Текст книги "Приключения моряка Паганеля"

Глава 13. Два капитана

– Хей, уотч! Алоу! – послышался знакомый голос сверху, со стороны военного борта.

Я, было, подскочил от неожиданности, поскольку, увлечённый мастерством седоусого рассказчика, к тому времени совершенно переместился в суровую экзотику далёкой Гренландии. Подняв голову, я увидел, – как вы уже догадались, – незабвенного дорогого дядюшку Свена Бьернсона собственной персоной. Командир корвета был облачен в куртку тёмного хаки, с поднятым по случаю назойливо моросящего дождя капюшоном, из-под которого выпячивалась высокой тульей наполовину скрытая офицерская морская фуражка. Сверкнул золотом на красной эмали краб-кокарда – позолоченный якорёк, увенчанный королевской короной. Изображение символа норвежских монархов заставило меня внутренне улыбнуться – припомнился недавний разговор с юной принцессой Ленни Бьернсон в тесной корабельной каптёрке.

– Сейчас без четверти пять, – взглянув на часы, продолжил майор по-английски. – Есть срочное дело. Сообщи капитану, что я жду его в своей каюте. Вахтенный, – кивнул он в сторону стоящего рядом по стойке смирно долговязого матроса, – вас проводит.

Меня, каюсь, пробрал детский овечий страх… других детских неожиданностей к счастью не произошло. Я вообразил себе, ни больше не меньше, что предстоящий серьёзный разговор двух солидных капитанов пойдёт о моей скромной персоне, вернее – о наших с племянницей Ленни вполне себе невинных, хотя и мезальянс отношениях. Я передал вахтенному штурману известие о том, что наш мастер Владлен Георгиевич приглашен на срочное рандеву командиром норвежского сторожевика «Сенье». Штурман потянулся было к трубке висевшего на переборке корабельного телефона, но тут из своей каюты поднялся на мостик сам Дураченко. Капитан не выглядел бодрячком, но и унылым его назвать тоже было нельзя. Он скорее походил на человека, ожидавшего какого-то важного известия и наконец-то его получившего. Однако оказывается, что известие это требует, мягко говоря, разъяснений, поскольку мало что проясняет и даже ещё более «нагоняет туман». Владлен выслушал меня и кивнул:

– Что же, пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. К тёще на блины, мля…

– Тут вот ещё что… Владлен Георгиевич, – замялся я. – Майор вроде сказал, что нас с вами вместе приглашает.

Сказав это, я почувствовал, что уши мои горят в полумраке штурманской рубки, возможно даже освещая некоторое пространство. Капитан взглянул на меня исподлобья острым взглядом битого и умного волка.

– Много о себе мните, юноша, – едва заметно усмехнувшись в седую бороду, проворчал он. – В толмачи он тебя зовёт. Я ему боцмана сватал, дескать, шпрехен зи дойч вери гуд знает, так он руками замахал: «Ноу, ноу. Ваш боцман из крэйзи. Я его вери гуд инглиш уже слышал. Пусть юнга переводит».

Мы с Владленом гуськом, как внучек с дедушкой, поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении им оказался старина Йорик Скелет, проводил нас в носовую надстройку к командирской каюте, месту встречи двух капитанов. Майор Бьернсон ожидал нас с открытой дверью и, услышав шаги, вышел навстречу. Он был облачён в явно неуставной белоснежный шерстяной свитер-водолазку, который, как ни странно, шёл к его красному, обветренному лицу и стриженой ёжиком рыжей причёске.

– Прошу садиться, господа, – хозяин каюты указал на небольшой, прикрученный к палубе полукруглый диван, обитый синим бархатом.

Диван этот располагался почти в центре довольно просторной каюты. Три длинных больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном предназначении этого морского жилища. Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварной и очень дорогой, такое мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Это была искусная инкрустация из цветного янтаря на мраморной столешнице. Янтарная мозаика изображала королевский герб Швеции, знакомый мне по форме шведских же длинноволосых хоккеистов – увенчанный короной лев. Царственный зверь стоял на задних лапах и находился в явно агрессивном расположении духа.

Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический кофейник с деревянной ручкой и две большие чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Роскошный королевский лев с неодобрением косился оранжевым янтарным глазом на эту явно не аристократическую сервировку. Однако кофейник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и, смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки.

– Я пригласил вас господин капитан… – начал Бьернсон.

«Чтобы сообщить пренеприятное известие», – машинально дополнил я про себя.

– С тем, чтобы уведомить вас о нашем ближайшем будущем, – продолжил майор. – Через несколько дней ваше судно будет сопровождено в порт Тромсё. Там вам предстоит стоянка, возможно – длительная, не менее месяца. Вероятно и, к сожалению, вас может ожидать суд… впрочем, это как решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и, как у вас принято, выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через… – он взглянул на часы-хронометр. – Через сорок шесть минут. А сейчас прошу сюда, господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить.

Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Он жестом приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу. Два капитана, опершись на локти, склонили головы над картами. Я же, вынуждено пребывая в неведении и одиночестве, незаметно для себя опустошил коробку с ванильным датским печеньем; когда я очнулся, на дне коробки сиротливо ютились две печенюшки. Покаянный стыд охватил мою душу, но было поздно. Минут через двадцать оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза заблестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт, он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении: «Что же обсуждали два капитана, и что так обнадёжило нашего Владлена?»

В назначенный срок корвет «Сенье» отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда, развернулся на выход и, покидая нас, дал на прощанье два длинных и, как показалось, тревожных гудка. Наш работяга «Жуковск» остался в гордом одиночестве под нависающими скалами «Медвежьего крыла». Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Семёна. Там уже находились старший и второй помощники. Я же пребывал в прострации, вызванной, как нетрудно догадаться, злой судьбой, столь бездарно и жестоко оборвавшей мои романтические отношения с юной принцессой Ленни Бьернсон. В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.

– Die Leiden des jungen Werthers[17]17
  «Страдания юного Вертера» – сентиментальный роман Иоганна Вольфганга Гёте.


[Закрыть], – услышал я за своей спиной.

Такой хох дойч, без малейшего русского акцента, мог выдать на судне только один человек.

– Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера! – театрально закатив голубые зенки и воздев длани в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум.

Мне же, несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь, удалось выдать в ответ более талантливую тираду, в которой я, не стесняясь в выражениях, пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей нацистской гоп-компанией во главе с незабвенным дядюшкой Адди.

– С Евочкой было бы неплохо под винцо Либфраумильх, – отреагировал на мои пожелания рыжий, – а старичков-нациков прошу исключить – несексуальны-с, найн унд найн, майн либэр юнге[18]18
  «Нет и нет, мой дорогой юноша».


[Закрыть]. Короче, страдалец, тебе пакет от предмета грёз.

Геша протянул мне белый почтовый конверт, который был мною немедленно схвачен. Однако конверт был уже кем-то вскрыт и сиротски пуст.

– Издеваться, пёс! – взревел я с неожиданными для самого себя интонациями актёра Черкасова в роли Иоанна Грозного.

При этом я ощутил охвативший меня царственный гнев Рюриковичей и непреодолимое желание немедленно удавить кощунника. Обалдевший от такого нежданного проявления моего темперамента, Геша успокаивающе замахал руками.

– Тихо, тихо, параноик! Можно подумать, его оскорбляют в лучших чувствах. Времени у неё не было послания писать. На корму она во время отшвартовки прибежала запыхавшаяся. Кричит: «Дущка, дущка, дай это Влади, здесь мой дом!» Адрес это её, – понял, зелень подкильная? Пишите письма.

– Парни, Толяныч до кубрика зовёт, – окликнул нас один из матросов.

