Текст книги "Воспоминания (1865–1904)"

В середине августа все фрукты уже поспели, и мы с наслаждением ели их целыми днями. В это время приехал и Дима Хилков с Кавказа, его наконец отпустили. Я его не видал с самого его отъезда на войну, когда он был еще молодым гусаром. Теперь это был солидный мужчина с большой окладистой бородой в кавказской казачьей черкеске с кинжалом, он был уже в чине войскового старшины, увешанный боевыми наградами. Хотя он и был моим племянником, но был на 10 лет старше меня, и мы на него смотрели с гордостью, считая его героем.

Мы очень обрадовались его приезду, с ним приехали два лихих казака, и он привез с собой несколько собак, овчарок и борзых. Овчарки были очень злые.

По приезде Димы состоялось освящение дома. Я первый раз присутствовал на таком торжестве. К девяти часам мы приехали в церковь, которая от дома находилась в двух верстах. Всем нам дали по образу, Диме Хилкову – большой образ Богоматери, дяде – евангелие, два казака взяли хоругви, и мы, следуя впереди духовенства, пошли крестным ходом к дому через все село. Большая толпа шла за нами. Около дома крестный ход встретила хозяйка, наша двоюродная сестра, и взяла у сына образ Богоматери. Крестный ход вошел в дом, после чего состоялось молебствие с водосвятием. По окончании его обошли все комнаты, я нес святую воду в миске, один священник окропил все помещения, другой ставил кресты священным елеем над каждой дверью.

По возвращении в зал отслужили заздравный молебен и затем панихиду по всем усопшим родным, после чего обошли крестным ходом вокруг дома, окропляя его снаружи. Обойдя дом, священник окропил святой водой все амбары, людские помещения, конюшни, скотный двор.

Крестный ход возвратился в церковь, а мы пошли на двор, где за длинными столами обедали мужики, бабы и рабочие. По окончании их обеда моя двоюродная сестра раздала им всем подарки. Мужики бросились качать ее сына Диму Хилкова, кричали «ура», многие были уже выпившие, все они пошли на площадку перед домом, плясали, пели песни довольно нескладно. Скоро приехали священники и с ними гласные села Павловки с хлебом-солью и с адресом княгине и князю Хилковым. После чтения адреса их угощали, и они со всеми здоровались.

Когда вся эта, можно сказать, официальная часть кончилась, мы пошли обедать. Обед был из шести блюд, длился он довольно долго, обедали с нами и выборные села Павловки. После обеда отправились опять на крыльцо, где нас обступили мужики, благодаря за угощение и подарки, и, войдя в комнаты, пропели хозяйке «многая лета».

Настроение у всех было очень хорошее, было много выпивших, но держали они себя вполне прилично.

После освящения дома мы могли остаться в Павловках всего четыре дня, очень нам было жаль уезжать, особенно моей младшей сестре Ольге, которая совсем влюбилась в своего племянника Диму Хилкова и все уговаривала мою мать остаться с ней еще. Но моя мать не хотела расставаться с нами и решила ехать 20-го августа – нам надо было торопиться в корпус.

Приехав в Петербург, мы узнали, что министром внутренних дел 6-го августа назначен был граф Лорис-Меликов, товарищами к нему Каханов и Черевин, что во многие губернии отправлены сенаторские ревизии.

Государя в Петербурге не было, он уехал 17-го августа в Ливадию. Слухи передавали, что государь уехал не один, а с молодой женой, что он женился в июле месяце[77]77
  …он женился… – бракосочетание императора состоялось 6 июля 1880 г. в военной часовне Царскосельского дворца.


[Закрыть] на 34-х летней княжне Екатерине Михайловне Долгоруковой.[78]78
  … Екатерине Михайловне Долгоруковой… – княжна Долгорукова (1847–1922), с 1880 – светлейшая княгиня Юрьевская, с 1866 – фаворитка, с 1880 морганатическая супруга Александра II.


[Закрыть] Этому слуху мы как-то не хотели верить, нам он казался невероятным, какой-то осадок лег на наши души.

