Текст книги "Воспоминания (1865–1904)"

Приехав к брату, нашел письмо от своей старшей сестры, что Черногорский князь пожаловал мне орден князя Даниила 4-ой степени и что в приказе по полку от 19-го июня уже помечено, что мне высочайше разрешено принять его и носить. Мне было очень приятно это известие, это был первый мой орден, а то у меня была только темно-бронзовая медаль на Александровской ленте, в память св. коронования Александра III, которую я носил в петлице.

За какие заслуги я получил этот орден? Только за то, что я был братом моей сестры, которая в то время состояла при Анастасии Николаевне, дочери князя Черногорского, и таким образом это была любезность, оказанная моей сестре. До конца июня я пробыл у брата, надо было возвращаться, мой отпуск кончался в начале июля, а 8-го мне непременно хотелось быть в полку на праздновании 25-летия со дня командования полком императором Александром III в бытность его наследником. По дороге я заехал в Назарьево к Михалковым, меня встретили более чем радушно, особенно меня тронули старики – Владимир Сергеевич Михалков и его сестра Елизавета Сергеевна Ершова. Александр Михалков был один, без семьи, мне тяжело было бы очень увидеть его с новой женой именно в Назарьево, где у меня все было так связано с его первой женой, этим неземным существом, Алисой Михалковой. Я бродил один по саду, каждый кустик, каждая дорожка мне напоминали ее, было грустно, тяжело, но все-таки хорошо, как будто я с нею виделся, почувствовал ее.

В Москве я посетил международную выставку,[267]267
  …международную выставку… – имеется в виду Французская художественно-промышленная выставка – выставка произведений искусств и промышленности Франции в Москве (29 апреля – 6 октября 1891).


[Закрыть] было очень интересно, устроена она была на Ходынском поле очень красиво. Целый день бродил по ней.

5-го июля я был в Петербурге, был ужасно рад обнять свою мать и сестру. Обняв их, я выехал в лагерь и явился в первый раз новому командиру великому князю Константину Константиновичу, который меня встретил более чем любезно. Я был бесконечно счастлив, очутившись среди всех своих друзей и товарищей, которые все меня так радостно встретили.

В тот же день я с полком выехал в Петергоф, где 8-го июля должен был состояться парад в высочайшем присутствии.

По этому поводу в приказе по полку[268]268
  См. приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 186 от 5 июля 1891 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 145 и об.).


[Закрыть] было отдано следующее:

«8-го сего июля по случаю 25-летия со дня вступления его величества государя императора в командование л. – гв. Преображенским полком, имеет быть в Новом Петергофе парад вверенному мне полку, для чего:

В пятницу 5-го сего июля после обеда полк переедет в Петергоф по Балтийской железной дороге. При переезде одетыми быть в обыкновенной форме нижних чинов в мундирах 4-го срока, фуражках, в скатанных шинелях. С полком следовать и.д. старшего врача коллежскому асессору Рунге.

Для наблюдения за вещами и палатками в лагере оставить от каждой роты по 4 рядовых и по 1-му ефрейтору от батальона. Заведующим остающимися в лагере нижними чинами назначаю поручика Навроцкого, распоряжением которого от оставшихся людей содержать полковую должность, причем выставлять один задний караул в составе 2-х ефрейторов и 12-ти рядовых по расчету: 1 – пост к пороховому погребу, 1 – к арестованным и двух часовых (как днем, так и ночью) к денежному ящику.

По прибытии в Петергоф полк расположится в казармах л. – гв. Уланского полка в следующем порядке:

Господа офицеры в офицерском собрании, 1-й батальон в казарме 1-го эскадрона, 2-й батальон в казарме 2-го эскадрона, 3-й батальон в казарме 3-го эскадрона, 4-й батальон в казарме 5-го эскадрона. Нестроевая рота в помещении нестроевой команды, музыкантский хор в зале учебной команды; школа солдатских детей и певческий хор в зале 3-го эскадрона, полковая канцелярия в помещении полковой канцелярии, все лошади в штабной конюшне.

