Текст книги "America Latina, или повесть о первой любви"

В сельве – это громко сказано. По эквадорским законам, всякий, кто расчистил 30% какого-либо участка сельвы, имеет право стать его владельцем. Почему-то это правило действует и в большинстве заповедников, так что от окружающей территории они отличаются только тем, что за вход в них с иностранцев берут плату. Даже в самом диком уголке страны – Yasuni в глубине Амазонии – всего через месяц после его объявления заповедником началась широкомасштабная добыча нефти.

Достаточно появиться в лесу дороге или хотя бы колее, как лес вдоль нее мгновенно расчищается и превращается в пастбища с посадками бананов и прочих культур. А в радиусе десятков километров уничтожаются деревья ценных пород, крупные звери и вообще все, представляющее коммерческий интерес. Поэтому открытие одной нефтяной скважины означает потерю тысяч квадратных километров леса. Равнинные реки, а с появлением лодочных моторов – и предгорные, также служат дорогами. С воды кажется, что по берегам тянется лес, но за узкой полоской зелени скрываются все те же асьенды и ранчо. Лишь в маленьких частных заповедниках расчистки не происходит, хотя охотники забираются и туда.

Мы еще не представляли себе масштабов происходящего и отправились из Лаго Агрио в Cuyabeno – большой (3800 км2) национальный парк ниже по течению реки Напо. Нам пришлось проехать его почти весь, прежде чем мы нашли место, где с дороги было видно лес. Но и здесь все большие деревья были повалены, а из интересной фауны остались только некоторые птицы – якамары, черные дятлы с похожим на алое знамя хохлом, и еще кое-кто. Лишь у реки, на затапливаемой земле, лес сохранился чуть получше. Здесь мы впервые познакомились с колибри-отшельниками (Glaucis etc.) Эти птички живут под пологом леса и окрашены не очень ярко, но зато они необычайно любопытны. Если заходишь на участок отшельника, он непременно вылетает навстречу и зависает в воздухе прямо перед твоим лицом, чтобы получше рассмотреть.

Еще в этом лесу водились гигантские пауки Nefila (собственно, гигантские, размером с палец, только самки, а самцы у них крошечные) и много других. Вообще пауки в Амазонии обычно выглядят настолько причудливо, что не всегда можно сразу понять, что это. Многие из них похожи на веточки, капельки птичьего помета на листьях, якоря, циркули, оленьи рога, звезды и так далее, и расцветки тоже совершенно фантастические. Есть общественные пауки, оплетающие деревья сверху донизу, есть спутники бродячих муравьев, почти неотличимые от них внешне… Кого только нет!

Больше, кроме красивых желтых голуболицых цапель (Syrinma sibilatrix), мы в этот день ничего интересного не видели. Зато в Лаго Агрио мы обнаружили магазин «Браконьер» (название наше), где продавалось все, чего уже нет в лесу: шкуры выдр и оцелотов, сушеные руки обезьян, украшения из перьев ара – в общем, то, что по закону добывать запрещено.

В Лаго Агрио у нас возникла серьезная проблема. Мы так наслаждались путешествием по безлюдным пляжам, теплым лесам, уютным отелям и диким горам, что неожиданно остались без презервативов. Кому-то надо было идти в аптеку. «Конечно, тебе – ты же мужчина!» – заявила Юлька и оказалась неправа. В одной аптеке, как на грех, сидела строгого вида пожилая сеньора, а в другой – застенчивая девушка лет 16, с которой уж точно было бы легче объясняться Юльке. Обе аптекарши не поняли слов «презерватив» и «кондом», и обе чуть не упали в обморок, когда я попытался объяснить жестами.

К счастью, за спинкой кровати в отеле мы нашли один презервативчик (в упаковке).

Я радостно схватил его, помчался в аптеку, предъявил девушке и потребовал «это, и много». Бедняжка стала малиновой от смущения, но резинок отсыпала от души.

Кстати, потом выяснилось, что презерватив по-испански все-таки condom, но с ударением на первый слог.

