Текст книги "Марина Цветаева. Моим стихам, написанным так рано…"

Юность. «Юношеские стихи»
(1913–1915)

После первых детско-отроческих книг развитие Марины Цветаевой-поэта было стремительным. Среди созданного в 1913–1915 годах, позднее объединенного в сборник «Юношеские стихи», – немало прекрасных по яркости стихотворений, соответствующих представлению о вполне зрелой Цветаевой. Ее лирическая героиня задумывается о смысле и радости жизни и неизбежности смерти, общается с поэтами и героями прошлого, говорит языком книжного романтизма и голосом грешницы-куртизанки. В стихах этого периода уже улавливается оттенок избранничества лирической героини. Однако книга «Юношеские стихи» не была издана при жизни автора, и, по существу, кроме узкого круга друзей, новую Цветаеву почти не знали…

Итак, весна 1913 года. Марина Цветаева завершила свои дела по подготовке и изданию сборника «Из двух книг». На задней странице этого сборника в каталоге издательства «Оле-Лукойе» указана как готовящаяся третья книга стихов Цветаевой – «Мария Башкирцева». Такая книга не выходила, но, несомненно, какое-то количество стихов, написанных в 1913–1915 годах, могло бы в нее войти. Влияние этой, дорогой для автора «тени» – Марии Башкирцевой, – можно увидеть в настойчивых, неоднократных обращениях Цветаевой к теме неизбежности смерти, трагедии факта смерти. Еще где-то в конце 1912 года (возможно, в дни очередной годовщины смерти Башкирцевой – 31 октября <1884>) написаны стихи «Он приблизился, крылатый, / И сомкнулись веки над сияньем глаз. / Пламенная – умерла ты / В самый тусклый час…» Первоначальное название этих стихов – «Смертный час Марии Башкирцевой». Сняв заголовок, Цветаева поставила это стихотворение первым, открывающим сборник «Юношеские стихи» (далее в «Юношеских стихах» идут три раздела, по годам – «1913», «1914», «1915» – и поэма «Чародей»).

Марина Цветаева с дочерью Алей (Ариадной Эфрон). 1916 г.

«Мама была среднего, скорее невысокого, роста, с правильными, четко вырезанными, но не резкими чертами лица. Нос у нее был прямой, с небольшой горбинкой и красивыми, выразительными ноздрями, именно выразительными, особенно хорошо выражавшими и гнев, и презрение…»

(Ариадна Эфрон «Попытка записей о маме»)

Мыслью о неизбежности и ужасе конца всякой человеческой жизни пронизано и стихотворение «Посвящаю эти строки…», написанное Цветаевой весной в Москве и открывающее раздел 1913 года в «Юношеских стихах»:

 
Знаю! – Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.
 

Мотивы этого стихотворения перекликаются с некоторыми строками Предисловия к «Дневнику» Марии Башкирцевой.

Во второй половине апреля 1913 года Цветаева с семьей уехала в Крым, в Коктебель… Четыре летних месяца счастливой жизни, которые уже никогда не повторятся. В это лето в Коктебеле написан ряд замечательных стихов.

И может быть, по некоторому контрасту с безоблачным бытом тех дней, под вечный шум вечного моря, в стихах вновь звучат мотивы о конечности всякой человеческой жизни. Об этом – и отброшенная, но сохранившаяся в первоначальном варианте стихотворения «Идешь, на меня похожий…» строфа: «Я вечности не приемлю! / Зачем меня погребли? / Я так не хотела в землю / С любимой моей земли!» Этот эмоциональный, на высокой ноте выкрик Цветаева исключила из окончательного текста стихотворения. Стихотворение обрело более сдержанный, умиротворенный характер обращения к будущим читателям, потомкам. Это стихотворение, «Идешь, на меня похожий…», написанное 3 мая, стало первым по времени в серии стихов, созданных Цветаевой в Крыму в 1913 году.

