Текст книги "Заоблачный Царьград"

Глава 4. Пророчество

Весна озеленила дубравы и рощи, трава после утренних дождей испаряла пьянящий запах свежести. Олегу хотелось дышать полной грудью, ощущая душой прелести умеренного климата и озирая просторы своей новой страны.

Там, у Варяжского моря, да и в Новгородских землях, суровые зимы и краткое лето. Ничто не растет без солнечной ласки. Милые взору фьорды, врезающиеся в скалистые берега, озера в северных землях, богаты рыбой, но он был из тех, кому претила беспросветная и тяжелая жизнь его племен, ютившихся в рыбацких хижинах. Снасти и сети они без сожаления поменяли на железо.

И он, и дружина, выкованная в воинских походах, заслужили жить в крепостях, во дворцах. Лачуги и каменистая почва, обделенная солнцем и трудно дающая всходы, теперь в прошлом. Здесь, у покоренных славян, простирались бескрайние плодородные земли и богатые кормом пастбища.

Он гарцевал в упоении видами на своем черном как смоль коне по прозвищу Локи, названном в честь хитрого бога огня за резвость и неудержимость. Свита из малой дружины не поспевала за ним. А повозка с рыжебородым ведуном и вовсе застряла на полпути.

Конь принес его к реке, широкой судоходной житнице, водном пути к заветной мечте. Он взирал на нее с высокого холма, стараясь измерить глазом бурное течение.

Олег любовался необъятностью Днепра и отчетливо представлял, как уже совсем скоро с десятков верфей спустят на воду тысячи ладей. Как на эту флотилию стройными рядами забираются по трапам сорок тысяч воинов и как непобедимая громада внезапно окажется в водах Понтия, чтобы на всех парусах дойти до Босфора и высадиться в заливе Золотой Рог прямо у стен Царьграда.

– Боги! – крикнул в небо князь-регент, воодушевленный природой и ретивостью Локи. – Я обещал вам сплавить свой флот с этих берегов! Я сделаю это, чего бы мне ни стоила эта сумасбродная затея! Да услышат меня и старые, и новые боги! Река! Не устрашат нас твои гранитные пороги! Наши лоцманы и ныряльщики знают, как их обойти! Да поможет нам встречный ветер! Нет больше силы, способной удержать русов! Царьград! Мы идем к тебе! Русы идут! Жди, город тщеславный, столица надменная! Ромейская спесь нам противна! Нашелся народ посильнее Аттилы!

Локи поднялся на дыбы, но Олег удержался в седле благодаря крепкой хватке за длинную черную гриву, дал под бока каблуками и помчался вдоль берега. Долго скакал по руслу великой реки дальше, вниз по течению.

Ветер мешал, но конь разрывал его встречные порывы. Олег вдруг подумал, что мощная армия греков с их натасканными в боях с сарацинами, именуемыми агарянами, легионами способна дать его дружинам сокрушительный отпор, но отогнал от себя недостойные воина мысли.

Будь что будет… Есть ли достойнее смерть, чем пасть в схватке с врагом?! Есть ли слаще судьба, чем геройская участь варяга?! И существует ли что-то ценнее победы над превосходящим в числе и богатстве соперником?!

Все решено! Грядущая весна приведет их в Понтийское море и в подобие райских кущей, как именуют Царьград ученые мужи-греки, чей император умеет читать и сам пишет трактаты, делясь наставлением! Хочет казаться умнее, чем есть.

Чтоб выучить жизни отсталых, ромеи придумали общие буквы. Они не глупы, распространяя учение слабого Бога. Здесь византийская хитрость. Может, тем самым они убеждают сопредельные племена, что только они милосердны и достойны лидерства среди дикарей, живущих разбоем. Если и так, то не сравним ли он с хитроумными ромеями, утверждающими единого бога в пределах своей империи? Не то же ли самое предпринял и он, воспевая славянских богов в угоду порядку?!

Олег намеревался по случаю встретиться с Философом лично, до сечи, чтобы познать из первых уст, кто же достоин быть королем: тот, кто с рождения нежился в тепле, либо тот, кто познал холод и голод.