Довольствие производить по две роты вместе, для чего ротам взять с собою котлы и всю кухонную принадлежность, а также и необходимое количество продуктов и хлеба с расчетом, чтобы хватило по 8-е июля включительно. 8-го июля приготовить улучшенную пищу утром в завтрак: чай по 24 золотника, сахару по 2 фунта 42 золотника на 100 человек, по 1 фунту ситного на человека, по 5 фунтов коровьего масла к ситному на 100 человек; в обед: картофельный суп с 1/2 фунта мяса, пшенную крутую кашу с коровьим маслом, пирог с рисом по 1 1/2 фунта, жареная телятина по 1 фунту (кости от телятины положить в котел), по 1 чарке водки, 1 бутылке пива, 1 бутылке меду, по 1 фунту пряников и по 1/2 фунта леденцов.

Означенные продукты, за исключением мяса, заготовить распоряжением поручика Гарденина и доставить в Петергоф 7-го июля к 5 часам вечера, где и сдать ротам. Сведение о количестве продуктов ротам доставить поручику Гарденину 4-го сего июля к 8-ми часам утра.

Все артельное имущество с продуктами и хлебом уложить в ротные повозки и отправить в Петергоф 4-го числа в 8 часов вечера под начальством командира нестроевой роты, для чего обозу собраться на средней линейке по направлению к л. – гв. Семеновскому полку.

Обмундирование 1-го срока и снаряжение для выдачи людям в день парада отправить из Красного Села на полковых подъемных лошадях распоряжением капитана Михайлова; одновременно с ротным обозом. Дрова для варки пищи и солому для подстилки выдавать командиру нестроевой роты по требованиям рот.

Ко времени прибытия полка в Петергоф приготовить ужин по раскладке».

В этот же день я послал депешу великому князю Сергею Александровичу по случаю дня его именин и получил очень любезный ответ.

Полк разместился очень хорошо, я устроился отлично у моей сестры на Сергиевке, правда, было немного далеко до полка, но зато я был со своей сестрой.

Празднование было очень торжественно. Полк представился своему державному шефу в полном составе, в парадной форме, на площадке у большого Петергофского дворца. Я, к сожалению, не был со своей родной 4-й ротой, так как был назначен временно командовать 7-й ротой, во главе которой мне и пришлось проходить церемониальным маршем мимо Александра III. После парада офицеры были приглашены к высочайшему столу во дворец, а для нижних чинов были накрыты столы в дворцовом саду. Когда нижние чины заняли места за столами, то государь в сопровождении великих князей и свиты обошел все столы и, остановившись среди них, сказал: «Пью за здоровье дорогого мне Преображенского полка. Помните, ребята, что вы первый полк русской армии, как в мирное, так и в военное время. Я убежден, что вы и впредь будете постоянно служить всем примером».

Обойдя же все столы, государь приказал нам, офицерам, окружить себя, и сказал нам несколько слов о том, как ему дорог сегодняшний день, когда 25 лет тому назад он вступил в командование полком и с того дня почувствовал непрерывную связь с ним, что его сердцу всегда были и будут близки все интересы полка, что хотя среди полков гвардии и имеется стрелковый Императорской фамилии батальон, но Преображенский полк еще ближе ему и всей царской семье. Затем государь поблагодарил офицеров за службу и выразил уверенность, «что офицеры всегда будут помнить, что они – преображенцы и высоко нести это звание».

Оглушительное стихийное «Ура!» – было ответом на царские слова.

За завтраком в большом Петергофском дворце государь опять пил за здоровье и благоденствие полка.

На следующий день полк возвратился в Красное Село, обычная лагерная жизнь продолжалась. Я командовал 7-й ротой, что мне было не особенно приятно, тем более что не в 1-м батальоне.

20 июля впереди лагеря было назначено учение по военному составу. С каждого батальона составлена была рота. Я оказался во 2-м батальоне старшим из ротных командиров и потому был назначен командовать 2-ой сводной ротой. <…>[269]269
  Приказ о назначении по л. – гв. Преображенскому полку № 200 от 19 июля 1891 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 147 и об.) опущен. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Ученье прошло благополучно, я хотя и сделал две ошибки, но не особенно заметные, так что не получил замечания.

