Текст книги "Марина Цветаева. Моим стихам, написанным так рано…"

Максимилиан Александрович Волошин (1877–1932) русский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик

В общем, стихи Цветаевой были замечены. Надо учесть, что появилась ее книга на фоне таких литературных событий, затмивших все остальное, как уход Льва Толстого из Ясной Поляны 28 октября и его смерть 7 ноября 1910 года на маленькой железнодорожной станции (Марина и Ася в те дни ухитрились, с приключениями, добраться до Ясной Поляны и присутствовали на похоронах Л. Толстого).

Между тем завязываются многолетние дружеские отношения с М. А. Волошиным. Поначалу Цветаева пристально присматривается к нему, может быть, недоумевая, как это он, почти вдвое ее старший, так интересуется всем, чем живет она. Стихотворное послание к Волошину от 27 декабря 1910 года она начинает строчками:

 
Безнадежно – взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя и Вам нужны игрушки,
Потому я и боюсь ловушки,
Потому и сдержан мой привет.
Безнадежно – взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя, а дети так жестоки:
С бедной куклы рвут, шутя, парик,
Вечно лгут и дразнят каждый миг,
В детях рай, но в детях все пороки…
 

Волошин присылает, приносит, советует ей приобрести различные книги: Виктора Гюго, Анри де Ренье, которого переводит и которым увлечен сам. Она в свою очередь убеждает его прочесть романы Генриха Манна, восхищается Жорж Санд. «Благодарю Вас за книги, картину, Ваши терпеливые ответы и жалею, что Вы так скоро ушли… Сейчас Вы идете по морозной улице, видите людей и совсем другой. А я еще в прошлом мгновении…» – пишет Цветаева Волошину 10 января 1911 г.

Постепенно Марина Цветаева начинает входить в жизнь литературного мира Москвы. Она посещает собрания литературного общества и издательства «Мусагет» на Пречистенском бульваре, созданного Андреем Белым и Эллисом в некоторой оппозиции брюсовским «Русской мысли» и «Обществу свободной эстетики», слишком чопорным и «заорганизованным».

Одним из интересных изданий «Мусагета» стал сборник, вышедший в июне 1911 года под скромным названием «Антология». Этот сборник современной русской лирики, оказавшийся весьма представительным, включал произведения тридцати авторов, известных и не слишком известных, расположенных в алфавитном порядке. Среди имен – В. Соловьев (его неизданное стихотворение, «сверх программы», открывало сборник), А. Блок, А. Белый, М. Волошин, С. Городецкий, Н. Гумилев, Вяч. Иванов, С. Клычков, М. Кузмин… В конце этой представительной вереницы поэтических имен вслед за Владиславом Ходасевичем находим и Марину Цветаеву. Два ее стихотворения – «Девочка-смерть» и «На бульваре» – непосредственно предшествуют подборке стихотворений последнего по алфавиту участника, Эллиса (составителя сборника). Оба стихотворения Цветаевой потом были включены ею в сборник «Волшебный фонарь».

Волошин познакомил Марину со своими друзьями – сестрами Герцык, Аделаидой (по мужу Жуковской), поэтом, прозаиком, и Евгенией, переводчицей и философом. Стихи Аделаиды Герцык, тихие, но полные глубины и мудрости, нравились Цветаевой. Сестры Герцык стали старшими друзьями Марины. В их московском доме в Кречетниковском переулке было тепло ее душе и интересно ее уму. Здесь она встречала поэтов и философов Вяч. Иванова, Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Булгакова. А крымский дом семейства Герцык находился в Судаке, в Восточном Крыму, недалеко от Феодосии и Коктебеля, крымской резиденции Волошина. В переписке Герцыков тех лет имя Цветаевой встречается неоднократно.

Между тем по приглашению М. Волошина Марина Цветаева 5 мая 1911 года приехала в Коктебель, в дом Волошина, «Дом Поэта».

