Электронная библиотека » Владимир Дудинцев » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Белые одежды"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 17:35


Автор книги: Владимир Дудинцев


Жанр: Классическая проза, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Слышал, слышал. Да, это высказывание и меня, пожалуй, озадачило. Ну да… Но ведь и Иосиф Виссарионович нашего академика не одернул. А уж Иосифу Виссарионовичу не откажешь в знании диалектики.

Сосед затих, Федор Иванович начал согреваться под одеялом. Он уже представил себе Елену Владимировну, как она ходит среди людей – чистая, слегка приветливо кланяясь каждому, с кем встретится глазами… Вдруг ему показалось, что в комнате кто-то шепотом позвал:

«Вася, Вася, Вася…» Вздрогнув, он широко открыл глаза и, поняв, в чем дело, рассмеялся. Это Василий Степанович в раздумье чесал волосатую грудь. Потом совместил этот звук с обширным вздохом.

– Галстук не снял. Думаю, что мешает? Надо же, рубаху снял, а галстук остался. Тоже когда-то был черной собакой. Отрекались ведь от него…

Он опять почесал грудь.

– Думаешь, я не повышаю уровень? Знаешь, чем больше повышаешь, тем больше сомнений родится. Вот наследственное вещество. Мы его так легко ругаем. Во всех учебниках. А в чем же еще наследственность, как не в веществе? – Цвях возвысил голос, даже со слезой. – В святом, что ли, духе? Третьего-то места ведь нет!

III

Вот все говорят: интеллигенция! – громко провозгласила тетя Поля, войдя со щеткой и ведром в комнату, где легким утренним сном спали члены комиссии.

– Опять разоряешься, Прасковья? – спросонок пробурчал Василий Степанович.

– Да еще поэт! – тетя Поля прыснула и покачала головой. – Сундучок… Хотела выкинуть. Пора, думаю, пятьдесят ему лет, если не боле. Весь растрескался, крышка болтается. Кинула за сарай. Так этот, бородатый, в женских туфлях тут крутится. Как Золушка. Сначала кругами ходил. Я думаю, что такое, не студентку ли где присмотрел. Потом хвать сундучок – да ловко как! – и засеменил, засеменил… Беда с вами, с интеллигентными!

– Выдумывай. На что ему сундучок?

– Он знает, на что. Пригодится. Вас сегодня когда ждать?

– Сегодня мы ухолим в учхоз. До вечера… Они пришли в учебное хозяйство к девяти. Пройдя ворота, Федор Иванович увидел поле, разбитое на множество делянок. Среди делянок двигались фигуры – студенты и пожилые преподаватели с раскрытыми журналами. По вспаханному краю поля в сопровождении группы студентов ехал гусеничный трактор, волоча какую-то сложную систему из колес и рычагов. Вдали стояли две ажурные оранжереи. Туда и направилась комиссия.

– Наверно, все собрались сейчас там и смотрят на нас из-за стекол, – сказал Цвях. – Ждут.

– Могло бы быть и наоборот, – заметил Федор Иванович. – Могли бы они нас проверять.

– Это ты верно. Если бы ихняя взяла… Сегодня был первый основной день ревизии – проверка работ в натуре, первый решающий день. Федор Иванович где-то в глубинах своего "я" чувствовал боль – там уже зародилась туманная и болезненная симпатия к Стригалеву – может быть, из-за того, что Троллейбус не только сталью зубов и не только повадками был похож на одного геолога, которого уже не было в живых и по отношению к которому в душе Федора Ивановича осталась кровоточащая царапина неискупленной вины. Ведь Троллейбус к тому же и «сидел»…

Новая рана назревала, уже начинала чувствоваться – ведь Федор Иванович «рыл яму» не под кого-нибудь, а именно под того, кто был женихом Лены. Прямо как кроткий царь-псалмопевец Давид, который возжелал Вирсавию и потому послал ее мужа Урию в самое пекло войны, чтобы там его убили. «Удивительно, – невесело подумал Федор Иванович, – что ни случится в жизни, какая ни сложится ситуация – ищи в Библии ее вариант. И найдешь!»

