Текст книги "Воспоминания (1865–1904)"

1889 год

Новый год я встретил обычно.

Сезон в этом году был довольно оживленный, было много вечеров, балов, окончившихся folle journee 19-го февраля в Царском селе. 9-го февраля состоялся высочайший смотр войскам на Дворцовой площади, я проходил церемониальным маршем во главе 1-й полуроты своей 4-й роты. Погода была довольно морозная.

В марте ожидалось появление первого ребенка у моей младшей сестры, и поэтому моя мать со старшей сестрой в феврале месяце ездили в Гродно, где жила моя сестра Гершельман, муж коей был старшим адъютантом штаба 26-й пехотной дивизии, квартировавшей в Гродно.

24-го февраля мы провожали нашего товарища полковника Пенского, назначенного командиром 4-го гренадерского Несвижского полка. Великий князь накануне отдал следующий приказ,[220]220
  См. Приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 54 от 23 февраля 1889. (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.39. Л.90).


[Закрыть] прощаясь с ним:

«Высочайшим приказом 18-го декабря минувшего года отданным полковник Пенский назначен командиром 4-го гренадерского Несвижского генерал-фельдмаршала князя Барклая де-Толли полка.

Поздравляя душевно Владимира Васильевича Пенского с этим назначением, вместе с тем я глубоко сожалею о выходе его из Преображенского полка, в котором он прослужил 26 лет своей прекрасной службы и в котором он был одним из наиболее заслуженных, доблестных и лучших офицеров.

Произведенный в 1862 г. прапорщиком в л. – гв. Преображенский полк, он с тех пор занимал в нем последовательно должности: субалтерн-офицера, потом с 1869 по 1878 г. – ротного командира, а с 1878 по 1889 – командира 3-го батальона и, наконец, старшего полковника, причем принимал постоянное участие во всей доблестной мирной и славной боевой деятельности нашего полка; как то в 1863 г. и в последнюю турецкую компанию своей храбростью и распорядительностью служил примером всем…

Подписал: командир полка генерал-майор Сергей».

Мне было жаль расстаться с Пенским, с которым я как-то тесно сошелся во время охраны в Бологом, где он начальствовал над нами.

Оставшись в одиночестве, когда моя мать и сестра уехали в Гродно, я, конечно, реже стал бывать дома. 27-го февраля был в опере в Большом театре, смотрел «Кольцо Нибелунгов». Это был первый день «Кольца». Я не музыкант, а тогда я и совсем не смыслил ничего в музыке, и потому я прямо измучился, просидев в театре с 8-ми до 12-ти ночи с одним всего антрактом. Я не раскаивался, что пошел в театр, был рад, что получил представление о Вагнере, представление, правда, какого-то хаоса, но зато необычного. Все же я не решился продлить удовольствие на второй и третий день «Кольца Нибелунгов», когда представление оканчивалось в 2 часа ночи, я в театр не поехал. А год спустя я опять был на Вагнере, смотрел «Валькирию» и «Зигфрида» и, к моему удивлению, музыка меня увлекла, и я с удовольствием слушал и вернулся домой прямо очарованный музыкой и ходом действия.

Днем после занятий в полку я очень часто бывал на катке в Тавриде. 1-го марта я был в карауле в Аничковом дворце. Государь несколько раз выезжал, каждый раз караул должен был выходить на платформу и отдавать честь. К счастью, я ни разу не опоздал с караулом. Когда государь первый раз выехал, чтобы ехать в крепость на панихиду по Александру II, то поздоровался с караулом. Несмотря на пост, я получал все время массу приглашений, так что редко даже обедал дома или в полку. По воскресеньям всегда уже обедал у графини Орловой-Денисовой, где собиралась к обеду вся многочисленная семья, и я раз навсегда был приглашен, так как был очень дружен со всеми. После обеда играли обыкновенно в винт или безик.

В марте наши казармы во время занятий посетил принц Ольденбургский, прошел прямо на кухню моей роты, попробовал пищу, остался недоволен, разнес всех, кто попался ему под руку, и уехал. Великому князю дали знать о его приезде, но Ольденбургский так быстро обежал роты, что его и след уже простыл, когда приехал великий князь.

На другой день был благотворительный базар, устроенный княгиней Кочубей, я принимал участие в продаже за столом графини Граббе. Было довольно оживленно, но разорительно. С базара я еще поехал на вечер к Оболенским – семья бывшего нашего командира полка. Потом был раут у Долгоруких, а в ближайшее воскресенье пикник, устроенный семьей Безака (он был начальником главного управления почт и телеграфов). Ездили на тройках в Парголово, где катались с горы. В этот же день у меня было еще приглашение на бал к Бунге, очень милая, но скучная семья, где меня просили дирижировать, но я извинился и отказался.

