Текст книги "90 миль до рая"

21 декабря, 1999 года
Гавана, Куба

– Знаешь, что сказал Хуан Мигель Гонсалес на митинге? – заинтриговал брата Рауль.

– Что?

– Он сказал, что не вернется на Кубу без сына! – лукаво сощурился вице-президент и министр обороны.

– Правильно сказал, – оценил Фидель.

– Эти слова можно понять как угодно, – изложил свою точку зрения Рауль. – Такую фразу кое-кто может истолковать превратно.

– Каждый пусть трактует, как хочет, я верю этому парню, – отмахнулся команданте.

– И все-таки… Мы не можем допустить фиаско, – говорил вслед покидающему кабинет брату Рауль. – В Америке я приставлю к нему нашего человека. Пусть только попробует нас обмануть… – Последние фразы министра обороны не достигли ушей Фиделя. Он уже был далеко.

Охранник открыл главе государства дверцу «Мерседеса». Автомобиль тронулся и помчался в сопровождении эскорта от здания министерства обороны к Малекону.

Рауль недолго наблюдал за удаляющейся кавалькадой, затем машинально набрал номер начальника департамента внешней контрразведки, осуществляющей надзор над высланными из страны.

– Дай мне данные по агентам в Майами. Нужен чистильщик, специалист высочайшего класса.

– Есть такой, – с радостью доложил глава департамента, польщенный доверием вице-президента и готовый услужить своему кумиру даже ценой собственной жизни – к примеру, обмотаться взрывчаткой и взорваться в здании Пентагона или ЦРУ. – Даже не один, у нас там работает группа Карлоса. Особые поручения выполняет агент Рамон.

– Держи их наготове. Инструкции получишь лично от меня. Дело безотлагательное.

– Понял.

… На телестудии все суетились. Фидель выглядел неважно. Словно старик Хемингуэя, устремленный очами в бескрайнее море, познавший его и оттого печальный.

– Через десять минут эфир, – торопил режиссер новостной программы, призывая ассистентов и гримера проявить больше расторопности. Визажист слишком медленно колдовал над легендарной бородой и поредевшей седой шевелюрой команданте. А волосики его густых черных бровей все еще торчали невпопад.

Собственный внешний вид никогда не волновал Кастро. Но раз телевизионщики считают всю эту возню необходимостью, то пусть делают свое дело. Щеточки стилиста прошлись по щекам Кастро, не вызвав в его мускулах ни малейшего сокращения. Шальные метафоры, сравнивающие объект наложения визажа с застывшей мумией, забродили в голове мастера пудры и ножниц, но тут же исчезли, ибо команданте моргнул. К тому же все здесь знали – Фидель живее всех живых и останется таким, даже если умрет. Дай Бог ему здоровья.

Позади десятки лет бескомпромиссной борьбы с грозной империей, покорившей все страны и народы. Все, кроме Кубы. Нет больше союзников. Все продались. Даже русские. Он остался один. Последний из могикан.

Нет, не один! С ним его гордый народ, признавший в нем своего морального лидера, не склонивший колен перед эмбарго и угрозой вторжения.

Он часто выходит к ним. Прямо на улицу. К торговцам мелких лавчонок, рабочим табачных мануфактур, ремесленникам и художникам, парикмахерам и прачкам, их озорным ребятишкам и почтенным старцам, которые помнят его молодым. Он часами разговаривает с ними обо всем – о табачных плантациях, сахарной сафре, гражданской войне в Колумбии, а главное, о положении дел на Кубе. Общаясь с ними, он пытается понять, нужен ли он им еще или его время вышло и пора отойти в сторону, дать дорогу молодым. Возможно, тогда они заживут лучше. Не будет перебоев с продовольствием, отпадет надобность в карточной системе. Каким курсом они пойдут, когда он передаст штурвал управления страной другому человеку? Пусть не такому популярному, простому человеку с пониманием повседневных нужд населения, человеку, которому не будет мешать договариваться с американцами то, что мешало ему все эти годы, – гордость…

