Текст книги "Воспоминания (1865–1904)"

Две недели, проведенные мною в Назарьеве, прошли быстро, незаметно, не хотелось уезжать. Я усердно переписывался с моей матерью и сестрой – мы все переживали в это время тревогу за брата моего Николая, который под влиянием нашего племянника Дмитрия Хилкова стал увлекаться идеями Толстого и решил выйти в отставку и жениться на крестьянке. Мою мать это очень тревожило и огорчало, сестру также. Я считал это полной утопией, совершенно не мог примириться с настроениями брата. Во всех своих мыслях и тревогах за брата я находил большую поддержку в Алисе Логиновне, которая своим здравым умом и сердечностью смягчала мое настроение.

19-го августа праздновали рождение маленькой Бэби, дочки Алисы, ей минуло два года. По этому случаю был шоколад, и эта прелестная маленькая девочка, с ямочками на щечках, как у своей мамы, одетая в белое нарядное платьице, принимала гостей. Она получила от всех подарки, от меня маленькую ванночку с куклой в ней, которую она каждый день после стала мыть небольшой губочкой. Это был прелестный ребенок, несмотря на свои два года, она все решительно понимала и говорила, была очень привязана ко мне, дала мне название «Гудо», под каким именем я и фигурировал в семье Михалковых в то время. 23-го августа пришлось ехать в Ильинское, покинуть моего друга Алису Логиновну, которая за эти две недели [стала] мне еще ближе. В два часа дня я выехал из Назарьево, меня трогательно все провожали, просили еще приехать, до второй версты я дошел пешком с Алисой Логиновной, которая хотела меня несколько проводить, а затем я сел в михалковскую коляску тройкой и покатил в Ильинское, которое в 15–18-ти верстах от Назарьево. Не без смущения подъезжал я к Ильинскому.

Когда я выехал на огромный заливной луг против Ильинского дворца, то смущение меня охватило еще больше. У ворот меня остановил сторож и сказал, что помещение мне приготовлено в домике «Миловид», куда он и проводил меня. Здесь меня встретили человек пять лакеев и приказчик – все преображенцы, служившие при мне в полку. Один из лакеев представился мне и сказал, что назначен ко мне, он провел меня в мои комнаты, где уже были разложены мои вещи, посланные мною раньше на подводе. В том же домике жил обер-гофмейстер Озеров, очень милый старичок, состоявший при великой княгине Марии Александровне, гостившей в то время в Ильинском. Гостиная у нас была общая, затем у меня кабинет, спальня, уборная со всеми принадлежностями.

Очень мило все было убрано. Минут через пять по моему приезду пришел ко мне граф Стенбок и сказал, что все уехали за грибами, но скоро приедут. Я с ним выпил чаю, и он мне сказал, что я могу требовать у человека все, что угодно: кофе, чай, вино – в любое время, а день проводят так: встают когда угодно, и до завтрака каждый предоставлен сам себе. Завтрак в час дня, затем прогулка, обед в 7.30, после все вместе, кто читает, кто рисует, кто играет в карты, все в одной комнате и пьют чай, в 11 часов – спать. В 5 часов приехали все с прогулки, т. е. великий князь Сергей Александрович, великая княгиня Елизавета Федоровна, великая княгиня Мария Александровна, ее фрейлина Перовская, Васильчикова, Шнейдер, великий князь Павел Александрович,[192]192
  …Павел Александрович – Павел Александрович (1860–1919), великий князь, генерал-адъютант (1905), генерал от кавалерии (1913); 6-й сын императора Александра II. Расстрелян большевиками в Петрограде.


[Закрыть] Степанов.

Озерова Стенбок послал доложить великому князю, что я приехал, а я тем временем прошел к Васильчиковой, куда за мной и пришли. Великий князь принял меня в кабинете, был страшно любезен, сказал, что это очень мило с моей стороны, что я приехал, не забыл и рассказал мне все, что было в полку за последнее время, расспрашивал про Михалковых, про мою мать, сестер; затем показал кабинет весь, который остался в том же виде, как у покойного государя. Половина седьмого он простился со мной и сказал, что перед обедом я увижу его жену и сестру. Я отправился к себе разложить вещи. Ильинское находится на Москве-реке, с балкона прямо вид на реку, на громадный луг и сосновый лес, где устроен парк и куда ездили всегда за грибами. Посредине сада дворец деревянный, двухэтажный, снаружи не очень красивый, но внутри роскошно убранный, скорей по-городскому.