Здесь произошла ее встреча с семнадцатилетним Сергеем Эфроном, только что приехавшим туда же на лечение (туберкулез). Сергей был шестым ребенком в семье. Его мать, Елизавета Петровна Дурново, происходила из родовитой дворянской семьи; отец, Яков Константинович Эфрон – крещеный еврей, сын строительного подрядчика. Родители Сергея смолоду занимались революционной деятельностью, в 1880-е годы входили в партию «Народная Воля»; отец был причастен к убийству провокатора, после чего, снедаемый совестью, отошел от революционных дел. Елизавета Петровна в 1900-е вновь вернулась в революцию, вступив в партию эсеров. Сергею было двенадцать лет, когда его мать арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму; провела она там около года. Ее удалось освободить под залог, после чего она с младшим сыном Константином по чужим документам уехала во Францию. Там в 1909 году умер Я. К. Эфрон, а в 1910 ушли из жизни Е. П. Дурново-Эфрон и их младший сын Константин…

В Коктебеле же стремительно – с первого дня и на всю жизнь – между молодыми людьми, Мариной и Сергеем, вспыхнула любовь. Внешность Сергея романтическая: высок, худ; огромные глаза «цвета моря», по выражению Цветаевой. В чувствах, связавших двух юных людей – и любовь, и нежность, и дружба, и единомыслие. В привязанности Цветаевой уже тогда угадывалось и что-то материнское, опекающее. Она стремилась всячески помочь Сергею в лечении, вдохновить, передать свою энергию.

Жизнь в Коктебеле поистине явилась для Марины пребыванием в раю. Природа этого уголка Крыма, дух еще «живой» здесь античности, Эллады, генуэзцев, древней Киммерии, на всю жизнь сделали Коктебель «местом ее души». Здесь, помимо Макса, она обрела нового друга – мать Волошина, Елену Оттобальдовну, «Пра» (от «Праматерь»), как прозвала ее молодежь, приезжавшая в гостеприимный волошинский дом.

В сентябре 1911 года Марина и Сергей возвратились в Москву. Осень 1911 года прошла у них в литературных заботах. Марина готовила книгу стихов «Волшебный фонарь», Сергей – книгу прозы «Детство», в которой описываются сценки, разговоры, воспоминания о детских годах.

Обнаружилось, что Сергей Эфрон не был лишен литературных способностей, и они пока что не стеснены, не задавлены, как это будет впоследствии, присутствием рядом большого поэта… Лучшая часть его книги «Детство» – последняя новелла «Волшебница». В ней нарисован живой портрет семнадцатилетней Мары, в которой нетрудно узнать образ Марины Цветаевой, увиденной глазами Сергея. Мара – «большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои». Сначала Мара кажется младшим детям «сумасшедшей», но вскоре они проникаются к ней симпатией и пониманием, увидев за ее странностями и непохожестью на всех черты незаурядной личности. Мара – настоящий романтик, поэт. Высказывания Мары (записанные, очевидно, не без помощи «прототипа») говорят о ее неординарности: «Главное, что я ценю в себе… пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит… После обеда люди всегда глупеют. Разве сытому человеку придет в голову что-нибудь необыкновенное? Разве в минуту подъема человек думает о еде? Чем умнее человек, тем меньше он ест…» Мара – бунтарь против общепринятых банальностей. «Жизнь так скучна… – говорит она, – что все время нужно представлять себе разные вещи. Впрочем, – воображение тоже жизнь. Где граница? Что такое действительность? Принято этим именем называть все, лишенное крыльев, – принято мной, по крайней мере. Но разве Шенбрунн – не действительность? Камерата, герцог Рейхштадтский… Ведь все это было!..» Так еще в 1911 году семнадцатилетний Сергей Эфрон сумел разглядеть в восемнадцатилетней девушке талант, личность, жар души, пробивавшиеся сквозь вызывающие манеры и дерзкие речи. Своей «Волшебницей», Марой, он положил начало воспоминаниям о Марине Цветаевой.

А Марина Цветаева вместе с сестрой Асей 3 ноября 1911 года выступила на вечере, устроенном Брюсовым в «Обществе свободной эстетики». Сестры читали «в унисон» цветаевские стихи. В конце декабря Марина участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение (организованном опять-таки Брюсовым), которое должно быть написано на тему пушкинских строк из «Пира во время чумы»: «Но Эдмонда не покинет / Дженни даже в небесах». За свое стихотворение «В раю» Цветаева получила первую премию «из двух вторых» (просто «первую», как напишет она в очерке о Брюсове “Герой труда”, 1925 г., мэтр не дал за молодостью автора):

 
Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.
 
 
<…>
 
 
Ни здесь, ни там, – нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!
 

