Текст книги "Как молоды мы пили. Сто историй спортивного журналиста"

По следам героя

Однажды в «Советском спорте» состоялся чемпионат по вранью.

Ну как – чемпионат. Просто собрались в одном из редакционных кабинетов человек двенадцать, предварительно послав гонцов в магазин. Налили, выпили, закусили. То же самое – еще раз. В животе стало тепло.

И не какие-нибудь там сотрудники отдела писем, а первые перья редакции. Звезды отечественной спортивной журналистики (которых в «Советском спорте» середины семидесятых было через одного), не обремененные тем вечером работой в номер. Для меня, молодого, необученного, оказаться в такой компании было невероятной удачей. Да и оказался-то я лишь потому, что был одним из гонцов. За что меня и поощрили присутствием.

Когда махнули по третьей, выпивать просто так стало скучно. И Станислав Токарев, самое первое совспортовское перо, предложил, чтобы каждый по кругу рассказал, как он соврал в каком-нибудь своем материале. Идея пришлась по вкусу, скинулись по рублю, образовав призовой фонд, и – началось!

Только не поймите превратно: все они, безусловно, были честными людьми. Но сами знаете: не приврешь – не расскажешь. К тому же иной раз обстоятельства складывались так, что выхода у них просто не оставалось. В общем, и на солнце бывают пятна.

До сих пор кляну себя за то, что я, дурак, не записал той же ночью все эти истории. Почти каждая была – бомба, ржали так, что стены тряслись. А я только несколько теперь и помню.

Именно тогда Володя Кучмий, будущий основатель «Спорт-Экспресса», впервые рассказал свою ставшую потом знаменитой байку о Нонне Пиздрюковой. Вова только что вернулся из Алма-Аты, точнее, с катка Медео, куда его почти на полгода, с ноября по апрель, каждый год отправлял наш главный редактор НикСем, абсолютный фанат бега на коньках. Медео называли «фабрикой рекордов», и там у «Советского спорта» был корпункт, перед дверью которого стоял телекс – забытый ныне человечеством аппарат для передачи текстов. Ты набивал на клавиатуре репортаж, нажимал на кнопку, и такой же агрегат в московской редакции начинал неспешно твой материал печатать. Чудо техники!

Так вот Кучмия ужасно бесило, что стоило ему передать очередной репортаж и уйти, как у телекса появлялись местные – алма-атинские – тассовцы, которые не утруждали себя многочасовым сидением на трибунах. Они внимательно читали, что написал конкурент, после чего появлялись тексты, удивительно похожие на Володины.

Ну, это любого взбесит. И тогда Кучмий задумал страшную месть. Набил на телексе сообщение о невероятном мировом рекорде юной Нонны Пиздрюковой, студентки пензенского мукомольного техникума. Более того, сопроводил эту информацию комментарием (естественно, тоже вымышленным) великого тренера Константина Кудрявцева: мол, Нонна – восходящая звездочка советского бега на коньках и у нее блестящее будущее.

Набил, но не передал. И ушел. Тут же появились тассовские недруги и поспешили передать сенсационное сообщение в Москву. Где новость чуть было не распространили по всему свету, и это, конечно, был бы скандал. Но главное – и единственное – телеграфное агентство страны в последний момент спас скромный сотрудник службы проверки. Он сделал стойку – нет, не на подозрительную фамилию рекордсменки, а на то, что в Пензе нет мукомольного техникума.

Кучмиевская байка вызвала у присутствующих бурю восторга, но к участию в чемпионате принята не была. Коллектив постановил, что это не вранье, а мистификация. Володя пытался протестовать, и тогда – в качестве компенсации – ему налили внеочередную рюмку.

После чего пришел черед ветерана редакции Анатолия Соболева. Его рассказ я, к сожалению, помню смутно, но заключался он в том, что в самом начале 1950-х ему предстояло освещать многодневную велогонку из Владимира до какого-то украинского города (возможно, это был Львов). Полторы тысячи километров.

К несчастью, за ужином перед стартом Анатолий Николаевич, будучи человеком еще молодым, не рассчитал силы и несколько перебрал в компании тренеров и руководства гонки, так что утром велокараван отбыл в дальний путь без него. Вроде бы не самая большая проблема, случалось и не такое, только вот догнать гонку у Соболева не было ни сил, подорванных общением со спортивными специалистами, ни, прежде всего, средств, поскольку именно он в тот предстартовый вечер за всех и расплатился. Выручили те же специалисты, оказавшиеся людьми совестливыми: в течение полутора недель они звонили Соболеву во Владимир, сообщая подробности. И тот диктовал в редакцию репортажи, как будто с места событий.