Кругом все маленькие дома, «Миловид», «Пойми-меня», «Не чуй горе», где жил Павел Александрович и другие. В 7.30 я отправился с Озеровым к обеду. Здесь великий князь меня представил Марии Александровне, которая сказала, что видела меня на балах, спросила про сестру. После пришла великая княгиня и начала расспрашивать, что я делал все это время, и сказала, что она уже ждала меня все эти дни.

Начал я обед с того, что пролил водку на скатерть, налив слишком полно рюмку. За обедом сидели: на двух концах стола великий князь и великая княгиня, по бокам великого князя – великая княгиня Мария Александровна и ее фрейлина англичанка Джонсон, рядом с великой княгиней – великий князь Павел Александрович и старик Озеров, рядом с ним фрейлина М. А. Васильчикова, Е. А. Шнедер – учительница русского языка великой княжны, моя дальняя родственница; граф Стенбок, заведовавший дворцом – около великой княгини Марии Александровны. Рядом с великим князем Павлом Александровичем – фрейлина Перовская, полковник Степанов, состоявший при великом князе, и я рядом с мисс Джонсон. Подавали страшно быстро. Очень много со мной говорила великая княгиня Мария Александровна и подкупила меня своей простотой и любезностью, я нашел в ее глазах большое сходство с государем Александром III. Говорила она исключительно по-русски, рассказывала очень комично, как она никак не может отличить поганки от хороших грибов и у нее всегда в корзине оказываются одни поганки.

После обеда прошли в гостиную великой княгини, где расселись, как кто хотел, пить кофе и смотреть журналы. Великая княгиня повела меня на огромный балкон над Москвой-рекой и показала мне чудный вид на заливной луг, освещенный луной. Меня поразила простота, с какой держали себя их высочества, с первого же вечера я не чувствовал никакого не только страха, но и какого-либо стеснения, все так было просто, семейно, никто не вставал, когда проходила великая княгиня или великий князь, совсем как в простом семейном доме, даже проще, чем в других аристократических домах. Меня всегда поражала та особенная простота, которая была свойственна членам императорского дома вне официальных приемов.

Когда убрали со стола, все перешили опять в столовую. Сергей Александрович с М. А. Васильчиковой, графом Стенбок и Степановым сели играть в винт. Меня великая княгиня Мария Александровна позвала играть в вист, говоря, что научит меня. До этого я помогал Елизавете Федоровне обжигать дерево под чтение мисс Джонсон. Е. А. Шнейдер читала журналы, Перовская вышивала. В вист по 1/10 копейки, кроме меня, сели еще Павел Александрович и Озеров. В проигрыше осталась великая княгиня Мария Александровна, я выиграл 4 рубля, из коих должен был отдать один рубль в пользу бедных. В 11 часов после общего чая все разошлись, и я с удовольствием растянулся на удобной хорошей кровати. На другой день в Ильинское приехала к завтраку принцесса Мария Максимилиановна с детьми и Е. Г. Шереметева, урожденная графиня Строганова (дочь великой княгини Марии Николаевны). Она очень много говорила со мной о моей сестре. Днем ездили вместе на ферму, после чая проводили принцессу Марию Максимилиановну. Вечером опять был вист, с великой княгиней Марией Александровной играл Павел Александрович, граф Стенбок и я. Я проиграл 3 руб. 25-го я совершил чудную прогулку верхом с великим князем Павлом Александровичем на очень приятной лошади. Мы объехали все красивые места, окружавшие Ильинское, было очень приятно. Днем ездили за грибами в линейке, вечером был обрадован сердечным дорогим письмом Алисы Михалковой из Назарьево. Они все там меня вспоминали и жалели, что я пробыл у них такое короткое время.