В корпусе мы не нашли никакой перемены, только инспектор классов Алексеев ушел, и на его место был назначен генерал-майор Завадский. Это был серьезный человек, очень образованный, окончивший Артиллерийскую академию. Завадский был строгий, но не мелочный и весьма доброжелательный человек. Я лично его очень любил, к нему всегда можно было подойти, попросить совета, обратиться с просьбой, он никогда не вилял и сразу отвечал, не делая при этом никаких поблажек, был очень справедлив. Раз у меня с ним произошло следующее. Был экзамен математики, он сидел за экзаменом. Вызвали одного моего товарища, который ничего не знал. Вынув билет, он подошел расстроенный к доске, я сидел в первом ряду и шепнул ему, чтобы он показал мне номер билета. Он его написал на доске, пока экзаменатор допрашивал другого, я успел ему подсказать весь билет, он с моих слов исписал всю доску. Подсказывая ему, я и не заметил, что инспектор Завадский следил за мной. Но он меня не остановил, только когда я кончил подсказывать, я услыхал свою фамилию. Завадский сделал мне знак подойти к нему, я подошел, он вполголоса мне сказал: «Явитесь к дежурному воспитателю, марш под арест». Я ничего не ответил, конечно, вышел из класса и был ввергнут в карцер. На другой день меня освободили. Товарищ мой экзамен выдержал. Учитель остался доволен ответом пажа и поставил ему 9, инспектор же, ничего не сказав учителю (а он мог велеть все стереть с доски, и тогда мой товарищ провалился бы), поставил ему только тройку. Средний вышел 6 – переводной балл. Я был удовлетворен, что хотя и посидел, но выручил товарища.

Из учителей у меня по математике оказался новый, так как мой старый, Юдин, заболел, вместо него стал преподавать подполковник Литвинов, изводящий преподаватель, объяснявший так, что никто не мог никогда понять, что он хотел доказать. Затем по физике был также новый прекрасный преподаватель Кладо – когда он рассказывал, то его можно было заслушаться, он отлично, ясно, отчетливо и интересно все объяснял.

В ноябре месяце, в конце, государь вернулся из Ливадии в Петербург. Встречи торжественной не было. Вскоре по приезде государя можно было ежедневно видеть на Невском или на Большой Морской карету характерной окраски – синей с золотом – экипажей Александра II, с ливрейным лакеем с аксельбантами и цилиндром вместо треуголки, и в окне кареты красивый профиль молодой женщины.

Слухи о женитьбе государя превратились в действительность, сомнений уже не было, а 5-го декабря последовал высочайший указ о пожаловании княжне Долгоруковой и ее детям: Георгию, Ольге и Екатерине – фамилии Юрьевских с титулом светлости. Таким образом, мы узнали, что государь не только женился, но имел уже детей от нее.

Это было большим для нас разочарованием, и когда государь приехал в корпус в середине декабря, то не знаю, как у других, но у меня на душе было не так легко, как в прежние приезды царя. Я замечал, что и мои товарищи так же, как и я, избегали говорить о женитьбе государя и о Юрьевской, мы были так воспитаны, что не смели и думать критиковать поступки государя, были воспитаны в непоколебимой преданности и любви к монарху, но тем не менее женитьба государя, когда вся страна была еще в глубоком трауре по императрице, внесла какую-то брешь в наши сердца, но сознаться в этом мы не решались не только друг пред другом, а даже и самим себе.

Государь на этот раз приехал в корпус в карете, окруженный казаками своего конвоя. Ужасно тяжелое это производило впечатление. Приехал государь позднее обыкновенного, к концу занятий, во время танцев, смотрел, как мы делали разные «па», танцевали вальс, польку, говорил с нашим преподавателем Стуколкиным. Впервые я увидел на сюртуке государя георгиевскую звезду.[79]79
  …георгиевская звезда – звезда ордена св. Георгия 1-й степени, возложенная императором на себя 26 ноября 1869 г. в день столетнего юбилея ордена.


[Закрыть] При отъезде мы, как всегда, бросились провожать государя, в швейцарской густая толпа пажей, как старшего, так и младшего возраста, его окружила, фельдфебель подал государю шинель, выходные двери отворились, в это время государь вдруг повернулся к нам и сказал громким повелительным голосом, красиво грассируя: «Господа, прошу вас сегодня меня не провожать, не выбегать на улицу, я не в санях, а в карете, меня окружает конвой, могут быть несчастные случаи. Я этого не хочу, потому не бежать за мной, не провожать. Пожалуйста, господа. Спасибо за порядок».