Он намеревался увидеть страх в глазах императора и свернуть шеи золотым орлам византийцев, растоптать их штандарт-лабарум, а главное, лишний раз убедиться, что интуитивный путь варяга к построению государства ничуть не уступает мудреным трактатам, нацарапанным магическими буквами ромеев, предназначение которых – приукрашивать их победы и оскорблять доблесть захватчиков. Если б они, плескаясь в своих теплых морях и одеваясь в парчу, знали, что такое зима, то не судили бы строго людей с севера, пришедших погреться у общего солнца!

Олег возвращался в острог. Локи пронесся возле повозки с волхвом и заржал, едва не задев копытом справляющего нужду волхва. Тот вдруг упал, проклиная коня и беснуясь над собственным конфузом.

Прибыв в палаты, князь распорядился привести к нему ведуна Деницу, не зная, что тот застрял у прачки, чтоб освежить свое одеяние.

Мелочь, но рыжая борода явился в мокрой одежде, чего Олег не заметил. Князь, поглощенный тревожными, но бодрящими мыслями, желал выведать собственную судьбу у «божьего человека», который часом ранее не смог предвидеть и своего падения в собственные нечистоты.

– Хочешь ли есть? – пригласил князь к столу. Волхв промычал что-то нечленораздельное и прыгнул к миске с кусочками курицы. Он глотал мясо, не пережевывая, поглядывая искоса на князя. Тот не мешал, не тревожил, дал насладиться едой, нервно расхаживая по зале, иногда останавливаясь, будто стараясь припомнить что-то очень важное.

Он дал времени ровно столько, сколько понадобилось ведуну, чтобы опустошить миску с курицей и заесть ее куском ржаного хлеба, корка которого застряла в горле, и волхв едва не поперхнулся, однако прокашлялся и проглотил горелый кусок, как раз после вопроса князя:

– Наелся ли?

– Да будут довольны тобой боги, да возблагодарят великого князя за твою доброту ко мне, ничтожному твоему рабу и твоей неотступной тени, – обтирая длинной бородой жир на губах, отвечал ведун, украсив лицо льстивой гримасой, пав на колени в наигранном подобострастии и приближаясь все ближе к властителю Киева.

Брезгливый князь отошел к трону и расторопно уместился на нем, чтобы продолжить разговор на дистанции:

– Что ожидает нас в южных землях? Победа или мы все погибнем? Одолеем ли мы царство ромеев? Удастся ли приступ Царьграда?

– Князь! Не суди, коль скажу тебе правду! – молвил ведун, уворачиваясь от немедленного и прямого ответа. Мокрая рубаха послужила причиной озноба, дрожь на лице ведуна показалась правителю сопутствием предстоящего откровения, нашептанного свыше и озаренного новыми богами славян.

Олег беспрекословно верил в пророчества этого проходимца, что всегда имел дерзновение выпрашивать жертвы к предстоящим походам и дерзким кратковременным набегам. Иногда он вещал о невинных младенцах, иногда говорил, какой именно способ убийства истребуют боги – разбитием головы, отрубанием, растерзанием, утоплением, удушением, закалыванием, сожжением… Никогда не обходилось без приношений.

Победы требовали не только разбрасывания ведических рун, но и гадания на углях, крови птиц и животных, умерщвления девиц и старух. Почти никогда не рубили на камне мужей, разве что пленных.

Боги, служителем коих слыл сей шарлатан, родом из чуди, каждый раз предпочитали разные подношения, и о них, в силу своей болезненной экзальтации, лучше всех знало вот это доверенное существо, претендующее на авторитет скальда, мистика и провидца.

– Говори! – приказал Олег.

– Жертва поможет, на сей раз страшнее, чем прежде… – вытаращив глаза, прошептал волхв. – То, что придется убить, в твоем сердце. От этого горько, но ты не желал бы из уст своей тени слышать лишь то, что услаждает твое ухо.

– Говори! Не томи. Скальд мне не нужен, здесь полно скоморохов и карликов. Ты как провидец на службе! Я тебя почитаю за это! Ты никогда не ошибался. Предостерегал от поражений, которые не случились бы, слушай я тебя всегда. И не бойся сказать, даже если сделаешь мне больно! Кто на сей раз?! Он в моем сердце?! Ты говоришь о…

– Локи! Твой конь черногривый! Он нужен богам! В нем опасность! Если останется Локи живым – ты умрешь! – громко, как песнь, провозгласил волхв и, осмелев, встал с колен.