6-го августа был, как обычно, полковой праздник, накануне всенощная, великая княгиня Елизавета Маврикиевна была хозяйкой, принимала дам. Странно было очень, мы так привыкли к великой княгине Елизавете Федоровне, контраст был колоссальный. Елизавета Маврикиевна была совершено другого характера. В ней не было женственности, которой было проникнуто все существо Елизаветы Федоровны, не было шарма. Это была простая, милая, скромная немка и больше ничего, но очень старательная и добросовестная во всех своих поступках и обращении.

Утром 6-го был парад, вечером ужин в офицерском собрании. Тоже контраст был большой. Мало авторитета чувствовалось в Константине Константиновиче, мало уверенности после Сергея Александровича. Но в то же время он был гораздо более ласков, если так можно выразиться, но за этой лаской, с которой он обращался, не чувствовалось искренности, был какой-то диссонанс.

Вскоре после полкового праздника, дня через два, полк вернулся на зимние квартиры в С.-Петербург, я продолжал командовать 7-й ротой.

20-го августа, к моей радости, вернулся из отпуска командир 7-й ротой, а мой ротный по 4-й роте Долгов уехал в отпуск на два месяца, и мне приказано было вступить в командование 4-й ротой. Я был страшно рад вернуться в родную роту, где меня трогательно встретили. Я сразу почувствовал себя среди близких мне людей.

В сентябре месяце, в Ильинском, произошло роковое событие – великая княгиня Александра Георгиевна, жена Павла Александровича, о которой я не раз упоминал в своих воспоминаниях, скончалась от родов 12-го сентября, к неописуемому горю своего мужа Павла Александровича, Сергея Александровича, боготворившего своего брата, Елизаветы Федоровны и всех, знавших покойницу.

Я лично был также страшно огорчен этим печальным известием, так как считал Александру Георгиевну незаурядной великой княгиней и чувствовал к ней совсем особенное обаяние и уважение. <…>[270]270
  Вырезки из газет с некрологами и соответствующий приказ по л. – гв. Преображенскому полку от 16 сентября 1891 опускаются. – Примеч. ред.


[Закрыть]

17-го сентября тело почившей великой княгини было привезено в С.-Петербург, полк наш принимал участие в печальном шествии с Николаевского вокзала в крепость, я шел во главе своей родной 4-ой роты. Затем я был назначен на дежурство у гроба в Петропавловском соборе, что мне доставило большое душевное удовлетворение; я этим как бы отдавал долг почившей, о которой я хранил в сердце такую светлую память.

В конце сентября моя рота была в карауле в городке огнестрельных припасов. Я уже писал об этом городке в своих воспоминаниях первого года службы в полку, что этот караул был в 12 верстах от города в очень глухой местности, и я решил проехать туда посмотреть, как несут службу чины моей роты, что рекомендовалось и уставом. К моему глубокому огорчению, обходя посты, я застал одного из часовых лежащего на земле и спящего здоровым, крепким сном, так что я не сразу мог его разбудить. Оставить это дело так я не считал вправе, т. к. моя власть ротного командира казалось мне недостаточной для такого проступка, я подал рапорт по команде. Каково же было мое удивление, когда я прочел в приказе по полку резолюцию командира полка великого князя Константина Константиновича.

Великий князь приказал подвергнуть часового аресту на месяц, а мне объявил в приказе выговор за непорядок среди нижних чинов роты, непонимание ими обязанностей часового.

Я был очень озадачен, что получил «по носу» за свою излишнюю ретивость по службе, другими словами, сам себя высек. Это был первый мне выговор, я был очень огорчен.

В начале октября вернулся мой ротный командир и вступил в командование 4-й ротой, а 10 октября, за отъездом командира Е. В. роты, я был назначен временно командующим этой роты. Я был рад, что это было в моем же батальоне.

