Текст книги "Возвращение Орла. Том 2"

– А другие две трети?

– Это уже иная работа, – постучал по кости между отсутствующими рогами, – ума! Душой только напортишь, обязательно напортишь, с душой к этим двум третям близко подходить нельзя.

– Да что ж это за работа?

– Я уж говорил: второй золотник – уберечь тебя от ямы монастырской, ведь не думаешь же, что с таким процарским откровением тебя в палаты на смотрины пригласят? В яму, и то в лучшем случае, а в обычном – сразу к праотцам, сколько таких пророков колья задницами примеряли… о-ох, много! А последний золотник, третья, стало быть, доля, – ещё важнее первых двух: запустить твоей души работу на такие верхние круги, где она работой только и станет. Как до Бога высоко, так и до царя далеко. Без меня твоим писулям путь только до печки в келье настоятеля, и сколько ещё печек будет по дороге в Петербург! А царей облукавить, чтоб вняли? Пока в эти круги твою фантазию не всучишь, толку от неё – пшик.

– Так ты, выходит, за тем и явился…

– За тем, за тем… за тем Он нас, нелюбимых, и пестует: самим творить не даёт, но подельничать с вами, творцами, не мешает… Короче, давай, давай, бухайся на коленки да отключи свой котелок, – постучал жёсткими костяшками по шишковатому лбу, – и так он у тебя перегрелся уже, пригорят мозги… и про кровь, про кровь не забудь, я к тому далёкому часу ждать буду… где-нибудь, скажем, в Тамбове. Смотри – уговор.

Бес исчез – да и был ли он? – и началось трясение тела…

– Ну и накрутили… – вздохнул Семён, закладывая тетрадку черёмуховой веточкой. – Скажи, Николаич, с точки зрения физики, как это возможно – предсказывать будущее?

– Ну, во-первых, – поправил очки умник, – может иметь место простая экстраполяция событийного ряда: на коротких расстояниях она очень хорошо работает, но вероятность убывает обратно пропорционально расстоянию от исходного события.

– То есть?

– То есть: если ты утром в рабочий день пошёл за водкой, то не стоит труда стопроцентно предсказать, что к обеду ты будешь пьян; с меньшей вероятностью – вечерний синяк под глазом; ещё с меньшей – увольнение через месяц по 33-й статье; и уж тем более – смерть от цирроза через три года.

– Горшков вон уже пятнадцать со своим циррозом живёт, и ничего.

– Он рыбак, – объяснил феномен Горшкова Аркадий.

– Только это не физика, – возразил Семён, – тем более, что через триста лет твоя вероятность шмякнется в нуль, а мы имеем фактики… А может быть, они всё-таки подсматривают через время, и говорят всем, что там происходит? Может же быть кротовая нора не только в пространстве, но и во времени?

– Может, только с одной поправкой. Не подсматривать надо, а предвидеть. Забыл дедово? Подсмотреть можно только то, что есть, а чтобы вытянуть событие из нети, надо видеть.

– Увидеть то, чего нет? Это ж русская сказка: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что!

– Именно! Смотреть на то, что уже есть, умения не надо. В неть заглянуть – вот фокус.

– Ты нам не про фокусы, ты научно объясни, как работает.

В этом месте крякнул Поручик: он, похоже, знал, как работает, но не знал, как объяснить.

– Научно? – переспросил Николаич и с интонацией «сами просили, я не хотел» замонотонил: – Будущее – это такая глобальная квантовая система, которая находится в суперпозиции нескольких состояний, и только после проведения измерения, в нашем случае – наблюдения, подсматривания, происходит так называемый коллапс волновой функции, и система фиксируется уже только в одном из состояний.

– О-о! Залепите мне уши… – застонал Виночерпий и начал откручивать фляжку.

– А в каком из? От личности наблюдателя это зависит?

– Больше, пожалуй, и не от чего.

– То есть если предсказатель чёрт, – начал рассуждать Семён, – жди ада, если ангел…

– …то бесплатная водка, – мечтательно заключил Аркадий.

– Это как раз, если чёрт!

– Нет, ангел!

– Чёрт!

– Сам ты чёрт! Если в магазине брать, всего пять бутылок – и аванса как не бывало. Как жить? Если бесплатная, то ангел!