– Локи?! – поморщился регент, при этом выдохнув грудью свое напряжение оттого, что на мгновение подумал, что волхв полоумный, шаман полунощный мог произнести имя Игоря, сына Рюрика и его сестры, того, к кому он и вправду прикипел душой и запустил в свое сердце.

– Локи, мой князь. И не случайно! – убеждал ведун. – Это не просто священная жертва! Именно в Локи погибель твоя! Не в ромейском копье, не в стреле кочевого народа, не в яде хазарском таится для тебя смерть. А в этом ретивом черногривом красавце, рожденном бурей любимце, он слился с тобой, только ты так искусно сумел его приструнить, приручить и объездить! Но избавься от Локи, и будет тебе не победа, а жизнь!

– Не победа, а жизнь?! – не внял Олег. – А что на алтарь принести за победу?! Жизнь без победы ничто для варяга, и ты это знаешь! Жизнью зовется и жизнь у раба!

– Жизнь в данном случае нужна для победы! Не сохранив своей жизни, не ты поведешь флот русов, а кто-то иной! И тогда не видать ни победы, ни выгодного мира!

– Кто-то другой?! Игорь? Свенельд? А может, булгары, так тем василевс[3]3
  Василевс – император Византии. (Прим. автора.)


[Закрыть] уже платит откупные! Что-то туманно ты говоришь! Но ступай и скажи, чтобы конюх вывел во двор Локи! Буду прощаться с верным другом!

– Простись, не жалей! Избавляясь от Локи, сбежишь и от смерти. Убей и закопай, а лучше сожги. Так вернее! Чтобы выросли в стойлах на смену ему жеребцы! – Ведун причитал.

– Прочь, кровожадный ведун. Что за напасть! Конь тут при чем несмышленый?!

Волхв удалился. Но не со двора. Уже из конюшни привели Локи, и конь грациозно бил копытом, размахивая своей завитой косой, в надежде ощутить хозяина, к которому привык, в уверенности, что тот вот-вот окажется в седле и он понесет своего благодетеля до самого горизонта…

Вышла во двор и вся челядь. Дозорные с башни, не в силах приструнить любопытство, забыли о воинском долге и превратились в обычных зевак. Проснулся от ржания, суматохи и гула за окном и княжич. Он тоже вышел во двор, протирая сонные глаза, которые вдобавок слепили факелы.

Гордость Олега, конь с мощной грудью, шеей ретивого мерина, вихрастым гребнем на морде и густой косой, словно клок молодого и знатного варяга, ждал своей участи.

– Что случилось, княже? – спросил Игорь, пытаясь понять, что происходит.

– Локи придется убить! – ответил Олег. – Так предписано богами, что и поведал рыжебородый презренный мерзавец, которому я верю, ведь он никогда не ошибался, будь он проклят! Он говорит, что моя смерть в коне. В Локи! Ха-ха!

Народ засмеялся, приняв слова Олега за юмор, но князю было не до шуток. Он прервал ответный смех и нарушил праздное любопытство челяди. Дозорных на башне и у ворот он поставил на место, заорав что было мочи:

– Что уставились! Нечем заняться? Смотреть в оба! Враг не дремлет! Принесите мне меч!

Оруженосец поднес ножны, и князь выхватил свое оружие, чтобы собственноручно заколоть Локи.

– Не делай этого! – заплакал Игорь, единственный, кто остался на месте разворачивающейся драмы. – Отдай Локи мне, дядя, я умоляю. Я уведу его в лес и выпущу на волю. Пусть его растерзают хищные звери, лишь бы не ты!

Олег занес меч, но не смог им ударить. Слова Игоря растрогали его. Волхв высунулся из землянки и хотел было подбежать, чтобы укрепить дух регента, и тот завершил начатое, но, встретив суровый взгляд повелителя, исчез в своей норе.