 
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз,
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет, —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
 

Лишь в третьей строфе выясняется, что голос автора раздается из могилы, а прочесть имя Марины и «сколько мне было лет» прохожему предлагается, очевидно, на могильном памятнике. В стихотворении появляется образ «прохожего» – другого человека, идущего «мне» на смену, олицетворяющего образ постоянно обновляемого вечного мира. «Прохожий», обласканный золотом солнечных лучей («Как луч тебя освещает / Ты весь в золотой пыли…»), собирающий «букет» цветов куриной слепоты и маков, очевидно, находится в умиротворенном состоянии. Загробный голос не разрушает эту умиротворенность:

 
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь грозя…
 
 
<…>
 
 
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
 

В цветаевском слове «прохожий» заключено и то, что отличает ее от других поэтов, которые решались говорить с людьми завтрашних поколений. «Прохожий», – стало быть, встреченный случайно и внезапно. Он же, в том же самом четверостишии, – «на меня похожий». Сопоставление возможных смыслов слов «прохожий» и «похожий» подчеркнуто их созвучием. Похожий узнан в прохожем, тем самым общее распознано в случайном, постоянное – в мимолетном. В самом деле, «прохожий» – состояние случайное и временное, никак не объединяющее прохожих с теми, мимо кого они идут. «Похожий» же – свойство, которое, обнаружившись, остается неотъемлемым, сохраняющимся, свойство связующее.

Между тем в стихотворении далее звучит трагическая нота – человек во плоти и крови, которого «звали Мариной», невозвратим:

 
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
 

Слово была выделено самой Цветаевой, обозначившей на нем смысловой и интонационный акцент. Сознание, что каждый человек обречен на смерть, не замалчивается, но не становится беспросветно гнетущим. Даже только что сорванные цветы уже не проживут долго, но зато в руках человека они становятся причастными к чувствам «прохожего», к голосу его собеседницы из минувшего времени:

 
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
 

Это – стихи о том, что люди живут и будут жить, ощущая радость бытия, без полного утешения, но и без неутолимого отчаяния.

Стихотворение написано в Коктебеле, на берегу моря во вторую годовщину встречи с Сергеем Эфроном. Может быть, извечная женская тревога, неразрывно связанная с надеждой, и вызвали пленительную мелодию этого мудрого стихотворения…

13 мая 1913 года Цветаева создала стихотворение «Моим стихам, написанным так рано…» (стихотворение процитировано нами в начале этой книги).

В строках стихотворения можно услышать отголосок произведения, созданного десятью днями ранее: упоминаемые стихи «о юности и смерти» – это как раз и есть «Идешь, на меня похожий…». Оба стихотворения образуют как бы своеобразную поэтическую дилогию. Но в первом автор спокойно, мягко, даже без зависти – так и должно быть! – благословляет из могилы будущего «прохожего», ту «младую жизнь», которая «будет играть у гробового входа» (Пушкин). Во втором же стихотворении мощно, по-цветаевски, выражена пушкинская мысль «нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет…» Обращения к людям будущего как к читателям, слушателям, собеседникам традиционны для поэзии. Общеизвестные примеры тому в русской литературе – стихотворения Ломоносова, Державина, Пушкина о памятнике, воплощенном в слове и потому неподвластном разрушительному воздействию времени. Первоначальный образец стихов о памятнике, которому следовали поэты нового времени, создан еще Горацием.

Марине Цветаевой еще нет и двадцати одного года. Однако какая ясная и спокойная уверенность в своем даре, в будущем признании! Это ее своего рода классический «Памятник» – я сделал, что мог, и это пребудет. Написанные стихи живут уже собственной жизнью, обретают свою судьбу, которой поэт не управляет. Но благодаря своим высоким качествам, своим поэтическим достоинствам, над которыми не властно время, стихи «прорываются» в будущее – так Поэт, их создатель, обретает бессмертие. Перед нами – некий новый поворот мотива протеста против неизбежности конца, звучавшего в процитированной выше отброшенной строфе стихотворения «Идешь, на меня похожий…» Путь позитивного духовного выхода перед неизбежностью…

