Текст книги "Как молоды мы пили. Сто историй спортивного журналиста"

Инопланетянин

Однажды я написал заметку, из-за которой нашему главному редактору НикСему устроили разнос в ЦК. Хотя речь шла всего-то о первоапрельской шутке.

Заметка была посвящена американскому прыгуну в высоту Дику Фосбери. Тому самому, который завоевал золотую медаль на Олимпиаде-1968 в Мехико, используя абсолютно новый, революционный способ прыжка – спиной к планке. Его потом назвали фосбери-флопом.

Так вот, я написал, что ранним утром за пару месяцев до Олимпиады кто-то постучал в дверь дома Фосбери в пригороде Портленда. Дик открыл дверь и увидел перед собой зеленого человечка. Не из тех, ясное дело, кого теперь, после Крыма, принято называть зелеными человечками, а настоящего. Инопланетянина. Который первым делом, пусть и на плохом английском, извинился за то, что пришлось потревожить многоуважаемого землянина. Но, мол, другого выхода у него не было: надо лететь дальше, а у его космолета кончилось горючее.

– И чем же я вам могу помочь? – удивился Фосбери.

– Дай мне несколько угольных брикетов, которыми ты, землянин, отапливаешь свой дом. Это лучшее горючее для моего космолета!

Фосбери был человек сердобольный, он отдал все брикеты, что хранились у него в подвале. Инопланетянин аж прослезился. И сказал Дику:

– Мы, зеленые человечки, привыкли отвечать добром на добро. Ты спас меня – я помогу тебе. Благодаря своим экстрасенсорным способностям я в курсе, что ты, землянин, готовишься к большому соревнованию и мечтаешь победить. Вот тебе бутылочка и палочка. Возьми их с собой в город под названием Мехико. Когда придет время решающего прыжка, сделай глоток – и на несколько мгновений сила тяготения вокруг тебя исчезнет. Тогда как палочка перевернет тебя в воздухе – и ты окажешься спиной к планке…

Вот и вся история. Ясно, что появиться в газете она могла исключительно первого апреля. Именно в этот день она и появилась – вместе с двумя фотографиями, сделанными в олимпийском Мехико.

На первом снимке Фосбери, готовясь к прыжку, делает глоток из бутылки. На втором – он уже над планкой, спиной к ней, причем на груди у него что-то вроде палочки на веревке.

А спустя несколько дней редакцию захлестнул поток писем. Их были сотни, тысячи. Читателей со всей страны интересовало: а) существуют ли фотографии зеленого человечка; б) был ли проведен тщательный анализ содержимого бутылки и химического состава таинственной палочки; в) почему советские представители не опротестовали победу американца; г) имели ли и в нашей стране место подобные контакты с представителями внеземных цивилизаций.

В редакции над всеми этими вопросами посмеялись, но вскоре стало не до смеха. Потому что письма пошли и в ЦК, в том числе коллективные. Писали фабрики и колхозы, роты и батареи, все требовали подробностей, и кончилось тем, что НикСема вызвали на Старую площадь. Где большой партийный начальник устроил ему разнос, указав на недостатки в работе «Советского спорта», после чего уже спокойно, даже по-отечески, заметил:

– Ну что тут поделаешь – наивный у нас народ. Верит во все сверхъестественное, вечно ждет чуда. А потому в следующий раз, когда наступит первое апреля, думайте, что нужно публиковать, а что нет.

На самом деле – мудрые слова. Годятся не только для дня дурака.

Ахметов

И еще о прыгунах в высоту.

О Рустаме Ахметове я узнал случайно. Делал интервью с одним известным тренером по легкой атлетике, и тот в разговоре упомянул незнакомое мне имя. Мол, если человек мечтает добиться большой цели и готов делать все для ее достижения, то обязательно своего добьется. Как Ахметов, который страстно хотел стать прыгуном и подрос на 23 сантиметра, вопреки всему и прежде всего собственным предкам.

Я не поверил – как такое возможно? Но порылся в редакционной библиотеке и нашел небольшую журнальную статью о татарском мальчике Рустаме из украинского Бердичева, который писал тренеру расписки в том, что обязуется вырасти. И в итоге стал победителем Спартакиады народов СССР и участником Олимпиады в Мюнхене.

Стало совсем интересно. Украинские коллеги помогли мне найти адрес Ахметова в Бердичеве и номер его телефона. Позвонил. Трубку взяла мама Рустама. Удивилась.

– Так ведь сын у вас там, в Москве. Диссертацию пишет.

Через пару дней мы встретились.