* * *

Тогда, в самом начале, сразу после победы революции, он приехал в США – самую великую и самую сильную державу во всем мире. Его встретили по-рабочему, холодно и не церемонясь, как свежеиспеченного ниспровергателя хунты в одной из банановых республик, что явился на ковер к милосердному хозяину. Хозяин пожурит, простит и обласкает, и все вернется на круги своя…

Поселили не в самом дорогом отеле, что, впрочем, не обидело Фиделя, готового жить хоть в негритянском квартале, лишь бы его выслушали в Конгрессе. Своего он добился, правда, сенаторы и конгрессмены восприняли заявление долговязого бородача насчет национализации латифундий с некоторой долей иронии. Этот выскочка из карликовой страны не продержался у власти и года, а уже посягает на частную собственность – святая святых, то, на чем зиждется благополучие Америки, столп ее процветания и залог ее будущего.

Фидель ожидал от принимающей стороны как минимум уважения, но вместо этого на следующий день к нему в номер постучался какой-то набриолиненный тип в полосатом костюме, представившийся сотрудником госдепа. Незваному гостю открыли дверь и спросили о цели его визита. Обладатель наглой физиономии с ухмылкой сообщил:

– Я отвечаю за кубинские дела.

Фидель осек его той же фразой, придав ей иную интонацию:

– Я отвечаю за кубинские дела, – и захлопнул перед пижоном дверь.

Уважение лидер новой Кубы все же получил… От простых американцев. Всякий раз, когда он выходил из отеля, его встречала не только сотня шустрых репортеров, но и восторженная толпа вашингтонцев, рукоплескающая кубинскому вождю.

Одна рыжая девчушка лет пятнадцати прорвала все кордоны и, пробравшись к своему кумиру со скомканным клочком бумаги в руках, застыла перед ним как вкопанная, не произнося ни слова. Федеральные агенты, впопыхах исправляя собственную оплошность, бросились к нарушительнице, но Фидель остановил их непререкаемым жестом.

– Ты так и будешь молчать? – подбодрил ее бородатый великан.

– Я просто не знаю, как к вам обратиться – ваше превосходительство, господин президент или товарищ Кастро? – призналась рыжая бестия.

– Раз у тебя получилось обойти всех этих стражей, зови меня просто… Фидель, – погладил он девочку и расписался на ее мятом клочке.

Толпа захохотала, оценив чувство юмора команданте. На волне всеобщего одобрения Фидель, уже решивший прервать свой бесплодный визит в США и возвратиться на родину строить новую жизнь, сделал серьезное заявление:

– С чего начинается революция? Что может заставить горстку плохо вооруженных смельчаков пойти на штурм хорошо укрепленной казармы с до зубов вооруженным гарнизоном регулярной армии? Только то, что по-другому они не будут услышаны. Их мнение останется гласом вопиющего в пустыне. Дети их соотечественников разделят судьбу своих неграмотных родителей, влачащих жалкое существование лакеев. Революционеры жертвуют своей жизнью не ради славы, ведь альтернативой для них легко может стать бесчестие. Не ради денег – мертвым деньги не нужны. И даже не от отчаяния, ведь они верят в справедливость своей борьбы, а значит, и в то, что их дело в конечном итоге одержит победу. Они идут на смерть, истосковавшись по уважению. Их никто не спрашивал, как они живут, а они не хотят спрашивать, как им умирать!

После этих слов вашингтонская публика не аплодировала оратору. Молодой газетчик из «Вашингтон пост» выкрикнул свой вопрос:

– Вы намереваетесь разорить табачных плантаторов и национализировать сахарные латифундии. Постигнет ли уготованная всем богачам участь имение в провинции Ориенте, доставшееся вам в наследство от отца?

– Аграрная реформа касается всех. Закон разрешает оставлять в одних руках не такие уж маленькие наделы земли. За излишки правительство Кубы выплатит компенсации бонами госказначейства со сроком погашения в двадцать лет под четыре с половиной процента годовых.