Они вошли в боковую дверцу и оказались в теплой застойной атмосфере оранжереи. Действительно, у выхода собрались человек восемь, и среди них – Стригалев в сером халате, как бы наброшенном на крест. Последовали рукопожатия, несколько шуток были выпущены на волю. Как весенние мухи, они не взлетели, а проползли слегка и замерли, дожидаясь тепла. Вежливый смех только усилил напряженность. Федор Иванович сразу определил нескольких «своих», то есть четких приверженцев так называемого мичуринского направления. Они предлагали начать с них и весело листали журналы, готовясь демонстрировать свои достижения.

– Ну что ж, – сказал Федор Иванович и сам почувствовал, что глаза его нервно бегают, ищут кого-то и не находят. Лены здесь не было. Хотя нет, – и она была здесь, стояла позади Стригалева. Но, увидев Лену, он потерял уверенность – ему нельзя было теперь смотреть в эту сторону.

– Пожалуйста, начнем. Чьи это работы? – хрипло проговорил он, подходя к стеллажу, на котором плотно, один к другому стояли глиняные горшки с темно-зелеными картофельными кустами. Федор Иванович сразу определил, что это прививки – здесь занимались влиянием подвоя на привой и обратно – по методу академика Рядно.

– Это мои работы, – сказал пожилой бледный человек с угольными бровями и черными, глубоко забитыми, как гвозди, печальными глазами. – Моя фамилия Ходеряхин, Кандидат наук Ходеряхин. Здесь представлены несколько видов дикого картофеля, а также культурные сорта «Эпикур», «Вольтман», «Ранняя роза»…

Он долго, как экскурсовод перед группой провинциалов, приехавших в ботанический сад, показывал культурные и дикие растения. Кусты имели хороший вид. Темные плотные листы блестели.

– Азота многовато кладете, – сказал Федор Иванович.

– Для опытов по вегетативному взаимодействию это не мешает, – парировал Ходеряхин и продолжал свой пространный доклад.

Федор Иванович, склонив голову, слушал и все плотнее сжимал губы.

– Простите, я вам помогу, – прервал он, наконец, Ходеряхина. – Вы, товарищ… пишете вот здесь, в московском журнале, о достигнутых вами результатах. «Сорт „Эпикур“, – это ваши слова, – будучи привит на сорт „Фитофтороустойчивый“, приобретает ветвистость куста, листья утрачивают свою рассеченность… – и так далее. – …Листья сорта „Ранняя роза“ при прививке на „Солянум Демиссум“ становятся похожими на листья этого дикаря» – и тэ дэ…

– Негусто… Боюсь, что нам придется давать еще одну статью о ваших экспериментах. Вы пишете, Василий Степанович? Пожалуйста, пишите. Это важно.

На очереди стояли несколько аспирантов Ходеряхина – каждый около своих растений. Подобравшись, как для битвы, уже не видя ничего, кроме очередного горшка с картофельным кустом и очередного прячущего тревогу лица, Федор Иванович проходил от одного стеллажа к другому и уже не столько проверял, сколько учил молодых людей.

– А вы не пробовали вырезать глазки из клубней цилиндрическим сверлом для пробок? – слышался его уже спокойный, мягкий голос. – Попробуйте, это очень удобно, и привой точно входит в вырез на клубне подвоя.

– Никаких мало-мальски достойных внимания результатов, – вполголоса сказал он Цвяху. Кто-то все-таки услышал – шепот порхнул среди людей, стоявших поодаль.

– Здесь уже мои растения, – пропел у него над ухом чей-то снисходительный тенор. – Кандидат наук Краснов.

– Знакомая фамилия, – сказал Федор Иванович, задержав взгляд на тонком и извилистом носе вежливо склонившегося к нему лысоватого спортсмена со значком. – Я читал в журнале вашу статью, товарищ Краснов…

– Мною… нами было замечено, – начал докладывать спортсмен и, выпрямившись, развернул тяжелые плечи, но привычная сутулость опять стянула их, пригнула книзу, – …было замечено, что сорта «Лорх» и «Вольтман», которые росли по соседству с местным сортом «Желтушка» – через дорогу… опылились пыльцой последнего, которая подействовала и на клубни обоих сортов… Последние стали в большинстве похожи на клубни сорта «Желтушка»…

– Это я все читал в вашей статье, – сказал Федор Иванович и умолк, медленно краснея. Помолчав, спросил: – То есть, вы хотите доказать, что если мать блондинка, а отец брюнет, то не только их дитя будет черноволосым, но и у матери глаза и волосы должны в ходе беременности почернеть… Таких случаев наука еще не знает. Следующей весной вы, наверно, повторите ваш эксперимент?