Очередной деревянный автобус, в котором из-за жары и пыли гораздо приятней ехать на крыше, долго пилил по щебенке на юго-запад, пока впереди не возник одиноко торчащий в сельве вулкан Сумако (3900 м), а за ним – зеленые предгорья Анд. По дороге нас то и дело останавливали для проверки документов, при этом не забывая «регистрировать» всех иностранцев. Но из нас двоих регистрировали только Юльку:

мой паспорт отпугивал полицейских непривычного вида кожаной обложкой.

Следующую остановку мы сделали у пещеры Jumandi, названной в честь Хуманди – вождя индейского восстания в XVIII веке. Чтобы пройти вглубь пещеры, надо переплыть довольно широкое подземное озеро, держа фонарик и фотоаппарат на вытянутой руке, а потом долго идти против течения по быстрой подземной речке.

Сначала попадаются только колючие крысы, жгутоногие пауки и слепые рыбки в плесах, но потом в обе строны начинают отходить узкие щели с огромным количеством летучих мышей. Как правило, в каждой щели живут другие виды, и каждый раз приходится протискиваться туда сквозь узкие «шкуродеры», чтобы познакомиться поближе.

В пещере обитает не меньше 50 видов летучек, один другого причудливей. Есть тут и полупрозрачные «мыши-привидения» (Diclidurus), и «носорог» (Sphaeronycteris), и «злобный старик» (Centurio), и черт знает кто еще. Но самое сильное впечатление производят трещины, занятые вампирами (их здесь три вида и около тридцати тысяч штук). Они висят на стенах, как шевелящиеся черные занавеси, стаями снуют по камням (эти летучие мыши умеют очень быстро бегать), сотнями носятся в тесном пространстве пещеры, а их состоящий из свернувшейся крови помет, скапливаясь на полу, размокает и снова становится красным, так что кажется, будто идешь по кровавым лужам. Долго находиться в таких местах опасно (можно респираторным путем подцепить паралитическую форму бешенства), но зрелище стоит риска. Мне очень хотелось побродить ночью по окрестным пастбищам, чтобы увидеть, как вампиры нападают на скот, но мы торопились – до отхода баржи осталось меньше недели.

Соседний городок Тена оказался на удивление приятным, а цены в нем – низкими, в отличие от других городов Амазонии, где даже фрукты порой сравнительно дороги.

Наутро мы всего за час доехали до расположенного поблизости частного заповедника Jatun Sacha – маленького (~10х20 км) островка леса в море культурного ландшафта.

К тому времени мне начало казаться, что более или менее сохранившихся тропических лесов в Амазонской низменности вообще не осталось, а ведь это самое интересное, что есть на свете (с точки зрения биолога, конечно).

К счастью, несмотря на маленькие размеры, Хатун Сача оказался в отличном состоянии – здесь еще есть даже крупные животные, хотя некоторые группы, например, обезьяны, все же почти исчезли. На самой биостанции мест не было, но мы нашли неподалеку маленькую «турбазу». Там нам так понравилось, что мы провели на ней два дня, несмотря на очень высокую цену (хотя для нас по дружбе сделали невероятную скидку, все же по 100 $ пришлось заплатить). Но в нашем распоряжении оказалась уютная хижина с изумительным видом на реку, сельву и Анды, окутанный облачком бабочек пляж, вкуснейшее питание (плюс роща грейпфрутов под окнами) и, главное, роскошный лес с сетью узких тропинок.

Хатун Сача была для нас вознаграждением за долгие дни в дороге, похожие на КПЗ ночлежки, скуку сельскохозяйственных ландшафтов и холодные ночи в горах. Публика здесь на редкость приятная (и американцы-хозяева, и туристы), климат райский (был сезон дождей, но дождь шел не больше часа в день), а флора и фауна совершенно уникальные.