– Да, но это же грабеж! – откомментировал газетчик. – Это экспроприация по-советски! Что вы ответили сенаторам Джону Кеннеди и Уильяму Фулбрайту на вопрос, является ли кубинский мятеж коммунистическим переворотом, ведомым рукой Москвы?

– На Кубе совершена национально-освободительная революция. Она произошла вопреки воле большей части наших коммунистов, стоящих на позициях интернационализма. Мы же приверженцы латиноамериканского национализма. Наш национализм базируется не на возвышении какой-нибудь нации над другими, а на уважении даже самых малых народов, на их праве на самоопределение. Он заключается в желании сделать наши страны процветающими и уважаемыми государствами с развитой экономикой, а не курортными придатками империализма и полуколониями.

– Кому вы продадите урожай сахарного тростника, если его откажутся покупать в США?

– Без комментариев! – вдруг оживился порученец Фиделя, уловив настроение команданте. – Интервью окончено!

На этот вопрос Фиделю действительно не хотелось отвечать. Проще было уклониться, ведь проблемой реализации двух миллионов тонн сахара вызвались заняться его родной брат Рауль и его верный соратник Че. Для решения этой сложной задачи и для подготовки официального визита в СССР лидера кубинской революции Эрнесто Че Гевара и отправился в Москву осенью 60-го.

В 61 – м произошла героическая битва на Плая Хирон с подготовленными американскими инструкторами наемниками. К тому времени у Фиделя уже не было выбора. Под давлением обстоятельств и угрозы явной агрессии со стороны США он объявил о социалистическом характере кубинской революции.

Дальше – больше. Маневры сорокатысячного корпуса морской пехоты США в Карибском море красноречиво свидетельствовали о готовности «северного монстра» к новому вторжению. Все могло пойти по гватемальскому сценарию 1954 года, когда соседние Гондурас и Никарагуа по приказу США объявили войну гватемальскому президенту Хакобо Арбенсу и в небе над столицей Гватемалы появились «неопознанные» самолеты. Загнанный в угол президент Арбенс, начавший национализацию собственности янки, был вынужден уйти в отставку. Он так и не успел провести в жизнь свою аграрную реформу, боясь полного разрушения страны интервентами.

В дни Карибского кризиса Фидель нашел только один выход – еще большее сближение с Советами и предоставление территории Кубы для советских ракет. Че тогда полностью поддержал своего лидера. Как непосредственный очевидец и участник событий семилетней давности, он лучше других усвоил гватемальский урок и понимал, что в одиночку, без помощи второй мировой сверхдержавы, им не выстоять против янки.

В 1963-м Москва – столица социалистического бастиона – встретила Фиделя холодной зимой и невиданным радушием Хрущева. Кастро хорошо запомнил свое первое знакомство с советским лидером. То были дни обсуждения Карибского противостояния на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Хрущев нанес Фиделю, демонстративно поселившемуся в негритянском Гарлеме, неожиданный визит. В дешевой комнатушке беднейшего квартала Нью-Йорка зародилась советско-кубинская дружба, которая вскоре с головой накрыла народы двух стран. Да так накрыла, что даже снег под этим покрывалом моментально таял. Фиделю в морозной России никогда не приходилось мерзнуть. И не потому, что советские лидеры водрузили на его голову шапку-ушанку. Грела искренняя и горячая любовь к герою простых людей, для которых дружба никогда не была формальной. Дружить и уважать по приказу могут только политики.

– Не бойся, теперь ты наш! – стукнув кулаком о дверной косяк, сказал тогда в Нью-Йорке беззубый толстяк Никита Хрущев и исполнил барабанное соло своим башмаком прямо на заседании в ООН.

Русские, и до визита Кастро в Москву скупавшие кубинские урожаи сахара, обещали содействие в странах соцлагеря в продвижении кубинского рома и знаменитых сигар. Фиделя возили по Стране Советов, показывая всесоюзные стройки, доступные для всех бассейны и больницы, новые школы и детские сады, доказывая тем самым все преимущества социализма. Но главное, что он увидел, – это то, что советские люди воспринимали его как своего. Фидель был для них не героем далекой Кубы. Удивительно, но они считали его своим героем, Героем Советского Союза. Впоследствии ему действительно вручили со всей присущей помпезностью эту высшую награду СССР, приколов к его оливковому френчу и орден Ленина, как полагается в таких случаях.