– Зачем? – оскорбленно, но сдержанно передернул тонкими девичьими бровями Краснов. – Я уже другой запланировал.

– А известно ли вам, товарищ Краснов, что картофель не перекрестное, а самоопыляющееся растение? Вы же вуз кончали! Пыльце вашей «Желтушки» здесь нечего делать. Это вы представляете себе? Да она и не перелетит через дорогу!

Краснов, странно улыбаясь маленьким ротиком, глядел в сторону. Федор Иванович, окинув его фигуру быстрым взглядом, невольно задержался на громадном красно-фиолетовом кулаке, который двигался внизу, как самостоятельное живое существо. «Что он там делает?» – подумал Федор Иванович и сразу увидел стиснутый в кулаке теннисный мяч. «Ага, он тренирует кулак», – осенила догадка. Шевельнув бровью, он покачал головой.

– Товарищ Краснов! Я вижу, вы не согласны. Но вы должны это знать – картофель не ветроопыляемое растение. У него пыльца не как у злаков, не может летать. Она тяжелая, как крахмал. И устройство пыльников – они никогда не раскрываются полностью. Там есть такая маленькая пора – и через нее пыльца просыпается по мере созревания, прямо на собственное рыльце. Понаблюдайте, насекомые не посещают цветков картофеля – там нечего брать. И не потому, что пыльца какая-нибудь невкусная. Я сам, еще студентом… Останется, бывало, в пробирке лишняя пыльца картошки – высыпал ее на прилетную доску в улье. Пчелы мигом всю подбирали! Поняли? То, что вы говорите, физически невозможно: тяжелая пыльца, если не прилипнет к рыльцу, отвесно падает на землю. Слава богу, очень рад, что не могу назвать ваш опыт каким-нибудь таким словом… Здесь, к счастью, просто полное незнание того, с чем имеешь дело. Ох, ох, товарищи… Что это – два часа? Нет, на сегодня я уже мертвец…

– Продолжим завтра? – сказал Цвях.

– Вот именно, – странно мигая одним глазом, шевеля гибкой бровью, Федор Иванович пошел из оранжереи. Цвях еле поспевал за ним.

– Уж больно ты их… Без снисхождения. Касьяну не понравится. Что это с тобой?

– Но почему он напечатал их статьи в своем журнале! – Федор Иванович остановился. – Почему Касьян их напечатал!

– Ладно, Федя, хватит правду искать. Пошли в столовую.

В столовой Федор Иванович сел за какой-то стол, чем-то закусывал, что-то брал ложкой из тарелки и все смотрел куда-то сквозь стены. Он не видел, что через стол от него прошли и сели Стригалев с Еленой Владимировной и несколько аспирантов. Лена что-то крикнула, и Цвях ответил, а он только оглянулся на них, ничего не понимая.

– Произвели они, однако, на тебя впечатление, – заметил Цвях, принимаясь за лапшевник.

Пообедав, они сели на лавку около столовой и закурили.

– Что будем сейчас делать? – спросил Цвях.

– Я прогуляюсь часок.

– А я по старой испытанной привычке пойду лягу поспать. Лапша человека вяжеть, он набухнеть и спать ляжеть.

И как только Цвях скрылся за воротами учхоза, из столовой быстро вышла Елена Владимировна, Федор Иванович в это время подобрал около лавки лежавшего на спине красивого жука-скрипуна. Его облепили муравьи и уже раскидывали умишками, как бы начать его заживо жрать. Федор Иванович старательно обдул муравьев. А думал о Стригалеве. «Хорошо, что отложили на завтра», – думал он, рассматривая жука. Это Рыл большой узкий жук с живыми черными глазами, с длинными усами, похожий на интеллигентного дореволюционного авиатора в черном жилете из блестящего шелка, застегнутом доверху. А сюртук на нем был темно-серый, в мелкую светлую крапинку.

– Можно около вас сесть? – спросила Елена Владимировна, садясь. – Что вы тут делаете? Ого, кто у вас!

– Вот видите, жук… Скрипун.