– Отведи его в лес, и подальше. И возвращайся скорее. Если богами мне уготована смерть от коня, значит, того не миновать. Посмотрим, переживет ли Локи Олега. Ха-ха… Где этот рыжий крот, куда подевался? Ну-ка ко мне ведуна. Развяжу ему язык, а то он приговорил коня, предрек мою смерть от него, но так и не сказал, что принесет мне осада Царьграда!!!

Глава 5. Покушение

Дремучий лес – вотчина древлянского лешего. Влюбленный в дочь правителя Мала отрок, воспитанный без ласки рано ушедшей матери-утопленницы, не стерпевшей постоянных измен отца, слыл лучшим охотником в этом лесу, умелым стрелком из лука и искусным метателем дротика-сулицы.

Он мог затаиться и ждать добычу целые сутки. Он знал секреты маскировки и мог превратиться в мох, накрыться листвою кувшинок. Мог сделать из веток жилище и замереть в нем, как мертвый уж, как лупоглазая медянка перед броском на мышь, на крота или зайца. Мог облачиться в лохмотья и притвориться землей, не дыша. Мог так лежать дольше всех своих соплеменников. Мог натереться грибами и пахнуть, как сырость. Мог сидеть пнем, не моргая часами.

В этом лесу, у священного дуба, им был настигнут десятипудовый кабан, наполняющий чрево своим лакомством – желудями. Отрок подобрался к нему, словно бесшумная гадюка, и метнул остроконечную сулицу[4]4
  Сулица – разновидность короткого дротика, использовавшегося у славян для боя и охоты. Длина древка 1,2–1,5 м. (Прим. автора.)


[Закрыть], пронзив шею зверя. Добытчик ходил на оленя, на медведя, выделывал шкурки куниц и преуспел в готовке мяса.

Наконечники славному охотнику ковал в кузнице отец, уважаемый в Коростене ремесленник и кузнец по имени Горыня. Отец желал сыну достойной судьбы. Он был осведомлен о страсти сына, боялся и одновременно ожидал благоприятной развязки известной людской молве симпатии…

Да и как скрыть влюбленным взаимное влечение? Поощрительные взгляды и лучезарные улыбки зачастую светили ярче солнца и озаряли их лица при виде друг друга.

Их заметили сперва у ручья, потом они ворковали у плакучей ивы, на купальскую ночь они крепко держались за руки, водя хороводы, и прыгали через костры. Перегляды, пересуды, а попросту сплетни, домыслы людской молвы докатились до ушей знати, людей больших и суровых, сильнее отца и намного богаче.

Но в том не было позора, коль было чувство. Не зря ведь плетеный обруч подхватил его сын, никто не осмелился спорить. Характер отца! Своего не упустит, ну а коли любит – добьется. А если надо, то и убьет за любовь, не отступит.

Породниться с Малом мечтал любой дом. Домаслав, гордость отца, и впрямь прославит родню сообразно имени своему, приведя в избу Малушу, первую красавицу и любимую дочь могучего древлянского князя, единственного, кто способен бросить вызов неуемным в корысти пришельцам с севера.

Мал груб и безжалостен, но так подобает вождю, на нем лежит бремя признанной их племенем власти, на Мале ответственность сохранить славян от врагов и, главное, помочь народу выжить. Дань платилась исправно, но люди роптали. Аппетиты варяжских разбойников казались чрезмерными. Старики заливались слезами. А молодые имели дерзновение говорить вслух то, о чем думала знать.

«Опять на охоту, – подумал отец, услышавший шорох. – Ни свет ни заря. Откуда в нем воля не спать до утра… Вчера был угрюм, смотрел на венок, тот самый, только без алого знака Мала, ленточки, что была продета в берестяной ободок. Мал вытащил ее и забрал. Зачем?.. Что это могло означать? Домаслав молчит, не ждет совета, хочет сам все устроить… Что с парнем творит неуемная страсть? Что ждать от нее? На счастье ли, на беду ли Мала кровинушку Малушу принял сынок за свою судьбу. Пригож лицом и силен телом демон кудрявый! Сколько девиц сохло по этим голубым бездонным глазам! Сколько красавиц плело венки, запуская их с мыслями о его крепких руках, сжимающих в неге! Просили русалок доставить послание. Сколько готово было предать тех, с кем уже сговорились обручиться, ради красавца… Соседка, дочь мастера выделки кожи, иссохла вконец, не верила своим глазам, отгоняла досужие слухи о том, что сын потерял уже сердце… Бедный первенец посягнул на лучшее. И он заслужил, этот мальчик, так рано мать потерявший…»

Ни сказав отцу ни слова об условии Мала, Домаслав отправился в путь, снарядив себя, как на бойню, оружием. Да и к чему говорить о секретном. К тому же на отца он все еще держал обиду за мать, душа которой обитала в русалке, той, что доставила послание Малуши прямо к нему в руки.