Да, диво дивное. Русский мороз, всей сутью своей призванный застудить человека, наоборот, согрел Фиделя пуще любой мартеновской печи. Как-то на Транссибирской магистрали гиды из ЦК КПСС остановили поезд у заброшенного полустанка, где шли работы по возведению доменных печей и рабочего поселка. Люди сбежались из всех бараков, чтоб хоть одним глазком увидеть легендарного Фиделя Кастро.

Когда рослая фигура кубинца появилась в тамбуре поезда, а затем открылась дверь и народ узнал своего героя, ликование граничило с безумием. Воодушевленные рабочие – сталелитейщики, укладчики рельсов, строители, токари и фрезеровщики, инженеры и железнодорожники, коммунисты и беспартийные подкидывали вверх шапки, кричали бесконечное «Ура!» и били в ладоши до исступления, не ощущая ни боли, ни сорокаградусного мороза.

Фидель с непокрытой головой, одетый в свой всесезонный военный френч, выдыхал воздух паром, словно выпуская дым толстенной сигары «Партагас». Леденящий холод уже покрыл краснотой уши и щеки, а народ все скандировал, теперь уже на испанском: «Вива Куба! Вива Фидель!»

И тут один усатый работяга, отважившийся наплевать на строгий инструктаж парторга, резво вскочил на подножку тамбура и протянул команданте свою полинявшую кроличью ушанку. К тому времени у Фиделя скопилась целая коллекция головных уборов, включая «военно-морского каракуля с крабом», но принять сей бескорыстный дар от обычного русского парня было особенно приятно. Фидель сразу же надел шапку. Она оказалась не по размеру маленькой, оттого смотрелась по-клоунски забавно.

Однако с людьми случилось нечто не поддающееся простому объяснению. Толпа на миг замерла, будто единодушно пожелав услышать вьюгу…

Собравшимися овладели смешанные чувства. Шапки больше не летели вверх. Все внутренне признали, что отважный усач нашел своей ушанке самое лучшее применение и соревноваться в подбрасывании более не имело смысла. Как они не догадались?! Все позавидовали смекалистому работяге, одновременно ненавидя его и восторгаясь его поступком. Каждый из них хотел, чтобы именно его шапка оказалась на голове полуреального-полумифического Фиделя Кастро.

Но замешательство не продлилось и трех секунд, хотя и не скрылось от глаз проницательного бородача. Лидер Кубы решил разрядить обстановку ответным подарком. Проворному усачу досталась настоящая кубинская сигара, которую вытащил из нагрудного кармана френча запасливый по старой партизанской привычке команданте. Фидель виртуозно щелкнул гильотинкой, вставил сигару в рот усатому проныре и поднес горящую зажигалку.

Счастливый обладатель табачного трофея закурил, как бывалый буржуй, надменно поглядывая на собратьев. Те завороженно наблюдали, как он выпускает на волю облака густого сигарного дыма. Все еще вися на поручне, парень затянулся дважды, смакуя не столько терпкий вкус «Партагаса», сколько свое мимолетное превосходство над приятелями.

– Это тебе не чинарики шмалить да бычки ныкать! – внезапно раздалось из середины людского моря, и толпа взревела от безудержного хохота, о причине которого нетрудно было догадаться и не владеющему русскими жаргонизмами Фиделю.

Надо сказать, что парень воспринял юмор без обид и тут же поделился сигарой, пустив ее по кругу. Толпа вмиг простила везунчика. Новые счастливчики, не имея представления о тонкостях сигарного табакокурения, втягивали дым в легкие, кашляли, удивлялись крепости «Партагаса» и передавали друг другу вожделенную добычу.