В середине октября в Петербург приехал великий князь Сергей Александрович и 24 октября пригласил меня к себе во дворец к 10 часам утра. Я не без волнения поехал к нему и, оказалось, было чему волноваться. Великий князь предложил мне перейти к нему адъютантом по званию генерал-губернатора. Я уже совсем перестал думать о возможности такой перемены в моей жизни, совсем успокоился, и вот опять ряд сомнений, колебаний охватил меня. Я высказал великому князю все мои мысли вполне откровенно, сказал, что мне очень трудно расстаться с моей матушкой, боюсь, что трудно будет материально, благодаря представительству в Москве, что я прошу его разрешения переговорить с матушкой и получить ее благословение на эту перемену в моей жизни.

Великий князь отнесся ко мне совсем как родной и растрогал меня очень, сказав, что, конечно, без благословения моей матушки я и не должен ничего решить, что он просит меня обдумать его предложение и через 2 дня дать ответ.

В результате моя мать благословила меня на этот шаг, и я дал согласие. Великий князь, по-видимому, был удовлетворен и просил меня, как только выйдет приказ, перебраться в Москву, где мне будет приготовлено помещение. Я просил разрешения встретить Рождественские праздники с моей матушкой и тогда уже приехать. Великий князь дал свое согласие.

Великий князь Константин Константинович отнесся к моему назначению довольно равнодушно, хотя тоже выразил сожаление об уходе моем из полка. Мои товарищи по полку, мои друзья были очень огорчены, да я и сам был огорчен не менее их, очень было жаль расставаться с ними, я так близко сжился с полком, что покидал я его, как покидают любимую дорогую семью.

28 октября Петербург праздновал 25-летие бракосочетания государя и императрицы, по этому поводу были отслужены благодарственные молебствия как в соборе Спаса Преображения, так и в Исаакиевском Соборе.

Несмотря на предстоящее мне назначение, я продолжал также усердно служить в полку, как будто я и не собираюсь уходить, служил даже усерднее.

2 ноября приказом по полку я был отчислен от должности делопроизводителя суда в виду предстоявшего мне нового назначения.

14 декабря состоялся Высочайший приказ о моем назначении к великому князю. С грустью, большой грустью я снял с себя полковую форму и облекся в адъютантскую. Странно было как-то, не верилось. Одев новую форму, первым делом поехал с моей матушкой на могилу отца, и затем отслужили молебен. Потом явился в полк… Тяжело было входить в собрание в новой форме, утешала меня мысль, что я остался в списках полка и в рядах своей 4-й роты.

В полку мне устроили трогательные проводы, поднесли братину от офицеров со всеми подписями, на общем обеде пили мое здоровье, желали счастливого пути. Нижние чины роты благословили меня образом Св. Владимира. Ближайшие мои товарищи и друзья Зейме, Гольтгоер, Патон поднесли мне трогательный жетон.

23 декабря великий князь Константин Константинович отдал в приказе[271]271
  См. приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 357 от 23 декабря 1891 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л.154).


[Закрыть] следующие два пункта: «Высочайшим приказом 14-го сего декабря отданным, поручик Джунковский назначен адъютантом к его императорскому высочеству московскому генерал губернатору.

Объявляя о сем по полку, предписываю поручика Джунковского полагать в постоянной командировке.

Выражаю благодарность поручику Джунковскому за его постоянно добросовестную и усердную службу. Составленная им «Подробная программа для обучения молодых солдат стрелковому делу» останется всегда полезным и дельным руководством».

Последний пункт мне доставил большое удовлетворение.

От великого князя я получил депешу, чтобы я приехал после всех официальных представлений, а их было немало. Надо было представиться государю, императрице и всем особам императорского дома, затем всем лицам свиты государя и великих князей. Государь меня очень милостиво принял и поручил мне передать поклон брату. Императрица выразила свое удовольствие моему назначению.

К 23 декабря я покончил со всеми представлениями и мог последние дни провести спокойно с моей матерью и сестрой. Я решил встретить праздник с ними и выехать 25-го вечером, чтобы 26-го быть в Москве.

На вокзале меня провожала моя мать, моя сестра, близкие родные и друзья по полку. Тяжело было оставлять свою мать, расставаться с ней, как сейчас помню ее печальное лицо, когда я прощался с нею. Я был покоен, что с нею была моя сестра.

Поезд тронулся, я долго еще мысленно прощался со всеми меня провожавшими, не отходил от окна; как сложится моя новая жизнь в новом городе, в новых, чуждых для меня условиях, я себе не представлял. И с грустью в душе сидел я в своем купе, мне казалось, что я изменил полку, изменил всем в Петербурге, кто меня любил, и мне было очень тяжело.

<…>[272]272
  При подготовке рукописи В. Ф. Джунковский исключил из окончательной редакции главу своих воспоминания за 1892 год. Эти страницы хранятся в отдельной папке с надписью «Не публиковать». Следуя воле автора, мы не включаем их в настоящее издание. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Часть III. 1893–1897

1893 год

Новый год мы встречали в Нескучном. Как и год тому назад, в 12 часа ночи был молебен в домовой дворцовой церкви, после чего, поздравив друг друга, разошлись, а я с Гадоном сошлись у Степанова, поужинали и легли спать.

От великой княгини я получил на Новый год книжку с акварельным рисунком на каждой странице. Своей рукой великая княгиня надписала «С Новым Годом!», а внутри на одной странице написала французские стихи. На другой день все написали мне что-нибудь в этой книжке.

1-го была обедня в генерал-губернаторском доме и завтрак для всех, состоящих при их высочествах, после чего общий прием поздравлений.

Днем я делал визиты, обедали в Нескучном в 7 часов, чтобы поспеть в Малый театр. Давали «Жертву». Я сидел впервые, как дежурный, один в большой средней царской ложе, что было не особенно приятно. Из театра вернулись в Нескучное к чаю.

2-го великая княгиня принимала поздравления от дам. Было 28º мороза. Днем пришлось делать визиты. 3-го января вечером великие князья Сергей и Павел Александровичи поехали из Нескучного в Большой театр в балет на бенефис Гороховой, по случаю 20-летия ее службы. Поехали в четырехместной карете и взяли Шиллинга и меня с собой, так что было очень тепло и приятно ехать. Пробыв час времени в балете, их высочества перешли в Малый театр на «Плоды просвещения».

Балерине Гороховой великие князья собственноручно вручили очень красивую брошь, а мы, лица свиты, поднесли корзину цветов. Из театра, простившись с великими князьями, я отправился вместе с Стенбоком, Степановым и Гадоном на бал к Радченко – московскому почт-директору. Мы решили все поехать, чтобы этим отблагодарить его за постоянную любезность, которую он нам всем оказывал при пересылке корреспонденции.

Он представлял собою тип аккуратного чиновника, весьма недалекого и неинтересного в беседе, он был очень красив лицом, жгучий брюнет, хотя по природе был блондином, почему-то ему не нравилось быть блондином, и он красился.

Жена его, болезненная женщина, была гораздо умнее своего мужа, и с ней было очень приятно беседовать. У них была одна дочь – красавица, высокого роста, чудного сложения с правильными чертами лица, брюнетка с огромными выразительными глазами. Держала она себя скромно и мило. Кроме нее у нас положительно не было никого знакомых. Это был совсем новый круг московского общества. Чтобы быть любезным, я просил меня представить одной из дам, не имеющих кавалера, чтобы пригласить на ближайший танец. Оказалось, что это котильон,[273]273
  Котильон – старинный бальный танец, перемежающийся другими танцами (вальс, мазурка и т. д.), при этом партнеры должны танцевать их все до самого конца.


[Закрыть] хотя было еще только половина первого, и мне пришлось его танцевать с одной 35-летней девицей из Киева, в сущности доброй, но весьма неинтересной. Я самым добросовестным образом ее занимал, но на это у меня хватило терпения до 2.30-ти, больше я уже не мог, чувствовал, что меня клонит ко сну, а дирижер, на беду, придумывал все новые и новые фигуры; я щипал себя, чтобы не уснуть, старался улыбаться, но чувствовал, что делаю это невпопад. На всех было заметно уныние, наконец, 3 часа, 3.30, а котильон не кончается. Наконец, около 4-х часов грянул марш, и пошли к закусочному столу, после чего дирижер хотел продолжать котильон, но все изнеможенные, уйдя из залы, не хотели возвращаться. Тогда дирижер, чтобы подбодрить, крикнул: «À Vos dames de la mazurka!».[274]274
  «À Vos dames de la mazurka!» (фр.) – «Мазурка для ваших дам!»


[Закрыть] Я обрадовался и хотел откланяться, но моя дама на это мне сказала, что мазурка входит в котильон. Я говорю: «Сделаемте один тур мазурки, напоследок», – и пускаюсь с ней, затем, поблагодарив ее, отхожу. Вдруг сигнал к ужину. Я ищу свою даму, долго не нахожу ее, вдруг вижу ее сидящей уже меж двух других. Подхожу, говорю, что искал ее, выражаю сожаление, что все места около нее заняты и – шмыг в двери – и уехал. Я так был рад очутиться в карете, бедный кучер совсем замерз из-за глупого котильона. Приехал домой в 5 часов утра, проспал до самого завтрака. Мои сотоварищи Стенбок, Степанов и Гадон были предусмотрительнее, не приглашали никого на котильон и в 2 часа были уже дома.

8-го января приехала в Москву моя двоюродная племянница А. Жеребцова – певица, по приглашению Консерватории спеть на симфоническом концерте. Я поехал ее встретить на вокзал и отвез в Лоскутную гостиницу, где приготовил для нее номер. Днем я был с нею у Сафонова – директора Московской консерватории, после чего я привез ее к себе, и она пробыла у меня до 8 часов, когда я пошел обедать к их высочествам, а она вернулась к себе.

В этот день в Петербург с Гадоном уезжал великий князь, проводив которого, я поехал на бал к Рихтер. Великая княгиня осталась в Москве. M-me Рихтер была родной сестрой Надежды Петровны Грессер, у нее было три очень хорошеньких дочери, они недавно поселились в Москве, и она часто устраивала вечера для своих дочерей. Они все были очень симпатичны, милы и страшно гостеприимны. На этом балу я провел время очень весело; мазурку танцевал с Хрулевой, а с нею скучать было некогда, тем более что я ею очень увлекался в то время. На другой день в Благородном собрании был симфонический концерт, в котором участвовала моя племянница Жеребцова. Я приехал перед началом. В Москве симфонические концерты проходили совсем иначе, чем в Петербурге. У всех членов Императорского московского музыкального общества были свои именные стулья, так что все первые ряды не продавались, остальные же места были не нумерованные, и все по одной цене 5 рублей. Я и взял такой билет. При входе в зал меня встретил один из директоров Музыкального общества С. П. Яковлев и предложил мне занять его кресло в 1-м ряду, но там меня увидел князь Н. П. Трубецкой, старейший из директоров, и просил сесть около него. Это был удивительно милый старик, старинного московского дворянского рода, у него была огромная семья – восемь дочерей и четыре сына; большинство были уже замужем и женаты, имели своих детей. Князь Петр Николаевич Трубецкой – предводитель дворянства – был одним из его сыновей. Он попросил меня представить его моей племяннице, что я, конечно, сделал с большим удовольствием. Она пела очень хорошо и имела огромный успех, к моей большой радости и удовлетворению. С концерта я поехал с нею ужинать к Сафонову, были все артисты и профессора, я всех их видел первый раз и чувствовал себя чужим в этом обществе. Жена Сафонова была урожденная Вышнеградская, моя мать очень хорошо знала ее мать, и потому на эту тему я и повел разговор. Очень она мне показалась симпатичной, он же мне показался грубоватым, потом, сойдясь с ним ближе, я полюбил его честную, прямую натуру, его деловитость и всегда старался ему помогать, если ему надобилась помощь великого князя.

На другой день я развлекал мою племянницу, знакомя ее с достопримечательностями Москвы, и угостил ее обедом в «Эрмитаже». На следующий день я опять ей показывал Москву, она поехала обедать к Сафоновым, а я остался дома, обедали втроем – великая княгиня, княгиня Лобанова, бывшая фрейлина великой княгини Александры Георгиевны, и я. 12-го января утром вернулся великий князь из Петербурга, а вечером уезжала моя племянница Жеребцова, я провожал ее и был рад, что она осталась вполне удовлетворена своим пребыванием в Москве. Проводив ее, был на вечере у Рихтер, а на другой день встречал великого князя Михаила Николаевича, который приехал погостить на 10 дней. Его пребывание было очень приятно, он такой был милый, любезный, уютный, для него каждый день составляли партию, я, к счастью, считался неиграющим, и потому меня не сажали за карточный стол. 14-го числа, в день десятой годовщины со дня поступления великого князя Сергея Александровича в Преображенский полк, он пожелал устроить вечеринку и посидеть за чашей вина с бывшими преображенцами у Гадона. Нас собралось с великим князем семь человек, и мы очень симпатично провели время незаметно до трех часов ночи. 15-го я был дежурным, была такая масса представляющихся, что я с трудом разбирался: одни шли к Сергею Александровичу, другие к Михаилу Николаевичу, третьи – к великой княгине. Вечером великий князь поехал со мною в театр, и так как никого больше не было, то я сидел с ним в боковой Царской ложе, давали «Якобиты» в бенефис Горева, было очень хорошо. Великий князь вызывал Горева к себе в ложу и приветствовал его.

16-го было открытие дворянского собрания; перед выборами и потом в течение нескольких дней все были разные празднества в честь дворян. Великий князь в сопровождении всей своей свиты приехал на открытие и сказал очень хорошую речь, к сожалению, она у меня не сохранилась. Было очень интересно и торжественно, все хоры были полны – все семьи дворян. Не думал я тогда, что и мне лет через 15 придется также открывать собрание в качестве губернатора.

17-го числа великий князь дал обед предводителям дворянства, я не был на этом обеде, так как был приглашен только дежурный, и обедал в этот день у Вельяминова и затем был в Малом театре, давали пьесу Островского «Дмитрий Самозванец». Очень было хорошо.

18-го была панихида по королеве Вюртембергской Ольге Николаевне; днем я делал визиты: был у Ржевских – это старинная московская дворянская семья, у них было три дочери, старшая серьезная, солидная, очень симпатичная, другие две еще легкомысленные; у Челищевых, он был начальником дивизии, была одна дочь, очень хорошенькая, но совершеннейшая кукла; у m-m Каншиной – очень она мне не понравилась, ни одного слова она не произносила без жеманства и весьма не талантливо красила себе веки; у баронов Бистром – муж и жена, детей у них не было. Она была очень симпатичная женщина; они постоянно давали вечера и балы для себя. Вечером после обеда великий князь поехал на бал к Веригиным с нами, лицами свиты. Его высочество был в гусарской форме, эта форма ему удивительно шла, и он был центром всеобщего внимания, к тому же он был в духе, был очень любезен со всеми и очаровывал своей простотой, с какою держался.

19-го я наслаждался вечером в Малом театре, давали «Таланты и поклонники» Островского. На другой день я ездил с Гадоном в две бедные семьи, чтобы, по поручению великого князя, отвезти им деньги в пособие. Сначала мы были у трех старых девиц Шульгиных, племянниц бывшего московского обер-полицеймейстера. Они буквально умирали с голоду, у них ничего не было. Больно было смотреть на их нужду. Великий князь прислал им от себя 100 рублей. Оттуда мы поехали в еще более грустную обстановку к Варенцовым. Семья состояла из старика отца, бывшего преображенца и камер-пажа покойной императрицы Марии Александровны в день ее свадьбы с Александром II, его жены и двух дочерей. Я познакомился с ним недели две перед тем, когда он приезжал ко мне с одной из дочерей просить моего содействия к определению дочерей на сцену, так как они обе получили драматическое образование. По просьбе великого князя одну определили в Малый театр, но ввиду отсутствия у нее таланта, сначала на немые роли на 25 рублей в месяц. Другую устроить не удалось. Через несколько дней по определении дочери на сцену, с отцом сделался удар, жена его, испугавшись, выбежав в другую комнату, упала мертвой, дочери чуть с ума не сошли от горя и отчаяния.