Знала любимая мать, что не будет больше девиц у него, кроме возлюбленной, как бы ни рвало на части искушение! Как бы ни диктовали блудливые нравы древлян, он будет верен дочери Мала не только за ее красоту, но и в память об участи мамы…

Он шел день и ночь по берегу реки Уж. Прошел городища древлян и вышел к дремучему лесу, где стояли последние капища. Это было в трех днях пешего пути. Он немного устал, но неприхотливость охотника и одержимость целью крепили дух.

Здесь, в устье древлянской реки, кормящей великий Днепр, однажды появились варяжские ладьи. Они гребли к его городищу, чтобы поменять раз и навсегда их устоявшийся мир, доселе не тронутый чужеземной силой. Мир, где древляне славились свирепой воинственностью и недюжинной силой. Теперь, когда явились варяги, в большинстве высокие и крепко сложенные, с набитыми магическими рисунками на руках, облаченные в дорогие доспехи и в шлемах с бармицами, это хваленое преимущество разбилось о реальность.

Уклад древлян разбился, как глиняный сосуд гончара-подмастерья, тонкий и бесформенный. Существовал народ сильнее! И этому народу, жестокому племени завоевателей, было присуще какое-то необъяснимое суеверие. Оно пугало не своими ритуальными обрядами, в век огнепоклонников ничто не удивляло, а возможностью менять богов, словно человек выше Бога, будто червь может обрести крылья.

Пришельцы, умелые воины, брали город за городом, не щадя никого. Домаслав видел своими глазами, как один из варягов, взяв за ноги мальца лет тринадцати, что осмелился выйти навстречу с топором, раскрутил его и разбил ему голову ударом о частокол. Он видел, как оскверняла дружина погребальные курганы знатных бояр, выкапывая драгоценную утварь, украшения, обереги и амулеты, как уводила в рабство молодых женщин и здоровых мужчин, как расправлялась с непокорными и обложила тяжкой данью его народ. Мал поручил ему то, что хотел сделать каждый, но никто не решался.

Вот и дремучий лес, насыщенный зверьем и дичью, место славной охоты, известное и варягам. Ведь именно из-за них древляне перестали охотиться в этих местах. Лес и река не оставят голодным. Он был здесь не раз, невзирая на опасность столкнуться с врагами… Он знал, что выживет здесь без труда.

Первым делом он вырыл землянку, не ведая, сколько пробудет в лесу, ожидая рокового дня. Изготовил берестяные грузила, насовал в них червей и наловил прихваченной отцовской сетью рыбы про запас. Ел ее сырой, не разжигая костра.

Немедля Домаслав устроил засаду на известной тропинке, ведущей к священному дубу. Он долго копал длинную траншею – ров для отхода, маскировал его ветками, затачивал колья и закапывал их острием вверх. Затем он тихо и скрупулезно прокалывал ветошь, в которую облачился, – покрывал ее листьями. Закончив со своим одеянием, он выстроил дротики в ряд для бросков, проверил стрелы в колчане и упругость тетивы своего лука. Спустя еще один день он был готов.

Засев в своем окопе, он слился в лесом. И только слушал. Он слышал шорох крота, стук дятла и топот лосей, рычание медведя и щебетание птиц.

Нельзя было заснуть, и он отгонял истому, пытался бодрить себя воспоминаниями, но именно они каждую ночь клонили ко сну. Потому что в них были спокойствие, умиротворенность, счастье.

