Загадка природы.

Из офиса решил заехать домой и переодеться к званому ужину. Его устраивал отдел культуры по случаю выхода книги министра культуры, нашего земляка. Книги я еще не видел, но слышал от тех, кто ее еще тоже не видел, будто книга удалась.

Говорили, что обложка очень яркая, из плотной финской бумаги.

В приглашении было написано, что на ужине можно будет книгу купить. Я потрогал бумажник и тоскливо подумал:

«Что ж, придется покупать…»