Налюбовавшись, Федор Иванович осторожно посадил жука на землю, и «авиатор» бросился наутек, взмахивая ногами, как тростью, и не теряя осанки.

– Как вам наши генетики и селекционеры?

– Выше всяких похвал. Чудеса!

– Какие у вас планы на сегодня? – она нагнулась и пальцем провела на земле дугу.

Он вопросительно посмотрел.

– Вы не слышали вопроса? – спросила она.

– Я ответил пантомимой.

– А вы словами ответьте. И по существу.

– Сейчас я пойду куда-нибудь. Только природе страданья незримые духа дано врачевать.

– Давайте врачевать вместе. Я покажу вам наши поля.

– Давайте, – сказал Федор Иванович ленивым голосом.

Она взглянула на него удивленно.

– Может, подождем Ивана Ильича? – спросил он.

– Иван Ильич уже ушел, – она еще холодней посмотрела на него сбоку, начиная розоветь.

– Тогда пойдемте, – он решительно поднялся. И они долго шли молча куда-то вдоль какой-то канавы. Лицо Елены Владимировны постепенно заливала лихорадочная пунцовость.

– Слушайте, – сказала она, решившись и отойдя от него вбок шага на два. – Вы сегодня не похожи на себя, на вчерашнего. Вонлярлярский сказал бы, что у вас пропала коммуникабельность. Давайте, как пассажиры дальнего поезда, как случайные пассажиры, попутчики… Вы не знаете меня, я вас. Вы ведь уедете.

– А отвечать кто будет за разговор? Тот, кто задает вопросы?

– Да… Вы уедете – и разговора не было!

– Ну, пожалуйста. Задавайте вопросы.

– Где ваша коммуникабельность?

– Я катапультировался.

– Что это означает? – все так же лихорадочно, но весело она посмотрела на него.

– Нажимаю на кнопку, и меня выстреливает. Потом раскрывается парашют, и я мягко приземляюсь в другом мире, где и слыхом не слыхали о каких-то моих… неполадках на борту.

– А самолет?

– А самолет летит дальше.

– И разбивается?

– Мне с земли не видно. А потом там еще есть первый пилот. А я и не летчик. Дилетант без диплома.

– А если первого пилота нет? Самолет ведь может разбиться. Дилетанту без диплома и поднимать его в воздух нельзя было. Это государственная собственность.

– Не знаю. Вижу, экипаж укомплектован. Перегрузка. Вот и нажал поскорей… Что – я неправ?

– А кто вам сказал про экипаж? – с раздражением спросила Елена Владимировна.

– Вчера одному товарищу… Диспетчеру… показалось, что я проявляю дилетантский интерес к авиации…

– Ах, вот!.. Теперь все ясно. Вечно она меня замуж выдает! Нет никакого пилота, поняли? И никто вас не вызовет на дуэль, так что давайте разговаривать и катапульту не трогать.

– Дайте честное слово, – сурово потребовал Федор Иванович.

– Ну, даю. Честное слово.

– Хорошо. С чего же мы начнем?

Она начала искать что-то на краю канавы. Потом наклонилась и сорвала какой-то жиденький стебель с яркими желтыми цветками.

– Природа сейчас излечит нам все страдания незримые. Что это такое? Я в первый раз вижу.

– Это? – Федор Иванович взял стебель, свел брови. – Это, действительно, нечасто встретишь. Потентилла торментилла, вот что это. Калган. Слышали такое название?

– Ого! – она почти с ужасом на него посмотрела. – Ничего себе… Я бы ни за что не определила. Потентилла – как дальше?

– Торментилла. Калган, или, еще его называют, лапчатка. А вот я сейчас… Сейчас я вам… – поискав в траве, он сорвал что-то. – Что это?

– Плантаго! – торжествуя, сказала Елена Владимировна.

– А какой плантаго? Подорожников много. Майор, минор, медиа…

– Ну, это, конечно, не минор…

– Майор. Плантаго майор. Видите, черешок длинный и желобком.

– Хорошо. Федор Иванович, а почему страдания незримые? – она заглянула ему в лицо.

– Разве вы ничего не видели?

– По-моему, торжество справедливости должно вызывать прилив…

– Но это так неожиданно, это торжество… Я вам прямо скажу: такие дураки мне еще не попадались. Да еще среди «своих».