Там у ручья, где бобры соорудили плотину, он ласкал свою Малушу. Она не позволяла лишнего до благословения отца, но все равно поощряла своим звонким смехом. Этот чудный девичий голос стоял в ушах. Они плескались в древлянской реке Уж, любуясь радугой, и брызги растворялись в солнечных лучах, окропляя их беззаботным ожиданием радости, свойственном только молодым. Не было тревоги, страха, боли. Только ее белоснежная улыбка, ее зеленые глаза, ее заразительный смех…

Казалось, грусть осталась в прошлом, улетучилась вместе с облаками. В присутствии Малушеньки он забывал о злобе, что держал на отца за гибель мамы, не помня и о том, что она сама – дочь свирепого Мала, не пощадившего даже жрецов Перуна.

– А как звали твою мать? – однажды спросила она.

– Радмила. Она гладила мои волосы, как я глажу твои, но еще нежнее.

– Она утопилась? Прости.

– Она превратилась в русалку!

Лишь на мгновение горькая правда отвлекала от задорных догонялок и беспричинного смеха.

Звонкий смех стоял в ушах, но убаюкивал пуще тишины. Домаслав ущипнул себя, чтобы не задремать. Раз, другой. Потом уколол запястье стрелой. Сон отступил.

Ждать пришлось несколько дней, каждый раз с рассвета до заката…

Наконец он услышал конское ржание. Он знал, что это варяги. У них много лошадей. Они забирают лошадей у его народа и охотятся на них в его лесе…

Они ехали верхом, человек десять. Скакали не быстро. Скоро до Домаслава донеслись обрывки фраз. И вот его зоркий глаз разглядел то, что должен был увидеть. Алая лента в косе статного черного коня. Та самая, что вытащил князь Мал из берестяного обруча своей дочери. Значит, на этом коне восседает его цель, враг их народа, в смерти которого зиждется жизнь для него и Малуши!

На подворье, когда регент смилостивился, внял просьбе княжича и решил убить Локи не собственноручно, и не тотчас, был и Свенельд. Воевода вызвался помочь Игорю выполнить миссию и оставить «черную молнию» в лесу на съедение волкам. Именно он тайно заплел алую ленту в конскую косу. Это был знак…

Конь волновался. Что-то почуял. Видимо, смерть, что подстерегала животное, никогда не знавшее отказа в корме и лакомствах, всегда ухоженное и помытое. Княжич скакал впереди, остальные цепочкой за ним.

С дуба слетела сова. Локи, испугавшись пролетевшей птицы и ее предрассветного крика, вдруг истошно заржал и вскочил на дыбы, поднимая копыта. Дротик пронзил его грудь, что расстроило метателя. Его целью был наездник!

Всадник упал, придавленный Локи. Следом летевшая стрела вновь угодила в коня, прямо в глаз. Еще одна попала в плечо Асмуда, приставленного к княжичу телохранителя, который спрыгнул с коня и накрыл собой Игоря.

Воины спешились, чтобы укрыться щитами. Источник угрозы все еще не был обнаружен. Дротик пробил щит Свенельда.

Воевода, устроивший все в сговоре с Малом, уже понимал, что цель не достигнута. Половина людей, что отправились сопроводить в лес княжича, были верны Олегу и Игорю. Ну что ж, пробитый щит тогда как нельзя кстати. Игорь не единственный, на чью жизнь покусились в лесу! Попытка убийцы сразить наследника династии укладывалась теперь в гнев непокорных древлян против варягов вообще.

– Вот он, бежит! – Метателя, покидающего свою позицию, заметили. Он, израсходовав сулицы и выпустив все стрелы, виляя меж деревьев, углублялся в чащу. Двое устремились за беглецом, но провалились в ров, вырытый накануне Домаславом.

Свенельд увидел в яме пронзенных копьями ратников своей дружины. Все пошло не так!

– За ним! – скомандовал Свенельд, сам же вернулся к Игорю, чтоб подать ему руку и заодно незаметно выдернуть из конской косы алую ленточку.

Покушение не состоялось. Нужно было исходить из новой данности, а она диктовала теперь лишь одно для варяга – суровое наказание мятежников, и он, Свенельд, должен был быть в авангарде кровной мести, чтобы не вызвать никаких подозрений со стороны прозорливого и подозрительного Олега, которого все время науськивает рыжебородый шарлатан.

Преследователи вернулись ни с чем. Убийца двух варягов и коня как сквозь землю провалился.