– Так передохнем же, какой ангел!?

– Когда будет много и бесплатной, до беспамятства пить никто не будет. Вон, бесплатного воздуха целое небо – ты же не надышиваешься до смерти!

– Ну, ты, Аркадий, и сказанул…

– А чего он: суперпозиция, коллапс, – перевёл Аркадий стрелки на Николаича, – пусть по-русски скажет.

– Вам, рыбакам, не угодишь: то по-научному, то по-русски.

– Нельзя разве на русском языке по-научному? – не унимался лиофилолог. – Как Сергей Иванович вчера.

– Сущь, вещь? – рассмеялся Николаич.

– Именно! – воскликнул Аркадий и приготовил ребро ладони для стучания в грудь. – Загляни туда – не знаю куда, увидь то – не знаю что. Никакие это не сказки, это нам, дуракам, русским языком объяснили про твой коллапс волновой функции, про всю вашу… нашу квантовую физику. И – сущь! И – вещь! Сущи, то есть вариантов будущего, – несметно, вещью же, реальным событием, становится лишь то из сущи, что удостоилось наблюдателя – увидения. Вот и вся твоя суперпозиция. И вопрос только один: как в эту безмерную сущь заглянуть, чтоб оявить не какую-нибудь инфузорию, а рыбу настоящую.

– Тьфу!

– А я на что? – выдвинулся вперёд Виночерпий.

Первого, как уж повелось, градус зацепил Николаича.

– Да-а… Мир устроен… уму непостижимо, как просто! – начал он дирижировать тощей рукой. – И не при чём тут скорость света. Мир мгновенен, мы мгновенны. Ты знаешь, Винч, что есть поля, которым плевать на квадрат расстояния?

– Знаю. Например, капустное.

– Отсюда вытекает принцип универсальной суперпозиции: мир – един, мы, ты, я, любой задрипанный фотон – и есть целиком мир.

– И никакой иерархии?

– Я же говорю: универсальной, а не абсолютной. Это абсолютная суперпозиция – Ничто, изотропность, всего лишь стопроцентный потенциал, а универсальная – это не просто наличие, но торжество иерархий. И прямых, и обратных.

– Обратных – это как? – пытался сообразить Семён.

– Как… «Ты проживёшь без королей? – Солдат сказал: – Изволь! – А ты без армии своей? – Ну, нет! – сказал король». Вот так, поэт.

Лилит в милиции

Аппетитная приходит во время еды.

Вен. Ерофеев, «Москва – Петушки»

Тяжёлый день – понедельник!

Лейтенант милиции Сергей Рыбаков был в серьёзном раздумье: идти домой, на пару часов закончить пораньше и выпить дома (это же лучше, чем пить на службе, того и гляди кто-нибудь капнет… чёртова антиалкогольная кампания, выпить на родной работе боишься…) или всё-таки выпить прямо сейчас – больную голову до дома ещё надо донести, а свинец уже расплавился и с гулкой болью переливается от лба к затылку при каждом не то что шевелении, при каждой мысли!.. К тому же и дома толком не выпить, у него всего-то чекушка, а батю уважить?.. а жена на хвоста усядется, останови её потом… Здесь!

Непростой, но весьма предсказуемый выбор был сделан. Здесь и сейчас.

Бутылку лейтенант пил за три раза, а чекушку ни туда, ни сюда – за два, с небольшим перерывом, регламентируемым самим организмом: как только кровь от первой осьмухи ударит в лицо, отсчитай двадцать ровных дыхов – и вторую. После первой закусывать было нельзя, то есть можно, но не полезет, а вот вторая осьмуха сама на зуб просит. Двадцать дыхов на то и расходуются, чтобы отделить от вяленого лещового бока рёберные косточки и свернуть – ну, любил он так! – прозрачную жирную мякоть в трубочку. Вторая осьмуха пролетела соколом – вдогон, вдогон, торопись, родная… шумно занюхал лещовым рулетиком, возложив его на усы, и только переправил с усов в рот и пару раз чавкнул… как заявилась эта толстушка.