С сестрой своей я был в горячей переписке, мы сговаривались ехать вместе из Москвы к брату в Павловки в Харьковскую губернию, чтобы его спасать от неосторожного шага – женитьбы на крестьянке. Через несколько дней уехала великая княгиня Мария Александровна, и Ильинское как-то опустело, я остался один из гостей. По ее отъезде великая княгиня Елизавета Федоровна пригласила меня на верховую прогулку. Поехали втроем – великая княгиня, великий князь Павел Александрович и я, остальные поехали в линейке, Елизавета Федоровна ездила верхом великолепно, красиво очень сидела на лошади и мастерски ею управляла. Амазонка у нее была совсем короткая, так что нога ее виднелась до подъема, на голове маленькая фетровая шапочка. После прогулки пили чай. Вечером играли на бильярде все вместе в алагер.[193]193
  алагер – (à la guerre, фр.) – игра в бильярд, где у каждого свой шар.


[Закрыть] На другой день Степанов мне показывал оранжереи, конюшни, пекарню, кухню. Меня поразила везде удивительная чистота и порядок. После завтрака ходили пешком к соседям Голицыным-Сумароковым, очень милая симпатичная семья. Напившись у них чаю, вернулись в экипажах. По утрам мне стали подавать к чаю лесную землянику, меня это очень заинтриговало – откуда? Оказалось, что это земляника «quatre saisons»[194]194
  «quatre saisons» (фр.) – сорт земляники.


[Закрыть] из оранжереи.

С отъездом великой княгини Марии Александровны жизнь в Ильинском мало изменилась, только по вечерам реже стали играть в карты и между обедом и чаем гуляли по парку, а иногда после чая. Пользуясь темнотой, дурачились, пугали друг друга, забавлялись, как маленькие дети. Е. А. Шнейдер, очень милое безобидное существо, удивительно добрая, подшутила как-то над М. А. Васильчиковой, положив ей в постель под одеяло персик, и та, ложась спать, раздавила его и страшно перепугалась.

За эту проделку решено было наказать Е. А. Шнейдер и напугать ее. Решили это сделать во время вечерней прогулки. Великая княгиня очень искусно сделала голову из арбуза, вынув всю середину, сделав отверстие для глаз, носа и рта. Рот покрыла прозрачной бумагой, а внутри поставила зажженную свечку. М. А. Васильчикова оделась в белую мантию, меня великая княгиня обвязала простыней и над головой приделала арбуз, так что моя фигура вышла очень страшной. Мы в таком виде спрятались в кустах. Эффект вышел полный, не только Е. А. Шнейдер, но и все, не бывшие в заговоре, перепугались страшно.

Другой раз подшутили над бедной Е. А. Шнейдер следующим образом: великая княгиня наполнила перчатку песком, вышла как бы рука, спрятав свою руку, она просунула в рукав перчатку с песком и утром, когда Е. А. Шнейдер подошла поздороваться с великой княгиней, та протянула вместо руки перчатку с песком. Е. А. Шнейдер, ничего не подозревая, взяла эту фиктивную руку, которая осталась у нее в руке. Она побледнела и ничего не могла понять, испуганно озираясь, невольно уронив руку. Хохотали страшно. Все эти невинные шутки как-то невольно сближали всех. Большое участие в них принимал и профессор Безобразов, бывший преподаватель великого князя Сергея Александровича, приехавший на несколько дней навестить своего бывшего ученика, с которым сохранил самые дружеские отношения. Он поселился рядом со мной в «Миловиде», и по вечерам, перед тем как лечь спать, мы с ним всегда очень мило беседовали. В один из таких вечеров он как-то меня спросил: «А вы бы пошли адъютантом к великому князю?»

Дело в том, что адъютант великого князя Балясный женился на фрейлине великой княгини Лобановой-Ростовской и вышел в отставку, так что у великого князя была как раз вакансия адъютанта.