– Ну, у наших с Иваном Ильичом ребят такого вы не найдете. Если мы и будем вас надувать, то по крупному счету. По рыцарскому.

Они остановились. Он посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда.

– Имейте в виду, я буду глубоко копать, – сказал он.

– Ну и что? Вот вы копаете и устанавливаете, что я морганистка, льющая воду на мельницу…

– А это я и так знаю. Я читал вашу диссертацию. По-моему, о преодолении нескрещиваемости… Там есть спорные места… Так что ваше лицо мне ясно. – Посмотрев ей в лицо, он улыбнулся. Она так и подалась к его улыбке. Но он ничего не заметил и не понял возникшей паузы. – Как вы учите студентов, мы знаем, – продолжал он. – Цвях сидел в вашей группе. Говорит, товарищ Блажко учит студентов правильно.

– Но я чувствую, Федор Иванович, по вашей хватке, кому-то из нас придется сушить сухари. А? Это не мои слова. У нас на кафедре об этом шепчутся многие.

– Лично я выгнал бы этих двоих… И больше никого. Пока…

– Вы сейчас сказали рискованную вещь. Я вижу, вы мне верите.

– Нет. Не верю. Но знаю, что вы меня не продадите. И потому отдаю вам все мое. Беритя!

Они оба засмеялись, и обоим стало хорошо.

– Откуда же у вас взялось это знание? Сколько мы знакомы? Два дня!

– Я вам сейчас изложу мою завиральную теорию. У нас, Елена Владимировна, в сознании всегда звучит отдаленный голос. Наряду с голосами наших мыслей. И наряду с инстинктами. Мысли гремят, а он чуть слышен. Я всегда стараюсь его выделить среди прочих шумов и очень считаюсь с ним. По-моему, тут обстоит так: ни один человек не может скрыть свою суть полностью. Скрывается то, что может быть схвачено поверхностным вниманием. А голос – отражение наших бессознательных контактов с той сутью, которой никому не скрыть. Хотя бы потому, что эту суть сам человек в себе не может почувствовать. Животные, на мой взгляд, руководятся больше всего отдаленным голосом, он у них более развит и не заглушается никаким стуком сложных умственных деталей. Поэтому животные не лгут.

– Возможно, что все так и есть, – Елена Владимировна тронула его руку. – Голос правильно шепнул вам, что я не выдам.

Федор Иванович слегка смутился от этого избытка взаимной откровенности, и потому кинулся к природе – шагнул в траву и стал искать что-нибудь редкостное.

– Вот, – сказал он. – Вот. Что это?

– Щавель! – взяв у него красный стебелек с острыми листками, Елена Владимировна пожевала его. – Самый настоящий «Румекс».

– Не спешите с ответом, товарищ Блажко. Род «Румекс» состоит из нескольких видов. И все щавели. Вы жуете… Что вы жуете?

– «Румекс ацетозелла», – сказала она и пошла вперед, торжествуя и покачивая головой вправо и влево.

Действительно, природа сразу поставила все на место, погасила все неловкости.

Они давно уже вышли через калитку из пределов учхоза и теперь брели по каким-то межам среди каких-то пашен к чернеющему институтскому парку, заходили ему в тыл. Елена Владимировна шла впереди, иногда оборачиваясь к нему и предлагая очередную ботаническую загадку, и он, роняя удивляющие ее безошибочные ответы, любовался ею, ее особенной женской мощью, которая так и заявляла о себе. Это была маленькая веселая недоступная крепость. Лишь взглянув на эту девушку в очках, мужчина должен был отступить, угадав в ее натуре требования, соответствовать которым в состоянии далеко не всякий. Она все время двигалась в чуть заметном танце, в безоблачной меняющейся игре, и ее пальцы и все прекрасные узости фигуры в сером подпоясанном халатике непрерывно писали тексты, читать которые дано не каждому. Он еще вчера, с первых же минут навсегда отказался говорить ей безответственные приятности, которые, как и цветы, принято подносить женщинам. Строжайшее предупреждение на этот счет прочитал он в ее сдвинутых черных бровях. В них и была вся сила. И сегодня эти брови хоть и разошлись, но все время были готовы к жестокой расправе.

Обойдя с тылу почти половину парка, они перешли по мосту из бревен овраг с бегущим по его дну ручьем, притоком громадной реки, что незримо присутствовала, укрывшись за парком. Начались первые шестиэтажные дома города из серого кирпича.