Сергей Яковлевич Эфрон (1893–1941) – публицист, литератор, офицер Белой армии, агент НКВД. Муж Марины Цветаевой, отец трех ее детей

27 января 1912 года в Москве состоялось венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. В феврале 1912 г. почти одновременно вышли в свет их книги: «Волшебный фонарь» Цветаевой и «Детство» С. Эфрона, напечатанные в типографии «Товарищества Скоропечатни А. А. Левенсон». На титульном листе книг обозначено: «Книгоиздательство Оле-Лукойе», Москва, 1912. «Домашнее» издательство под маркой сказочного андерсеновского героя возникло в двух юных умах как игра…

В последний день февраля новобрачные уехали в свадебное путешествие: Италия, Сицилия, Франция, Германия. Вернулись они в Москву в мае 1912 года – как раз ко времени торжественного открытия Музея изящных искусств имени императора Александра III. Это торжество состоялось 31 мая 1912 года. Торжество общероссийское и семейное – осуществление многолетней мечты и заботы Ивана Владимировича Цветаева, отца Марины. Об этом событии Цветаева подробно напишет лишь через двадцать лет.

Вторую книгу стихов Марина Цветаева, как и первую, назвала несколько по-детски – «Волшебный фонарь» (т. е. домашний детский кинопроектор).

Детскость, поэзия как игра декларируются во вступлении:

 
Милый читатель! Смеясь, как ребенок,
Весело встреть мой волшебный фонарь.
Искренний смех твой, да будет он звонок
И безотчетен, как встарь.
Все промелькнут в продолжение мига:
Рыцарь, и паж, и волшебник, и царь…
Прочь размышленья! Ведь женская книга —
Только волшебный фонарь!
 

В книге три раздела: «Деточки», «Дети растут», «Не на радость»; последний завершается циклом «Ока», связанным с Тарусой.

Безоблачное детство, увиденное сквозь сказочную призму волшебного фонаря. Иногда – грусть по ушедшей матери. По-видимому, в книгу вошли и стихи, по каким-то причинам не включенные автором в «Вечерний альбом» («Курлык», «В классе», «На бульваре», «Мама на даче», «Живая цепочка» и другие; почти все стихотворения сборника, кроме единичных случаев, не датированы). Но теперь в счастливую атмосферу детства Цветаева включает и Волошина. Но не взрослого, а еще маленького Макса, мечтавшего увидеть Жар-птицу. Рассказ об этом она услышала от его матери и много лет спустя привела в очерке «Живое о живом». А в стихотворении «Жар-птица» она пишет:

 
Промелькнет – не Рыба-Кит,
Трудно ухватиться!
Точно радуга блестит!
Почему же не летит
Чудная Жар-Птица?
 
 
<…>
 
 
В эту ночь он все постиг,
Мальчик белокурый!
 

Другой новый персонаж «детских» стихотворений – Сергей Эфрон («Бабушкин внучек», «Контрабандисты и бандиты», «Венера»). Ему автор посвящает свою жизнь: «Ждут нас пыльные дороги… / Милый, милый, мы, как боги: / Целый мир для нас!.. / Милый, милый, мы, как дети: / Целый мир двоим!.. / Милый, милый, друг у друга / Мы навек в плену!» («На радость»). Она просит его: “Удивляться не мешай мне, / Будь, как мальчик, в страшной тайне / И остаться помоги мне / Девочкой, хотя женой” («Из сказки – в сказку»).

Несколько стихов обращает Цветаева к Тарусе на Оке, сохраняющейся в ее памяти как счастливейший уголок на земле («Приезд», «Паром», «Осень в Тарусе», «На возу», цикл «Ока»).

Некоторые стихотворения раздела «Не на радость», хотя и несут отголоски прежних чувств, но говорят уже о более сложных и взрослых переживаниях:

 
От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.
 

(«Мы с тобою лишь два отголоска…»)

Мотивы невольной вины, неразделенной любви, возвращения души и сердца из плена тяжелых переживаний можно услышать в стихотворениях «Путь креста», «Последняя встреча», «Не в нашей власти» и некоторых других. В стихотворении «Душа и имя» осмысляется Божественный промысел:

 
Но имя Бог мне иное дал:
Морское оно, морское!..
Но душу Бог мне иную дал:
Морская она, морская!
 