Мы были очень разочарованы, но ни один из нас не двинулся с места, мы вышли только за государем на крыльцо, и, когда он садился в карету, у нас вырвалось оглушительное «ура», которое долго стояло в воздухе, пока карета царя, окруженная казаками, не скрылась из виду.

Нас отпустили в отпуск до вечера, уроки разрешили не готовить. Вскоре начались Рождественские каникулы, нас отпустили до Крещения.

Наступил 1881 г., второй год мы встречали Новый год без нашего отца, которого нам очень недоставало. Тяжело было на душе очень. Кроме того, и настроение было чересчур тревожное – в конце декабря обнаружена была мина, подведенная под каменный мост на Гороховой,[80]80
  …мина, подведенная под каменный мост – В. Ф. Джунковский объединил в памяти две неудавшиеся попытки подрыва мины во время проезда кортежа императора из подкопов на Малой Садовой улице (д. 8) и под Красным мостом через Фонтанку на Гороховой улице.


[Закрыть] по которой должен был проехать государь. Мина была, как говорили, такой силы, что четыре дома около моста должны были бы рухнуть, если бы мина взорвалась.

В январе 1881 г. у меня переменился воспитатель, назначен был новый – подполковник Гейштер – он был очень хороший доброжелательный человек, но не умел как-то себя поставить и терялся, в общем, был неподходящим воспитателем для пажей и не оставил о себе ни доброй, ни дурной памяти.

В Петербурге было неспокойно, до нас все время доходили слухи о ряде арестов среди террористов. Разводы, которые бывали в Михайловском манеже каждое воскресенье, в течение всего февраля месяца отменяли, боялись за жизнь государя, так как было известно, что по пути готовятся покушения, что в разных местах заложены мины, но где именно, полиция не могла напасть на след. Наступило 1-е марта, это было в воскресенье. Накануне, 28-го февраля, в субботу первой недели Великого поста государь, говевший эту неделю, причастился святых тайн в малой церкви Зимнего дворца со своей семьей.

Граф Лорис-Меликов, как говорили, просил государя и на этот раз отменить развод, но великий князь Константин Николаевич будто бы стал говорить государю, что его сын Дмитрий Константинович уже который раз готовится к разводу, чтобы подъехать к государю на ординарцы, что он только и мечтает об этом, – и государь решил ехать. Маршрут был выбран по Миллионной и по набережной Екатерининского канала.

В этот день моя сестра праздновала день своих именин, и мы все вместе с нашей матушкой были у нее в Мариинском дворце, поэтому мы с братом не поехали на развод. Ничего не подозревая, мы сидели за чайным столом, как вдруг в комнату весь бледный вошел генерал Шебашев и сообщил, что сейчас, когда он ехал, раздался страшный взрыв, а потом разнесся слух, что государь ранен, что он заехал на минуту и едет сейчас в Зимний дворец. Мы сейчас же с братом выскочили из Мариинского дворца и опрометью бросились к Зимнему дворцу, куда бежали уже толпы. На площади было уже много народа, но близко к дворцу нас не пустили, мы стояли на линии Александровской колонны. Тут, в толпе, передавали разные слухи, говорили, что государя привезли всего истекающего кровью, что ему почти в упор была брошена бомба; другие говорили, что государь легко ранен, никто не знал наверно. Мы стояли и с напряжением смотрели в окна дворца, а к дворцу все время подъезжали один экипаж за другим. Тишина в толпе была полная, говорили вполголоса. Но вот на балконе появилась фигура генерала, и мы услышали роковые слова: «Государь император в Бозе почил, на престол вступил император Александр III».

Вся толпа, как один человек, встала на колени, послышались всхлипывания, все крестились, продолжая смотреть в окна дворца. Прошло минут десять, мы увидали, как подали парные сани к подъезду, какой-то высокий сел в них, сани покатились по направлению к арке Главного штаба, прямо на толпу. Вглядываемся – да. Это он! Царь Александр III, только что вступивший на престол. Как какая-то электрическая искра пробежала по толпе, кто-то крикнул: «Государь!», – послышалось «ура», и мигом толпа бросилась за санями, шапки летели вверх, мы с братом тоже, увлеченные толпой, бежали что есть мочи до самого Невского. Это была удивительная минута подъема; оглушительное «ура» неслось по всему пути до Аничкова дворца. Огромное впечатление произвела эта простота, с какой государь, только что взошедший на престол, первый раз царем, выехал совершенно один в открытых санях.