9-го марта получил радостное известие от своих из Гродно, у сестры моей родился сын Дмитрий, все обошлось благополучно. Я сейчас же объехал всех родных, чтобы поделиться с ними нашей радостью.

15-го марта был на состязании стрельбы, но, к моему огорчению, сделал один промах, это мне испортило совсем настроение, не хотелось никуда ехать, а приглашения так и сыпались одно за другим, как из рога изобилия. Накануне я был у наших друзей Шебашевых, чтобы поздравить дочь Машеньку с днем рождения, но ее как раз не было дома. Угостили меня чудным кренделем и прекрасным кофеем. Вечером в тот же день я пригласил к себе своих друзей по полку Займе, Гольтгоера, Патона и Трубецкого, пили у меня чай, винтили и в 2 часа ночи ужинали. Должно быть, я оттого плохо стрелял на другой день, не удалось отдохнуть и выспаться до стрельбы.

21-го марта в офицерском собрании была военная игра, в которой и мне было приказано принять участие. Руководили игрой полковник Огарев и граф фон Пфейль. Было и томительно, и скучно.

23-го марта приказом по полку мне было предписано вступить во временное командование ротой вследствие болезни Гарденина, который ею командовал за отсутствием Кашерининова, бывшего в 11-ти месячном отпуске.

На другой день хоронили генерал-адъютанта Путяту, полк принимал участие в похоронах, я был за командира 4-ой роты. Провожали с Гагаринской набережной до Новодевичьего монастыря. Я устал порядком.

В это же время я был в усиленной переписке с моим братом, который, выйдя в отставку, надеялся быстро устроиться где-нибудь, но это было не так легко. Жил он в то время в имении графа Ферзена, своего товарища по Уланскому полку, временно управлял этим имением. Оно было в Харьковской губернии близ Богодухова, носило название «Лесковка». На другой день [после] состязания в стрельбе я завтракал у княгини Шаховской, жены кавалергарда, с американским посланником Вордс и милейшим М. А. Бахметевым. Вордс был неинтересен, но все внимание, конечно, было обращено на него, он ничем не реагировал на это внимание. Обедал я в этот день у графини Граббе и с ними отправился к графине Орловой, где было интересно и занимательно. Некто Малеин читал пародию на «Отелло», «Сон советника Попова» и монолог «Охота». Он очень хорошо читал, и мы наслаждались.

На следующий день в моем распоряжении была ложа Грессера в Панаевском театре.[221]221
  …в Панаевском театре – театр, расположенный в специально выстроенном пятиэтажном доходном доме (, 4,). В процессе затянувшегося строительства В. А. Панаев разорился, здание театра перешло в другие руки, но сохранило в обиходе имя первоначального владельца.


[Закрыть] Я пригласил в нее Неточку Врангель с ее сестрой Надеждой и Веревкина, и мы поехали смотреть лилипутов. Давали «Пансион Мейзельбах». Было очень забавно. Самый маленький лилипут был 13-ти вершков росту – комик. Он очень комично изображал пьяного, разделся на сцене и пошел купаться, затем вернулся в простыне и с мокрыми волосами. Проделал он это до того смешно, что весь театр прямо гоготал. Лилипуты играли вместе с большими, и это выходило очень комично, когда маленький лилипут объяснялся в любви к высокой нормального роста женщине, влезал на стену, чтобы ее поцеловать.

После театра Веревкин заехал ко мне, и мы поужинали холодным ростбифом. Дня через два я опять был в театре лилипутов с Грессерами, бароном Мейендорфом и Б. Ф. Голицыным, давали еще более смешную пьесу «Баронесса». В этой пьесе был очень комичный эпизод, когда самого маленького лилипута, чтобы скрыть от полиции, пеленали, брали на руки и укачивали, а в самый момент прихода полиции он вдруг забыл свою роль и протянул из пеленок руку, чтобы взять кружку пива и выпить.

Из театра я поехал к барону Палену, но там было довольно скучно, все же пришлось остаться ужинать, не удалось раньше уехать, а мне надо было попасть еще к Кушковскому – полковнику нашего полка, у которого собирались один раз в неделю все мои друзья по полку. Около 3-х часов ночи я только попал к нему, и в 4 часа сел ужинать во второй раз за эту ночь. Вернулся домой, когда уже рассвело.

25-го марта был на параде в Конной гвардии. Как всегда, было поразительно красиво и нарядно.