* * *

Ахметов оказался улыбчивым приятным парнем лишь на несколько лет старше меня, и мы сразу нашли общий язык. То, что я прежде с ним не пересекался, объяснялось как раз этими несколькими годами: он закончил выступления еще до того, как я оказался в «Советском спорте». Удивительно было другое: почему его история не заинтересовала центральную спортивную газету. При том что история эта была, без преувеличения, фантастической.

В 12 лет Рустам пришел в детскую спортивную школу, где тренер Виктор Лонский готовил прыгунов в высоту. Эта школа и этот тренер гремели на весь Союз. Лонский брал к себе всех, никому не отказывая, и лепил из неумех чемпионов. Был период, когда бердичевские мальчишки восемь лет подряд побеждали на спартакиадах школьников. Подготовка мастеров спорта, без преувеличения, была у Лонского поставлена на поток.

И вот к нему пришел Рустам, который очень хотел прыгать. Одна беда: шансов добиться успехов у него не было никаких. Потому что рост отца был 1 метр 66 сантиметров, матери – на четыре сантиметра меньше. Родственники тоже были совсем не высокими. Гены, что тут поделаешь.

К 14 годам, достигнув 1 метра 64 сантиметров, Рустам перестал расти. Остановились и его результаты. Для парнишки это была трагедия. И он пошел к Лонскому и сказал:

– Тренер, я очень хочу высоко прыгать, стать чемпионом. Как мне быть?

Лонский ответил:

– Пиши расписку.

– Какую расписку?

– Что обязуешься за год вырасти на 8 сантиметров!

Рустам написал. Прикрепил листок над своей кроватью. И для него началась новая жизнь.

По улице он теперь не ходил, а прыгал, стараясь дотянуться до самых высоких веток. На лестнице в школе тоже только прыгал – через несколько ступенек. Поставил цель – каждый день прыгать в полную силу 200 раз, и если не успевал, то вставал ночью, выходил на улицу и прыгал, прыгал, прыгал. 15 раз в день висел на перекладине. Каждый раз – по 20 секунд. Летом как можно больше плавал брассом, потому что при этом способе плавания тело как бы вытягивается вперед. Когда ложился спать, привязывал руки и ноги резиновым бинтом к спинкам кровати. Поднимался на холм – и катился вниз, представляя себя тестом, которое раскатывают скалкой…

Рост свой он не мерил, так велел Лонский, но чувствовал, что понемногу подрастает. Да и результаты пошли в гору. А когда минул год, выяснилось, что Рустам стал выше на 8 сантиметров. Лонский сказал:

– Пиши новую расписку.

Написал. И вновь вырос ровно на 8 сантиметров. Тут Лонский немного сбавил темпы: в третьей записке Ахметов обязывался подрасти на 5 сантиметров. В итоге получилось 185 – таким был рост великого Валерия Брумеля, и тренер посчитал, что для классного прыгуна этого достаточно.

Но Рустам «по инерции» добавил еще два сантиметра.

Лонский, конечно, был гений. К примеру, Ахметову мешала его застенчивость: перед соревнованиями во время разминки он, бывало, не мог сделать ни одного прыжка – его все время опережал кто-то из соперников. И тогда тренер стал воспитывать в ученике наглость. Приводил Рустама в ресторан, заказывал ему борщ и громко, чтобы все вокруг слышали, приказывал: «Ешь руками!» Нетрудно представить, что в те минуты чувствовал скромняга Ахметов. Но ведь сработало!

В 1971 году Рустам занял третье место на чемпионате Европы и победил на Спартакиаде народов СССР с высочайшим по тем временам результатом – 2 метра 23 сантиметра. Более того, уже став лучшим, попросил поднять планку на 2,30. Это была высота нового мирового рекорда. Не взял. Подумал: ничего страшного, в следующий раз все получится. Но, как и Брумель, попал в аварию, долго восстанавливался и, хотя в следующем году выступил на Олимпиаде в Мюнхене, остался там лишь восьмым. После чего вынужден был повесить шиповки на гвоздь.

* * *

Очерк про Ахметова (под заголовком «Если нельзя, но хочется, то можно») появился в «Советском спорте» и наделал немало шума. Со всей страны в редакцию посыпались письма: читатели требовали новых подробностей, и возникла идея командировать меня в Бердичев. К Лонскому.

У моего ближайшего друга – кинооператора Толяна – эта новость вызвала взрыв энтузиазма.

– Вместе поедем! – безапелляционным тоном заявил он. – По этой истории нужно делать художественный фильм – на премию Ленинского комсомола. И как можно быстрее, пока нас никто не опередил!

И тут же принялся на листе бумаги формировать состав съемочной группы. Костяк ее должны были составить наши с Толяном друзья, среди которых было немало творческих людей.