С этого дня, по примеру царя, все, кто до сего времени ездили с казаками, стали ездить без конвоя.

Понемногу все подробности рокового события этого дня стали известны. Так как имелись сведения, что по Малой Садовой улице заложена мина, то государь и избрал путь по Екатерининскому каналу, благополучно прибыл в Михайловский манеж. Развод в этот день был от л. – гв. Саперного батальона.

По окончании развода государь проехал в Михайловский дворец и пил чай у великой княгини Екатерины Михайловны. Наблюдавшей за этим террористке Перовской стало ясно, что государь вернется опять тем же путем, и она, как выяснилось впоследствии, расставила по этому пути метальщиков с бомбами, а сама по ту сторону канала остановилась против Инженерной улицы, чтобы оттуда подать сигнал, когда появится карета государя.

Государь ехал в карете один, за ним в санях ехал полицмейстер Дворжицкий, и затем тоже в санях – два жандармских офицера. Конвой окружал государя.

Карета повернула на набережную Екатерининского канала, и в эту самую минуту Рысаков бросил бомбу. Раздался страшный взрыв, несколько человек упало, были и тяжело раненные.

Карета государя осталась цела, лошади, кучер повреждены не были, только задок кареты отломился, но продолжать путь можно было, и не выйди государь из кареты, он доехал бы невредимым.

Но государь, увидев раненых, приказал кучеру остановиться и вышел из кареты, чтобы подойти к раненым казакам. Когда государь, обойдя раненых, направился к карете, то другой метальщик бросил бомбу прямо в ноги бедному государю.

Ноги были раздроблены, государь лежал на панели, но еще в сознании. В это время подоспел великий князь Михаил Николаевич, государя положили в сани Дворжицкого и повезли во дворец. Всю дорогу он истекал кровью.

Это случилось в 2 часа 15 минут, а в 3 часа 35 минут Александра II, царя Освободителя, не стало.

Перед кончиной его успели причастить.

С ужасно тяжелым чувством мы приехали в корпус в тот же вечер. Не верилось, что мы были почти свидетелями всего этого ужаса. Каждый день нас водили в церковь на панихиду. Уроки шли, но и учителя преподавали как-то машинально, и мы учились также по инерции, долго не могли мы войти в колею.

В день перевезения тела мы стояли шпалерами на Дворцовой набережной; пажи младшего специального класса, в том числе и мой брат, несли зажженные факелы по бокам колесницы. В Петропавловской крепости камер-пажи и пажи специальных классов несли все время дежурство, лекций и репетиций у них не было. Наш возраст водили прикладываться к гробу, мы целовали образ на груди императора и руку. Он лежал в гробу с чудным выражением своего царственного лица…

На месте злодейского покушения на Екатерининском канале сооружена была беседка из живых цветов с иконой Казанской Божьей Матери, поставлен был почетный караул. Беседка эта оставалась до закладки церкви в память 1-го марта.

К концу марта понемногу жизнь стала входить в свои рамки. Пасха была 12-го апреля, встречали ее грустно.

После Пасхи начались экзамены, и брат, и я выдержали их хорошо, я перешел в 7-й класс, брат – в старший специальный.

Камер-пажи и пажи специальных классов получили на погоны вензелевые изображения императора Александра II.

По окончании экзаменов меня отпустили в отпуск, мой брат должен был ехать в лагерь под Красным Селом, а до начала лагеря еще на съемку в Петергоф.

В это время моя тетя Юлия Карловна находилась заграницей, куда она уехала со своим любимым племянником,[81]81
  …со своим любимым племянником… – возможно, не племянник тети, а ее родной брат – Рашет Владимир Карлович.