Я очень смутился от вопроса Безобразова, посмотрел на него, ничего не сказав. Он продолжал: «Вы не подумайте, что мне поручено прозондировать, как бы вы отнеслись к такому предложению, я это от себя спрашиваю, так как мне пришло в голову, что вас пригласили в Ильинское, чтобы поближе узнать вас, так как великий князь остался без адъютанта». Я ответил, что мне это в голову не приходило, что я себя считаю слишком молодым, чтобы иметь шансы на такую должность, что я еще и трех лет не прослужил в строю. Тогда Безобразов мне сказал: «Но как вы смотрите на должность адъютанта, ведь в сущности, должность это неприятная, лакейская». Я ответил, что считал бы большой честью, если бы выбор пал на меня, что я не смотрю на должность адъютанта как на лакейскую, что, напротив, считаю, что много можно принести пользы, занимая такую должность, что все зависит от себя, не надо только терять своего я и держать себя с достоинством, чтобы тебя уважали, тогда должность адъютанта далеко не будет лакейской. Безобразов мне ответил: «А все же, я бы не желал, чтобы вы попали на эту должность, она вам не будет по характеру, вы с ней не примиритесь».

Слова Безобразова, близкого к великому князю Сергею Александровичу лица, произвели все же на меня впечатление, и я задумался над ними. Когда же 28-го августа, день, когда я собирался уехать, великий князь позвал меня и просил остаться до 31-го, то я подумал, уж не действительно ли он хочет меня взять к себе в адъютанты, и мой душевный покой от этих мыслей был нарушен. С одной стороны, такого рода назначение льстило моему самолюбию, с другой стороны, мне ужасно было больно покидать строевую службу в полку, которая мне более чем нравилась, которой я увлекался и находил удовлетворение в полковой жизни.

Впоследствии оказалось, что действительно было предположение у Сергея Александровича взять меня к себе в адъютанты, и что эта и была причина, что меня пригласили в Ильинское. Вопрос был почти решен, но в это время старушка графиня Тизенгаузен, статс-дама императрицы, глубоко почитаемая всей царской фамилией, все к ней относились с особенным уважением, попросила за своего племянника графа Сумарокова-Эльстона,[195]195
  …графа Сумарокова-Эльстона… – Сумароков-Эльстон Феликс Феликсович (1856–1928), граф; с 1885 – князь Юсупов (старший); генерал-адъютант (1915), генерал-лейтенант (1915); в 1886–1904 гг. адъютант в. кн. Сергея Александровича, позднее – главный начальник Московского военного округа.


[Закрыть] женатого на княжне Юсуповой, который и был назначен адъютантом к великому князю. Я считаю, что это меня спасло. Если бы я тогда, в такие молодые годы, имея 21 год всего от роду, был бы назначен адъютантом, то из меня ничего порядочного бы не вышло. Я жизни тогда еще совершенно не знал, и придворная жизнь меня бы захватила всего, и я бы не мог тогда разобраться в отрицательных ее сторонах, меня бы она засосала. И я Бога благодарю, что тогда этого не случилось.

Наступило 31-е августа – день моего отъезда из Ильинского. Утром были у обедни, затем завтракали, днем поехали еще кататься, и после дневного чая со мной простились. Их высочества были трогательны, подарили мне свои фотографии с подписями и выразили надежду, что я не в последний раз в Ильинском. На лошадях я прямо проехал в Москву на чудном четверике, где ожидал приезда моей сестры, с которой я сговорился вместе ехать от Москвы в имение моей двоюродной сестры Хилковой в Павловки. До приезда сестры я решил проехать на несколько дней в Назарьево. Поэтому, приехав в Москву, я пообедал и вечером часов в 10 выехал по Московско-Брестской железной дороге на станцию Жаворонки. Я писал А. Л. Михалковой, что буду у них в этот день к вечеру, но я задержался и приехал на станцию Жаворонки тогда в 11 часов вечера. Лошади, высланные мне навстречу, не дождались меня, и мне пришлось решиться идти пешком 7 верст.