Эта история, если не ошибаюсь, в итоге оказалась в тройке лучших. Но точно не первой. О первой речь впереди.

Постепенно очередь дошла и до меня, и я рассказал нечто абсолютно позорное, лишь косвенно имевшее отношение к вранью. Но меня лишь ласково пожурили: дескать, юноша еще сырой, все у Гескина впереди. А пока – что с него взять?

Да уж, теперь я знал бы, чем порадовать коллег. Нельзя сказать, что постепенно во мне открылись какие-то особые таланты по этой части. Но ведь было, было… Пусть и не корысти ради, а волею пославшей меня редакции.

Вот летели мы, бригада «СЭ», в 1996 году в Англию на чемпионат Европы по футболу. Не помню почему, но рейс сильно задержали, и в «Хитроу» мы оказались лишь под вечер. Ребята отправились дальше – кто в Манчестер, кто в Ливерпуль, а мне предстояло ближайшие недели провести в Лондоне. Только я зашел в свой гостиничный номер – звонок главного редактора Кучмия:

– Вова, где репортаж?

– Какой там репортаж? Я пять минут как в отель приехал, еще ничего не видел!

– Кого это волнует? У нас скоро номер подписывается, а наверху первой полосы дыра! Считаешь, мы можем так выйти?

Что делать, я открыл ноутбук и написал… Ох, мне до сих пор стыдно. Я написал, как ехал на «Уэмбли» и по дороге расспрашивал таксиста о предстоящем чемпионате (знайте: если журналист описывает свой разговор с таксистом – это почти всегда выдумка, и можно с легкой душой прекращать чтение – дальше будет в том же духе). Как увидел знаменитые башенки. Как ступил на легендарный зеленый ковер великого «Уэмбли» – и в этот момент сердце мое бешено застучало. Как опустился на колени, погрузил нос в траву и, вдыхая ее запахи, думал о том, что…

Стоп. Какая разница, о чем я думал, если все это было категорическое вранье – от первой до последней буквы? Но читатель милосерден. Скушал. Или, может, ему просто лень было написать в редакцию: что же вы такую лабуду публикуете? Кто этого Гескина на газон «Уэмбли» пустит?

…Подходим к финалу. Победила в этом захватывающем совспортовском чемпионате история, рассказанная человеком, имя которого я по ряду причин называть не буду. Только его инициалы – О.С.

Когда-то О.С. трудился на иновещании – в болгарской редакции. Страна была братская, передачи шли чуть не круглые сутки, и слушали их в Болгарии хорошо, о чем свидетельствовали сотни писем-откликов, приходивших в радиокомитет на Пятницкой.

О.С. руководил отделом, где готовили радиоспектакли. Нужно было выпустить в эфир, условно говоря, один радиоспектакль в месяц, но однажды кто-то из авторов подвел, не сдав вовремя сценарий, и дело шло к тому, что весь отдел лишат премии. Мог ли О.С., стеной стоявший за подчиненных, это допустить?

Он пошел в радиокомитетовскую библиотеку. Перелопатил кучу книг и нашел то, что искал. Точнее, того.

О болгарском революционере (назовем его Благоем Благоевым) было известно, что он воевал на фронтах нашей Гражданской войны (но на каких фронтах и где, говорилось крайне туманно), совершил в Крыму великие подвиги (не очень понятно какие) и там же, в крымских степях, погиб совсем молодым.

Это был герой без фактов и почти без биографии, так что О.С. оставалось на полную катушку включить воображение. За одну ночь был написан сценарий радиопьесы, в которой героическая жизнь и стойкий характер Благоя Благоева раскрывались во всем блеске. Какие-то его подвиги автор взял у Котовского, какие-то у Олеко Дундича, и получился спектакль, вполне соответствовавший патриотическим штампам того времени. Завершалось все торжественными, зовущими вперед, в будущее, аккордами и примерно таким текстом «от автора»:

«Посреди жаркой крымской степи стоит скромный памятник. Ветер почти стер имя того, кто спит здесь вечным сном, но оно не забыто. Пионеры в красных галстуках несут у памятника вахту памяти, и всегда здесь живые цветы».