[Закрыть] который там и умер. Она осталась после его смерти совсем одна и все хворала. Все родные сложились и просили мою мать поехать за ней и привезти ее в Россию с тем, чтобы она жила у нас. Моя мать, которая очень была привязана к своей сестре, с радостью согласилась поехать, но, беспокоясь оставить меня и мою младшую сестру одних, так как моя старшая сестра была при княгине Терезии Петровне, а мой брат в лагере, решила нас взять с собой. Мы очень этому были рады, так как поехать заграницу, куда мы и не мечтали попасть, казалось нам чем-то особенным. Мне купили штатское платье, я оделся почти франтом и был очень доволен. Все родные нас провожали, мы выехали в Берлин, Висбаден, Крейцнах. Ехать было очень хорошо, мы ехали на Вержболово. Переехав границу, я ожидал гораздо большей перемены во всем, чем оказалось на самом деле. Меня поразила только обработка полей, доведенная до совершенства, и чудные дороги, все шоссе, обсаженные фруктовыми деревьями. Я вспомнил уроки нашего гувернера немца Штира и без всякого затруднения объяснялся с немцами. В Берлине мы остановились в какой-то небольшой гостинице близ вокзала, кажется, в «Hotel National», у нас было несколько часов в запасе, и моя мать наняла извозчика, который нас покатал по главным улицам.

Большого впечатления на меня Берлин не сделал, я обратил внимание на мостовые, которые меня поразили своей чистотой и гладкостью после Петербургских булыжных, особенно мне понравилась улица Унтер дер Линден. Побывали мы и в Зоологическом саду, но там меня ничто не поразило.

Тетя моя жила близ Кройцнаха в маленьком местечке Theodorshalle, куда мы и направились. Встреча была очень радостная, это была наша любимая и самая близкая тетя, и мы страшно были счастливы увидеть ее. Мы пожили тихо и скромно недели три и затем двинулись все вместе обратно в Россию.

Жизнь в Theodorshalle была весьма однообразна и скучна, меня раздражала аккуратность и пунктуальность немцев и скупость их, и я находил, что все – плохо, все хуже, чем у нас в России. Кормили нас какими-то немецкими блюдами, черного хлеба не давали, чая порядочного не было, его совсем нельзя было пить. Хлеба белого, какой мы привыкли иметь в Петербурге, тоже не было, нам подавали какие-то «Kleine Semmel»[82]82
  Kleine Semmel (нем.) – маленькие хлебцы.


[Закрыть] и в очень ограниченном количестве. За обедом раза четыре в неделю давали оленину, которая надоела страшно, а кельнер как-то особенно отчеканивал, когда его спрашивали, какое будет жаркое: «Rehbraten, aber ausgerechnet, erstes Qualität».[83]83
  «Rehbraten, aber ausgerechnet, erstes Qualität» (нем.) – Оленина, а именно, первый сорт.


[Закрыть]

Мы часто ходили пешком с сестрой в Кройцнах, это было верстах в четырех от нас. По-немецки я путал иногда слова, и вот как-то раз моя мать послала нас взять в одном из магазинов в Кройцнах серьги, которые она отдала починить. Придя в этот магазин, я с апломбом обратился к приказчику: «Geben sie mir die Ohrfeige, welche ihn meine Mutter zu reparieren gegeben hat».[84]84
  «Geben sie mir die Ohrfeige, welche ihn meine Mutter zu reparieren gegeben hat» (нем.) – Дайте мне пощечину, который ему моя мать отремонтировать давал.


[Закрыть] Тот вытаращил глаза, ничего не понимая: «Was sagen Sie?»,[85]85
  «Was sagen Sie?» (нем.) – Что Вы говорите?


[Закрыть] сказал он. Сестра моя расхохоталась и сказала: «Die Ohrring».[86]86
  «Die Ohrring» (нем.) – серьги.


[Закрыть] Приказчик рассмеялся, а я сконфузился и был в следующие разы уже более осторожным. Меня потом все дразнили, так как моя сестра всем рассказала, как я хорошо говорю по-немецки.

На обратном пути мы заезжали в Висбаден, чтобы отслужить панихиду по нашему двоюродном брату, похороненному там. Висбаден мне очень понравился. Мы ездили там на очень красивую гору Нероберг, где снялись втроем – моя мать, сестра и я. Через 32 года я опять был в Висбадене и опять проехал на Нероберг. Застал там все в том же виде, как было 32 года назад: та же фотография, те же рамки, в которые вставляли снимки, те же надписи. Я подумал: «До чего немцы консервативны».