Стихотворение «Моим стихам, написанным так рано…» интересно и с точки зрения поэтического мастерства Марины Цветаевой. Перед нами – уже вполне зрелый поэт, которому подвластны все инструменты поэтической техники. Стихотворение состоит из одного сложноподчиненного предложения, включающего четыре придаточных предложения, четыре сравнительных оборота, четыре причастных оборота. Через все три строфы проходит анафора «Моим стихам…», настойчивое повторение которой придает стиху целостность и воплощает твердую уверенность автора как в своих творческих силах, так и в своем грядущем поэтическом успехе. Однако в стихотворении дано не только предвидение своей поэтической судьбы, но дана и эмоциональная характеристика самих стихов, которые появляются «как брызги из фонтана», «как искры из ракет», «как маленькие черти». Во второй и третьей строфах прорывается мотив искреннего удивления (выраженного интонацией восклицания!), что стихи «о юности и смерти», как кажется автору, не находят своего читателя: «Нечитанным стихам!», «Где их никто не брал и не берет!» Знаками тире, окаймляющими восьмой стих, парными скобками, выделяющими десятую строку как придаточное предложение, подчеркивается их противоположность смыслу предшествующих стихов. Цветаева, как музыкант-виртуоз, широко и свободно использует в стихах весь диапазон регистров, смысловых и интонационных «лигатур» («Музыка, обернувшаяся Лирикой»)…

Марина Цветаева с гитарой и Сергей Эфрон. Феодосия. Зима 1913–1914 гг.

В 1931 году в анкете редакции парижского журнала «Числа», отвечая на вопрос: «Что вы думаете о своем творчестве?» – Цветаева процитировала последнюю строфу стихотворения «Моим стихам…» («Числа», Париж, 1931, № 5). А в апреле 1933 года в письме к литературоведу Ю. Иваску, по-видимому, отвечая на его вопросы о стихах, она писала: ««Драгоценные вина» относятся к 1913 г. Формула – наперед – всей моей писательской (и человеческой) судьбы. Я все знала – отродясь».

Между тем в мае 1913 года вечный шум вечно плещущего моря вновь и вновь обращает Цветаеву к поэтическим размышлениям о скоротечности человеческой жизни, о глубине и яркости собственных чувств и мыслей, которые, к сожалению, вряд ли в полной мере будут услышаны и поняты современниками. «Странно чувствовать так сильно и так просто / Мимолетность жизни – и свою» («Солнцем жилки налиты – не кровью…», 15 мая 1913 г.). И через два дня после этого – очередное поэтическое обращение к прохожим, равнодушно идущим мимо поэта.

Марина Цветаева 17 мая 1913 г. пишет стихотворение «Вы, идущие мимо меня…»:

 
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром…
 

Вновь послание, пронизанное даже некоторой «обидой» лирической героини на невнимание равнодушных, занятых своими делами, погруженных в суету жизни прохожих. Впрочем, автор в своих раздумьях высказывает и ту мысль, что даже если бы эти «идущие мимо» обратили на нее свое внимание, «если б знали вы…», «если б знали», все равно «вы» не смогли бы постичь всю глубину, весь жар внутреннего огня, который «сердце мне испепелил». Все равно «не узнали бы вы» —

 
Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы —
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.
 

Под стихотворениями «Идешь, на меня похожий…» и «Моим стихам, написанным так рано…» стоят даты: 3 и 13 мая 1913 года. Под следующими – 15 и 17 мая 1913 г. Точная датировка стихотворений – годом, месяцем, числом – станет характерной особенностью цветаевской лирики. Эта особенность, как и хронологическое расположение стихов в сборниках, которые она будет составлять, говорят об осознанной установке на ту «дневниковость» ее поэзии, которую отметил еще Волошин в рецензии на «Вечерний альбом».

Там же, в Крыму, 11 июля 1913 года написано стихотворение «Идите же! – Мой голос нем…» Лирическая героиня сожалеет, что осталась непонятой: «Какого демона во мне / Ты в вечность упустил!» Двадцатилетняя Цветаева предрекает собственную судьбу: быть не понятой, не оцененной: «Я знаю, что ни перед кем / Не буду я права». Она смотрит в завтра, в грядущую свою жизнь, когда столкнется с непониманием другими ее души, с холодностью в ответ на ее любовь, с глухотой к ее творчеству. Именно об этом – последние строки цитируемого стихотворения:

 
Но помните, что будет суд,
Разящий, как стрела,
Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла.
 