Взвалив чемодан и мешок на плечи, я двинулся. Ночь была прямо жаркая, и я пришел в Назарьево в полном изнеможении. Все спали, меня уже перестали ждать. На стук отперли дверь. Милая Алиса Михалкова проснулась, надела капот и пришла меня приветствовать, так радостно было встретиться опять. Она сейчас же поставила чайник, принесла закусок, арбуз. Мне до того пить хотелось, что я почти целиком уничтожил весь арбуз. Мы очень уютно просидели часов до трех и разошлись. Так приятно было очутиться под кровом дорогих друзей. Три дня в Назарьево прошли быстро, я с большим сожалением уезжал. Алиса Логиновна проводила меня до полдороги – деревни Матвейково, где я с ней простился. Грустно было, но мне и в голову не приходило, что она не проживет и четырех месяцев. В Москве я встретился с моей старшей сестрой, и мы вместе доехали до станции Новоселки Курско-Киевской железной дороги, где нас встретила наша двоюродная сестра княгиня Хилкова и привезла нас к себе. Тут мы встретились с братом Николаем. Мы его нашли все в том же настроении, с непременным желанием выйти в отставку и жениться на крестьянке. Погода была холодная, совсем не южная. Ветер и дождь при 7–8-ми по Реомюру,[196]196
  Соответствует 10° по Цельсию.


[Закрыть] так что в доме, окруженном густой зеленью, было неуютно. Двоюродная сестра наша Хилкова старалась всеми силами для нас все лучше устроить. В день приезда, 5-го сентября, день именин Елизаветы Федоровны, я послал поздравительную депешу великому князю и получил от него очень любезный ответ.

7-го [сентября] был день моего рождения, меня праздновали, вспомнили меня и в Назарьево, откуда я получил от моего друга Алисы Логиновны трогательную депешу от всей Назарьевской колонии, а затем и длинное письмо в ответ на мое, где я описывал свои тревоги за брата.

В Павловках в это время поспели яблоки, громадный фруктовый сад был полон ими, от самых мелких яблок до самых крупных арабских, которые были удивительно красивы, они были такой величины, что с трудом можно было их держать в одной руке. Я наполнил огромную корзину всеми сортами яблок и, с разрешения нашей гостеприимной хозяйки, послал большой скоростью в Назарьево, где были в восторге от моего подарка, особенно большое впечатление произвели эти яблоки на маленькую Марицу, дочь Алисы Михалковой. Мы оставались в Павловках до конца сентября, когда выехали в С.-Петербург втроем: сестра, брат и я. Я был даже рад уехать, все эти разговоры с братом о его планах, выходе в отставку и т. д. были очень тяжелы. По приезде в Петербург я тотчас же явился в полк, где почувствовал себя сразу в дорогой семье, ретиво принялся за занятия по подготовке учителей для новобранцев.

В середине октября вернулись в Петербург Михалковы, я часто бывал у них, пользуясь каждым свободным днем. В декабре месяце Алиса Михалкова стала уже реже выезжать, я ее постоянно навещал, играл часами с ее прелестной дочкой Марицей, которая была очень привязана ко мне и всегда так радовалась моему приезду. Но я не мог при этом не заметить отпечаток какой-то особенно неземной грусти на лице ее матери, когда она сидела в детской, а я играл с маленькой Марицей. Она, несомненно, была сосредоточенна, ожидая в скором времени рождения ребенка, сознавая свое положение и относясь серьезно к ожидаемому событию. Но тут в ее глазах я читал еще что-то другое, более еще серьезное, что? Я не мог себе отдать ясного отчета, а спросить ее, заглянуть ей в душу, я не считал себя вправе. Она стала как-то заметнее ближе к мужу в это время, заботливее, а он как раз наоборот, казалось, отходил от нее, не интересовался ее переживаниями. Все это не ускользало от моего внимания, и мне было досадно за нее, бесконечно жаль ее, так как я видел, что ей больно его отчуждение в эти минуты.

20-го декабря она заболела, и 21-го у нее родился сын Владимир. Я тотчас же приехал к ним, ее я, конечно, не видал, а поздравил только отца с новорожденным и просил его передать его жене розу. Все шло благополучно, она чувствовала себя хорошо. 24-го с утра у нее поднялась температура, все встревожились, но доктора не нашли ничего угрожающего. Вечером была елка у Фелейзен – сестры Алисы. Я тоже был приглашен, тут пришло известие, что Алисе Логиновне плохо, всем было не до елки, я был сам не свой и поспешил к больной, застал в слезах ее мужа Михалкова, тут были и другие близкие, все в тревоге, температура все повышалась, детей отделили. Решили пригласить Крассовского – самого знаменитого в то время акушера, другие врачи отказались, признавая положение безнадежным.