В июле мы были уже дома, благополучно довезли нашу тетю, которая с тех пор жила всегда с нами, никогда нас не покидала. Мы приехали прямо в Петергоф, где для нас была уже нанята очень хорошая дача у самого Английского парка, недалеко от Английского дворца. Очень было приятно встретиться со старшей сестрой и братом. Лето прошло быстро, мы виделись со старшей сестрой ежедневно, то она к нам приезжала, то мы к ней. Брат приезжал по субботам. Благодаря сестре, я познакомился в это лето с очень милой семьей Миллеров и бароном Фелейзен. У старика Логина Логиновича Миллера, очень милого человека, было две дочери – одна, Гурли Логиновна, была замужем за банкиром бароном Фелейзен, сестра которого Минна Константиновна была замужем за генералом Галлом, товарищем по службе моего отца. Галл тоже состоял при великом князе Николае Николаевиче Старшем, а по вступлении на престол Александра III был назначен генерал-адъютантом, как говорили, по ошибке Военно-походной канцелярии. Другой брат, барон Фелейзен Евгений Константинович, был заведующим двором принца Александра Петровича Ольденбургского и принцессы Евгении Максимилиановны. Вторая дочь старика Миллера в то время еще не была замужем, ее звали Алисой[87]87
  … Алиса… – Алиса Логиновна Михалкова (рожд. Миллер, 1861–1886), 1-я супруга А. В. Михалкова, дочь Л. Л. Милера, мать Марии (Марицы) и Владимира Михалковых.


[Закрыть] – это была на редкость прелестная девушка, красивая, образованная.

У Миллера жила его двоюродная сестра, Эмма Егоровна Флуг, чудная старушка, которая и воспитывала детей Миллера и еще Алину Константиновну Фелейзен, двоюродную сестру и сверстницу по годам Алисы. Они были очень дружны между собой, Алина Константиновна была тоже очаровательной барышней, у нее были замечательно красивые глаза, она была очень бойка, остроумна и кокетлива. У Алисы был еще брат Павел, произведенный в офицеры как раз в этом году, в Конную гвардию. Я очень привязался к этой семье, у них была чудная дача в Петергофе на берегу моря, на нижнем шоссе, бывать у них для меня было всегда большим удовольствием.

В августе, в конце, я был уже в корпусе, перейдя в 7-й класс. У моего брата в специальных классах уроки начинались 1-го сентября, он уже был в старшем специальном и записался в кавалерийское отделение, мечтая выйти в уланы – полк, в котором служили и мой отец, и мой покойный брат.

Учителя у меня были все больше старые, за исключением математики. Юдин ушел, и на его место поступил полковник Лялин. Это был очень серьезный преподаватель, отлично объяснял, был требователен, требуя точности до педантичности. Имел привычку говорить, если кто ошибался: «Ну, а подумавши?», «Ну, а потерев переносицу?»

Баллы ставил очень скупо, высшим баллом у него было 7, как бы хорошо ни ответить. Я очень хорошо шел по математике, и только к концу года он мне поставил 8.

В 7-м классе занятий стало больше, прибавилось геометрическое черчение, статистика, законоведение и космография.

Мы жили в это время в Максимилиановском переулке.

В ноябре мой брат был произведен в камер-пажи, это было большим событием, и получил право на два отпуска в неделю помимо субботы. Камер-пажом он был назначен к княгине Терезии Петровне, но так как она все время была больна, не выезжала, то ему не пришлось служить при ней, во время высочайших выходов его назначали запасным, а в день присяги великого князя Михаила Михайловича по случаю совершеннолетия он был камер-пажом при нем и получил от него в подарок чудные золотые часы.

В декабре месяце, в день рождения моей старшей сестры, мы устроили дома спектакль. Это был для нее сюрприз, она и не подозревала, что мы ей готовили такой праздник. Я играл молодого помещика, влюбившегося в барышню, дочь соседа по имению. Мой брат и младшая сестра играли во французской пьесе. Привожу программу:

Спектакль сошел очень мило, сестра никак не ожидала и была в восторге от нашей затеи.