27-го числа был раут у французского посла Лабулэ, он недавно только был назначен послом, я с ним познакомился на обеде у моих дальних родственников Алякриевых, видных помещиков Екатеринославской губернии. Раут, как всегда, был очень официальный, Лабулэ представляли собой милых добрых буржуа, очень были просты и милы, дочь их единственная была не особенно изящна, но представляла собой очень милую девушку. Я у них раза два дирижировал, и они были удивительно милы и любезны, приглашали меня и завтракать, и обедать.

Пасха в этом году была 9-го апреля, грустно было быть вдали от всех своих. Вербную всенощную и 12 Евангелий я слушал у графини Орловой, где прекрасно служили эти две службы, народу было масса. В пятницу на Страстной я был в карауле в Аничковом дворце, так что не удалось быть на выносе плащаницы[222]222
  …на выносе плащаницы… – т. е. В. Ф. Джунковский пропустил утреню Великой субботы, когда совершается вынос плащаницы, а утреню Великой пятницы отстоял в домовой церкви Орловых.


[Закрыть] и приложиться к ней. Тем более мне было досадно, что и в прошлом году я в этот день был тоже в карауле.

В светлое Христово Воскресенье я был в Зимнем дворце на выходе. Как только государь прошел в церковь, я поехал к Грессерам, где разговелся, и к обратному выходу государя из церкви был опять на своем месте во дворце. По окончании выхода, это было около 3-х ночи, поехал к графине Орловой, которой я обещал приехать из дворца. Тут я услыхал все придворные новости и сплетни. Оказалось, пять новых фрейлин: графиня Воронцова, княгиня Долгорукова 2-я, Орлова, Всеволожская, Безак и княгиня Кропоткина. Для графини Орловой было большим разочарованием, что ее внучка графиня Граббе была обойдена и не сделалась фрейлиной. Это, как говорили, благодаря отцу, который не хотел служить.

Из Гродно получил тревожное письмо, что у моей сестры пропало молоко и необходимо найти хорошую кормилицу, которая бы согласилась приехать в Гродно. Эту нелегкую задачу возложили на меня. Узнав, что кормилицу можно нанять на Надеждинской, где имелся приют, я поехал туда. Оказалось, там 8 кормилиц на выбор. Мне их всех показали, выстроили, предложили мне выбрать. Я совсем смутился, мне стали говорить о молочности, предложили осмотреть их более внимательно. Но я отказался от таких подробностей и попросил заведующую назначить мне ту, которая, по ее мнению, здоровее других. Кормилица оказалась очень хорошей, молочной, мой выбор – удачным.

В середине пасхальной недели я обедал у Граббе, откуда пошли все вместе к сыну Граббе лейб-казаку, который устроил у себя вечер для своей бабушки графини Орловой. Я играл с ней в винт, после чего графиня Орлова предложила всех развезти по домам в своей карете. В полуторную карету сели: графиня Орлова, ее сын, графиня Пушкина и я. Было очень тесно, сначала завезли графиню Орлову с сыном, затем графиню Пушкину и меня.

В этом году погода как-то все не могла наладиться, весны не было. Только 16-го апреля ледоход на Неве кончился, и комендант, согласно обычаю, переехал Неву и явился к государю с докладом, что навигация открыта. Прежде, как говорили, существовал обычай, что комендант, переезжая Неву, черпал серебряным ковшом воду, которую подносил государю. Воду выливали в рукомойник, а ковш наполняли золотыми и возвращали коменданту. Ходил анекдот, что ковши эти с каждым годом делались объемистее, в конце концов этот разорительный для государства обычай был отменен, комендант воды не черпал, а вместо золотых прибавили коменданту жалованья 2 тысячи рублей.

В конце апреля великий князь делал смотр новобранцам. Дошла очередь и до меня, и я так был счастлив, что они не ударили лицом в грязь, оказавшись на высоте. Даже великий князь, который как-то с предубеждением всегда относился к 4-ой роте, сказал, что новобранцы моей роты, безусловно, лучше других 1-го батальона, и очень меня благодарил. Я был удовлетворен вполне, тем более что и сам был очень доволен моими же людьми, которые прекрасно себя вели все время и отлично усердно занимались. После смотра мы, все офицеры 1-го батальона, завтракали в офицерском собрании, на радостях было выпито должное количество шампанского. Затем я еще пообедал со своим ротным Гардениным у Кюба,[223]223
  …Кюба – петербургский ресторан, расположенный на углу Б. Морской и Кирпичного, владельцем которого в 1887–1894 гг. был француз Ж.-П. Кюба.


[Закрыть] празднуя достигнутые нами успехи.