– Дело такое, братва. Дело серьёзное, хотя и мутное, – начал издалека Семен Анатольевич. – Данные такие: влип наш мастер капитально, да и мы вместе с ним. Влезли мы всем трудовым экипажем в грязное дело – политика называется. Владлен, конечно, больше знает, да не распространяется… и правильно делает – для общей пользы! – повысил он голос, перекрывая возникший было среди матросов ропот. – Дуракам объяснять смысла не вижу, а умные сами допрут. Короче, островок наш Медвежий не так прост… с начинкой, говорят, островок. Когда мы под этим скалистым крылышком оказались, что первое в голову пришло? Шхера эта секретная, ни на наших, ни на их картах не обозначенная. Вопрос: зачем норвежцы нас сюда затащили, зачем шхеру эту нам засветили? Вопрос без ответа. Пока. Дальше… – Владлен показал ночные показания донника-эхолота. – Похоже, подлодка под нами прошла, и не маленькая. Чья – не известно. Одно ясно – под островом есть что-то вроде тайной базы.

Последнее утверждение Семёна произвело на кубрик сильное впечатление. Лица матросов выражали одновременно изумление, испуг и растерянность.

– Правильно понимаете, братва, – понизив голос, продолжил старшина. – На данный момент – тухлое наше дело. Каждый год на морях-океанах исчезают без следа сотни малых и десятки больших судов. Не хочу вас стращать, но, исчезни наш «Титаник» вместе с экипажем, это будет наше личное горе и беда наших близких. Мировой сенсации не последует.

В этот момент наступившей напряжённой тишины поднялся сидевший у выхода на ступеньках трапа непривычно серьёзный Эпельбаум:

– Толяныч, до меня только сейчас дошло. В свете новых обстоятельств, как говорится. Мы когда с викингами праздновали, то Йорик Скелет перебрал шибко и, когда я его спать укладывал, вроде как бредить начал. Какие-то «Сказки братьев Гримм» понёс. Нёс-то он по-немецки, так что кроме меня никто и не понял. Говорил, что Медвежий не просто остров, а вроде как пирог с сюрпризной начинкой, такой же, что норвежки с корабля преподнесли. Они в пирог монету серебряную запекли на удачу, так я чуть зуб не сломал об неё. Вот Йорик и хихикал, мол, кто Медвежий пирог укусить пожелает, тот зубы и обломает. И главное, что он выдал: мол, в пироге этом хитрые мышки завелись, и норки в нём прогрызли, чтобы воздухом вольным дышать.

– Спасибо, Гена, – кивнул старшина. – Как говорится, ценная информация к размышлению. Кстати, она подтверждает кое-какие уже имеющиеся данные об этом ребусе. Значит, так, братва, шутки за борт. Мы все здесь служили и все военнообязанные, поэтому по распоряжению капитана на судне объявляется особое положение. Единственный выход для нас – действовать быстро, решительно. Думаю, этого они… – при слове «они» Семён направил указательный палец вниз, – ожидают меньше всего. Они опасны, пока сидят в тени. Если удастся их засветить, хотя бы частично, то зачищать нас для них уже не будет иметь смысла, а глупой местью эти серьёзные ребята не занимаются. Дальше: ни водолазов, ни снаряжения у нас нет, и поэтому вниз… – старшина опять ткнул пальцем в сторону палубы, – вниз мы не пойдём. Мы пойдём вверх, «мышиные норки» искать, – озадачил он собравшихся моряков.

Глава 14. Альпинисты

Избитое выражение: «Рояль в кустах». Но, как говорят в Одессе: «Я вам скажу из жизни». Самое странное, что этот пресловутый «рояль» в самом деле почти всегда оказывается в нужном месте и в нужное время.

Старшина Семён Анатольевич, наш общий друг Бронислав Устинович и я. Все мы вместе направились в «Закрома Родины» – легендарную каптёрку под полубаком. Это была каптёрка боцмана Друзя. Об этом скромном складском помещении на судне ходили легенды. Кроме пошлого «Закрома Родины», его так же называли «Пещерой Али Бабы». Между тем, на этом маленьком складе никогда не было ничего лишнего. Было лишь то, что могло вдруг срочно понадобиться, причём образом случайным и самым непредсказуемым.