Главную роль, по его плану, должен был сыграть Игорь Костолевский – он тогда уже был знаменитостью, и одно его имя, по мнению Толяна, могло гарантировать фильму успех. С этим я, безусловно, был согласен, но немного смущало, что в жизни Костолевский производил впечатление абсолютно не спортивного человека.

– Это мелочи, нужно будет – прыгнет, – все тем же безапелляционным тоном заметил Толян. Тут же набрал номер Костолевского и получил его согласие на участие в нашем предприятии.

С режиссером фильма, по нашему общему мнению, тоже проблем не было: им мог стать еще один наш друг, Женя Радкевич. Личность уникальная: несмотря на молодость, он уже был доктором физико-математических наук, что не мешало ему учиться на Высших режиссерских курсах.

* * *

Тут я сделаю небольшую паузу в повествовании. Хочется рассказать про этого самого Радкевича одну историю, а другого повода, боюсь, не будет.

Однажды математик-режиссер поставил в Московском театре кукол пьесу для самых маленьких «Таинственный гиппопотам». Это была очень популярная пьеса: она шла чуть ли не в трехстах детских театрах по стране, но наш друг подошел к задаче неформально, и у него получился ни на кого и ни на что не похожий спектакль. Шедевр. Рецензии были восторженные, в театре радовались аншлагам – что еще режиссеру надо?

И вдруг из управления культуры поступила команда: спектакль из репертуара снять. Что? Почему? За объяснениями Радкевич бросился в это самое управление, где какой-то большой начальник снисходительно на него посмотрел:

– Вы что, не понимаете политической ситуации?

Евгений признался, что не понимает.

– Кто у нас с недавних пор генеральный секретарь? – последовал вопрос.

– Черненко, – сказал Радкевич. – Константин Устинович.

– А у вас кто в спектакле?

И тут до несчастного режиссера дошло. Все дело было в двух персонажах «Таинственного гиппопотама» – крокодиле Константине и удаве Устине.

– Согласитесь, это дискредитирует генерального секретаря. В связи с чем спектакль снят по всей стране. Но переживать не стоит, – тут большой начальник перешел на шепот. – Видимо, скоро его вновь разрешат.

И действительно, разрешили. Когда меньше чем через год Константин Устинович покинул этот столь переменчивый мир.

* * *

Спустя несколько дней, еще затемно, экспедиция отбыла в Бердичев. Тут важны две детали. Во-первых, Ахметов решил составить нам с Толяном компанию, и это, конечно, был большой плюс. Более того, Рустам настоял на том, что жить мы будем у его родителей – в той самой квартире, где он когда-то привязывал себя резиновым бинтом к спинкам кровати. Во-вторых, поехали мы на «Запорожце» Толяна, и это, увы, был минус.

Что говорить, когда есть автомобиль – это гораздо лучше, чем когда автомобиля нет. Но первый раз «Запорожец» сломался еще в Москве – полетел ремень генератора. А кроме того, в этой зверь-машине страшно дуло из всех многочисленных щелей, особенно на скорости.

Вот со скоростью, кстати, проблем не было. Пусть вас не вводит в заблуждение тот факт, что мотор нашего «феррари» был маломощным. Вскоре дорога стала холмистой, Толян разгонялся на спусках, и автомобиль, демонстрируя удивительные инерционные свойства, птицей летел вперед. Так что «Волги» и новомодные «Жигули» оставались далеко позади.

До цели добрались уже глубокой ночью. На въезде в город был ярко освещен огромный транспарант – «Маршрут олимпийского огня: Афины – Бердичев – Москва!» Приближалась Олимпиада-80.

Разместились, как и планировалось, у родителей Рустама, удивительно радушных людей, которые в знак уважения к московским гостям отдали в наше распоряжение свою комнату с огромной супружеской кроватью.

Кто же мог представить, что это радушие сыграет с нами злую шутку?

Потому что когда мы проснулись, в большой комнате – зале – уже был накрыт стол, и добрую половину дня мы провели, дегустируя вместе с Рустамом и его отцом – дядей Федей (вообще-то его звали Фагимом Абдурахмановичем) блюда татарско-украинской кухни в исполнении его мамы – тети Сони. Полуторалитровая бутыль самогона в такой ситуации оказалась более чем кстати.

В общем, классно посидели. Тем более что узнали много важных подробностей о детстве Рустама. Когда застолье закончилось, мы хотели было эти подробности записать, но решили сначала немного отдохнуть, а когда проснулись все на той же родительской кровати, с огорчением поняли, что большая часть рассказанного из наших голов почему-то улетучилась.