Отдел получил премию. О.С. смог вдохнуть полной грудью. Только вот выдохнуть не успел, потому что его пригласил к себе председатель радиокомитета. Который не без гордости сообщил, что ему позвонил из Софии виднейший историк, один из руководителей болгарской Академии наук. Он крайне заинтересовался фактами, приведенными в спектакле, поскольку до этого о жизни Благоя Благоева на крымской земле почти ничего не было известно. В связи с этим в Болгарии принято решение направить в Крым съемочную группу, которая сделает для телевидения документальный фильм.

– А сопровождать ее, – заулыбался председатель радиокомитета, – будете вы, уважаемый О.С. Командировка, сами понимаете, ответственная. Покажите и расскажите болгарским коллегам все, что знаете.

Никогда прежде Штирлиц не был так близок к провалу. Нет, это был самый натуральный провал. О.С. прекрасно понимал, что в радиокомитет больше не вернется, и, как мог, оттягивал момент отъезда в Ялту, даже когда болгарская съемочная группа туда уже прилетела и с нетерпением ждала его появления. Успокаивало О.С. одно: можно будет хоть пару дней полежать на пляже, пока не издадут приказ об увольнении.

Наконец, он прибыл в Ялту. Встретился с болгарами. Хотел было во всем признаться, но его опередили.

– А наши операторы уже все отсняли! – радостно заявил руководитель съемочной группы. – Те места, где Благоев сражался. Его могилу. И даже пионеров!

Вы поняли, что произошло? Нет? Вот и О.С. поначалу не въехал. Телевизионщикам так не хотелось надолго покидать ялтинские пляжи, что они нашли первый попавшийся памятник, на котором время не оставило ни имени, ни фамилии, и «выписали» пионеров из ближайшей школы. Поснимали горы, отъехали в степь, поснимали и там. Дело было сделано. Оставалось смонтировать видеоряд и наложить текст.

Понятия не имею, как все закончилось, – показали фильм по болгарскому ТВ или нет. Знаю другое: вскоре О.С. покинул стены иновещания и пришел работать в «Сов. спорт», где придумывать сюжеты для радиоспектаклей ему уже не было нужды.

Узнай, если сможешь

Сидеть в ложе прессы – непередаваемое ощущение. Впервые я испытал его, еще когда учился в университете. В 1973-м в Москве проходил чемпионат мира по хоккею, и один мой приятель, который уже закончил журфак, дал мне – всего на матч, к тому же не самый значимый – свою аккредитационную карточку. До сих пор помню те чувства, которые испытал. Вокруг теснятся простые смертные болельщики, но у тебя особый статус, ты проходишь мимо них, как король, и, показав аккредитацию контролеру, занимаешь место за столиком. (За столиком! Завидуйте!) После чего неторопливо, под завистливые взгляды тех же простых смертных, начинаешь вытаскивать из сумки необходимые атрибуты профессии – блокнот, ручку, стартовые протоколы.

Достать блокнот с ручкой посоветовал все тот же приятель, чтобы никто не заподозрил во мне постороннего. Я сделал, как он велел, и минут десять пребывал в состоянии полнейшего хоккейного кайфа, но на этом все и закончилось. Потому что руководитель пресс-центра Борис Федосов (организатор турнира на приз «Известий», которого вся страна называла Снеговиком) как раз во время этого матча на мое еврейское счастье устроил в ложе прессы шмон.

Игра, напомню, была не самой значимой, и таких, как я, оказалось много. Всех препроводили в кабинет Федосова, и каждого Снеговик допрашивал с пристрастием, отбирая аккредитации (некоторые потом вернул истинным хозяевам, но несколько вообще аннулировал). Хотел отобрать пропуск и у меня, но я с таким пафосом принялся рассказывать о мечте стать спортивным журналистом, что Федосов сменил гнев на милость. Так что объясняться с приятелем мне не пришлось.

…Спустя всего-то полтора года после этой истории я стал завсегдатаем лож прессы уже на сугубо легальной основе, но высокомерное отношение к обычным болельщикам сохранялось, признаюсь, еще долго. Точно так же, как когда-то в лужниковском Дворце спорта, я подчеркнуто неторопливо, театрально, в надежде на то, что за мной следят, доставал из сумки блокнот, ручку и стартовые протоколы. А еще – после одного случая – и бинокль.