В течение следующих дней я ежедневно ездил в тир упражняться в стрельбе, я не мог простить себе, что на предварительном состязании дал один промах, и мне хотелось не оскандалиться на самом состязании. Был как-то во французском театре[224]224
  …французском театре – театр на Михайловской площади (Михайловский театр), где с 1797 г. играли различные французские труппы.


[Закрыть] с графиней Граббе и барышней Свистуновой. Давали «Les petites voisines»,[225]225
  «Les petites voisines» (фр.) – «Маленькие соседки».


[Закрыть] очень смешную забавную пьесу.

7-го мая в Михайловском манеже впервые был устроен concours hyppeque,[226]226
  «concours hyppeque» (фр.) – конное представление.


[Закрыть] скакали жокеи, на лошадях одна лучше другой, было 7 препятствий, лошади шли одна за другой, препятствия все очень трудные. Весь Петербурский бомонд был на скачках, в царской ложе сидели великие князья и великие княгини. Было очень интересно, лучше всего шли лошади великого князя Георгия Михайловича.

На другой день скачки были повторены, но уже скакали не жокеи, а офицеры, что было, конечно, гораздо интереснее, все знакомые. На эти скачки приехал и наследник, который 6-го, в день своего рождения, был назначен флигель-адъютантом, членом Государственного Совета и Комитета министров. В этот же день великий князь Константин Константинович был назначен президентом Академии наук, вместо Толстого, Дурново утвержден министром внутренних дел.

11-го мая в Зимнем дворце по случаю приезда шаха Персидского состоялся парадный обед. В приказании по полку[227]227
  См. Приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 130 от 10 мая 1889 (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.39. Л.96).


[Закрыть] было отдано следующее: «…Завтра 11-го мая по случаю высочайшего стола в Зимнем дворце нарядить от его величества роты внутренний караул в составе: 1-го унтер-офицера, 1-го музыканта, 1-го ефрейтора и 25-ти рядовых под начальством поручика Джунковского. Караулу следует заступить в 5 часов пополудни в обыкновенной форме в мундирах 1888 г. Караулу следует выставить посты: на верхней площадке лестницы его величества (порядный)[228]228
  …порядный… – пост в составе двух или трех часовых.


[Закрыть] и площадке лестницы ее величества (одиночный). Внутренний караул по окончании высочайшего обеда будет отпущен в казармы».

Впервые мне пришлось быть во внутреннем карауле. Караул стоял в зале, все время на виду, при проходе всех шедших к обеду. Каждую минуту приходилось командовать, отдавая честь. Я устал порядком, простояв с 5-ти до 9-ти часов, не двигаясь с места.

Рассказывали, что шах, говоривший только по-персидски и плохо по-французски, проходя мимо княжон Черногорских,[229]229
  …княжен Черногорских… – Любица (1864–1890), с 1903 – королева Сербии; Милица (1866–1951), с 1889 – великая княгиня Милица Николаевна, супруга в. кн. Петра Николаевича; Стана (1968–1935), с 1889 – герцогиня Лейхтенбергская, супруга Георгия Максимилиановича; Марица (1869–1885); Елена (1873–1952), с 1896 – принцесса Неаполитанская, с 1900 – королева Италии, супруга Виктора-Эммануила III; Анна (1874–1971), с 1897 – принцесса Баттенбергская, супруга принца Франца Иосифа Баттенберга.


[Закрыть] ткнув в них пальцем, спросил: «Vous Monténégro?»[230]230
  «Vous Monténégro?» (фр.) – Из Черногории?


[Закрыть] – и на утвердительный их ответ прибавил: «Mere ou fille?»[231]231
  «Mere où fille?» (фр.) – Мать или дочь?


[Закрыть] Они ответили: «Fille».[232]232
  «Fille» (фр.) – дочь.


[Закрыть] Тогда он, опять ткнув в одну из них пальцем, спросил: «Promise d’hériter?».[233]233
  «Promise d’hériter?» (фр.) – Обещана наследнику?


[Закрыть] Та страшно покраснела и убежала, всем стало неловко, кругом была масса народа. В то время очень много говорили и делали всякие предположения в свете о женитьбе наследника, невольно взоры обратились на княжон Черногорских, так как знали, что Александр III не любил немцев и был против женитьбы наследника на немецкой принцессе. Очевидно, и князь черногорский мечтал о том, чтобы одна из его дочерей стала невестой наследника русского престола, об этом говорили, и эти разговоры дошли до шаха, который не постеснялся сделать такую бестактность.