Откуда её принесло… хотя что ж, понедельник на то и понедельник, чтоб разгребать воскресные дела. Понедельник потому и грустный, что выходные весёлые – даже у них, где ни выходных, ни проходных, особенно в мае. И ведь как только ему на выходные дежурить, обязательно что-то происходит. Ну, субботняя драка около клуба, на танцах, – это почти плановое мероприятие: кто-то кого-то задел, кто-то кого-то послал, тут же съезжаются со всей округи сельские и начинается… Вообще-то местные смирные, но уж больно их москвичи раздражают. Сколько лет уже ему интересно: почему обязательная субботняя драка у клуба называется танцами? Вальс, танго, летка-енка и новый советский – драка у клуба. Разняли, электричество отключили и, последнее па, – подождали, пока все разойдутся. Драка пусть, понятное дело, но ведь сколько непонятных: какой должен быть крен у парома, чтобы шесть машин, по две с каждого ряда, стоявшие на ручниках, сползли в воду? Почему не попадали в воду люди? Или они не стояли на ручниках? Поднять и проверить, но ни одной машины за двести метров вниз по течению не нащупали, а должны бы они кучкой лежать в одном месте, нет – песочек, песочек… шутили, что русалки с водяными поехали на них в Белоомут за портвейном… Если б не полсотни свидетелей, уместно было бы спросить: а были ли машины? Вот именно, что были, а теперь нет. Ока их языком слизнула. Едва улеглась паника на пароме, сообщили про те две баржи. Сроду тут такого не было, ведь не просто не разошлись, а такими галсами пошли, что одна протаранила водокачку, а вторая пригладила далеко за красным бакеном четыре лодки с рыбаками. Или три? Поперечное течение. Мозги к вечеру в субботу стали поперечными. Как тут было не напиться? И в воскресенье продолжали снимать стресс…

Вот и болела (гудела, трещала – жидкий свинец был залит в черепушку) голова, целый день терпел, а после обеда головная беда достала. Если б не чекушка… Теперь хотя бы минут десять расслабухи, так нет же!

Одно примиряло с ситуацией: толстушечка была аппетитная. Как заметил ещё сам Иван Ефремов, мужчины только притворяются, что любят тонких девушек. Толстушка оказалась старшей у люберецких командированных, с Малеевского, отделения «Овощное»… у неё пропали три девушки.

«Час от часу…»

– Как они пропали? – говорить было ещё тяжело, от каждого звука стремительно остывающий свинец норовил-таки ткнуться в лоб, а любое открывание рта всё ещё напоминало о помойке… нужно, нужно бы минут десять умиротворительного покоя.

– Пошли в гости и не вернулись.

– Когда пошли? – Чтобы просто её выгнать, слов и телодвижений потребовалось бы больше. Тихо спрашивал.

– Вчера.

«Ну, не дура?»

Толстушке было лет тридцать пять.

А ведь странно устроен организм: только что был чуть жив, говорить и то непросто, а похоть в рост, как будто чресла другой кровью омываются, не отравленной бормотой и брагой. Оглядел толстушку попристальней, похмельно-профессионально. Не замужем и давно без мужика, взгляд ядовито-презрительный: «что ж вы такие гады! во мне столько ждущего тела, а вы…». И заигрывать с такими нельзя: они, зная, что дальше трёпа обычно не идёт, заранее, дуры, отшивают – итог тот же, но зато отшили не их, а они. А так бы… за ляжку подержаться и в кость не упереться, о-о! Есть такое: мужей толстушек тянет на худышек, мужей худышек – на толстушек. А те, которые вчера ушли «в гости», наверняка стройные, красивые, разбитные, не столько за них переживает, сколько под благовиднейшим предлогом заботы – отомстить. За что? А за всё. За то, что стройные, за то, что её с собой не взяли, что зависают, сучки, где-то вместо работы, наплевав и на неё, старшую, и на проблемы, какие могут возникнуть, и на эту капусту… а она даже этого не может.

– Вчера… ну, если завтра не объявятся, то… послезавтра приходите.

«И зачем на послезавтра отправил? Приходила бы завтра, он бы оживел и что-нибудь придумал… насчёт следственного эксперимента».

– Почему послезавтра? Они же вчера пропали. Ушли и не вернулись!