Одна из первых моих поездок по заданию редакции – в Ленинград, где проходил матч пловцов СССР и США. Бассейн был старый, освещение – плохенькое, да еще и влажность зашкаливала, так что все вокруг было, как в тумане. Поди узнай пловца, которого ты только что видел на дистанции, тем более что он уже снял шапочку…

Соревнования продолжались дней пять, и за это время американец Тим Макки, дважды серебряный призер Олимпиады в Мюнхене, выиграл то ли шесть, то ли семь дистанций, так что я понимал, что просто обязан взять у него интервью. Пока шла церемония награждения после очередной его победы, помчался из ложи прессы вниз – на бортик, поближе к пьедесталу почета. Память на лица у меня всегда была никудышная, но черты Тима я вроде бы к этому моменту выучил наизусть и к тому же надеялся, что мне поможет золотая медаль у него на шее.

Увы, опоздал: пловцы свои медали уже сняли. Но ничего страшного: вот он, Тим, в двух шагах от меня. Оставалось начать разговор.

– Мистер Макки, – сказал я. – Уделите мне, плиз, минут десять для интервью.

Реакция американца была неожиданной. Он воскликнул: «Ноу! Ноу!» – и бросился бежать. Сначала вдоль бортика, потом вверх по служебной лестнице. Я за ним. Думаю: «Вот странный человек! Куда он понесся?» Но продолжаю преследовать. Тим повернул в коридор, а потом уже по другой лестнице вниз. И я туда же. С криком: «Мистер Макки, остановитесь, я всего лишь попросил об интервью!»

Вместо того чтобы уделить мне десять минут, этот чудик столько же от меня драпал. А потом вдруг остановился и рявкнул прямо мне в лицо: «Вы перепутали! Я не Тим Макки!»

Нет, вы представляете? Он что, сразу сказать этого не мог? А теперь мы стояли друг против друга где-то под бассейном, среди труб и насосов…

Дорогу обратно искали долго. Пока топали по лестницам и коридорам, обида друг на друга куда-то исчезла, тем более что мы были примерно одного возраста. Даже посмеялись. Но все равно этот американец (фамилия его давно забылась) был чудик. И Макки я из-за него чуть не упустил: чтобы сделать интервью, пришлось спешно ехать к нему в гостиницу.

Вот после этого я и стал брать на соревнования бинокль. А если это были соревнования по легкой атлетике, то и подзорную трубу, чтобы в деталях увидеть все, что происходит в секторах на противоположной стороне стадиона. И главное – как можно подробнее рассмотреть и запомнить лица участников, чтобы потом, если нужно будет с кем-то из них поговорить, не дай бог, не перепутать.

Но все равно однажды опростоволосился даже с подзорной трубой. И тоже на матче СССР – США, только легкоатлетическом. Перепутал прыгунов в высоту. История настолько анекдотическая, что, уж извините, не стану ее вам рассказывать. До сих пор немного за самого себя стыдно.

Расскажу о другом. Когда матч легкоатлетов в Киеве закончился, я продиктовал материал в Москву и стал потихоньку собирать вещички. А тем временем на опустевших было трибунах вновь появились болельщики – предстоял важный футбольный матч. И тут в ложе прессы появился Лев Иванович Филатов – великий знаток футбола, главный редактор еженедельника «Футбол-Хоккей», являвшегося тогда приложением «Советского спорта».

Он очень хорошо ко мне относился, любил учить уму-разуму. «Вот скажи мне, Володенька, обязательно ли спортивному журналисту водить знакомство со спортсменами?» – спрашивал Филатов. И тут же сам отвечал:

– Вовсе не обязательно, а подчас и вредно. Согласись, что театральному критику, чтобы составить мнение о спектакле, нет необходимости дружить с актерами. А ведь у наших профессий много общего.

Он явно обрадовался, увидев меня в ложе.

– Володенька! Какими судьбами?

– Так ведь «легкая» была, Лев Иваныч.

– Ну да, ну да, – закивал Филатов. И философски подытожил: – Правильно. Всегда нужно начинать с чего-нибудь легкого.

Отец

В середине семидесятых мы большой компанией собирались в Переделкине на даче у Пети Штейна, будущего знаменитого театрального режиссера. Застолье там, казалось, не заканчивалось никогда. Было весело и чрезвычайно нетрезво.

Мои родители очень переживали из-за того, что я возвращался домой на бровях. Но был уже вроде как взрослый. Поэтому они просили об одном: «Ты хоть звони. Чтобы мы волновались поменьше».