На следующий день его катали на катере, чтобы познакомить с островами. Когда он подъехал к пристани, где стоял приготовленный для него императорский катер, то он, посмотрев на него, сказал, что в такой дыре не поедет, и сел в стоящий рядом финляндский пароход, приготовленный для свиты.

14-го мая опять были скачки в Михайловском манеже, я заехал на четверть часа и поехал поздравить Г. П. Алексеева с днем рождения, меня уговорили остаться обедать. К обеду приехал министр внутренних дел Дурново с женой и дочерью, еще несколько друзей Алексеевых. После обеда я сейчас же уехал и, вернувшись домой, получил письмо от А. В. Михалкова, очень меня огорчившее и разочаровавшее в нем. Он извещал меня о своей помолвке с В. И. Унковской.[234]234
  …с В. И. Унковской. – Унковская Варвара Ивановна (1867–1894), дочь адмирала Ивана Семеновича Унковского, в 1852–1854 гг. капитана фрегата «Паллада», известного по книге И. А. Гончарова), вторая супруга А. В. Михалкова.


[Закрыть] Я никак не мог понять, как можно было жениться, потеряв такую чудную жену, какой была его первая жена Алиса.

19-го мая мой большой друг и товарищ по полку П. В. Веревкин женился на Г. А. Эллис, очень милой барышне прекрасной семьи. Я очень был рад за моего друга. Великий князь Сергей Александрович был посаженным отцом жениха вместе с бароном Винникен. Свадьба происходила в домовой церкви коменданта (Веревкин старший был комендантом Петропавловской крепости). Я был шафером у жениха вместе с Бюнтингом – конногвардейцем, Аничковым – уланом и моим товарищем по полку Мансуровым.

У невесты шаферами были: брат жениха, два брата Этнера и ее брат, улан.

Я приехал за час до свадьбы, старик Веревкин очень суетился, волновался, сам расправлял ковер на лестнице, приглашенных было немного, только самые близкие. За четверть часа до свадьбы приехал великий князь и благословил жениха. Великая княгиня Елизавета Федоровна приехала позже с фрейлиной Козляниновой. Церковь была крошечная, так что большая часть гостей стояла рядом в комнате. После венчания подано было шампанское, чай, шоколад, кофе, конфеты, земляника. Все дамы получили карне.[235]235
  Атласные мешочки полковых цветов с конфетами. – Примеч. автора.


[Закрыть] Я, согласно этикета, как старший шафер, через час после отъезда гостей отвез карне великой княгине. Она была так любезна, что приняла меня у себя в кабинете, я у нее посидел минут 10, она очень хвалила молодую, найдя в ней большое сходство с принцессой Марией Баденской.

Накануне свадьбы несколько друзей жениха и я устроили ему мальчишник. Его отец дал нам свой комендантский катер, на котором мы отправились к Фелисьену[236]236
  …Фелисьен – ресторан на Каменном острове (наб. р., 24), принадлежавший в 1874–1894 французскому подданному Фелисьену Февру.


[Закрыть] на острова, где ужинали очень симпатично до трех часов ночи. На обратном пути встретили песенников, возвращавшихся с Крестовского острова на весельном катере, взяли его на буксир с тем, чтобы они нам пропели что-нибудь. Ночь была чудная, приятно было идти на катере, пение так хорошо лилось по реке.

20-го на Неве был спуск броненосца «Николай I» в присутствии государя. Жена двоюродного моего брата П. А. Грессер пригласила меня поехать с нею на катере ее мужа с Мятлевыми и Б. Ф. Голицыным. Я первый раз был на спуске броненосца, и на меня это зрелище произвело огромное впечатление, когда громадная махина плавно скользнула по устроенным деревянным рельсам, густо намазанным мылом, и, войдя в воду, повернула налево и остановилась на поверхности Невы. Мы объехали вокруг этого колосса, любуясь им, и вернулись домой.

3-го июня состоялся торжественный въезд в столицу невесты великого князя Павла Александровича, дочери греческого короля. Полк наш стоял шпалерами на Английской набережной, я был со своей ротой. Затем была и свадьба. Молодая великая княгиня Александра Георгиевна оказалась удивительно милой женщиной, доброй, простой в обращении, подкупающей своей приветливостью. Ко мне она как-то очень быстро отнеслась весьма доброжелательно и на вечерах и балах очень часто приглашала меня танцевать с нею. Она так просто всегда и умно обо всем рассуждала, знала хорошо жизнь, что беседуя с нею, забывалось, что говоришь с великой княгиней.

5-го июня состоялось открытие памятника принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому.[237]237
  …открытие памятника принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому. – Памятник П. Г. Ольденбургскому работы скульптора И. Н. Шредера был установлен на Литейном проспекте перед зданием Мариинской больницы.