В книге «Волшебный фонарь» просматривается своего рода позиция, программа юного поэта. Уязвленная словами Брюсова о недостаточно «острых» чувствах и «нужных» мыслях в «Вечернем альбоме», Цветаева, можно сказать, противопоставила его критике свой новый сборник. В стихотворении «В. Я. Брюсову» она, прямо цитируя оппонента, отвечает на его критику:

 
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
 

И завершает сборник стихотворением «Литературным прокурорам» (по-видимому, подразумевая опять-таки Брюсова):

 
Для того я (в проявленном – сила)
Все родное на суд отдаю,
Чтобы молодость вечно хранила
Беспокойную юность мою.
 

В 1922 году Цветаева писала о двух своих первых сборниках: «По духу – одна книга». Это действительно так. В 1913 году она, объединив избранные стихи из обеих книг под одной обложкой, выпустила сборник «Из двух книг».

«Волшебный фонарь» критикой был встречен довольно прохладно.

В газете «Речь» от 30 апреля (13 мая по новому стилю) 1912 года была напечатана рецензия Сергея Городецкого под ироническим названием «Женское рукоделие». В ней утверждалось, что «к причудам женским у Марины Цветаевой присоединяются еще ребяческие» и что в некоторых из стихов «есть отрава вундеркиндства»… «Зачем же вундеркиндствовать?» Николай Гумилев в пятом номере журнала «Аполлон» (1912) писал: «Первая книга Марины Цветаевой «Вечерний альбом» заставила поверить в нее и, может быть, больше всего – своей неподдельной детскостью, так мило-наивно не сознающей своего отличия от зрелости. «Волшебный фонарь» – уже подделка и изданная к тому же в стилизованном, «под детей» книгоиздательстве, в каталоге которого помечены всего три книги. Те же темы, те же образы, только бледнее и суше, словно это не переживания и не воспоминания о пережитом, а лишь воспоминания о воспоминаниях… Говорят, что у молодых поэтов вторая книга обыкновенно бывает самой неудачной. Будем рассчитывать на это…» Довольно резко отозвался на книгу Брюсов в обзоре «Сегодняшний день русской поэзии» (журнал «Русская мысль», 1912, № 7). Он писал, что Цветаева продолжает «упорно брать свои темы из области узкоинтимной личной жизни, даже как бы похваляясь ею», что она «начинает щеголять» «небрежностью стиха». И делал под конец вывод: «Пять-шесть истинно поэтических красивых стихотворений тонут в ее книге в волнах чисто «альбомных» стишков, которые если кому интересны, то только ее добрым знакомым».

В конце августа 1912 года Марина с Сергеем переехали в собственный дом в московском Замоскворечье. Дом был куплен на деньги, предоставленные Марине ее сводной бабушкой, второй женой и вдовой А. Д. Мейна, отца ее матери. Как описывала этот дом позднее Цветаева, – купеческий, «с мезонином, залой с аркой, садиком, мохнатым-лохматым двором и таким же мохнатым-лохматым дворовым псом, похожим на льва, – Османом. Дом мы с Сережей купили за 18, 5 тысяч, Османа – в придачу – за 3 р.». В этом доме они проживут лишь до весны 1913 года. Здесь в сентябре 1912 года у Эфронов родилась дочь.

Марина Цветаева писала: «Аля – Ариадна Эфрон, родилась 5-го сентября 1912 г., в половине шестого утра, под звон колоколов.

 
Девочка! – Царица бала!
Или схимница, – Бог весть!
– Сколько времени? – Светало.
Кто-то мне ответил: – Шесть.
Чтобы тихая в печали,
Чтобы нежная росла, —
Девочку мою встречали
Ранние колокола.
 

Сергей Эфрон и Марина Цветаева. 1911 г.

«Они встретились – семнадцатилетний и восемнадцатилетняя – 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей – красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался веселым, точнее: радостным!) – с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!..»

(Ариадна Эфрон «Страницы воспоминаний»)

Я назвала ее Ариадной – вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну, Маша, – это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно»… Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. – Ариадна. – Ведь это ответственно! – Именно потому».

В конце февраля 1913 года, через год после «Волшебного фонаря», выходит третий сборник Цветаевой – «Из двух книг». Выходит под той же сказочной маркой «Оле-Лукойе» (в этом домашнем «издательстве» Эфрона-Цветаевой вышла еще всего одна книга – «О Репине» М. Волошина).