Два пламенных крыла – этот образ пройдет через всю поэзию Цветаевой. Образ крылатого Гения вдохновения, парящего над поэтом…

Но в 1913 году Цветаева еще не изведала подлинных трагедий, она живет, окруженная пониманием и любовью. В стихах она выражает радость общения с близкими. С сестрой Асей, с которой у нее полное взаимопонимание, унисон: «Мы быстры и наготове, / Мы остры. / В каждом жесте, в каждом взгляде, в каждом слове – / Две сестры» («Асе», 1, 11 июля 1913 г.). Она по-прежнему очарована собственным мужем, рисуя его романтический портрет:

 
Есть такие голоса,
Что смолкаешь, им не вторя,
Что предвидишь чудеса.
Есть огромные глаза
Цвета моря.
 
 
<…>
 
 
И новые зажгутся луны,
И лягут яростные львы —
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.
 

(«Сергею Эфрон-Дурново», 1, 2, 19 июля – 1 августа 1913 г.)

В середине августа 1913 года Марина ненадолго приезжает в Москву: необходимо было сдать или продать дом на Полянке. Но тут обрушивается несчастье – 30 августа 1913 года от разрыва сердца скончался отец, Иван Владимирович Цветаев. «Я приехала в Москву числа 15-го августа, сдавать дом… – вспоминала Цветаева. – Папа… все лето прожил в прекрасных условиях. Числа 22-го мы с ним увидались в Трехпрудном, 23-го поехали вместе к Мюру (крупный универмаг в Москве – В. Д.), – он хотел мне что-нибудь подарить… Папа был необычайно мил и ласков. Когда мы проходили по Театральной площади, сверкавшей цветами, он вдруг остановился и, показав рукой на группу мальв, редко-грустно сказал: «А помнишь, у нас на даче были мальвы?» У меня сжалось сердце. Я хотела проводить его на вокзал, но он не согласился: «Зачем? Зачем? Я еще должен в Музей». – «Господи, а вдруг это в последний раз?» – подумала я и, чтобы не поверить себе, назначила день – 29-ое – когда мы с Асей к нему приедем на дачу… 27-го ночью его привезли с дачи почти умирающего… Он прожил 2¹/₂ суток… С первого момента до последнего ни разу не заговорил о возможности смерти. Умер без священника. Поэтому мы думаем, что он действительно не видел, что умирает, – он был религиозен… Его кончина для меня совершенно поразительна: тихий героизм, – такой скромный!.. Мы все: Валерия, Андрей, Ася и я были с ним в последние дни каким-то чудом: В<алерия> случайно приехала из-за границы, я случайно из Коктебеля (сдавать дом), Ася случайно из Воронежской губернии, Андрей случайно с охоты. У папы в гробу было прекрасное светлое лицо…» (письмо В. В. Розанову от 8 апреля 1914 года).

Через несколько дней после похорон отца М. Цветаева вновь уезжает из Москвы в Крым, где все семейство пробудет до середины 1914 года.

В Крыму в 1913 году Цветаева начинает поэтический диалог с «коллегами» по ремеслу. Здесь написано стихотворение «Байрону» (Ялта, 24 сентября 1913 г.). Байрон дан романтическим героем:

 
Я думаю об утре Вашей славы,
Об утре Ваших дней,
Когда очнулись демоном от сна Вы,
И Богом для людей.
 

Иначе воображает Цветаева свою встречу с Пушкиным в написанном тогда же стихотворении «Встреча с Пушкиным» (1 октября 1913 г.). Она ощущает его таким же реальным существом, как и она сама. Ему можно распахнуть душу. Стихотворение-исповедь, скорее не о Пушкине, а о ней самой.

 
Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
 

Она бы шла рядом, «не опираясь на смуглую руку». Потому что ее лирическая героиня – поэт, она Пушкину – товарищ, собрат, не ровня, но – «коллега». Пушкин молчит, она исповедуется, перечисляет все, что любит, что ей дорого, делится своими чувствами и пристрастиями. В романтических стихах «Байрону» и «Встреча с Пушкиным» запечатлено стремление Цветаевой осознать себя, свое место в поэзии…

В октябре 1913 года семья на зиму перебирается из Коктебеля в Феодосию. Сергей здесь засел за учебники, готовясь сдать экстерном экзамены за курс гимназии, чтобы поступить в университет. Марина записывает в дневник наблюдения за дочерью. В эти дни (13 ноября 1913 г.) написано стихотворение, в котором мать пророчит дочери романтическое будущее:

 
Аля! – Маленькая тень
На огромном горизонте.
Тщетно говорю: “Не троньте!”
Будет день…
 
 
<…>
 
 
Будет “он” – ему сейчас
Года три или четыре…
– Аля! – Это будет в мире
В первый раз.
 