Вечером нас повели к друзьям семьи Ахметовых, на глазах которых Рустам вырос. Там тоже классно посидели, и потом, перед сном, Толян попытался записать очередные важные подробности (я сразу понял, что не смогу этого сделать), но силы его предательски покинули, а когда мы проснулись, стол в большой комнате уже был накрыт.

Это был замкнутый круг, и выбраться к Лонскому удалось лишь на четвертый день. Его знаменитая на весь Союз спортивная школа располагалась в бывшем костеле Святой Варвары, где когда-то венчались Оноре де Бальзак и графиня Ганская. Архитектор, понятно, и представить себе не мог, что когда-нибудь здесь обоснуются прыгуны в высоту, и теперь им приходилось разбегаться по синусоиде, огибая колонны.

Рустам провел нас в кабинет знаменитого тренера. Тот сидел за столом, что-то читал, но при нашем появлении поднялся, ласково улыбаясь, пожал нам руки и сказал:

– Долго же вы ко мне собирались – я вас уже несколько дней жду. Знаю, что вас интересует. Будьте уверены – все расскажу до мельчайших деталей! Но сначала…

Тут Лонский открыл дверцу шкафа и стал выкладывать на стол тарелки с заранее порезанной колбаской, солеными огурчиками и хлебом. После чего достал бутыль самогона и четыре граненых стакана.

* * *

Еще через день мы из Бердичева сбежали. В результате безудержного гостеприимства лицо мое покрылось пятнами, и Толян стал опасаться за мою жизнь. По его собственным словам, сам он протрезвел километров через триста, когда уже и Киев был позади, а я почти всю дорогу проспал на заднем сидении. Сифонило там адски, и все закончилось сильнейшей простудой, из-за которой я выбыл из строя на несколько недель.

За это время наш с Толяном энтузиазм сошел на нет, и фильм о мальчишке из Бердичева, который писал расписки тренеру и подрос на 23 сантиметра, так и не был снят.

А жаль. Могли получить премию Ленинского комсомола.

Фидель

Вот история об одном интервью, которое в итоге так и не было опубликовано.

История давняя. 1978 год, начало августа. Гавана. Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Жуткая жара. Легкоатлетические соревнования (а турнир, замечу, был весьма высокого уровня: приехало немало известных спортсменов – прежде всего, понятно, из соцстран и «сочувствующих») начинались часов в девять вечера, но это не спасало от тепловых ударов ни на дорожках, ни на трибунах.

Но это так, для антуража. Моя история – не про соревнования, хотя можно было бы. Потому что там, в Гаване, я умудрился пробежать фестивальные 10 километров (чуть не умер) и даже держался рядом со знаменитым Альберто Хуантореной (первые метров тридцать после старта, а потом он улетел вперед, бросив на меня прощальный сочувствующий взгляд). Плюс принял участие в сдаче фестивального же комплекса ГТО (прыгал, метал теннисный мяч и делал еще много разного). На закуску там была полоса препятствий, преодолев которую, я лишился последних сил. Мне вручили соответствующий диплом, подняли за руки за ноги и бросили в бассейн (вместе с дипломом), где я долго отмокал, приходя в себя.

Но, повторяю, эта история не про соревнования. И не про мои амурные подвиги, которые в Гаване, не скрою, тоже были, потому что, поверьте, ничто им так не способствует, как атмосфера Всемирных фестивалей. Замечу только, что однажды я ехал в такси, и водитель остановился, увидев голосовавшую на обочине девушку. Такая вся стройная, загорелая, я почему-то думал – скандинавка, и я ее почти склеил, общаясь на языке жестов, но тут неожиданно выяснилось, что она – наша, советская, второй секретарь рязанского, кажется, горкома комсомола, и весь мой пыл тут же куда-то улетучился.

Ладно, переходим к делу. Один из пунктов фестивальной программы звучал так: «Жители Гаваны встречают гостей в своих кварталах», – и переводчик Хорхе, приставленный к группе советских журналистов, заранее предупредил нас, чтобы мы не садились в автобусы, когда их подадут, а спрятались за углом гостиницы. «Только все уедут – и я появлюсь. Пойдем в одно замечательное место, – сказал Хорхе. – Я обо всем договорился. Там есть музыкальный орган».

Какой орган, зачем орган, он объяснить не мог, поэтому большая часть нашей группы предпочла официальную поездку. Осталось человек пять. Дождались Хорхе. Пошли.