Фидель одобрительно кивал и широко улыбался, разводя руками и извиняясь, что не был столь предусмотрителен и не захватил свой хьюмидор. Правда, сигар, что в нем хранились, все равно не хватило бы на всех выявившихся в этот день поклонников кубинского табака. Переводчик перевел смысл сказанного команданте, и толпа вновь забросала небо шапками, крича: «Вива Фидель! Вива Куба! Вива Плая Хирон!»

* * *

В эти десять минут перед выходом в прямой эфир Фидель подумал, что бедному Хуану Мигелю придется ой как туго в Америке. Гусанос потребуют у него отказаться от своего гражданства ради сына. Те, кто подкупает, всегда предлагают святые мотивы для оправдания подлости. Так они выражают заботу о твоей душе, которую отнимают для себя.

Его ведь тоже пытались купить. И он часто шел на эту сделку со своей совестью, ибо считал, что вершит благо для своего народа. Ведь это правда. Почему он вспомнил свою первую поездку в СССР сейчас? Больше нет той великой страны, которая выкладывала миллиарды только зато, чтобы он называл себя марксистом-ленинцем. Его друг Че говорил тогда: «Советы требуют, чтобы мы строили коммунизм, хотя сами далеки от Маркса». Че всегда говорил то, что думает. Идеологические споры с ним продолжались часами, и Че никогда не сдавался даже под натиском аргументов Фиделя. Русские же устали с ним спорить. А однажды наступило время, когда Фидель понял – русские хотят, чтобы он ради Кубы пожертвовал другом, который не задумываясь отдал бы за него свою жизнь. Попросту они хотели, чтобы он предал Че Гевару…

– Ну и хорошо, что русские далеки от Маркса, – ответил неугомонному спорщику Фидель. – Спустись с небес. Ведь марксизм – во многом сказка. Люди талантливы и трудолюбивы по-разному. Поэтому одни зарабатывают больше, другие – меньше. Деление общества на классы неизбежно даже при равных стартовых возможностях. Бороться с расслоением общества – все равно что сражаться с ветряными мельницами. Просто старт надо дать для всех, а не только для избранных. Этим мы сократим разрыв между беднейшими слоями и богатыми людьми.

– Если людьми правит прибавочная стоимость, а не сознательность, тогда ты прав, – с блеском в глазах спорил Че.

– Я попробовал было одолеть «Капитал», но сдался на триста семидесятой странице. У Маркса мне понравилось «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Я проглотил ее еще в тюрьме на острове Пинос. Гюго в каком-то смысле уступает Марксу. Описывая то же самое, он крайне романтичен, его текст изобилует напыщенной и временами многословной эрудицией. Но ты, я смотрю, от Маркса в еще большем восторге, чем я, – сделал вывод Фидель и продолжил: – Значит, не зря на тебя жалуется министр внешней торговли. Он сказал, что ты планируешь отменить деньги…

– Их надо не отменить, а заменить моральным стимулированием и вознаграждением в виде различных социальных услуг. К примеру, бесплатным посещением спортивных и культурных учреждений, – убежденно доказывал Че.

– Надо же! До чего вы любите крайности. Рауль убежден, что деньги для защиты революции следует зарабатывать любыми путями, a в условиях эмбарго не исключил и криминальные способы пополнения бюджета. Как единственно доступные. Че еще более оригинален – взять и отменить деньги! Такими экспериментами вы отправите народ в могилу. Где логика? Элементарная логика. Сперва мы даем людям землю, а потом отменяем деньги! А люди мечтали получить землю, чтобы зарабатывать деньги. Выходит, мы хотим оставить их с носом, – утрируя, полушутя Фидель изложил политическую платформу друга, еще не предполагая, насколько далеко эти утопичные взгляды проникли в сознание Че, укоренились в нем и поглотили его неугомонную душу.

Разногласия между вождями революции тогда еще не приобрели острой формы. Однако предпосылки были налицо. Фидель действовал в русле обстоятельств, Че прокладывал собственный фарватер. Просто аргентинец очень спешил. Че торопился осуществить то, ради чего жил. Многие потом скажут, что жил он ради своей смерти, сделавшей практика Че бессмертным романтиком революции.