Третий сборник Марины Цветаевой небольшой, всего сорок избранных стихотворений: 15 из «Вечернего альбома» и 25 из «Волшебного фонаря». Только одно стихотворение новое и опять обращенное к Брюсову. Все же не смогла Цветаева равнодушно перенести его критику своей второй книги:

 
Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…
 

Так постепенно проходило детское восторженное увлечение Брюсовым.

Цветаева пришла в русскую поэзию, когда на пятки русского символизма, в лице его старших представителей (Вяч. Иванова, В. Брюсова, А. Белого…), наступали новые литературные направления. Московские футуристы во главе с Д. Бурлюком, В. Маяковским, В. Хлебниковым требовали бросить «с Парохода современности» наряду с классиками и засидевшихся на литературном Олимпе старших современников. А на петербургской литературной сцене громко заявил о себе акмеизм. Приверженцами и теоретиками акмеизма выступили Н. Гумилев, С. Городецкий, М. Кузмин, О. Мандельштам. Петербургское объединение акмеистов и сочувствующих им именовалось «Цехом поэтов». Не мистика, а реальность, не символистские туманные образы, а живые, конкретные вещи и явления – так в краткой формулировке звучала эстетическая программа этого нового направления. В 1912 году под маркой петербургского «Цеха поэтов» вышла первая книга стихов Анны Ахматовой «Вечер». Книга открывалась предисловием Мих. Кузмина. О том, что «Цех поэтов» (в лице Н. Гумилева, С. Городецкого…) недоброжелательно реагировал на ее вторую книгу, Цветаева знала. Очевидно, читала она «Вечер» с особой пристальностью. А Мих. Кузмин писал в предисловии: «В Александрии существовало общество, члены которого для более острого и интенсивного наслаждения жизнью считали себя обреченными на смерть… Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир…» Ахматова, полагал Кузмин, имеет такую «повышенную чувствительность», у нее есть «пониманье острого и непонятного значения вещей». Кузмин сравнивал тонкую поэтичность Ахматовой с другими поэтами: И. Эренбургом, О. Мандельштамом и – М. Цветаевой, которая, по его словам, ищет поэзию «в иронизирующем описании интимной, несколько демонстративно-обыденной жизни».

М. Цветаева в письме к Вере Эфрон от 11 июля 1912 года среди прочего отмечала: «Прочла рецензию в «Аполлоне» о моем втором сборнике. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха. Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Эта мимоходом оброненная фраза говорит о том, что юная Цветаева не собиралась присоединяться к каким-либо «течениям».

И Марина Цветаева, уже переросшая этап своих «детски-мемуарных» стихов, решает выпустить своеобразный индивидуальный манифест. Она пишет предисловие к своему сборнику «Из двух книг».

Манифесту предпослан эпиграф – последняя строфа уже упоминавшегося стихотворения «Литературным прокурорам», завершавшего «Волшебный фонарь»: «Для того я (в проявленном – сила) / Все родное на суд отдаю, / Чтобы молодость вечно хранила / Беспокойную юность мою». И далее – страстный призыв:

«Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имен.

Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем еще живым:

Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – и форму руки, его кинувшей; не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел.

Не презирайте «внешнего»! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана – не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она, или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..

Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце, – все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души.

Москва, 16 января 1913 г., среда».

С одной стороны, этим предисловием Цветаева отстаивала право писать так и о том, о чем писала и прежде, с другой стороны, она как бы присоединялась к основной мысли кузминского предисловия о поэтической «обостренности чувств».

Интересно, что сборник «Из двух книг» критикой был встречен благожелательно. Петр Перцов отметил тонкое изображение Цветаевой различных сторон домашней жизни («Новое время. Илл. Приложение», 1913, 20 апреля). З. Бухарова обратила внимание на характерную «дневниковость» поэтического сборника, написанного к тому же талантливо, красочно, самобытно (газета «Россия», Пб., 1913, 20 апреля). Владимир Нарбут (участник «Цеха поэтов», один из активных апологетов акмеизма!) высказался по поводу книги Цветаевой почти пророчески: «Можно почти что верить, что появится писательница, которая скажет о себе – о женщине – всю правду, которая будет такая простая и понятная, как то, что Пушкин сказал о душе мужчины» (журнал «Вестник Европы», 1913, № 8).

С весны 1913 года начинается новый этап творческого развития Марины Цветаевой.