Будучи хорошо знакомым с Крассовским, который был одно время домашним врачом в нашей семье, я предложил поехать за ним, так как по телефону к нему добиться нельзя было. Мое предложение Михалков принял с благодарностью, велел заложить карету, в которой я и поехал на Надеждинскую улицу, где жил Крассовский. Это было в два часа ночи. Приехав к нему, обратившись к швейцару с просьбой доложить профессору, получил ответ, что профессора нет, уехал и неизвестно, когда приедет. Я решился остаться ждать и уселся на парадной лестнице на диване. Часа в четыре ночи приехала с какого-то вечера его жена, я бросился к ней и стал умолять ее попросить мужа, приехать к Михалковым, что она умирает. Она мне на это ответила: «Если умирает, то Антону Яковлевичу (так звали мужа) делать нечего». Должно быть, лицо мое выразило неимоверное страдание, я посмотрел на нее, она, видимо, сжалилась и сказала: «Не сидите здесь, не ждите, сейчас я Антона Яковлевича будить не стану, он не совсем здоров, а в 8 часов я его разбужу и даю вам слово, что он приедет тотчас же».

Это не вполне меня устраивало, но я видел, что большего не получу и вернулся к пяти часам утра на квартиру Михалкова. Она была еще жива, и как будто температура немного понизилось. В тупом отчаянии я ждал вместе с мужем утра, одна надежда была на Крассовского. В 9 часов ровно раздался звонок, я побежал отворить, вошел Крассовский, ласково поздоровался со мной, поцеловал меня. Его провели к больной. Он пробыл у нее полчаса, которые мне показались вечностью. Когда он вышел, я пошел его проводить. Выйдя на лестницу, он мне сказал: «Ничем помочь нельзя, ей осталось прожить не более пяти часов». Выслушав эти роковые слова, я сделался как окаменелый, не мог решиться войти в комнаты. Наконец, я переборол себя, вошел муж, к счастью, не спросил меня ничего, сказал ли ему то же, что и мне, Крассовский, я не знаю.

Слова Крассовского сбылись около двух часов, 25-го декабря Алисы Михалковой не стало, не стало этой редкой чудной женщины, столь необыкновенной доброты, заботы о других, с чистой христианской душой. Мне казалось, что для меня все опустело кругом, я понял в эту минуту, как я сильно, глубоко любил ее прекрасную душу, чем она была для меня.

До самого дня похорон я оставался с бедным ее осиротевшим мужем, провел все эти дни и ночи у ее гроба. Я не ложился и не чувствовал никакой усталости. Днем часто сидел в детской, Марицынька в то время так напоминала свою мать, я сидел, едва сдерживая слезы, на мальчика я не решался взглянуть, бедняжка, он и не подозревал, что мать пожертвовала для него своей жизнью. Хоронили в Сергиевой пустыни, после похорон я вернулся домой. До 9-го дня я каждый день ездил в Сергиеву пустынь, оставался там ночевать и украшать могилу. Я встретился там с Г. И. Апариным, который тоже приезжал на могилу помолиться и проводил в монастыре по нескольку дней кряду. Мы с ним дружно молились вместе за упокой чистой души рабы Божьей Алисы, память которой нас навсегда сблизила друг с другом. Он так же, как и я, бескорыстно любил эту необыкновенную, не сего мира женщину, которую Господь взял к себе в день своего рождества, в самом цвете лет и душевной красоты. Любимым ее изречением из Священного писания было: «Утешайтесь надеждой, в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянные».[197]197
  Новый Завет. Послание к римлянам. Глава XII. Ст.12. – Примеч. автора.


[Закрыть] И она, на своем коротком жизненном пути твердо следовала этим словам.

Так печально окончился для меня 1886 год.