– Дальше меня, пожалуйста, не провожайте, – вдруг сказала Елена Владимировна.

Взглянув на ее строгие брови, он, конечно, и не подумал показать ей свое удивление. Он тут же скомкал все свои пожитки и даже отступил на полшага.

– Я, собственно, и не…

Но Елена Владимировна объяснила:

– У меня гора дел. Надо сходить в магазины. А потом я иду к Тумановой. Сегодня я варю ей борщ.

«Вот этого бы не следовало ей говорить, – почему-то шепнул ему отдаленный голос. – Никто не требовал от нее таких уточнений».

– Превесьма… – сказал полушутливо и, как на шарнире, повернулся было, чтобы идти. Но она стояла с протянутой рукой. «Все еще катапультируетесь?» – говорило ее лицо.

Он пожал ей руку. «Я ведь катапультировался еще вчера, – ответила его изогнутая бровь. – Сейчас я стою на твердой земле, вдали от всяческих летательных аппаратов».

И он пошел, не оглядываясь, к парку, туда, где розовели вдалеке стены институтских зданий.

Он вошел в комнату для приезжих и увидел там своего «главного». Василий Степанович сидел на койке и закусывал. Перед ним на стуле была расстелена газета, на ней он расположил сваренные еще дома крутые яйца, растерзанную селедку, измятые в чемодане домашние пирожки. Тут же лежала книга Энгельса «Диалектика природы».

– Давай, подсаживайся, Федор Иванович, – сказал он. – Поможешь дошибать припасы, а то завоняются. Москва сейчас будет звонить. Докладывать буду Касьяну про наши успехи.

Федор Иванович подсел и взял пирожок.

– Понимаешь, Федя, – Цвях ел, энергично двигая всем лицом. – Понимаешь, смотрел я на тебя сегодня. Здорово ты знаешь свое дело. Здорово, ничего не скажешь. Правда, иногда ловлю себя: чем же кончится такая наша ревизия? Я бы один всех бы подряд одобрил. И Ходеряхина этого, и Краснова. Здорово ты их накрыл. Как они до сих пор держались? У меня, конечно, знания не то, что у тебя. Я практик. Доктора мне дали за результаты. Мне дед мой и отец – они были любители-селекционеры – столько оставили материалу, столько всего наоставляли, что мне и делов было – только осваивай да выдавай подготовленные почти за сто лет сорта. Две яблони у меня уже давно районированы. А ведь и это далеко не все. Ну, а научное обоснование – тебе-то покаюсь – академик Рядно и Саул мне приделали. Саул этот, ох, и языкатый, сволочь, не дай бог к нему под горячую руку попасть. Ни одного живого места не оставит.

Задребезжал телефон. Цвях схватил трубку и, вытирая рот, покраснев, вступил в переговоры с Москвой.

– Ай?.. Да-да! Заказывал. Повторитя, барышня… Ай? Академик Рядно? Касьян Демьянович?

– Я тебе говорил, – как комар, запищал в трубке ответный голос, и Цвях чуть отвел ее от уха, чтоб слышал Федор Иванович. – Какой я тебе Касьян? Кассиан Дамианович. Ну-ка, повтори…

– Кассиан…

– Я ж тебе говорил! – академик загоготал весело. – Хоть я и народный, а имена у меня византийские. Императорские. Вот так, Вася. Ну, докладывай, как там наш молодой…

– Ой, не говорите, Кассиан Дамианович! Молодой, да ранний. Чешет так, что пыль и перья… С первой встречи, как даст… Нотацию им провел, мозги на место поставил. Ну, а сегодня работы смотрели. Нет, нет, формальных генетиков пока не трогали. Тут же с наскоку не возьмешь – надо присмотреться. Но Федя нанюхает, он крепко берет. Дело зна… Ай? Двоих наших пришлось… Окоротили. Чистая фальсификация. Да они и сами понимают, растерялись. Оглоблей хотели в рот заехать, думают, пройдет… Ходеряхин и Краснов…

– Странно, – пропищала трубка. – Ну да… Они согласились?

– Тут соглашайся не соглашайся, Кассиан Дамиановнч… Знаешь, когда за руку схватят, а в руке-то краденый кошелек…

– Ну, ладно. Только расстроил… Хотя, материалы все равно поступят ко мне. Посмотрим. Ну а как вейсманистов, еще не щипали?