Мой брат написал A.Н. Кованько, участвовавшей с нами в спектакле, следующее стихотворение:

 
Позвольте еще раз пред Вами,
Своей бездарностью блеснуть,
И благодарность Вам стихами
Своими выразить дерзнуть.
За то, что так Вы оживляли
Наш драматический кружок
И своим смехом оглашали
Уютный сцены уголок.
Вы апатичного актера
Вдруг превратили в знатока,
И я могу сказать без спора
Победа эта не легка.
Спектакля день в воспоминаниях
Мы все актеры сохраним
И в милых доктора стараниях,
Конечно, Вас лишь обвиним.
 

СПБ. 1881 г.

В этом году первый раз случилось, что мы с братом были дома вечером, нам не надо было ехать в корпус. Следующий день было 6 декабря – праздновали первый раз именины наследника цесаревича Николая Александровича, кроме того, это совпало и с воскресеньем.

В декабре, перед рождественскими праздниками, состоялись годовые репетиции, которые я хорошо выдержал, праздники я провел дома, мой брат тоже, так что мы все соединились вместе. У княгини Терезии Петровны родился 1-го ноября сын, которого назвали Александром, за него очень боялись, так как его мать была больна чахоткой. Мальчик вырос очень хороший, и моя сестра страшно привязалась к нему. Он был единственный из правнуков императора, сохранивший титул императорского высочества.[88]88
  …титул императорского высочества. – 24 января 1885 г. Александр III своим указом ограничил круг членов правящей династии, претендующих на титул «великий князь». Окончательно статус этого титула был закреплен «Учреждением об Императорской Фамилии», утверждённой императором 2 июля 1886 г.


[Закрыть] Вскоре после его рождения, Александр III издал указ, по которому только внуки царей оставались великими князьями с титулом императорского высочества, правнуки же были уже князьями и высочествами, а потомки этих последних, оставаясь князьями, именовались светлостями. Одновременно с умалением титула соответственно уменьшались и права их, сокращались и суммы, отпускавшиеся на их приданое и содержание от Уделов.[89]89
  …содержание от Уделов. – Через канцелярию Департамента уделов, ведавшего недвижимым (земельным) имуществом, принадлежащим императорской фамилии, проходила выдача субсидий.


[Закрыть] Александр III так поступил в виду того, что число членов императорского дома с каждым годом чересчур все увеличивалось.

С воцарением Александра III произошли большие перемены в высшем начальстве военно-учебных заведений. Ушел граф Милютин – военный министр, о посещениях которого мы, пажи, всегда хранили самые дорогие воспоминания. Назначен был генерал-адъютант Ванновский. Ушел и главный начальник генерал Исаков, замененный генерал-лейтенантом Махотиным с назначением к нему помощником генерал-майора барона Зедделера. Военные гимназии были переименованы в кадетские корпуса.[90]90
  …переименованы в кадетские корпуса. – Переименование было осуществлено в соответствии с приказом военного министра № 132 от 7 июля 1882 г.


[Закрыть]

Ванновский резко отличался от графа Милютина, у него не хватало той мягкости, доброты, которые сквозили во всех обращениях Милютина с пажами. Ванновский был сухой педагог, формалист, и потому его посещения хотя и не возбуждали страха, но к ним мы относились равнодушно, и он не так вникал в нашу жизнь, интересуясь, главным образом, научной стороной. Что касается Махотина, то хотя он и не был так суров, как Исаков, которого посещения наводили на нас страх, но тем не менее он оставил во мне, думаю, что и во всех пажах, впечатление менее выгодное, чем Исаков. Он не внушал страха, хотя был очень сухим человеком и формалистом, но в обращении с пажами с громкими фамилиями или имевшими связи, держался какого-то заискивающего тона, что не могло ускользнуть от нас, мы были очень чутки. Его помощник – барон Зеделлер – был очень светлой личностью, его появление в корпусе вызывало в нас всегда радость. Это был живой, открытый человек.