Гипертрофированное чувство свободы не давало Че, страдающему астмой, и в прямом, и в переносном смысле вздохнуть полной грудью. Ведь он не признавал ничьего диктата и потому вынашивал планы «континентальной герильи»[48]48
  Герилья – партизанская война; герильерос – повстанцы (исп.).


[Закрыть] – он страстно желал, чтобы примеру Кубы последовала вся Латинская Америка, избавившись от янки разом. Затем континент возглавит блок неприсоединившихся и дистанцируется от Советов, по сути таких же империалистов, которые так же, как гринго, дают займы под проценты и закабаляют должников. Таков был план Гевары.

Люди, подобные Че, сделавшие свободу предметом своего вожделения, готовые положить свою, и не только свою, жизнь на алтарь этой беспощадной борьбы за новый мир, подсознательно стремятся к неограниченной власти. Ведь только достигнув абсолютной власти, такой мечтатель может обрести полную свободу. При этом другие должны будут подчиниться его воле и принять его идеологию, а быть может, превратить в культ носителя этой идеи. Иначе они могут прослыть несовершенными, людьми старой формации, не принимающими нового, передового… врагами революции.

Че, после победы восставших провозглашенный специальным декретом гражданином Кубы с правами рожденного кубинца, героический «солдат Америки» Эрнесто де ла Серна Гевара, боготворимый массами, оказался никудышным министром промышленности и несостоятельным директором Национального банка. Мало того, он проявил себя и как сомнительный дипломат. Пытаясь обозначить независимую позицию лидерам третьего мира, он стал искать контактов с китайцами, ссоря тем самым Фиделя с Москвой, не признающей самодеятельности «младших братьев».

В декабре 1964 года Че с трибуны ООН отпустил едва заметную, искусно завуалированную шпильку в адрес СССР, сказав: «Мы марксисты, но, как и неприсоединившиеся, мы боремся с империализмом». В КГБ умели читать между строк. Но настоящая беда случилась 24 февраля 1965 года. В Алжире.

Че прибыл в бывшую колонию Франции как участник афроазиатской экономической конференции и уже без эзоповых стилистических конструкций обрушился там на СССР. Фидель не верил своим ушам, слушая радио, но эти слова действительно исходили из уст его друга:

– Советский Союз продает свою помощь народным революциям, исходя из эгоистической политики, далекой от великих задач международного рабочего класса… Как можно говорить о «взаимной выгоде», когда на сырье, добытое с таким трудом бедными странами, и на технику, созданную на гигантских автоматизированных заводах, установлены одни и те же цены мирового рынка? Если мы ведем подобные отношения между нациями с большим индустриально-техническим потенциалом и нациями, еще не вышедшими на столь высокую ступень развития, мы признаем, что развитые соцстраны являются в определенном смысле пособницами империалистов!

Если бы в момент выступления Че Кастро находился рядом, он в порыве гнева разорвал бы аргентинца на куски. Не потому, что был не согласен с ним. А потому, что нельзя рубить руку кормящего, что Че в силу своей горячности попытался сделать в Алжире.

Когда Че вернулся на Остров, гнев Фиделя был несколько нивелирован выволочкой из Москвы, оскорбленной спичем «чрезвычайного посла Кубы». Раздражение от нагоняя «старшего брата» освежило в памяти Фиделя те тяжелые дни Карибского кризиса, когда Советы и Штаты договорились о мирном урегулировании ракетного вопроса за спиной кубинской стороны. Такова судьба малых стран. Империи жертвуют ими, как безмолвными пешками, в бесконечных хитросплетениях и компромиссах политических гамбитов. Но ведь пешкой в данном случае они посчитали его, лидера суверенного государства, отстоявшего свое право на жизнь, как Давид, сразивший Голиафа. Гордость кубинца. Она одинакова для всех. Однако Фидель понимал, что если он не подавит ее сейчас, то хуже будет не ему – это сущая ерунда, плохо будет его народу.