– Завтра с утра.

– Ну, давай…

Цвях положил трубку. И сразу же телефон опять зазвонил.

– Кого еще черт несет, – недовольно проговорил Василии Степанович и поднес трубку к уху. – Алло!

– Меня! – отозвался вкрадчивый, но звонкий голос. – Меня несет черт, Василий Степанович! Как там Федяка, на месте?

– Здравствуйте, Антонина Прокофьевна! – Федор Иванович перехватил у него трубку. – На месте, на месте!

– Здравствуй, Федяка. Это я тебе решила позвонить. Думаю, дай-ка передам ему, что про него в институте дамы говорят. Хочешь знать? Там есть такая Шамкова. Анжелка. Аспирантка. Она тебя приметила и говорит другим кафедральным дамам: «Вот этот, который приехал нас проверять. Заметили, какой он корректный, обходительный, какая выдержка, такт. Ну, настоящий педант!».

Федор Иванович рассмеялся было, но что-то перехватило ему горло. И он, выждав для приличия паузу, спросил легким голосом:

– Ну как, хороший борщ вам сварила Елена Владимировна?

– Не то слово. За уши не оттянешь. Вот только что кончила обедать. Ты знаешь, когда он постоит суточки, настоится – ложку проглотишь!

– Вот и дали бы постоять!..

– Сколько же ему стоять? Вчера ведь варила…

– Та-ак… А что варила сегодня?

– Сегодня ей нечего у меня делать. Ты что, шпионишь за нею? Федяк!

Федор Иванович не мог прийти в себя от разочарования. Стоял с трубкой у уха и гладил себе голову.

– Ты куда запропал?

– Да не запропал, тут стою…

– Слушай-ка, есть хорошая идея: пригласи ее в кино! Ты очень строгий ревизор? Можно тебе?

– А что?

– Только молчок, хорошо? Ей нужно с тобой поговорить. Они там, бедняги, что-то предчувствуют…

– О сухарях, что ли? Уже поговорили.

– Да? Какой же ты молодец у меня! Я ей так и сказала: не бойся, его надо прямо спросить, он темнить не будет, это не в его натуре.

– Да-а… – сказал Федор Иванович. – Да-а… В общем, все так и должно быть…

Положив трубку, Федор Иванович опустился на койку рядом с «главным».

– Ты что? – спросил тот, глядя на него с подозрением.

– Да так как-то, Василий Степанович. Катапультироваться надо…

На следующий день к девяти часам они подошли к оранжереям. Они вошли в ту же дверь, что и вчера, окунулись в теплынь, и так же встретила их настороженная группа человек в восемь, и среди них, как всегда, несколько угрюмый Стригалев, совсем плоский в своем халате, и Елена Владимировна, устремившая на Федора Ивановича сияющий лаской взгляд. Все поздоровались, и, как вчера, завязался непринужденный, полный напряжения разговор.

– У ректора, вернее, у Раечки, секретарши, книжечка интересная лежит, – негромко и между прочим обронил Стригалев.

– Я думал, железнодорожное расписание, – Федор Иванович посмотрел на часы. Надо было начинать.

– Раскрыл, – продолжал Стригалев, – внутри тоже как расписание поездов – столбцы. Вроде со станциями и полустанками. А потом смотрю: батюшки-светы! Это фамилии! И знаете, что оказалось? Нет, не угадаете. Приказ министра Кафтанова об увольнении профессоров и преподавателей, как там сказано, «активно боровшихся против мичуринской науки».

Федор Иванович опустил голову.

– Ваш институт тоже упомянут?

– У нас же еще ревизия не кончилась, – вставил статный Краснов, слегка выпятив фарфоровые глаза наглеца. – Данные про вас еще не поступили.

Все сразу смолкли от его бестактности. Федор Иванович покраснел.

– Тебе-то, товарищ Краснов, ничто не грозят, – сказал Цвях. – Ты же мичуринскую науку вон как поддерживаешь…

«Ну, мой главный! Ну, штучка!» – повеселев, подумал Федор Иванович.

Так поговорив, все прошли в глубь оранжереи. Здесь, на стеллажах, стояли горшки и ящики с разными растениями, и он сразу узнал высокий ветвистый стебель красавки с несколькими колокольчатыми фиолетово-розовыми цветками.