Когда испанцы пришли в Южную Америку, сельва сплошным массивом покрывала экваториальную часть континента от верховьев Ла-Платы до Ориноко и от устья Амазонки до Анд. Но так было не всегда. Примерно 50 тысяч лет назад большую часть этой территории занимали сухие леса, а влажные сохранялись в изолированных «островках». Их расположение нетрудно «вычислить»: там и по сей день заметно богаче видовой состав животных и растений, причем много видов-эндемиков, не встречающихся в других районах. В Амазонии таких «островов эндемизма» семь.

Три из них, увы, почти уничтожены: это Макарена в Колумбии, Центральный у города Манаус и Пара в устье Амазонки. От двух остались лишь заповедники: Бананал в Бразилии и Хатун Сача в Эквадоре (этот «островок» биогеографы называют Рио Напо). Только Гвианский «остров» на стыке границ Гайаны, Венесуэлы и Бразилии и особенно Ману в Перу еще в относительно хорошем состоянии.

Есть и другие «острова», но они занимают участки влажных лесов, почти или совсем не связанные с Амазонией: Чоко (тихоокеанское побережье от Южной Коста-Рики до Северного Эквадора), Москито (Москитовый берег от Коста-Рики до Гондураса), Майя (штат Чьяпас в Мексике, Гватемала, Белиз и Северный Гондурас), Каракас (Береговой хребет в Венесуэле), Атлантический (от него осталось несколько заповедников близ городов Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро) и острова Хуан-Фернандес в Чили.

Хатун Сача не только последний кусочек одного из самых богатых «островов», она еще и крайне удачно расположена на самом стыке равнинных и предгорных лесов – там, где природа наиболее интересная. Близ отеля флора и фауна очень сильно отличаются от тех, что можно увидеть у биостанции – хотя это всего в пяти километрах, но там уже появляются невысокие холмы, и все сразу меняется. Нигде в мире нет такого видового разнообразия на такой маленькой площади. Птиц и бабочек здесь примерно столько же видов, сколько на всей территории СССР, а рептилий и деревьев – в 5 раз больше.

Я, конечно, почти круглые сутки бродил по лесу, но и на самой турбазе было немало интересного. В первые же пять минут я обнаружил (к восторгу публики, состоящей в основном из биологов – профессионалов и любителей), что в соломенных крышах беседок живут мохнатые коричневые пауки-птицеяды (Avicularia) размером с ладонь. Позже мне удалось наблюдать их удивительный брачный ритуал, когда самец приносит самке «подарок» – упакованую в паутину добычу. Некоторые виды этих пауков очень ядовиты, другие безвредны, но и тем, и другим можно спокойно позволять по себе ползать.

Что касается леса, то там больше всего видишь не на тропинках, а вдоль ручьев.

Ходить по ним довольно утомительно из-за завалов бревен и глубоких омутов, но зато здесь встречаются довольно неожиданные существа: пресноводные светящиеся креветки, выдровые опоссумы (Chironectes minimus), речные рыбы-шар (Colomesus), водяные червяги Typhlonectes (эти загадочные амфибии, пожалуй, самые малоизученные позвоночные), водомерковые жучки Velosites (когда их преследует крупная хищная водомерка, они выделяют капли жидкости типа мыла, ослабляющей поверхностное натяжение воды, и преследователь проваливается в «полынью»).

О местных насекомых вообще можно рассказывать бесконечно. Часто они настолько причудливы, что трудно понять, с кем имеешь дело. Найдешь, к примеру, палочника, смотришь – у него ловчие передние ноги, значит, это не палочник, а богомол. Но устроены они не так, как у богомола – выходит, это хищный клоп. Потом приглядываешься – а он на самом деле кузнечик.

В лесу множество лиан, причем самых неожиданных – есть кактусы-лианы и пальмы-лианы (Chamaedorea). Лианы из семейства Malpigiaceae перекручены, как канаты или телефонный шнур, а их крылатые семена так разнообразны по форме, что бывают похожи на любые летающие объекты и многие нелетающие – птичек, мух, бабочек, пропеллеры, самолетики, парусные лодки, веера, звезды, и т.д.