Не знаю, как сейчас, а тогда вся Гавана была разбита на микрорайоны, называвшиеся комитетами защиты революции. Коммуны со своим руководством, которое проводило среди населения разные полезные мероприятия. Злые языки утверждали, что с помощью комитетов следить за населением проще. Наверное, так оно и было, но мне мероприятие, участниками которого мы оказались, понравилось. Зрелище и впрямь было занимательное.

Представьте себе небольшую площадь, усыпанную народом (человек как минимум шестьсот). Ревела музыка, танцы были в разгаре (вы видели, как отплясывают кубинки? – глаз не отвести!), пиво (его разливали в большие бумажные стаканы из бочек) и ром лились рекой. Это мне, ясное дело, сразу понравилось. Правда, пить приходилось урывками – все хотели потанцевать с дорогими советскими гостями. Поэтому четверо дюжих мужиков, не останавливаясь, крутили ручки.

Ах да, я же забыл объяснить, откуда бралась музыка. Это действительно был орган – точнее, огромная шарманка (метров пять в длину, минимум два в высоту). Мелодии были записаны на подобии перфоленты (но тоже гигантского размера). Из органа торчали две здоровенные ручки, каждую из которых, как уже было сказано, крутили два мужика.

Эффект был сказочный. Наверное, половине Гаваны было слышно. И, кстати, поверху этого удивительного музыкального инструмента было написано: «Второй партизанский фронт Камилло Сьенфуэгоса». Получалось, что в былые революционные дни партизаны, возглавляемые этим самым Камилло, таскали тяжеленную бандуру за собой – по горам, чтобы в свободное от боев время услаждать себя (и окрестные деревни) проникновенными мелодиями.

Ну вот, мы танцевали и выпивали. А потом появилась старушка лет семидесяти с гаком, перед которой народ вежливо расступился, с бутылкой «Московской» в руках.

– Я, – сказала старушка, – давно хотела выпить с советскими ребятами. Прямо так, из горла. Как пила когда-то, совсем молодая, в холодной Москве, в дни конгресса Коминтерна.

Нет, вы представляете? Старушка оказалась женой Бласа Роки, генсека еще той, дореволюционной, кубинской компартии, а теперь третьего человека на Кубе после братьев Кастро. Рока, как нам объяснили, ныне являлся председателем Национальной ассамблеи.

И мы махнули бутылку теплой, но такой родной водки – прямо из горла! – на заполненной народом гаванской площади. Отмечу – под нескончаемые овации.

После этого море людской любви нам было уже по колено. И мы (не только сами мы, а весь местный комитет защиты революции, жуткое количество народу) отправились в гости к другому комитету, где, как оказалось, коминтерновская старушка была председателем. Орган прихватили с собой.

Там тоже шла гульба. Причем, как выяснилось, нас ждали. Дети в пионерских галстуках исполнили в честь нашего прихода что-то очень патриотическое. Пиво и ром лились со всех сторон. Чувство пролетарской солидарности зашкаливало.

И тут старушка сказала, что муж не простит ей, если она не приведет нас к нему. Может, Блас Рока тоже хочет выпить из горла?

Квартира оказалась достаточно большой, но вместить всех желающих, конечно же, не смогла. Всего человек сто пятьдесят вместе с хором, который опять спел что-то патриотическое. Третий человек в государстве был само радушие. Выпили. Еще раз, и еще. Моих коллег поблизости уже не было: видимо, они сочли за лучшее отправиться в отель.

Отправиться бы и мне, но тут в моей уже абсолютно пьяной голове возник вопрос, который я, не задумываясь, адресовал хозяину:

– А можно взять интервью у Фиделя Кастро?

Вообще-то говорили, что Фидель интервью не дает, что на него то и дело устраивают покушения, поэтому он каждый раз ночует в другом месте. Но на телефонный звонок старика Бласа он ответил мгновенно. И приехал – минут через пятнадцать. Вы представляете – пьяный Вова Гескин «выписал» Фиделя!

Все мной выпитое мгновенно испарилось, и я понял ужас своего положения. Во-первых, о чем спрашивать? А во-вторых… По существовавшим тогда правилам взять интервью у главы государства можно было исключительно с разрешения секретариата ЦК. О боги!

Интервью я все-таки взял. Задал пять-шесть вопросов, не помню о чем. Фидель отвечал развернуто, опять же не помню что. После чего я ретировался – в полном раздрипе чувств. Шел в отель и представлял, как завтра попрошу стенографистку соединить меня с главным редактором. Как ему станет плохо от моих слов. Как меня выгонят из «Советского спорта».

И тогда у меня созрел план. Я достал блокнот и выбросил его в первую попавшуюся урну.

Главный редактор НикСем так ничего и не узнал. Секретариат ЦК – тоже. Теперь знаете вы.