«Толстенькая, азартная… и правда, почему послезавтра?»

Представил её обширные телеса в своих жадных руках… – «ух!..» Кровь побежала, побежала по жилкам, по самым тонюсеньким, по толстусеньким…

– Недопили, значит, за вчера, или наоборот: допили и не могут вернуться… обычное дело.

– Да вы что!

«Хорошая, хорошая толстушечка, бойкая. Поехать с ней на место… происшествия, осмотреть, то да сё, по дороге договориться… эх, хороши ляжки!.. под трико, наверное, белые, мягкие, как будто груди по всему телу…»

– Да мы-то как раз ничего…

– Они не ночевали!

«Завидует, завидует… давно мужика не было…»

– Охо-хо… Вас тут сотни, и все друг к другу в гости ходят, и половина просыпается не там, где ложилась. Как вы представляете наши действия?

– Я понимаю, понимаю… у нас тоже так бывало… но утром-то все находились, а эти – не нашлись.

– А вы что, искали?

– Конечно! Ходили к ним на берег…

– Стоп, по порядку…

Берег в Малеевском… баржи как раз напротив этого Малеевского не смогли разойтись, это в самом широком месте на всей реке! – причём оба капитана трезвые, но несли несусветную чушь о сильном поперечном течении, на тихоне-то Оке, где и обычное течение не бог весть какое. Водокачку на правом берегу чинят… но это пусть речники с совхозными занимаются, а вот то, что не нашли двух рыбаков с подмятых лодок, на русалок не спишешь – следак коломенский уже приезжал, теперь ждут водолазов… а водолазы, наверное, ждут, пока рыбаки всплывут сами. В Малеевском, правда, Ока резко уходит вправо, но створные знаки стоят, бакены, как и положено, болтаются… но чтобы сразу две баржи пошли поперёк?..

– Они не купались?

– Не знаю…

– Рассказывай тогда, что знаешь… – «пусть поговорит… толстенькая, а шея без складок».

– Я и рассказываю: пошли к НИИПовским в гости, на берег, и не вернулись.

«Опять НИИП, умники грёбаные… Да, ещё был неприятный слух, дядя Ваня-бухгалтер попусту молоть не станет, что кто-то там в Малеевском или рядом, хотя где рядом? – умер от побоев… или задавили. Два дня ждал заявления – никого. Значит, не умер, или…»

Додумывать нежелательный сюжет не стал, вернулся к прослушиванию и просматриванию.

– Они, НИИПовские, и накануне приезжали со своим самогоном, на «запорожце»…

– «Запорожец» голубенький такой?

– Голубоватый… – уточнила толстушка. – Его у них угнали в тот же вечер.

«Вот те на! А заявления нет…»

– На берегу у НИИПовских был пикник?

– Нет, они там живут… ну и пикник.

«НИИП же в бараке около правления… хотя видел, когда за оргией в пятницу наблюдал, как от автобуса две машины и мотоцикл уехали в другую сторону, ещё позавидовал – хороший мотоцикл, «Урал» новенький, с задним ходом, по сравнению с его двадцатилетним 650-м «Днепром» – сказка. Да, «Урал», голубенький «запор» и «копейка».

– …там коса около водокачки, бакен ещё рядом привязан.

– Белый такой? – уже издевался.

– Белый.

– Ну, и…

– Ну, и всё. Ночевать не пришли, мы их утром в автобусе ждали-ждали, потом пошли к ним на косу, искать.

– Не нашли.

– Нет.

– Что сказали НИИПовские?

– Да врут! Сказали, что пришли и ушли. А один, пьяненький, проговорился – утопили, говорит, ваших подруг, русалок из них сделали.

– Русалок – это хорошо… – Спохватился: – А в палатках… они же в палатках живут?.. не смотрели?

– И в палатках, и лесочек, который по берегу, обшарили – нет нигде.

– Опиши, как они выглядели.

– По-разному…

– Ясно, что не близнецы.

– Таня высокая такая блондинка, в джинсах была, Надя рыжая, она в зелёном спортивном костюме ходила, и ещё Ира, маленькая… ну, в сравнении с Таней, тёмная, канареечная кофточка у неё с капюшоном.