Цветов здесь немного, и почти все они сосредоточены в кронах, а внизу видишь разве что алые кисти различных Heliconia, одну другой красивее. В воде, которая всегда есть внутри цветов геликоний, живет несколько десятков разных видов насекомых. На земле растут всевозможные ароидные, иногда очень странного облика.

Anturium scheitzerianum, например, похож на красного фламинго, а Arum conofalloides мало того, что совершенно неприличного вида, так еще теплый на ощупь и пахнет потом и кожей (он опыляется кровососущими комарами).

И мышевидных грызунов мало. Норы, постоянно встречающиеся в лесу, чаще принадлежат ящерицам, крабам или броненосцам. Собственно, настоящих мышей и крыс в Америке вообще не было до прихода белых. Их заменяют исключительно разнообразные хомяки – среди них есть подземные, водные, древесные и высокогорные, но в основном они населяют открытые ландшафты. В Хатун Саче мне встречались только черные крысовидные хомяки Tylomys, живущие на скалах.

Вечером началась гроза. Я пережидал ее, забравшись под стоявшую у тропинки скамеечку, на нижней стороне которой оказалась целая коллекция гекконов. Вдруг раздался оглушительный треск, и в нескольких шагах на землю рухнуло большое дерево. Обрадовавшись редкой возможности исследовать верхний ярус, я внимательно просмотрел крону упавшего великана и обнаружил парочку копьеголовых змей Bothrops smaragdinus. Одна из них была типичной, изумрудно-зеленой окраски, другая ярко-желтой. Нежные любовники так страстно сплелись в объятиях, что даже падение с 50-метровой высоты не отвлекло их друг от друга.

Такого разнообразия лягушек нет больше нигде на свете. За одну ночь после дождя, не поднимаясь в кроны, я насчитал тридцать два вида одних только квакш. Бежевые и серые квакши живут на стволах сейб, зеленые – на листьях, розовые – на цветах бромелий, черные – на тонких ветках, бурые – на камнях, красные – на цветах геликоний, темно-зеленые – на папоротниках, а синие – на светящихся гнилушках.

Как и во многих других заповедниках, в Хатун Саче есть свой «фирменный» вид наземных лягушек из семейства Dendrobatidae. Это чудо природы, «слава сельвы»

(Dendrobates gloriaselvae), до пояса окрашено в алый цвет с черным пятиугольником на спинке, а ниже пояса ярко-синее в черных пятнах. Я долго облизывался на лягушечку, изображенную на сувенирных футболках, кружках и открытках Хатун Сачи, но никак не мог найти ее в лесу. Лишь в самом конце выяснилось, что «слава сельвы» всего сантиметр в длину. Поймать эту живую драгоценность трудно – лягушечки очень шустрые и скрываются в густом слое опавшей листвы на вершинах сухих холмов. В сырых местах обитает чуть более крупный D. bicolor, он до пояса красный, а ниже пояса – сиреневый. Этот вид довольно обычен, но стал известен науке только в 1990 году. В бромелиях попадается D. azurea, сочно-голубой с алым глазком на брюшке; в подушках мха в руслах ручейков живет черный в зеленых пятнах D. minutus.

На следующее утро под крышей беседки мне попался небольшой коричневый удав из рода Corallus. Как и у многих древесных змей, «главный инстинкт» у него – хватательный. Ведь если, живя в кронах, не будешь всегда крепко держаться, неизбежно свалишься. Удава можно повесить на палец, зацепив последним сантиметром хвоста (у древесных змей хвосты тонкие, но очень сильные) – он так и будет висеть, не пытаясь отцепиться и удрать.