[Закрыть] <…>[238]238
  Участие полка в церемонии открытия памятника, описанное в приказе по л. – гв. Преображенскому полку № 155 от 4 июня 1889 (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.39. Л.101 и об.), опущено. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Это был последний день моей службы, так как на другой день я выехал в отпуск на два месяца, полк же ушел в лагерь. Я проехал прямо к моей сестре Гершельман в Гродно, а моя мать и старшая сестра вернулись в Петербург. Сестру свою и ее младенца я нашел цветущими. Я впервые был в Гродно. Город на меня произвел невыгодное впечатление, только со стороны Немана был чудный вид. На другой день моего приезда в Гродно был огромный пожар. Загорелась фабрика Шершевского и другой дом рядом. Я со своим beau-frère[239]239
  beau-frère (фр.) – зятем.


[Закрыть] побежали тотчас же бить в набат. Пожарные уже были на месте, затем пришли войска из лагеря и приехал губернатор Потемкин верхом на какой-то кляче. Одет он был в пальто с красными отворотами, белом галстуке, лиловых сапогах, на голове измятая фуражка. Он соскочил с лошади, побежал, суетился, кричал, разобрать ничего нельзя было, он был очень комичен и напоминал мне одного генерала в какой-то оперетке. Пожар был очень большой, сгорела фабрика, женский монастырь, местный лазарет и два еще дома, и все это как раз напротив пожарного депо. Никто как следует не распоряжался, все только кричали, суетились, перебивали друг друга.

Очень все это произвело на меня печальное впечатление. Самое трудное было с жидами, которые устроили целый кагал и мешали и пожарным, и войскам. Пожар продолжался целый день. Ночью захворала моя сестра очень серьезно. К счастью, удалось найти доктора, который вовремя приехал и смог ее спасти, а то она уже теряла сознание. Это было острое желудочное заболевание.

20-го июня из командировки вернулся совсем муж моей сестры, и я уехал, очень довольный, что мог две недели пожить с сестрой. Поехал я к моему другу Вельяминову в деревню. У него было имение в Могилевской губернии близ Рогачева. Вельяминов меня встретил в Рогачеве и привез к себе. В усадьбе нас встретила чудная жена Вельяминова, урожденная княгиня Трубецкая и Е. С. Озерова, его тетка, фрейлина императрицы Марии Федоровны. Я с ней был давно знаком. Затем я прошел к старику Вельяминову, отцу моего друга, который обнял меня так ласково, что совсем растрогал, и сказал мне, что раньше конца моего отпуска не отпустит меня.

Меня прекрасно устроили, вскоре после меня приехал мой бывший товарищ по полку Мартынов, теперь он был Могилевским вице-губернатором. Это был очень остроумный собеседник и вносил много оживления. Я страшно рад был пожить у Вельяминова в такой сердечной семейной обстановке. Он недавно женился и вышел в отставку, обожал свою жену, я редко встречал такую счастливую парочку. Она правда была прелестна своей необыкновенной женственностью, какой-то наивностью, чистотой, когда с ней я беседовал, то мне казалось, что я делаюсь лучше, чище. С Вельяминовым, моим чутким другом, мне хотелось поговорить по душе, посоветоваться, так как мне в это время было предложено место воспитателя при маленьком князе Александре Георгиевиче, сыне Георгия Максимилиановича. Я очень колебался. Мне жаль было отдавать свою молодость, закрепоститься лет на 10, кроме того, мне казалось, что я слишком малообразован, чтобы руководить воспитанием и учением молодого князя, жаль мне было и полк, уходить из него, оставлять своих друзей, свою полковую семью. С другой стороны, я сознавал, что пока моя мать жива, я могу служить в полку, а без ее помощи я не смогу все равно остаться в полку. Вельяминов меня уговаривал взять место воспитателя, уверяя меня, что я отлично справлюсь с этой должностью. Мы целыми вечерами сидели и беседовали на эту тему. В конце концов обстоятельства у Георгия Максимилиановича изменились, и сама судьба не пожелала, чтобы я оставил тогда полк.

Две недели, проведенные у Вельяминовых, прошли быстро, я уехал к своему брату в Полтавскую губернию, где он жил в селе Миские Млины близ Опейна в ожидании места.