На даче у Штейна был телефон, но однажды я набрался так, что не позвонил. И на следующий день тоже не позвонил. Не до того было. Лежал пластом.

Наконец, ранним утром третьего дня пришел в себя и понял, что, если хочу увидеть родителей живыми, должен немедленно ехать домой. Остальные в доме еще спали, я потихоньку оделся и пошел по переделкинской дороге к шоссе. В надежде поймать машину.

Зима. Темно. Я добрался до шоссе, но там было пусто. Наконец, вдали появились две горящие фары, и я изо всех сил замахал руками, чтобы водитель меня заметил. Он заметил. Притормозил. Оказалось, это «Мерседес», что тогда было жуткой редкостью. Но вообще-то мне было без разницы.

Водитель (я даже толком его не рассмотрел) приоткрыл дверь. Мой жалкий вид явно произвел на него впечатление. Он участливо спросил: «Вам куда, молодой человек?»

Я объяснил. Рухнул на заднее сиденье. Заснул.

Потом водитель принялся меня будить, и оказалось, что мы уже у моего дома. И там стоял отец: он так волновался, что не мог оставаться в квартире.

Я попытался всучить водителю денег, но он воскликнул: «Ну что вы, молодой человек!» И уехал.

Мне было так стыдно, что я боялся посмотреть на отца. Думал, он меня разорвет. Но отец потрясенно спросил:

– Откуда ты его знаешь?

– Кого?

– Того, кто тебя привез.

– Я его не знаю.

– А как ты в этой машине оказался?

– Проголосовал.

– И ты действительно не знаешь, кто это?

– Абсолютно.

– Это Ростропович! – воскликнул отец.

Тин

В те дни, когда я пришел в «Советский спорт», он уже был на пенсии, но часто заглядывал в редакцию – просто так, без особого повода. Чтобы пообщаться с недавними коллегами, посидеть в хорошей компании, поднять рюмочку. Звали его Григорий Аронович Тиновицкий, но для всех он был просто Тин. А еще – Железный Тин. Идеальный спортивный журналист, знаток всего и вся. Мэтр. Легенда.

Во второй половине тридцатых Гриша Тиновицкий трудился литсотрудником в «Комсомольской правде». Однажды вернулся в Москву после дальней и долгой командировки, шел в редакцию, но на углу Ленинградки его остановил друг и коллега Юра Жуков, будущий знаменитый политобозреватель. Сообщил: в редакции идет обыск, арестовывают сотрудников, туда идти нельзя.

Тин завернул в ближайшую редакцию, где у него были знакомые: «Красный спорт» находился рядом, как раз на Ленинградке. Там и остался. Удивительно, но сотрудников «Комсомолки», кого в тот роковой день в газете не оказалось, в итоге не тронули.

Все годы войны Тин был на фронте. В пехоте. А когда капитан Тиновицкий в 1945-м вернулся в Москву, то прямо с Белорусского вокзала пришел в редакцию «Красного спорта», который к тому времени стал «Советским».

Мне он запомнился высоким крепким стариком с по-офицерски прямой спиной и абсолютно молодыми веселыми глазами. Добрая половина сотрудников «Советского спорта» считала его своим учителем. Я специально листал подшивки «Советского спорта»: за долгие годы работы в газете Тину довелось писать обо всем – от легкой атлетики до футбола, от штанги до хоккея. Но настоящим его коньком были как раз коньки, так что, получается, Володя Кучмий был его наследником по прямой.

Стараниями редакции Тину выделили квартиру, новоселье праздновали с размахом, тост следовал за тостом, а сам он, как и полагается, взял слово, когда застолье уже подходило к концу. Поблагодарив всех, кто сделал ему такой подарок, сказал:

– Давайте тем же составом соберемся в этой великолепной квартире лет через пять, когда у меня появится свой телефон. Хочется верить, мне опять повезет.

Да уж, получить телефон, пусть даже спаренный, было тогда для многих недостижимой мечтой. Но ученики Тина не захотели ждать. Когда вышли на улицу, увидели телефонную будку – и решение созрело мгновенно. Общими усилиями занесли будку в подъезд, после чего подняли то ли на четвертый, то ли на пятый этаж. Поставили у двери Тина, постучали – и сбежали.

Так эта будка многие годы там и стояла. Как самый удивительный знак признательности Учителю.