С болтающимся на пальце удавом я вышел к завтраку, вызвав веселое оживление среди присутствующих. Потом отнес его к соседнему банану и выпустил в сплетение лиан у основания листьев. Но тут подошли опоздавшие на завтрак туристы и тоже захотели увидеть удава. «Он сидит вон на том банане» – закричали все. Трое «гидов-натуралистов» обшарили банан и смущенно заявили, что удав уполз. Я был уверен, что среди бела дня удав никуда не денется с дерева, просто его трудно найти в таких же по цвету сухих лианах. Так и оказалось: змейчик преспокойно сидел там, где я его оставил. После того, как я нашел удава, а они нет, местные гиды прониклись ко мне огромным уважением и при встрече раскланивались так, что даже приседали. Хозяин отеля тут же предложил мне работу, и, быть может, я когда-нибудь воспользуюсь этим предложением.

В километре от биостанции стоит 70-метровая «смотровая башня» – поставленная вертикально на растяжках железная лестница с деревянным кругом наверху. Пока взбираешься на нее сквозь все ярусы леса, чего только не увидишь – туканы, огненные попугаи (Pyrrhula), маленькие черные обезьянки-тамарины (Saguinus), которые при виде человека начинают прыгать вверх-вниз, словно чертенята.

Поднявшись наверх, я достал фотоаппарат «Вилия», чтобы снять панораму, но тут он вывалился из чехла, упал на бетонное основание башни и разлетелся вдребезги.

Почти отснятая пленка, естественно, засветилась.

У нас осталась только запасная широкоугольная «мыльница», совершенно непригодная для съемок живой природы. Если зверь дальше двух метров, на фотографии его почти не видно, если ближе метра – он уже не в фокусе. Вспышка работает лишь совсем вблизи, а чуть дальше можно снимать только при ярком солнце. В результате не удалось снять и сотой доли того, что мы видели. Впрочем, что ни случается, все к лучшему: у нас и так ушло несколько сот долларов на пленки и их проявку.

В тот вечер к нам пожаловал гость: желто-зеленый таракан Balaberus giganteus размером со сторублевку. Когда-то такой великан жил у меня дома, пока матушка, рассердившись на меня одажды за двойки, не выбросила его в мусоропровод. К сожалению, в мусоропроводе этот вид не прижился, в отличие от последовавшего вскоре тем же путем Periplaneta americana, который теперь обычен по всему нашему району.

Как ни жаль было уезжать из Хатун Сачи, пришлось покинуть этот чудесный уголок.

Пройдя в последний раз по аллее, где снуют дятелки Picumnus размером с воробья, мы сели на автобус и двинулись в горы. К сожалению, мы не успели заглянуть южнее, к племени шуар, бывшим «охотникам за головами». Все дороги из сельвы на Аллею Вулканов очень красивы – они идут по глубоким каньонам с тысячами водопадов, некоторые из которых обрушиваются прямо на асфальт (наверное, это особенно остро воспринимается теми, кто едет в кузове). Горные леса благодаря крутизне склонов сохранились намного лучше равнинных, хотя и им в последнее время достается. Обогнув с юга ледяную глыбу вулкана Чимборасо (6267 м), мы спустились с Анд по другую сторону и поздно ночью добрались в Гуаякиль, где наша баржа уже стояла под загрузкой.

Оказалось, что до отхода судна остается целых пять дней, и мы, переночевав в кубрике, уехали в заповедник Cerro Blanco. Хотя он всего в тринадцати километрах к северу от многомиллионного города, но сохранился очень неплохо, потому что находится в собственности завода компании «Эквадорский Народный Цемент». Здесь есть даже ягуары, которых нам, увы, не удалось увидеть, несмотря на ночные засады в каньонах.

Отсюда и до самого Северного Чили западная сторона Анд гораздо суше восточной.

Могучее холодное течение Гумбольдта приходит сюда из Антарктики, определяя всю жизнь побережья и Галапагосских островов, к которым оно сворачивает от берега. В Эквадоре и на крайнем севере Перу его влияние еще не такое сильное, и здесь растет сухой тропический лес. Половину года он орошается только редкими дождями, половину – еще и наползающими с моря холодными туманами гарруа.

Раз в 4-5 лет с севера прорывается теплое течение Эль Ниньо («мальчик»), названное так потому, что возникает в дни Рождества. Тогда на побережье обрушиваются катастрофические ливни, а в море происходит экологическая катастрофа из-за массовой гибели предпочитающего холодную воду планктона.