– Чей это ящик? – спросил Федор Иванович, сразу заинтересовавшись.

– Это мое творчество, – снисходительно к самому себе сказал Стригалев. – И дальше все мое, Елены Владимировны Блажко и аспирантов.

– А что у вас здесь делает «Атропа белладонна»? – Федор Иванович не отходил от красавки, он сразу почуял интересный эксперимент.

– Она же пасленовая. Я привил ее на картофеле. Видите, как пошла! Все картофельные листья оборваны, но, представьте себе, завязались картофельные клубни! Разрешаю подкопать…

– Очень интересно! – сказал Федор Иванович и, отложив в сторону свой блокнот, запустил руку в мягкую теплую землю. Пальцы его сразу же уперлись в большой твердый клубень.

– Очень интересно! – сказал он, отряхивая пальцы. – Прививка сделана до завязывания клубней?

– До завязывания. Мы ищем подходы к отдаленному…

– Да, я сразу понял, – Федор Иванович поспешно кивнул и встретился взглядом со Стригалевым. – Надо собрать клубни и проверить на алкалоиды, на атропин. Надо все точки ставить до конца, – сказал он со значением.

«Рискованно работаешь, – подумал он, поглядывая на Стригалева. – Атропина в клубнях может не оказаться, и это будет хорошая дубина у вас в руках. Против нашего… Против мичуринского направления…»

Ему не хотелось бить этого человека, так неосторожно подставившего себя под удар. «А имею я право бить за это? – вдруг спросил он себя. – Ведь это должны были проделать мы, прежде чем громогласно заявлять…» Он то и дело принимался изучать Стригалева с растущим болезненным интересом. Лицо Ивана Ильича было подернуто болезненной желтизной худосочия, кое-где были заметны фиолетовые пятна заживших чирьев – как потухшие вулканы, а один – около кадыка – похоже, действовал, был залеплен марлевым кружком.

Стригалев продолжал докладывать:

– Очень эффективен метод предварительного воспитания обоих родителей на одних и тех же подвоях…

Услышав знакомое слово «воспитание», мичуринец Цвях закивал головой.

– Мы взяли взрослые, уже цветущие растения томатов – сорт «Бизон». На один из них прививались молодые сеянцы картошки культурных сортов, а на другие – сеянцы дикарей. Когда зацвели – скрещивали дикие привои с культурными. Процент удачи скрещиваний доходил до ста… Здесь, вы видите, дикарь завязал ягоды. Видимо, томат расшатывает наследственную основу…

Цвях опять кивнул несколько раз. «Расшатывание», «наследственная основа» – это было хорошо знакомо ему.

На языке Федора Ивановича вертелся убийственный вопрос: первый эксперимент отрицает связь между подвоем и привоем, а второй подтверждает – как понять? «Не будем вдаваться в такие тонкости», – сказал он себе. Все двинулись дальше вдоль стеллажа, останавливаясь около каждого нового ящика или горшка. Комиссия в молчании осмотрела стебли табака и петунии, привитые на картофеле. Федор Иванович не стал подкапывать, он знал уже: и там были клубни. Здесь под мичуринской маской зрел хороший «финн-чек» для академика Рядно. Правда, все зависит от того, как подать. Но подавай не подавай, а дело сделано чисто, сама природа говорит в их пользу.

– И тут уже ягоды завязались, – рассеянно сказал Федор Иванович, остановившись перед какой-то очередной прививкой.

– Это Сашины работы, – заметил Стригалев. Высокий, он говорил как будто под самым коньком оранжереи. – Давай, Саша, докладывай.

Из группы аспирантов выступил красивый юноша, почти отрок, с узким лицом и прямыми соломенного цвета волосами, словно бы причесанный старинным деревянным гребнем.

– Здесь мы прививали картофель на черный паслен и на дурман, – сказал он, поднимая на Федора Ивановича смелые серые глаза. – С той же целью – расшатывание наследственной основы. Прививки, по-моему, хорошо удались…

– Это наш Саша Жуков, – заметил Стригален, кладя ему руку на плечо. – Наш активист. Студент четвертого курса. Папа у него знаменитый сталевар. Ударник.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 4.5 Оценок: 6

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации