Текст книги "Воспоминания (1865–1904)"

На станции Нарва была торжественная встреча, Александр III был в немецкой форме, одного из своих шефских полков в Германии. Вильгельм был в мундире Выборгского своего имени полка.[255]255
  …своего имени полка. – 85-й пехотный Выборгский его императорского и королевского величества императора Вильгельма II полк.


[Закрыть] Когда он подошел ко мне, то государь Александр III ему что-то сказал по-немецки. Вильгельм остановился, приложил правую руку к шапке и выслушал мой рапорт: «К вашему императорскому и королевскому величеству на ординарцы наряжен». Государь назвал ему мою фамилию, Вильгельм слегка поклонился и пошел дальше. Мы прошли мимо двух императоров церемониальным маршем, удостоившись похвалы.

На другой день был полковой праздник, всю ночь лил дождь, мы были в отчаянии, надо было быть одетыми с иголочки, а между тем палатки (мы жили в палатках), поставленные на скорую руку без ограждения и двойных полотнищ, протекали. К счастью, к утру показалось солнце, и мы могли обсушиться. Парад сошел прекрасно, с большим подъемом.

Вечером был ужин в громадном шатре, подаренном великим князем полку, привезенным им из Египта в год путешествия их высочеств в Палестину.[256]256
  …в Палестину. – Первое паломничество великого князя Сергея Александровича с супругой на Святую землю состоялось в 1888 г.


[Закрыть] За ужином были все великие князья во главе с наследником…

После ужина сидели за чашей вина, пели полковые песни, разошлись сравнительно рано, около 4-х часов, т. к. в 8 надо было выступать на маневры под Нарву.

Император Вильгельм был на своей лошади, привезенной из Германии, которая была специально выезжена для него, т. к. он, не имея возможности управлять поводьями (левая рука у него была сухая и неподвижная), управлял исключительно шенкелями.[257]257
  Шенкель – обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью. – Примеч. ред.


[Закрыть] Маневры сошли гладко, на 2-ой день был дан отбой, и мы возвратились на зимние квартиры в Петербург.

Через несколько дней я был командирован на охрану пути со своей 4-й ротой на станцию Остров по Варшавской железной дороге. Меня командировали одного вперед, чтобы я заготовил обед для нижних чинов в Луге. В 3 часа ночи 20 августа я приехал в Лугу, улегся спать на вокзале, а в 7 часов отправился к уездному воинскому начальнику; он еще спал, но я велел его разбудить и передать ему, что я приехал просить его приготовить к 5 часам дня обед для 200 нижних чинов.

Он отказался наотрез, ссылаясь, что команда его вся на вольных работах, и что у него нет никаких принадлежностей для варки пищи, и казна денег не дает. Пришлось идти искать по трактирам, нигде не брались. Наконец после долгих исканий мне удалось войти в соглашение с ротным командиром железнодорожного батальона, который был так любезен, дал мне кашевара и рабочих, я послал купить мяса и продукты, так что к приходу похода люди получили по одному фунту мяса каждый и отличный картофельный суп. В этом же походе ехали и команды полков Семеновского, Измайловского и Егерского, которые никого не командировали вперед, а телеграфировали только уездному воинскому начальнику, который им ничего и не приготовил, и люди их остались без горячей пищи. Весь обед на 200 человек обошелся мне 25 рублей. Из Луги я выехал вместе с полком, и на другой день прибыли в Остров. Первым делом разместили людей в соседние деревни и устроили для них кухню. Разместив их, мы, офицеры, пошли устраиваться сами. Нам отвели очень хорошую квартиру на троих недалеко от вокзала. Остальные офицеры устроились в д. Федосино. Мы прекрасно провели время на охране и на другой день проследования императорского поезда вернулись в Петербург.

30 августа Гадон, наш полковой адъютант, был произведен в капитаны и потому должен был оставить должность адъютанта.

Нам, всем офицерам, было очень жаль расставаться с Гадоном как с полковым адъютантом, лучшего посредника между командиром полка и офицерами нельзя было и вообразить. Мы были очень рады оценке, данной великим князем его адъютантской службе.

В приказе[258]258
  См. приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 243 от 31 августа 1890. (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 127.)


[Закрыть] было напечатано следующее: «Получив донесение о сдаче капитаном Гадоном должности полкового адъютанта, я с глубоким сожалением, расставаясь с капитаном Гадоном как с полковым адъютантом, выражаю ему нынче мою сердечную благодарность за блистательнейшее во всех отношениях слишком 8-ми летнее полковое его адъютантство.

За все 3 года, что капитан Гадон был при мне полковым адъютантом, лучшего во всех отношениях помощника я и желать не мог.

При этом утешает меня мысль, что впредь я сохраню себе в нем полезного сотрудника».

3 сентября великий князь уехал в Ильинское, в командование полком вступил Огарев. Перед отъездом я просил разрешение великого князя проехать к брату в Харьковскую губернию на 10 дней. Великий князь разрешил мне и вместе с тем пригласил меня проехать с ним в Ильинское и провести 5 [сентября] у них, а затем ехать к брату. Очень тронутый таким вниманием, я, радостный, вместе с моим другом Гадоном, приглашенным также в Ильинское, выехали в одном вагоне с их высочествами. Прибыли в Ильинское 4 сентября, на другой день праздновали именины великой княгини Елизаветы Федоровны. К этому дню в Ильинское съехались: великий князь Павел Александрович с женой Александрой Георгиевной, принцесса Виктория Баттенбергская, старшая сестра великой княгини Елизаветы Федоровны, великие герцоги Гессенские, отец с сыном, затем лица свиты, Гадон и я.

Я уже третий раз был в Ильинском, поэтому для меня все было знакомо, я с удовольствием очутился в этой обстановке, обстановке хотя и наполовину официальной, но очень радушной. Утром 5-го была обедня, затем завтрак, на который съехались соседи, днем был большой чай, но не в саду, а в зале, т. к. погода была очень холодная.

6-го сентября после кофе каждый у себя, отправились к 10 1/2 часам в сад, где великая княгиня бегала в это время на pas de Géants,[259]259
  Pas de Géants (фр.) – гигантские шаги, вид карусели.


[Закрыть] часть играла в теннис. Я сыграл одну партию, лучше всех играл молодой герцог, брат великой княгини, я оказался одним из плохих игроков, очевидно, от недостаточной ловкости. На гигантских шагах очень много бегали, чтобы согреться, тут я побил рекорд, т. к. подымался выше других. Погода была удивительно холодная, всего 4º, все растения стали прятать в оранжерее, боясь мороза, значительно оголили сад, что было очень некрасиво. В час завтракали, после чего играли в бикс, лото и т. д., в 3 часа отправились пешком за Москва-реку через луг в соседнее имение великого князя Усово,[260]260
  …Усово… – подмосковная усадьба (совр. Одинцовский р-н), принадлежавшая в. кн. Сергею Александровичу и в. кн. Елизавете Федоровне, в 1889 г. на месте старого здания выстроен новый дом (архитектор С. К. Родионов).


[Закрыть] где строили в то время новый дворец. На ферме пили чай и ели простоквашу и варенец. Большая часть шла пешком, а великая княгиня Александра Георгиевна, принцесса Виктория, Е. Н. Козляннинова, великий князь Павел Александрович и Гадон были верхом.

В 8 часов обедали, я сидел между двумя фрейлинами великой княгини Козляниновой и Лобановой-Ростовской. После обеда были жмурки, индюшки, веселились как дети. Чай пили в 11 часов и разошлись по своим покоям.

Я хотел на другой день ехать к брату, но великий князь сказал, что еще рано уезжать, чтобы я еще погостил у него, а он отпустит меня на 10 дней к брату. Я был очень тронут и прожил еще в Ильинском до 12-го сентября, когда уехал в Харьковскую губернию к брату на его новый хутор, застал его и всю семью здоровыми и хорошо устроенными. Хутор его мне понравился, дом довольно уютный, светлый, комнаты высокие. Я с удовольствием пожил у него больше недели и рад был, что смогу рассказать своей матери, как устроился мой брат. Вскоре после моего отъезда он получил место податного инспектора в г. Богодухове Харьковской губернии. Мы очень были рады, что наконец он получил службу. Служба и хутор оказались несовместимы, и он решил через год или два, не помню, продать хутор и отдаться весь службе, переехав в город.

Вернувшись в Петербург, я ретиво принялся за службу. Ко мне в роту под мое начало поступили вольноопределяющиеся барон Гойнинген-Гюне, Дрентельн и герцог Лейхтенбергский,[261]261
  …герцог Лейхтенбергский… – Лейхтенбергский Николай Николаевич (1868–1928), герцог (с 1890), флигель-адъютант, генерал-майор (1917); сын князя Н. М. Романовского и Н. С. Акинфеевой; в 1890–1915 – на офицерских должностях л. – гв. Преображенском полку.


[Закрыть] сын Николая Максимилиановича. Пришлось и ими заняться. Барон Гюне был не из ретивых, а Дрентельн и герцог Лейхтенбергский – эти были образцовые служаки, и, кроме радости и удовольствия, они мне ничего не доставили за весь год их службы. Обоих я вспоминаю с большим уважением и любовью.

С Лейхтенбергским у меня связаны и начало его службы, и конец. Он начал службу вольноопределяющимся у меня в роте под моим начальством, кончил также под моим начальством на мировой войне после революции, когда я был командиром 3-го Сибирского армейского корпуса, а он у меня в корпусе командовал бригадой 7-й Туркестанской стрелковой дивизиии.

26-го ноября в день георгиевского праздника я был наряжен с командой для взятия знамени полка из дворца великого князя и относа его в Зимний дворец. 29-го я был дежурным по 1-му и 4-му батальонам, у меня вечером собралось много друзей товарищей по полку, и мы провели время очень уютно.

В декабре месяце великая княгиня Елизавета Федоровна устроила у себя во дворце, в одной из обширнейших зал, лаун-теннис. На полу во всю величину зала было натянуто серое сукно, на котором были накрашены линии границ, по обе стороны натянутой сетки. Игра происходила обыкновенно по вечерам, а иногда и днем в праздничные и воскресные дни. Приглашались офицеры полка, умевшие играть лаун-теннис, среди них был и я, постоянно приглашавшийся. Из высочайших особ всегда бывали на этих вечерах великая княгиня Александра Георгиевна, жена Павла Александровича. После тенниса пили чай с разными угощениями и в двенадцатом часу ночи расходились.

На этих чисто интимных вечерах бывало очень симпатично, великая княгиня была обворожительна своей простотой и предупредительностью. Эти вечера происходили и в следующем году до Пасхи.

В конце декабря скончался князь Николая Максимилианович, на офицеров полка наложен был траур до дня его погребения.

Рождественские праздники [прошли] тихо, накануне устроили своей матери маленькую елочку, к нам собрались близкие и друзья, было очень скромно, но уютно и хорошо. Год прошел быстро, и мы благодарили Бога, что мы все здоровы и благополучны.

1891 год

Новый год я встретил вместе с моей матушкой и старшей сестрой у Грессеров в семейном кругу. Младшая сестра была в Гродно, мой брат с семьей в г. Валки, где он получил место податного инспектора. В первых числах января вышло из печати составленное мною руководство для обучения молодых солдат стрелковому делу под названием «Подробная программа для обучения молодых солдат стрелковому делу. Поручик Д.» Очень было приятно увидать свой первый труд напечатанным. Мысль об издании такого руководства возникла у меня после ряда лет заведования мною новобранцами; все имевшиеся руководства меня не удовлетворяли, и мне хотелось на основании опыта обучения издать подходящее руководство, которое бы удовлетворило меня. Я начал его писать осенью прошлого года и вот в январе вышло уже 1-е издание, которого я выпустил 3000 экземпляров. Брошюра моя имела успех и разошлась очень быстро, так что я через год, уже будучи адъютантом великого князя Сергея Александровича, напечатал 2-е издание, дополненное, в количестве уже 5000 экземпляров. Я был очень удовлетворен, особенно после того, как моя книжонка была рекомендована циркуляром Ученого комитета Главного штаба для обращения в войсках как полезное руководство при обучении молодых солдат.

6-го января я был наряжен на высочайший выход в Зимний дворец по случаю Крещенского парада.

12 января состоялось отпевание и погребение тела князя Николая Максимилиановича в Сергиевой пустыни. <…>[262]262
  Участие полка в церемонии похорон князя Н. М. Лейхтенбергского, изложенное в приказе по л. – гв. Преображенскому полку № 11 от 11 января 1891 (ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 39. Л. 127), опущено. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Почивший князь Николай Максимилианович был отец вольноопределяющегося моей роты Лейхтенбергского, о котором я писал в своих воспоминаниях за прошлый год. Он почти не жил в России, женившись вопреки воли родителей на Акинфеевой. Только через несколько лет по воцарении Александра III он приехал с его разрешения в Петербург и был назначен генерал-адъютантом.

31 января на Дворцовой площади состоялся высочайший смотр войскам Петербургского округа, на котором я имел счастье подойти на ординарцы к Александру III по окончании парада. Мне это доставило большое удовлетворение, со мною подходили Его Величества роты унтер-офицер и посыльный рядовой. Подошли мы хорошо, после парада я снялся с ними у фотографа Ясвоина.

В начале февраля скончался офицер нашего полка Хоментовский, проболев целый месяц у себя на казенной квартире. Это был очень скромный хороший служака и товарищ, мы его очень пожалели.

5-го февраля его хоронили, все офицеры были на его похоронах, а пока его гроб стоял в квартире, мы, офицеры, дежурили у его гроба по двое, меняясь каждые два часа в течении круглых суток. Его отпевали в соборе Спаса Преображения, проводили до Николаевского вокзала, погребение состоялось в деревне.

9 февраля состоялось, совершенно для нас неожиданно, назначение великого князя московским генерал-губернатором с производством в генерал-лейтенанты и назначением генерал-адъютантом. Мы были очень огорчены, т. к. привыкли к нему, полюбили его. За почти 10 лет службы его в полку он так близок был к нему, так жил его интересами, что мы не могли себе представить, что его не будет с нами. Мы тогда еще не знали, кто будет нашим командиром. Назначение великого князя Константина Константиновича последовало только на Пасху. Я заволновался, не возьмет ли меня великий князь к себе в адъютанты, я считал себя вправе так думать, т. к. пользовался в течение всей моей службы большим вниманием с его стороны. Вскоре мы узнали, что Гадон назначается к нему адъютантом, а кроме него Стахович – кавалергард и граф Шувалов, недавно женившийся на графине Воронцовой-Дашковой.

Это меня успокоило, и я счел за лучшее, что меня оставили в покое в полку, где я чувствовал себя так хорошо, где у меня было много друзей и не было, как мне казалось, ни одного врага и по службе я был на очень хорошем счету, считался хорошим строевым офицером.

15-го марта в офицерском стрельбище состоялось состязание в стрельбе в цель из винтовок, на которое и я был допущен, в числе 8 офицеров от полка. На этот раз на предварительном состязании я не сделал ни одного промаха и сумма квадратов было 188. По полку я был 3-м, по всему же округу – 24-м. На состязании я выбил право на получение императорского приза, но такового не получил, т. к. по числу квадратов были лучшие меня и мне приза не хватило. Но я был рад, что выполнил требуемое право. Число квадратов у меня было 112.

Пасха была в этом году поздняя, 21 апреля, и потому сезон был очень длинный. Я опять много выезжал, танцевал и дирижировал на балах. 5-го апреля я был в карауле в Аничковом дворце, государь был в Гатчине, и потому в карауле было совсем спокойно.

Накануне этого дня я принимал участие в военной прогулке и ученье против обозначенного противника у д. Коломяги верстах в 10 от Петербурга. Погода была хорошая, идти было легко. Полк был собран на Марсово поле, откуда, под командой великого князя, двинулся к д. Коломяги через Троицкий мост по Каменноостровскому проспекту за ипподром. Кроме нашего полка, участвовала рота Саперного батальона,[263]263
  …Саперного батальона – л. – гв. Саперный батальон.


[Закрыть] две сотни Казачьего полка[264]264
  …Казачьего полка… – л. – гв Казачий его величества полк.


[Закрыть] и две батареи л-гв. 1-й Артиллерийской бригады. Начальствовал над всем отрядом генерал-майор Долуханов. Я был со своей 4-й ротой. В Коломягах в то время жила графиня Орлова, к ней приехали Граббе, узнав, что наш полк будет тоже маневрировать, и во время привала оказали нам гостеприимство.

Незадолго перед этим скончалась великая княгиня Ольга Федоровна, она возвращалась с Кавказа и по дороге сильно захворала, так что принуждена была остановиться в Харькове. Ее перенесли в парадные комнаты вокзала, где она и пролежала несколько дней и скончалась.

4-го апреля тело великой княгини прибыло в С.-Петербург на Николаевский вокзал в особом траурном поезде. Полк наш принимал участие в печальном шествии в полном своем составе под командой великого князя. Я шел со своей 4-й ротой, за командира роты шел Гарденин. Через два дня по перевезении тела в Петропавловский собор состоялось погребение почившей великой княгини. В течение этих 2-х дней ежедневно по два раза в день служились торжественные панихиды, на которых мы, офицеры, обязаны были присутствовать. Не прошло и недели, как получено было новое печальное известие о кончине фельдмаршала великого князя Николая Николаевича Старшего. Он скончался в Крыму. Как только была получена депеша об его кончине, в соборе Спаса Преображения была отслужена панихида в присутствии всех офицеров полка и по 25-ти человек нижних чинов от каждой роты, в тот же день была тоже отслужена торжественная панихида и в Исаакиевском соборе, на которой нам, офицерам, приказано было тоже быть.

На другой день я был дежурным по 1-му и 4-му батальонам, в этот день в приказе по полку Гадон был отчислен от командования Е. В. ротой по случаю назначения адъютантом к великому князю, мой ротный командир Коростовец назначен командиром Е. В. роты, а моим ротным назначен был капитан Долгов. Кроме того, я был назначен делопроизводителем полкового суда. Это назначение окончательно меня укрепило в мысли, что великий князь меня оставляет в полку и не возьмет меня к себе в адъютанты, и я совсем успокоился, и был рад, что могу продолжать службу в полку. Новая моя должность не освободила меня от строевых занятий в роте, чему я также был рад, так как обучение новобранцев меня увлекало, и я всей душой был предан этому делу. Должность делопроизводителя суда для меня была совсем новая, я накупил массу разных руководств и принялся изучать все законы и инструкции, связанные с этим делом. Я даже взял несколько уроков у одного из прокуроров военно-окружного суда и очень скоро освоился со своими новыми обязанностями, внеся новую свежую струю в это сухое формальное дело.

24-го апреля из Крыма прибыло тело почившего великого князя Николая Николаевича Старшего. Траурный поезд прибыл на вокзал Николаевской железной дороги, тело было перевезено в Петропавловский собор. Наш полк стоял на этот раз шпалерами по Гагаринской набережной, торжественная печальная процессия проследовала мимо нас. Я стоял со своей 4-й ротой, за командира роты был капитан Долгов, только что назначенный моим ротным командиром. Я был в дружеских отношениях с ним, и потому его назначение было скорее мне приятно, хотя я его не считал хорошим строевым офицером. В тот же день я был назначен в почетный караул у гроба великого князя в Петропавловский собор со 2-й ротой полка под командой капитана Обухова. Караул стоял против парадного входа в собор на площадке, было очень утомительно, стоять пришлось сутки, отдохнуть совсем не пришлось.

На Пасху состоялось назначение великого князя Константина Константиновича командиром нашего полка, и в конце апреля состоялась торжественная сдача полка великим князем Сергеем Александровичем новому командиру. Сдача происходила на Преображенском плацу, где был выстроен весь полк. Грустно было на душе, несмотря на чудные отзывы о Константине Константиновиче. Это был действительно прекрасный во всех отношениях человек, но как командир полка он был чересчур снисходителен, чересчур малотребовательный, и это несколько разбалтывало полк. У него была чересчур поэтическая душа, не подходившая к роли командира полка. И это сказалось с первых же шагов его командования, а адъютантом полковым был Миркович, чересчур еще молодой и неопытный. Последние дни командования полком великого князя Сергея Александровича были днями проводов его, все офицеры, как один человек, со всей искренностью и сердечностью провожали его. Мы снимались группами, очень часто великий князь совсем невзначай приезжал в собрание по вечерам, оставался ужинать, офицеры, узнав об этом, съезжались, и полковая беседа затягивалась в таком случае до 3–4 часов ночи. Перед самой сдачей полка великий князь дал парадный обед всем офицерам полка в своем дворце, а затем полк чествовал великого князя обедом и поднес ему точную копию с полковой братины, в которой всегда на полковых и батальонных праздниках приготовлялся крюшон, большею частью самим великим князем. В день сдачи полка великий князь отдал приказ, в котором трогательно прощался с полком, удивительно сердечно, не шаблонно благодарил всех за службу. К сожалению, у меня этого приказа не сохранилось.

6-го мая я получил отпуск на 2 месяца и на другой день, проводив великого князя, – его отъезд в Москву – выехал к младшей моей сестре в Гродно, у которой провел две недели. Второй раз мне пришлось быть в Гродно, в этом грязном неуютном городишке. Тихо провел я время у сестры, был все время в усиленной переписке с матерью и старшей сестрой. От нее я узнал о смерти графини Богарне, вдовы князя Николая Максимилиановича, недавно скончавшегося. Она проболела всего 2 дня и скончалась, похоронили ее рядом с мужем в Сергиевой пустыни.

В Киеве я пробыл несколько часов и проехал к своим знакомым Тарновским, у которых под Киевом было чудное имение.[265]265
  …чудное имение… – Качановка (совр. Ичнянский р-н Черниговской обл. Украины).


[Закрыть] Моя мать непременно хотела, чтобы я к ним заехал, ей очень хотелось, чтобы я женился на его дочери, которая, по правде сказать, была очень мила, прекрасно воспитана и очень богата. Последнее обстоятельство меня никогда не манило, напротив, всегда производило обратное впечатление, и я всегда сдерживал свои чувства и не распускал их. И потому я ехал к Тарновским с неприятным и предубежденным чувством. Приехал я к ним неожиданно, не предупредив, оказалось, что мадам Тарновская уехала за границу, отец был в поле, я остался его ждать. Он скоро приехал, и по его лицу я не мог узнать, рад ли он моему приезду или досадует. Он повел меня гулять по саду, который большого впечатления на меня не произвел, затем, вернувшись, домой, пошел за своей дочкой. Первой пришла гувернантка и рассыпалась передо мной в любезностях, затем вошла дочка Лидочка, она мило меня приветствовала, но была какая-то сконфуженная.

Я чувствовал какую-то неловкость, зато гувернантка не унималась и говорила без умолку за всех. Вскоре позвали к обеду, за хозяйку села Лидочка, обед был очень вкусный, вина чудные. После обеда был кофе на балконе, после чего Лидочка предложила мне сыграть в теннис, пока не подадут экипажи. Теннис был довольно примитивный, я играл против гувернантки и Лидочки. Она очень плохо играла, так что я, сам плохой игрок, без труда выиграл все партии, несмотря на то что старался подавать им легкие шары. Я был в сюртуке и изнемогал от жары, так что был очень рад, когда увидел подъезжавшие экипажи. Подали шарабан на 4 места, пара лошадей в английской упряжи. Лидочка села впереди с кучером править, я сзади с гувернанткой. Поехали в лес, где было чудно, мы погуляли, и тут моя «невеста» Лидочка разговорилась, очевидно, дома она стеснялась отца, который был довольно угрюмым. Она мне рассказала обо всех своих подругах в Киеве, у нас нашлись общие знакомые, и она очень мило обо всем говорила. Вернувшись, пили молоко, и я уехал от них, напутствуемый любезностями хозяев. Из Киева я проехал к двоюродной сестре Хилковой в ее имение Павловки. Сын ее, Дмитрий, жил отдельно на своем хуторе, устроенном на крестьянский лад. Мы ходили его навещать, но на меня вся эта комедия, как я называл, производила тяжелое и неестественное впечатление. Я пробыл три дня, окруженный лаской и заботой двоюродной сестры. К сожалению, погода была ужасающая, холода, ветры, дождь. При мне прошел ураган, поваливший телеграфные столбы и массу деревьев в саду.

3-го июня я был уже у брата, который жил недалеко от Богодухова на хуторе, он меня встретил на станции и повез к себе. Хуторок его мне понравился, все хорошо и целесообразно было устроено, и хозяйство налажено. Со дня приезда к брату погода резко изменилась, начались жары чисто тропические после бывших холодов. В тени было 29°, на солнце 40°, прямо нестерпимо. На другой день приезда моему брату надо было по службе ехать в Валки, и я решил прокатиться с ним, мне хотелось навестить в Харькове свою двоюродную сестру Ю. Фавр, жену известного в Харькове врача-акушера. Я очень любил всю эту чудную семью и был рад, что мог провести у них несколько дней. Вернувшись с братом на его хутор, мы пробыли недолго, через два дня поехали к соседнему помещику Селастенникову. Их было два брата – Аполлон Михайлович и Федор Михайлович. Оба очень милые люди, но совершенно разного характера. Первый был деловитым, хозяйство у него было в порядке, второй безалаберный, хозяйство ниже всякой критики, но зато был добрым малым. С ними мы ездили к другому соседу – помещику Гебенштрейту, который у Ольховских, моей родной тетки, в то время уже давно умершей, купил чудное имение в Богодухском уезде «Шаровка». Гебенштрейты были очень богатые люди, дом у них – настоящий дворец, прекрасно и с большим вкусом меблированный. Жена Гебенштрейта была очень красива, элегантна, она встретила нас очень радушно, была необычайно любезна и кокетлива. Видно было, что она любит, чтобы ей увлекались.

Одета она была по последней моде в чудном кружевном платье. За меня она сразу принялась, наговорила мне массу комплиментов. Обедали мы в три часа, обед был чудный, масса вин, одно лучше другого. Подавали лакей и горничная в лайковых перчатках, на что я не мог не обратить внимания. Было несколько артиллерийских офицеров, которые, по-видимому, были ее поклонниками, она с ними перешептывалась, и я заметил, что у них была и своя азбука. Вечером была прогулка, затем ужин, мой брат уехал, а я остался ночевать и на другой день вместе с А. М. Селастенниковым уехал на хутор к брату. Вечером, перед тем как лечь спать, я пошел на кладбище, мне хотелось отыскать могилу моей тетки – сестры отца – А. С. Ольховской, похороненной там в склепе. Склеп оказался в полном разрушении, что на меня произвело очень грустное и даже жуткое впечатление.

В Харькове я узнал от своего двоюродного брата, доктора Фавра, что, вызванным в Крым для бальзамирования тела великого князя Николая Николаевича Старшего профессору Панову, приват-доценту Белоусову и его помощнику Кондакову ничего не заплатили, очевидно, забыли, так как за такое же бальзамирование тела великой княгини Ольги Федоровны, скончавшейся в Харькове, уплатили очень щедро. Я тотчас же написал своей старшей сестре сказать, кому следует. Деньги были тотчас переведены.

От брата с хутора я ездил навестить своих родных – двоюродного брата моего Даниила Кованько, уездного Богодуховского предводителя дворянства, весьма большого оригинала и не без странностей. Так же, с такими же странностями, он воспитывал и своих детей, которых у них было двое, Ляля и Аллочка, они были тогда еще совсем детьми. Я приехал в Матвеевку, так называлось имение моего двоюродного брата, в 7 часов вечера. Увидав какой-то скверный дом, беспорядочного вида и окруженный неимоверной грязью, я не мог себе представить, чтобы это был дом моего двоюродного брата, который кичился своим дворянством и предводительством. Оказалось, что это дом действительно его и что двое детей, игравших перед домом в грязи, бросавших друг в друга грязью, это Ляля и Аллочка, на ступеньках крыльца сидела тетка жены двоюродного брата и две гувернантки, любовавшиеся, как их дети играют. Я, не вылезая из коляски, сказал: «Здравствуйте, Ляля и Аллочка!» – а они мне: «Мы Вас не знаем». Тогда я вылез из коляски, поздоровался с ними и подошел к сидевшим на крыльце.

Узнав, что двоюродного брата нет, что он в Полтаве со своей матерью – моей родной теткой Прасковьей Степановной и вернутся они только через два дня, я решил проехать в Купьеваху, в имение двоюродной сестры Карповой, надо было проехать 18 верст. Я нанял в деревне подводу за 1 руб. и поехал. Дорога была убийственная. Я приехал в Купьеваху в 10.30 вечера, ворота были заперты и почти все уже спали. Я прошел прямо без доклада в гостиную, где увидел сидящих на диване двоюродную сестру Е. И. Карпову и ее дочь Ольгу с мужем. Моя двоюродная сестра уронила кашу и впилась в меня испуганными глазами, ей показалось, что это мой покойный отец идет, что она видит видение, до того она нашла, что я похож на отца.

Они были очень рады моему приезду, сейчас мне дали чаю и ужинать и приготовили внизу комнату. Я пробыл там два дня. На другой день я всех увидал. Самой симпатичной из всех мне показалась младшая, Ольга, дети ее прелестные. Веточка, дочь ее, это была такая прелесть, что я не видал подобной девочки. Она ростом была в то время 1 аршин 6 вершков, хотя ей всего было 3 года и 2 недели, и такая послушная, хорошенькая, болтала без умолку. Дети старшей дочери Лили показались мне тоже примерными, очень хорошо воспитанными и выдержанными – у них была чудная няня, которая в то время перешла к младшей, к Ольге Саввич. Днем ездили в лес собирать лесную клубнику, на обратном пути поднялась гроза, мы были безо всего, даже зонтиков не было, и мы совсем промокли в открытой линейке.

В коляске двоюродной сестры я поехал за 19 верст к тетке своей Прасковье Степановне Кованько; застал ее совсем молодцом – décolletée et manches courtes,[266]266
  «décolletée et manches courtes» (фр.) – декольте и короткие рукава.


[Закрыть] как всегда, все окна открыты, несмотря на дурную погоду. Удивительно, каким она была молодцом, несмотря на преклонные годы, зиму и лето, прямо с постели, она до последних дней жизни садилась в ледяную ванну. Она мне показалась даже помолодевшей. Она тотчас же угостила меня шоколадом и наливкой и часа через три повезла меня к сыну Данилу Кованько обедать. Но его не застали, он уехал в Харьков. Мы же остались, нам дали очень хороший обед. Обстановка у двоюродного брата была, как у самого бедного помещика, нельзя было подумать, что он получал 30 тысяч дохода. После обеда дети показывали, чем они занимаются. Аллочка легла на диван, задрав ноги к потолку, говоря, что у нее лихорадка, ей принесли хину, которую выпил Ляля.

Ляля же бегал мимо меня, как сумасшедший, и бросал разные игрушки, со всей силы, в стену. Гувернантки мне все жаловались, что дети не слушаются, а немка рассказывала, что дети садятся в тележку, запряженную ослом, скачут в лес за 3 версты и заставляют ее бежать рядом с ослом, так что она еле живая приходит домой. Когда Ляле надоело бросать игрушки, то он сел на скрипучий велосипед и все ездил мимо меня с дикими криками, так около часа, пока не охрип. В 10.30 Ляля потребовал ужинать, а Аллочка – кофе с коржиками. Тетка принесла один коржик. Тогда Аллочка сказала: «Чего так мало, принеси еще». Тетка ответила, что довольно, так как у нее лихорадка. Тогда она вдруг крикнула во все горло: «Я тебе приказываю, принести еще коржиков!». Тетка принесла целую тарелку и сказала: «Вот дядя скажет, какие неблаговоспитанные дети!» Аллочка же: «Молчать и убирайся вон!» Я ушел спать в 12 часов, и Прасковья Степановна тоже, а дети еще не хотели, они ложатся и встают, когда хотят. Я своим глазам не верил. Ну уж дети, подумал я, и удивился, что и бабушка не сделала им никакого замечания. На другое утро, после тревожной ночи (поймал 59 блох), я встал в 6 часов утра и моя тетя Прасковья Степановна тоже. Выкупался, напился кофе и уехал на лошадях двоюродного брата домой.