«Стихов пишу мало, – сообщает она в письме Вере Эфрон от 14 декабря 1913 года, – но написанным довольна». Это – опять стихи «о юности и смерти». О цветении юности и о конце – юности и жизни. 8 декабря 1913 года датировано стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…»: «Настанет день, когда и я исчезну / С поверхности земли…»

Ариадна Сергеевна Эфрон (1912–1975) – дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона; переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса. Автор воспоминаний о Марии Цветаевой

В стихотворении традиционная общепоэтическая бездна предстает не как некое экстатическое понятие художественного мира поэта, а как трагическая неизбежность – смерть. Ощущение своей смертности, конечности бытия оборачивается болью. Героиня Цветаевой жаждет любви от внешней, чуждой, но такой притягательной реальности: «– К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры, / Чужие и свои?! / Я обращаюсь с требованьем веры / И с просьбой о любви». Остро переживая равнодушное состояние мира без себя, после своей смерти («И будет жизнь с ее насущным хлебом, / С забывчивостью дня. / И будет все – как будто бы под небом / И не было меня!»), Цветаева дает самоописание:

 
– Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
 

Раненная ранней смертью матери и еще не остывшим горем от смерти отца, сама столь часто словесно игравшая со смертью, Цветаева в конце стихотворения обращается к читателям:

 
– Послушайте! – Еще меня любите
За то, что я умру.
 

На ту же тему – другое стихотворение тех дней – «Быть нежной, бешеной и шумной…» (Феодосия, Сочельник 1913 г.):

 
Быть нежной, бешеной и шумной,
– Так жаждать жить! —
 
 
<…>
 
 
Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины…
– О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!..
 

Да, там, в небытии придется «стать как лед! – / Не зная ни того, что было, / И что придет…», «Забыть свои слова и голос, / И блеск волос…», «Забыть… Все шалости свои, все бури / И все стихи…» Так внешняя жизнь Цветаевой, то, что она именовала бытом, – благополучна; внутренняя, духовная, то, что называлось бытием, – драматична.

В ноябре-декабре 1913 года Марина несколько раз выступила в Феодосии на литературных вечерах с чтением стихов вместе с сестрой Анастасией и приезжавшим из Коктебеля Волошиным. Газета «Крымское слово» назвала Цветаеву «молодой талантливой поэтессой», а по поводу одного из декабрьских вечеров писала: «апофеоз вечера был в тот момент, когда тесно сгрудившаяся публика обступила сестер Цветаевых у сцены и настойчиво просила прочитать еще немного стихотворений. Еще и еще раз понеслись бурные рукоплескания…» Во время одного из выступлений, когда Цветаева объявила стихи к дочери, «вся зала ахнула, а кто-то восторженно крикнул: «Браво!»»

Последнее стихотворение, написанное в 1913 году и датированное 26 декабря, посвящено «Генералам двенадцатого года» – героям Отечественной войны 1812 года, «очаровательным франтам минувших лет», в первую очередь – Тучкову-четвертому (в русской армии старшим офицерам, носившим одинаковые фамилии – родственникам, просто однофамильцам, – во избежание путаницы к фамилии добавлялись порядковые номера, сохранявшиеся на все время службы: Иванов VI, Иванов IX и т. д.). Стихотворение имеет посвящение-эпиграф: «Сергею» (Эфрону), чьи предки по линии матери, Дурново, когда-то служили в Императорской гвардии. Романтизируя и мифологизируя это прошлое, Цветаева как-то купила стакан для карандашей с лубочным портретом Тучкова-четвертого. По словам дочери, эта «гравюра полустертая» «сопутствовала маме всю жизнь, стояла на ее столе, с карандашами, ручками. Ездила из России, вернулась в Россию…». «Ах, на гравюре полустертой, / В один великолепный миг, / Я встретила, Тучков-четвертый, / Ваш нежный лик». И, обращаясь уже ко всем: «Вы были дети и герои, / Вы все могли!»