Коснусь теперь внутренней жизни в корпусе того времени. Воспитатели у нас были самые разнообразные, мы и относились к ним по-разному. Одних очень любили и потому старались не подводить, никогда не делая им неприятностей или, как принято было говорить в корпусе, не делали им «балаганов». К другим относились равнодушно, третьим, которых недолюбливали, ставили всякое лыко в строку и при малейшем поводе устраивали им балаганы. Балаганы устраивали иногда и учителям. Выражались они шумом, протестом, стуком пюпитров, не давали учителю начать урок, не вставали, когда он входил в класс, и т. д. Своим отделенным воспитателям балаганы бывали редки, их делали воспитателям других классов, когда те вмешивались в дела не своего класса или проявляли какую-нибудь бестактность. Вызывались эти балаганы всегда личными недостатками воспитателей: подозрительностью, обидчивостью, неумением подойти к пажу, объективно разобраться в его поступке, а главное, если воспитатель пойдет жаловаться инспектору или директору – этого пажи не прощали.

В январе месяце 1882 г. такого рода балаган был устроен одному из воспитателей общих классов, в котором я совершенно невольно оказался главным зачинщиком. Дежурным воспитателем был подполковник Литвинов, человек страшно вспыльчивый. Когда он чем-нибудь бывал недоволен или ему казалось, что паж нарочно его изводит, он напускался на него, кричал таким неистовым резким голосом, который был слышен по всему корпусу. Этого ему никогда не прощали, особенно если он кричал на пажа не своего класса, где он был отделенным, а на пажа старшего класса. Мы почему-то считали, что воспитатель младшего класса не может делать замечаний пажу старшего класса, и не прощали такому «узурпатору» власти.

Не помню, какого числа, после вечерних занятий дежурный воспитатель Литвинов повел нас, пажей среднего возраста, строем к вечернему чаю в столовую. За столом кто-то из моих товарищей стал рассказывать какую-то смешную историю, мы покатывались со смеху. Литвинову показалось, что мы смеемся над ним, и он разорался на нас и приказал сидеть тише. Это только подлило масла в огонь. Я хохотал до упаду, Литвинов напустился на меня и, видя, что я продолжаю смеяться, приказал дядьке принести мне стакан воды, чтобы я успокоился. Меня взорвало, и, когда служитель принес мне стакан с водой, я ему сказал, чтобы нес воспитателю, что это ему надо успокоиться. Тот, недолго рассуждая, поднес стакан воды Литвинову. Надо было видеть, с какой яростью он накинулся на меня за такую дерзость, казалось, все стены рухнут, я ему на это ответил, что прошу не кричать на меня.

Все, конечно, приняли мою сторону, и когда он повел нас в дортуар, то, не сговариваясь, поднимаясь по лестнице, каждый незаметно ногой стал выбивать от ковра медные прутья, которые с грохотом летели вниз по гранитным ступеням. Литвинов был вне себя. Когда же после молитвы часть пажей моего класса пошла заниматься в класс (нам разрешали в старшем классе заниматься до 10.30 часов вечера, если кто не успел приготовить уроков), то в этом классе раздалось пение. Литвинов немедленно побежал туда, тогда раздалось пение в спальне, он обратно – пение в классе. Только к 12-ти часам ночи мы все устали, легли и заснули. Вышел целый скандал, Литвинов доложил директору. Собран был комитет, я был выставлен главным зачинщиком, меня приговорили в карцер на пять суток, без права выходить на занятия и по окончании срока еще на две недели без отпуска. Кроме того, мне сбавили два балла за поведение.

Кроме меня, подверглись наказанию, но менее суровому, пятеро моих товарищей.

Было довольно тоскливо просидеть пять суток и не видеть никого, кроме служителя, приносившего мне чай, завтрак и обед. Самое тяжелое было спать на голых досках, на ночь мне давали только одну подушку, одеяло и пальто, окно было на потолке, так что я мог любоваться только звездами, и то в звездную ночь. Из книг давали только учебные.

Во всей этой истории мне было только жаль мою мать, которая очень близко приняла к сердцу мой проступок, и старшую сестру, очень волновавшуюся. Я был сконфужен и очень тревожился за свою мать, которая себя к тому же плохо чувствовала. Но вот наступил срок моего освобождения. Не скрою, очень мне было приятно выйти из заключения, встретиться со своими товарищами, которые меня встретили шумными овациями. Предстояло еще две недели быть без отпуска, но меня могли навещать, и я ужасно был рад, когда ко мне приехали моя мать и сестра.