Снова подступила тошнота. «Сладкая толстушка, но потом, потом…»

– Заявление я у вас не приму: позвоните им домой, на работу к себе, тут дезертиров с капустного фронта хватает… Если завтра… если завтра не объявятся, то… послезавтра приходите. – Фраза была в страду привычная. Как правило, все объявлялись.

На тот берег!

А на том берегу незабудки цветут…

Ю. Рыбчинский

– Кэп, а почему бабам на косу хода нет? – спросил Поручик.

– Почему нет? Ход есть, только…

– Что – только? – насторожился Африка.

– Просто так нельзя.

– А как?

– Привёл – женись, – оторвался Виночерпий от колдования над ёмкостями.

– Только разженились… – синхронно вздохнули ловеласы.

– То есть, без большого чувства нельзя. Только по любви, и только зачать, и осчастливить.

– Это, конечно, можно бы, но…

– В другой раз.

– Точно, не пойдём, Поручик, никуда. Ну их, этих баб, к лешему.

– Конечно, какие бабы, когда водка не допита? – приветствовал решение Винч.

Ну и пили…

Идея макнуть Орликова пришла Виночерпию, безуспешно пытавшемуся читать ничего уже не соображающему Орлу нотацию – тот пил со всеми наравне, не отказывался, но пьянел по отношению к остальным параболически.

– Ты, Михаил Васильевич, до беспамятства пить прекращай, тут так нельзя, ты у нас как дырка в мыльном пузыре, понимаешь?

Орёл, конечно, не понимал. Тогда Винч и предложил:

– Давайте макнём предобтра! Может, очухается, а заодно и прополощем: уж больно воняет, мимо не пройти.

Сказано – сделано. Стащили с Орликова штаны и поволокли к реке.

В воде Орёл замычал, если б были силы – заревел бы, а так только шумно хватал воздух ртом. Хотел уползти, взяли на руки, раскачали и бросили. Тут же побросали и друг друга, потом выстроились против волны и спели «Связанные одной цепью!». Здорово!

Выскочили – и к кружкам. Выпили, попрыгали около костра, разогрелись, возбудились.

Тут и река, словно подхватив кураж, взъярилась не по-речному!

– Кто сказал, что в раю тишина да штиль? – голосил Африка. – Вот это рай! По-честности, Арканя?

– Конечно! Рай – это и есть река, и хоронили в древности, то есть отправляли в рай, пуская лодку с умершим по реке, слышал? А покойника называли райником. – Аркадий с трудом перекрикивал волны. – И Харон отсюда приплыл в древнюю Грецию, и река у них сначала называлась не Стикс, а Ахерон или Ахарон, А-харон, может, от «похорон», а может, и Аха-рон, потому что река – Аха, то есть Ока, по-честности! И мост через эту реку – изначально райдуга. Потом уже пошли варианты, что рай не сама река, а только другой берег реки, потому и город такой на окском Осетре – какой там голавль клюёт! – так и называется: «За-райск». Рай – это река и берег, который она от тебя отделяет.

– Значит, для того чудика, что на том берегу живёт, рай, выходит, у нас?

– Конечно. На другом берегу всегда клюёт лучше. И это не предрассудок, это древность, изначальное понимание мироустройства, оно попрочней марксизма-ленинизма будет, оно у русского человека не в голове, как истмат, а в печёнке, где кровь родится. Потому и умирали легко. Другой берег. Другая жизнь. Другой мир. Загадка.

– Вот и беда, что в печёнке. Теперь у нас твой Ахерон – это западная граница, и всем за ней рай чудится, никому уже и родина не мила: там, конечно, клюёт лучше! – повернул Семён.

– Плыть надо! – рубанул вдруг Капитан.

– На Запад? – удивился Семён.

– На тот берег!

Волна, гладко сливаясь с левым глубоководьем, рушилась на правую отмель с какой-то почти разумной отчаянностью, кидалась на косу, будто сомневаясь в её праве быть на этом месте и мешать ей, так славно разогнавшейся, точить и рушить спрятавшийся за отмелью глинистый обрыв. Капитан двинул рукой ей навстречу:

– На тот берег!

– В рай!