Был разгар сухого сезона, и пейзажи напоминали подмосковную осень. Ласковое солнце пробивается сквозь легкую дымку, шуршат под ногами сухие листья, прозрачный лес лишь в глубоких оврагах сохранил часть листвы. Толстенные бутылочного цвета сейбы Seiba angustifolia, однако, стояли в облаке белых цветов, словно гигантские вазы.

Мы предъявили в конторе Индульгенцию, и нам разрешили воспользоваться «кемпингом» – полянкой с душем и площадкой для костра. Здесь мы поставили палатку и целых пять дней наслаждались тишиной и покоем. До ближайшего городка, где продавались продукты, всего полчаса ходу, а там можно освежиться холодным кокосовым «молоком» и искупаться в море. Вдвоем или в компании Майка, американского ботаника, мы облазили весь горный кряж, пользуясь тропинками и руслами почти пересохших ручьев. Единственное, что порой портило эту райскую жизнь – ветер с соседней фабрики рыбьей муки, прозванный нами «вобляк».

Хотя фауна сухих лесов не так богата, как влажных, ее намного легче увидеть.

Кого только мы не встретили за эти дни: причудливого древесного муравьеда (Tamandua mexicana), редкого ночного ленивца (Choloepus hoffmani), белохвостых оленей, крошечных лесных кроликов (Sylvilagus brazilensis), похожих на заляпанных белой краской морских свинок пак (Cuniculus paca), ярко-красных грызунов акуши (Myoprocta)… И флора оригинальная: у одного из местных деревьев, например, крылатые семечки размером с комнатный вентилятор.

Особенно много редкостей попадается вдоль ручьев. Идти по их скалистому ложу очень тяжело, потому что приходиться продираться сквозь колючий бурьян и толстую паутину гигантских пауков-нефил. Но только здесь можно увидеть местный подвид зеленого ара (Ara ambigua), которого в мире осталось не больше двадцати птиц, оленей-мазама, серых древесных крабов, змеек-ботропсов, изумительно красивого белого хохлатого орла (Spizastur), состоящих словно из одного хвоста шоколадных белок (Microsciurus). Днем в заводях плавают тысячи крошечных золотых лягушек Colostethus, а ночью их сменяют квакши, похожие на сухой лист.

Ночь для нас начиналась с громких криков попугаев-амазонов, которые большими стаями летели из леса на ночевку в мангровые заросли. Тогда я брал фонарик и медленно поднимался по одной из тропинок к гребню кряжа. Перед самой вершиной я входил в плотный слой ночного тумана-гарруа, но по дороге обратно успевал согреться и высохнуть. На гребне меня ждала маленькая совка, которая обязательно подбиралась поближе и долго летела следом, с любопытством меня разглядывая.

За горами начинались заброшенные пастбища, поросшие густым кустарником. Там водились зеленые змейки-плетевидки (Oxybelis). Их ни за что не заметишь в переплетении вьющихся растений, ведь даже змея длиной в полтора метра чуть толще карандаша. Но если плетевидка выдаст себя неосторожным движением, ее можно смело хватать за хвост – не укусит, только попытается отпугнуть, раскрыв ярко-фиолетовую пасть и с шипением бросаясь в лицо.

Еще в кустарниках встречались мелкие бродячие муравьи, передвигавшиеся огромными толпами: встречая их на тропе, приходилось пробегать по ним прыжками несколько десятков метров, чтобы избежать укусов.

Спустившись вниз, я останавливался на часок-другой в овраге. Выше по ручью, судя по обилию оленьих костей, жил ягуар или пума, но мне так и не удалось их увидеть. Лишь однажды сверху донеслись странные мягкие шаги, но оказалось, что так поет маленький зеленый сверчок.