Первое полугодие 1914-го складывалось относительно спокойно. 3 января Цветаева вместе с Волошиным вновь выступала с чтением стихов на студенческом вечере в феодосийской мужской гимназии.

Увлеченно включилась Марина Цветаева в переписку с В. В. Розановым, начатую незадолго перед тем сестрой Анастасией. Розанов, писатель и философ, своими исповедально-философскими афоризмами, эссе, изданными под названием «Уединенное», оказался в чем-то близок им, молодым женщинам. В письмах к Розанову Марина Цветаева не соблюдает дистанции возраста, с обезоруживающей искренностью рассказывает о себе и своей жизни.

«Феодосия, 7-го марта 1914 г., пятница. Милый, милый Василий Васильевич.

Сейчас во всем моем существе какое-то ликование, я сделалась доброй, всем говорю приятное, хочется не ходить, а бегать, не бегать, а лететь, – и все из-за Вашего письма к Асе – чудного, настоящего – «как надо!». Я ничего не читала из Ваших книг, кроме «Уединенного», но смело скажу, что Вы – гениальны. Вы все понимаете и все поймете, и так радостно Вам это говорить, идти к Вам навстречу, быть щедрой, ничего не объяснять, не скрывать, не бояться…

Посылаю Вам книжку моих любимых стихов из двух моих первых книг: «Вечернего альбома» (1910, 18 лет) и «Волшебного фонаря» (1911 г.). Не знаю, любите ли Вы стихи? Если нет – читайте только содержание…

Да, о себе: я замужем, у меня дочка 1 1/2 года – Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне. Прадед его с отцовской стороны был раввином, дед с материнской – великолепным гвардейцем Николая I.

Теперь скажу Вам, кто мы: вы знали нашего отца. Это – Иван Владимирович Цветаев, после смерти которого Вы написали статью в «Новом времени»…» (в предыдущих письмах сестра Анастасия, в целях «конспирации», подписывалась фамилией бывшего мужа – Трухачева).

Из письма к В. В. Розанову от 8 апреля 1914 года – о матери:

«Мама была единственной дочерью. Мать ее, из польского княжеского рода, умерла 26-ти лет. Дедушка всю свою жизнь посвятил маме, оставшейся после матери крошечным ребенком. Мамина жизнь шла между дедушкой и швейцаркой-гувернанткой, – замкнутая, фантастическая, болезненная, не-детская, книжная жизнь…

Своего отца – Александра Даниловича Мейна – она боготворила всю жизнь…

Мамина юность, как детство, была одинокой, болезненной, мятежной, глубоко-скрытой. Герои: Валленштейн, Поссарт, Людовик Баварский… Поэты: Heine, Goethe, Schiller, Shakespeare. – Больше иностранных книг, чем русских. Отвращение – чисто-девическое – к Zola и Мопассану, вообще к французским романистам, таким далеким…

22-х лет мама вышла замуж за папу, с прямой целью заместить мать его осиротевшим детям – Валерии 8-ми лет и Андрею – 1 год. Папе тогда было 44 года.

Папу она бесконечно любила, но 2 первых года ужасно мучилась его неугасшей любовью к В. Д. Иловайской. «Мы венчались у гроба», – пишет мама в своем дневнике…»

Частные письма Марины Цветаевой все больше становятся литературными произведениями. С годами в ней все усиливается это свойство – делать литературу из своей жизни. Письма же она будет писать как художественные произведения, как стихи и прозу – с черновиками.

В феврале – мае 1914 года Цветаева работает над поэмой «Чародей». Толчком к поэме стала книга Эллиса «Арго», вышедшая в январе 1914 года в издательстве «Мусагет». Сам Эллис уже с прошлого года жил в Швейцарии. Его книга – словно привет издалека сестрам Цветаевым. В ней – стихи, к ним обращенные. «Прежней Асе» – с посвящением «Асе Ц.». Перед двумя стихотворениями стоят посвящения: «М. Цветаевой»… Цветаевский «Чародей» – благодарный ответ Эллису. В поэме говорится об одном весеннем дне, проведенном двумя детьми с Чародеем. Его приход, его рассказы, прогулка на бульвар, возвращение домой, вечер. Но как все переосмыслено, наполнено страстностью мысли и чувства по сравнению с немудреными стихотворениями Эллиса!