Когда мы приехали с Гадоном, то застали отца, лежащего в параличе на диване с компрессами, за перегородкой гроб с матерью, одна дочь в столбняке, другая не переставая рыдала. В доме ни гроша, и кругом всем должны. Великий князь прислал им с нами 200 рублей. Ужасно было тяжело говорить с отцом, который был уверен, что жена его лежит больная за перегородкой. Он сказал нам, что его жена тоже при смерти, что он соборовался и причастился вчера, а сегодня и жена его причастилась. Оказалось, что когда он услыхал пение панихиды, то ему сказали, что это привезли Иверскую и причащают его жену. Мы старались кое-как успокоить несчастных дочерей и уговорили их проехаться с нами до Иверской часовни помолиться вместе, на что они согласились, и эта поездка их как-то успокоила. Потом удалось нам собрать для них немного денег, которые пошли на похороны отца, несколькими днями пережившему свою жену.

В это время сезон был в полном разгаре. По случаю дворянских выборов у великого князя было два вечера для дворян, а в дворянском собрании бал. Вечера у великого князя сопровождались концертами. Их высочества были удивительно милы со всеми и гостеприимны; великая княгиня положительно всех очаровывала как своей красотой, при необыкновенной скромности, так и своей простотой и любезностью. Первый вечер был в честь дворян Московского уезда, составлявших почти половину всех съехавшихся в Москву дворян; второй вечер для дворян остальных уездов. Кроме дворян, были приглашены также высшие военные и гражданские чины.

Программа концерта в первый вечер была следующая:

1. «Узник» А. Рубинштейна (г-н Трезвинский);

2. Дуэт из оперы «Пиковая дама» Чайковского (г-жи Дейша-Сионицкая и Звягина);

3. Рассказ о Граале из оперы «Лоэнгрин» Вагнера (г-н Преображенский);

4. «И ночь, и любовь, и луна» Давыдова (г-жа Дейша-Сионицкая);

5. Романс Чайковского (г-жа Звягина);

6. Пролог из новой оперы «Паяцы» Леонкавалло (г-н Прянишников);

7. «Здравствуй, Кремль», ария из оперы «Нижегородцы» Направника (г-н Преображенский).

Бал в дворянском собрании, данный депутатским собранием, напомнил мне большие придворные балы в Николаевском зале Зимнего дворца. Было удивительно красиво и изящно. Великий князь был в белом ментике л. – гв. Гусарского полка, который при его статной фигуре замечательно шел к нему, великая княгиня была изумительно хороша в белом бархатном платье с Екатерининской звездой. Когда они вошли в зал, музыка заиграла полонез. Проходили четыре раза; первый круг великий князь шел с женой, исполняющий обязанности губернского предводителя дворянства – с княгиней Трубецкой, великая княгиня – с губернским предводителем.

После полонеза великая княгиня, будучи в трауре по отцу, тотчас уехала, великий же князь оставался еще некоторое время, обходя залы и разговаривая с дворянами. Я оставался до конца бала и вернулся домой около 5-ти утра, проведя время очень приятно, бал был очень оживленный, только жара была нестерпимая от нескольких тысяч свечей, освещавших огромную залу – электричества тогда еще не было.

Очень курьезный случай у меня произошел с неким Болотовым, который на этом балу подошел ко мне с просьбой достать ему приглашение на вечер к великому князю. Он очень удивился, когда я ему сказал, что, к сожалению, я никак не могу этого сделать, так как он не принадлежит ни к московскому дворянству, ни к московскому обществу, в честь коих предназначен ближайший вечер. Он мне ответил, что раньше, при князе Долгоруком, было проще, дашь швейцару рубль и получишь приглашение. «Что ж, попробуйте», – сказал я и отошел от него.