Да, гнев прошел. Еще и потому, что Фидель верил в искренность поступков неисправимого романтика Че, ответом которого на безвыходную ситуацию всегда был необдуманный, спонтанный радикализм. Однажды в юности, в рождественскую ночь, Эрнесто бросился вплавь преодолеть бурную реку, разделяющую веселящихся здоровых людей с обитателями лепрозория для прокаженных Сан-Пабло. Его влекла к больным жалость, придававшая ему силы и заставляющая присоединиться к обреченным на скуку. И его меньше всего пугало водное препятствие, которое доселе не переплывал никто излюдей…

И сейчас, когда все валилось из рук, когда он запутался в своих ипостасях, Че видел только один выход – все, как он, должны бескорыстно протянуть руку помощи слабым. Советский Союз должен оплатить национальные революции в отсталых странах, не требуя ничего взамен. Он хотел соединить несоединимое, призывая к свободе, равенству и братству тех, для кого эти слова превратились в идеологию, но уже не имели смысла…

Тогда, в лепрозории Сан-Пабло, ему удалось доплыть до прокаженных и услышать ликование с обоих берегов неукротимой прежде реки. Но что было потом? А ничего. Жизнь продолжалась. Че уплыл вниз по Амазонке на сооруженном новыми друзьями плоту «Мамбо-танго». Здоровые жили автономно, больные – в изоляции.

Че рукоплескали, им восторгались одинаково как в бывших колониях, слаборазвитых странах, недавно вдохнувших аромат независимости и пока не успевших его распробовать, так и в странах развитого социализма. Он способен был вызвать восхищение собственным героизмом и у тех, и у других. Но его попытки расшатать устои, изменить жизнь, выстроить новую мораль, сконструировать нового человека столкнулись с непониманием, а затем и с открытым неприятием этих устремлений советской элитой – народившегося класса партийной номенклатуры, якобы не имеющей ничего, но на деле являющейся крупнейшим в истории монополистом. Хозяином самой большой страны со всеми ее богатствами. Неограниченным властителем судьбы своего народа и народов государств-сателлитов.

Этот класс не мог терпеть посягательств извне от равной по силе сверхдержавы. Но более всего его раздражал новый Симон Боливар по имени Эрнесто Гевара, посмевший поплыть против течения, противопоставить утвержденной Политбюро – авторитетнейшим советом мудрецов – политике «мирного сосуществования государств с различным общественно-политическим строем» свою непримиримую, фанатичную революционность. Она грозила разжечь мировой пожар и тем самым поставить под угрозу само существование человечества, а следовательно, разрушить и их благополучную, скрашенную многими прелестями и обычными человеческими радостями жизнь. Да кто он такой, этот неудавшийся реформатор, чтобы поучать, диктовать, шантажировать!

Из Москвы Фиделю недвусмысленно дали понять, что он должен либо усмирить пыл своего не в меру ретивого коменданте, либо избавиться от него, пока он не наделал еще больших глупостей…

– На Кубе не должно быть двух политических мнений! Или ты с нами, или выплывай сам по себе! Но тогда денег больше не дадим, – нервно отрезал в телефонном разговоре с Кастро по закрытой линии связи тогда еще не чавкающий Брежнев. – А то мы их несладкий сахар скупаем, к едрене фене! Когда у нас свеклы хоть жопой жри! На хрена нам, думаешь, ваш гребаный сахар сдался?! А они еще гавкают на весь мир, империалистами обзывают! Мы что ж, должны вам чего? А вот вы нам задолжали до хрена! Еще с никиткинских времен!

Фидель пообещал разобраться. Но он не знал, как поступить. Ведь он любил аргентинца всем сердцем, понимал Че, но не мог взять в толк, почему Че не хочет понять его. Распутать этот клубок противоречий мог только разговор по душам. И он состоялся. Друзья беседовали два дня и две ночи…

– Мы не можем действовать самостоятельно, иначе мы останемся в полной изоляции, без поддержки, – увещевал Фидель. – И тогда мы погибнем.