1-го июля я был у брата, который меня встретил в Полтаве на станции. Мы радостно встретились. Прямо из Полтавы в коляске мы проехали до Миских Млин 50 верст совершенно незаметно, дорога была чудная, возле Диканьки, имения Кочубея, воспетого Пушкиным, было очень красиво, ехать пришлось через густой дубовый лес. Миские Млины расположены в низине на берегу реки Ворсклы, тут нас встретила милая жена моего брата со своим маленьким Гарриком, которому шел второй год. Я хотел пробыть у брата до 11-го июля, но затем решил не ездить в Назарьево к Михалкову и лучше остаться с братом и помочь ему приискать себе клочок земли, так как он все не оставлял мысль иметь свой небольшой хуторок. Деньги на покупку такого хуторка ему удалось занять, и он жил этой мыслью. Кроме того, мне хотелось съездить к единственной моей тетке со стороны отца Прасковье Степановне Кованько, которая жила не очень далеко от Миских Млинов и с которой я случайно встретился при проезде через местечко Опошня, где она делала привал и кормила лошадей. Я ужасно обрадовался ей, раньше я ее никогда не видел, так как она безвыездно жила у себя в Богодуховском уезде Харьковской губернии. Чертами лица она мне напомнила моего отца, и мне это было так дорого.

В Млинах среди крестьян оказался один преображенец, два года тому назад ушедший из полка в запас. Узнав о моем приезде, он пришел ко мне и был трогателен, расспрашивал обо всех в полку, а затем просил меня быть крестным отцом только что родившегося у него ребенка. По тамошнему обычаю крестный отец должен был, окрестив ребенка в церкви, нести его к матери, а так как он жил в полутора верстах от церкви, то мне пришлось эти полторы версты нести ребенка, что было не особенно мне удобно, я боялся, как бы его не уронить. Но, к счастью, я донес благополучно и, передавая матери ребенка, сказал ей по-малороссийски, как этого требовал тоже обычай: «унес поганое, принес чепурненко». Когда я уезжал, то он принес мне на дорогу массу превкусных пирожков с яблоками и две бутылки маринованных вишен. Я был очень тронут.

Со своими я был в постоянной переписке, моя мать проводила лето на Каменном острове у наших родных Грессеров на даче, сестра на Сергиевке у своих друзей Лейхтенбергских, так что за них я был совсем покоен. В конце июля в окрестностях Миских Млинов разразилась эпидемия дифтерита, и мой брат с женой, испугавшись за своего Гаррика, как бы он не заразился, решили бежать и переехать в город Богодухов. Собрались в два дня, по дороге заехали к нашей тете Прасковье Степановне Кованько, которая приютила у себя мою belle-sœur[240]240
  belle-sœur (фр.) – жена брата, невестка.


[Закрыть] с сыном, а я с братом поехал искать квартиру в Богодухове. Удалось найти подходящую, и, когда мы ее устроили, я уехал от брата, так как отпуск мой уже кончился и надо было явиться в полк. Прямо проехал я на Каменный Остров на дачу градоначальника, где жила моя мать. Во время моего отсутствия Грессеры отпраздновали серебряную свою свадьбу, мне было очень жаль, что я не мог быть с ними в эти дорогие для них дни. Я застал еще конец лагеря и приехал накануне высочайшего смотра на военном поле, я очень был рад, что попал к этому смотру, так как был назначен на ординарцы к государю от полка и имел счастье по окончании смотра подойти к Александру III, которого я боготворил, с рапортом: «К вашему императорскому величеству от л. – гв. Преображенского полка на ординарцы наряжен». После смотра полк вернулся в Петербург на зимние квартиры, часть полка ушла на отдых в Царскую Славянку.

В последний день лагеря неожиданно для нас ушел принц Ольденбургский, мы очень пожалели о его уходе, так как хотя он был человеком и начальником далеко неуравновешенным, но для нас, преображенцев, он был своим, родным, тесно связанным с полком.

В приказе по полку был напечатан приказ главнокомандующего по этому поводу и прощальный [для] принца Ольденбургского. <…>[241]241
  Приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 232 от 20 августа 1889. (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.39. Л.104) опущен. – Примеч. ред.


[Закрыть]

16-го августа князь Георгий Максимилианович женился на княжне Черногорской Анастасии Николаевне. Свадьба происходила на Сергиевке в семейной обстановке, в присутствии всей царской семьи и ближайших лиц свиты. Я был тоже приглашен и присутствовал на свадьбе вместе с моей сестрой.

После свадьбы молодые уехали в имение принца Ольденбургского «Рамонь»,[242]242
  …Рамонь… – имение в одноименном селе Воронежском у. Воронежской губ. (совр. Рамонский р-н Воронежской обл.)


[Закрыть] откуда должны были выехать заграницу, куда с разрешения императрицы моя сестра должна была их сопровождать.

2-го сентября я был дежурным по 1-му, 2-му и 4-му батальонам в Славянке.