С криками «Ура!», тонущими в рёве ветра и в шлёпанье волн, ребята бросились в Оку… Чуть задержался Поручик, заставив, не приближаясь к машине, заорать на полную мощь «Связанные одной цепью!..» ещё и жигулёвские динамики, да неожиданно заметался Виночерпий, как дворецкий на пожаре. Через минуту все плыли поперёк волны и, захлёбываясь, пытались орать в унисон с Бутусовым…

Другой берег! Там не только клюёт лучше… На том берегу зеленее трава, на клеверах больше лепестков… да что говорить, там есть то, чего не хватает на этом, там, может быть, есть даже то, чего вообще нигде нет, там – тайна… на другом берегу. Кто не бывал на другом берегу, тот не знает реки. Тот не знает Реки.

 
Берега, берега, берега…
Для чего вы бушующим рекам?
Может, вы для реки, берега,
Как рожденье и смерть человеку?
 

– пелось в одной из Семёновых песен…

Доплыли чуть живые. И недалеко вроде этот другой берег, не будет и полукилометра, но не на велосипеде, даже не пешочком по асфальту, а против волны и течения в холодной майской воде… Николаич дотянул, только держась за Африканские плавки; первыми вышедшие на берег Капитан и Поручик, не отдышавшись, услышали жалкий крик Аркадия метров за сто ниже по течению: «Ребяты, танкисты!», а потом уже, когда они убежали спасать Дуремара, Семён, приплывший третьим, увидел метрах в пятидесяти от берега ныряющую голову Виночерпия – он конкретно тонул! Успел, а когда выволакивал бедного Винча на чавкающий ил, понял и причину отставания: к поясу Виночерпия была привязана – когда успел? – шнурком за пробку и вокруг пояса фляжка, та самая, на литр двести…

– По коленям, сволочь… – только и выговорил Виночерпий. Колени и ноги выше колен были в синяках и ссадинах.

Поднявшись на пятиметровый обрыв, обнаружили брошенный бивуак. Раскрытая палатка, полуспущенная лодка, в костерке прощальной струйкой чуть дымила сырая головёшка, на раскладном столике открытая, но непочатая плоская банка венгерской ветчины. А хозяев не было.

– Эге-гей! – прокричал призывно Африка. Никто, конечно, не отозвался.

– Рыбачит, наверное, – предположил Поручик.

– А лодка? – кивнул Аркадий на грустную резиновую калошу.

Согреться не удавалось: ветер на юру срывал с мокрых тел последнее тепло.

«И чего мы сюда попёрлись?» – спрашивали взглядами друг у друга и пожимали в ответ усыпанными мурашками плечами.

– Рай… – разочарованно выдохнул Африка, – даже дров нету!

– Так он не здесь, рай, – ёжась и постукивая зубами, проговорил Аркадий.

– Как не здесь? – возмутился Семён, – А Ахерон? А Зарайск? Ты же взбаламутил – райдуга, на другом берегу и клюёт лучше!.. Врал опять…

– Ничего не врал, – спокойно отвечал Аркадий, зябко потирая предплечья. – На другом берегу, – кивнул в сторону оставленной ими косы, отделённой теперь полукилометром свинцовых барашков, – лучше… и клюёт, и вообще. Там и рай.

Вот так… Другой – он всегда другой, это тот, на котором нас нет сейчас.

В философическом молчании по очереди выпивали из стеклянных стаканчиков, закусывая венгерским деликатесом.

– Кто ты, мой невидимый друг? – выскребая из банки остатки, процитировал Семён. В благодарность за столь странное гостеприимство до краёв наполнили обе стопочки самогоном и, поставив их рядышком, пустой банкой накрыли – мало ли, пыль, мухи…

Откуда ни возьмись появился Лёха, наверх не поднимался, без слов допил из узкого нержавеющего горлышка остатки и забрал в чёлн старого, малого и умного – Виночерпия, Аркадия и Николаича:

– Отвезу, вернусь.

– Плыви, плыви, мы сами.

Назад четверым было плыть легче: волна – по Лёхиному веленью? – стихла, а может, и не стихла, просто не била теперь со всего размаху в рожу, а подгоняла, ласково, как банщик в парную, подталкивала в спину.