– И пусть. Революция или смерть! Разве не так мы воодушевляли на неравный бой своих людей? – отбивался Че.

– Мне не жалко наших жизней – мы затеяли эту войну. Но почему ты думаешь, что можешь распоряжаться судьбами всех до единого кубинцев. Ты не допускаешь мысли, что они могут хотеть мирно возделывать свои поля, работать на благо своих семей, во имя будущего своих детей? Мы – маленькая страна. Мы вынуждены маневрировать в политике между сильными. Таков наш удел.

– Таков удел слабого, – не сдавался Че. – Мы можем поднять третий мир и стать его лидерами.

– Значит, я правильно подумал. Речь идет о власти. Лично я готов довольствоваться лидерством на Кубе.

– Тогда наши пути должны разойтись, – со слезами на глазах вымолвил Эрнесто. – Помнишь, в Мексике, когда зародилась наша дружба, ты кое-что обещал мне?

– Я помню все, – обнял его Фидель, и из его глаз тоже хлынули слезы.

– Выполни свое обещание, – попросил аргентинец друга…

* * *

Выполнение этого обещания на тот момент было лучшим решением для них обоих, для двух героев, которых народ Кубы любил одинаково горячо, но за разное, даже противоположное. Че за то, что он, оседлав своего Росинанта, бросал боевой клич, призывал их к вечной борьбе, гарантируя победу или смерть. Он видел в них таких же бесстрашных герильерос, как он сам. Он не простил бы им малодушия, как не простил бы себе предательства…

Фиделя любили за другое. Он видел в них и слабости, чаяния, надежду на мир и воссоединение с семьями, а готовность жертвовать своими жизнями для защиты завоеваний революции воспринимал лишь как временную меру. Они оба провозгласили лозунг «Победа или смерть!». Фидель, в отличие от Че, был убежден, что два эти понятия альтернативны и ни при каких обстоятельствах не могут стать равнозначными для его народа. Че же не сомневался, что смерть в их случае тоже является победой. Кастро не уставал повторять их общий лозунг, но высшей задачей для него стало выживание кубинцев.

Последующие события подтвердили, что для Че, ставшего узником боливийских рейнджеров и агентов ЦРУ, не оставалось ничего, кроме героической смерти мученика, и он принял ее, как единственно возможную победу в условиях постыдного плена. Возможно, поэтому некоторые сердобольные старухи увидели в образе расстрелянного аргентинца, тело которого победители выставили напоказ, лик святого Христа. Смерть победивший смертью, живущий в вечной памяти Че не был святым, но пророком революции он был наверняка. Все, что он пытался осуществить в Бельгийском Конго и в Боливии, спустя небольшой промежуток времени случилось в Анголе и Колумбии. Географически он ошибся совсем чуть-чуть.

Фидель хорошо помнил, как познакомился с тогда еще свежевыбритым аргентинским доктором Че, женатым на перуанской марксистке из «Союза за американскую революцию» Хильде Гадеа. Как потом вспоминал Че, в те времена, как, впрочем, и позднее, всерьез он думал только о революции и никак не о женитьбе, но соображения порядочности сделали из него законного супруга беременной перуанки.

С Фиделем аргентинца познакомил Рауль. Тот, первый, разговор тоже длился долго. Они доверились друг другу, как братья. Че рвался в экспедицию на Кубу свергать диктатуру Батисты. Он просил Фиделя поверить ему и принять в отряд в качестве врача. Лекарь в таком рискованном деле – незаменимая фигура, но в этом аргентинце так явственно проявлялась бурлящая кровь и распознавался необузданный нрав, что не надо было быть провидцем, чтобы предположить – это вечный путешественник, неутомимый странник, чуждый любой форме оседлости. Он не просто легок на подъем. Устремляясь в путь, он отвергает привалы. А перед дальней дорогой выдвигает условия и настаивает на обещании, выполнение которого позволит ему вновь тронуться в путь.