Эти дежурства были одно удовольствие, мы, офицеры, помещались там в чудном дворце времен Екатерины II, у нас было отделение нашего собрания, и мы проводили время очень хорошо на чудном воздухе, кругом дворца был сад. Дежурство никаких хлопот не несло, если не было происшествий, но таковых за все время пребывания полка на отдыхе не было.

2-го сентября приказом по полку я был назначен временно командовать 2-й ротой, было всегда неприятно командовать чужой ротой, почему я был не особенно доволен. К счастью, командование это продолжалось всего две недели.

В это время у нас ушел также и начальник дивизии генерал Малахов, получивший в свое командование Гренадерский корпус в Москве. <…>[243]243
  Приказ по л. – гв. Преображенскому полку № 227 от 15 августа 1889 (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.39. Л.104 об.) о назначении опущен. – Примеч. ред.


[Закрыть]

К уходу Малахова мы отнеслись равнодушно, так как начальником дивизии он собой ничего не представлял, был только хорошим честным строевиком.

13-го сентября полк участвовал в похоронах вице-адмирала Брюмера, я командовал при отдании последних почестей 2-ой ротой.

В двадцатых числах сентября моя сестра уехала заграницу с молодыми Лейхтенбергскими. Мы с матушкой проводили ее до Гатчины и вернулись оттуда домой в Петербург. Вскоре после этого я был назначен на охрану линии железной дороги, государь ехал в Варшаву. От полка были отправлены 3-я и 4-я рота, из офицеров – Порецкий, Шипов, Крейтон, Гарденин, Гольтгоер I-й и я, под начальством Обухова – все мои друзья, так что мы жили очень дружно и хорошо на станции Серебрянка по Варшавской железной дороге, которая была центром нашего участка. Погода была чудная – несмотря на начало октября, было тепло, как летом, так что мы обедали даже на воздухе, нам отвели прекрасную дачу, где мы отлично устроились. Так как на охране мы ожидали и обратного проезда государя, то у нас было несколько свободных дней. Я ими воспользовался и съездил в Гродно на денек к своей сестре, благо офицеры на охране имели даровой проезд.

Вернувшись с охраны, я был страшно огорчен, узнав о кончине нашего более чем родного А. Андреевского как раз накануне моего приезда. Он скончался в Василькове, у себя в деревне, от брюшного тифа в несколько дней. Это было большим горем для моей матери и всех нас. Я тот час же попросился в отпуск и уехал к ним. Приехав в Васильково, застал, конечно, всех в страшном горе, дети уже спали.

Тут я узнал подробности: Андреевский приехал из Петербурга в Ладогу 26-го сентября и чувствовал себя нехорошо. В Ладоге он пробыл три дня на земских собраниях и все себя плохо чувствовал и перемогал себя. На собраниях он очень горячился, отстаивал свои взгляды и очень много говорил. Между прочим, один из присутствовавших сказал, что надо закрыть все школы, потому что денег нет. Он, конечно, стоявший всегда за правду, сказал, что это невозможно, что лучше давать служащим меньше наградных. Это вызвало большую бурю. Это еще более ухудшило его положение, и он расхворался, послал депешу, чтоб выслали коляску на пароход, и поехал в Васильково. Очень многие пришли его провожать, видя, что он совсем больной, хотели его проводить до дому, но он очень просил не ехать с ним. Так он и приехал и сейчас же слег в постель и в тот же день начал бредить, но просил не писать жене. Потом стало хуже, доктор сказал, что брюшной тиф, и тогда он сам просил послать депешу жене, которая тотчас же выехала. Он все ее ждал и рассчитал, что она приедет 6-го октября. 5-го он спросил: «А какой день?», ему сказали, тогда он говорит: «Ах, еще два дня осталось, как мало, вот я опять проговорился, я все проговариваюсь». И впал в забытье. Жена приехала, когда его вынули из ванны, но ее не пустили, боясь, что он от волнения не заснет. После ванны он лучше себя чувствовал, взял гребенку, щетку, причесался и заснул. 7-го жена вошла, он ее узнал, сказал: «Ах, ты приехала, я рад», – и начал ее целовать, заметался и впал в бессознательное состояние, потом сказал: «Степа, Степа,[244]244
  Мой брат, умерший в 1879 году. – Примеч. автора.


[Закрыть] сейчас иду… приготовьте тройку», – все он то впадал в бессознательное состояние, то опять говорил как следует. К трем часам он задремал, потом проснулся, спросил, который час, ему сказали: «четыре». Тогда он заметался, сказал: «Как мне хорошо», – вытянулся и умер.