Когда над лесом раздавались крики возвращающихся с ночевки амазонов, я шел к палатке. Вокруг паслись на травке белохвостые олени, которые здесь почему-то вдвое меньше, чем в Коста-Рике. Просыпались жившие на нашей полянке птицы – черно-белые сойки, желто-черные танагры, лимонные чижи, черно-красные дятлы, рыжие древолазы, синие колибри и крошечные попугайчики Forpus, у которых самки зеленые, а самцы бирюзовые. Следом просыпалась Юлька, и мы спешили в город, чтобы успеть позавтракать и вернуться до наступления жары.

Как-то раз под утро я спускался по тропинке и вдруг увидел бегущего навстречу паука-птицееда. Эти мохнатые фиолетовые красавцы размером с кулак днем прячутся норах, а ночью охотятся. За пауком, нервно вибрируя усиками, гнался профессиональный киллер – изящная, стремительная черная оса размером с сигарету, безжалостной целеустремленностью и металлическим блеском напоминающая очищенного от кожи терминатора.

Однажды давным-давно я нашел в Подмосковье песчаную горку, на которой гнездились в норках всевозможные одиночные осы. Были там и убийцы пауков – маленькие черно-красные Pompillus. Наблюдая за их методами, я не раз видел, как они справляются с опасной добычей: вскакивают на спину, подгибают вниз брюшко и наносят молниеносные уколы в головной и грудной нервные узлы. Затем они уволакивают парализованного паука в норку и откладывают на него яйцо, а вышедшая личинка питается этими «живыми консервами».

Но как осы справляются с живущими в норах тарантулами? В норе пауку на спину не вскочишь, а его сильные лапы и ядовитые челюсти перегораживают весь просвет земляного хода. Я пытался поселить паука в стеклянную трубку, однако из этого ничего не вышло.

И вот теперь, спустя 15 лет, мне удалось узнать, что происходит в зловещем мраке паучьих нор. Не успев добежать до своего дома, паук нырнул в подходящую по диаметру выемку под корнем, но она оказалась совсем короткой, и, посветив внутрь фонариком, я мог отлично видеть, что там происходит. Птицеед развернулся в тупике и поднял к потолку мохнатые лапы. Оса изогнулась, просунула вперед узкое брюшко и, бесстрашно втиснув его между ядовитыми челюстями противника, ударила в подбородок. Паук тут же схватил ее лапами и потащил к себе, но его челюсти уже были парализованы, и он ничего не успел с ней сделать. Второй укол, нанесенный в «солнечное сплетение», добил беднягу. Все вместе заняло не более полсекунды. Не остановившись ни на миг после жуткой корриды, оса тут же вцепилась в несчастного, вытащила наружу и поволокла сквозь густую траву с неожиданной для такого хрупкого на вид существа силой. Я проводил ее до норки, находившейся метрах в ста – за два часа пути оса ни разу не отдыхала.

Несмотря на то, что Серро Бланко расположен в самой густонаселенной части Эквадора, его флора и фауна все еще плохо изучены. За пять дней мы сделали несколько интересных записей в «журнал исследований» – в частности, о встрече очень редкого рогатого гуана (Oreophasis derbiana), второй за все время существования заповедника. А ведь это не какая-нибудь пичужка, а птица размером с индюка. Что уж говорить о насекомых или грибах

– вероятно, сотни видов их еще не открыты.

На этом наше путешествие по холодным парамо и теплым лесам Эквадора закончилось.

Мы вернулись в Гуаякиль и взошли на борт самоходной баржи «Piquero» («Олуша»), чтобы выйти на ней в океан.

Парамо

Закрыты горы облаками,

Туман крадется по земле,

И снег стекает ручейками

С вершин, невидимых во мгле.

Речушка вьется между кочек,

Холодный дождик моросит,

Там склона дальнего кусочек

Как будто в воздухе висит.

Озера, спрятавшись в распадках,

Стальными дисками лежат,

На лепестках пушистых капли

Росы мерцающей дрожат.

А мы шагаем по тропинке,

И в мягкой тишине сырой

Лишь наши мокрые ботинки

Шуршат по камешкам порой.