В этом был какой-то мистический, высший промысел, – извините за каламбур. Ну, по какому, скажите, странному совпадению заядлый альпинист старшина Толяныч перед самым отходом в рейс был изгнан сварливой хозяйкой из съёмной квартиры за громкую игру на гитаре? Покинул он её вместе со старым рюкзаком и двумя пятидесяти килограммовыми баулами с новым альпинистским снаряжением. Снаряжение было заграничным и баснословно дорогим. Семён заказал его ещё год назад у одного крутого фарцовщика со связями на чёрном рынке. По слухам, старшина отдал за него стоимость половины «Жигулей» популярной тогда пятой модели в экспортной комплектации. И ещё страннее, что боцман согласился взять на хранение эти, вообще-то не отражённые ни в каких накладных, вещи альпиниста, попавшие в Союз не совсем ясным путём. Боже мой, чего там только не было, в этих баулах. У Семёна азартно заблестели глаза, когда он принялся разбирать все эти веревки, обвязки, жумары, карабины. Подошли ещё двое ребят, товарищей Толяныча по альпинистским походам. Они заговорили на специальном альпинистском жаргоне. Зазвучали таинственные слова: френд, маятник, шлямбур, гри-гри, репшнур. Всё это заграничное великолепие сверкало и переливалось праздничными цветами новогодних, ёлочных игрушек. Альпинисты принялись споро и деловито вооружать всю эту амуницию: обвязку, привязь, спусковик. Между тем, не прошло и пары часов, как Семён начал свой подъём на скалы под горячо-сочувственными и кровно заинтересованными взглядами всего экипажа. Два десятка зрителей собрались на открытой части каменистого берега, справа от нависающего над гротом каменного козырька. Медвежье крыло представляло собой сложное скалистое образование с множеством участков, порой с отрицательным углом восхождения. Скалолазание здесь могло быть под силу только очень опытному спортсмену. Порой встречались места, которые проще было бы обойти, однако времени для этого не было. Семён сноровисто забивал крючья и вставлял закладки, в которые, в свою очередь, вставлялся карабин. Один из стоящих внизу матросов, товарищей Толяныча по альпинистским походам, страховал его внизу на скальном причале – он удерживал страховочный трос. Несколько раз Семён, вбивая крюк альпинистским молотком или вставляя очередную закладку, зависал вниз головой, словно огромная летучая мышь в зелёной пластиковой каске. Второй из друзей старшины по скалолазанию наконец решил подменить страхующего, который, несмотря на прохладную погоду, изрядно взмок от напряжения.

– Как думаешь, по норвежской классификации не меньше семерки плюс будет? – спросил он присевшего отдохнуть на плоском валуне товарища.

– Да тут вся восьмёрка плюс, если не девятка! – ответил первый.

В этот момент Толяныч, видимо, поскользнувшись на влажном камне, сорвался и с криком «Держи!» полетел со скал спиной вниз.

Оба стоящих внизу альпиниста среагировали молниеносно. Они вдвоём повисли на страховочном тросе, удерживая товарища от дальнейшего падения. Падая, Семён успел мгновенно сгруппироваться и на лету зацепиться правой рукой за выступающий из скалы камень. Стоявшая внизу толпа в начале падения Семёна судорожно вздохнула:

– А-А-Х!!!

И через три секунды после его благополучного зацепа за счастливый камень так же синхронно, но уже с явным облегчением выдохнула:

– У-У-Х!!!

Спустившегося со скал старшину подменили двое его товарищей, и уже сравнительно быстро по проложенному пути поднялись на скалы. Альпинисты продолжили восхождение вплоть до самых верхних уступов на высоте не менее ста метров. Здесь на вершине покорители Медвежьего крыла размяли спины, помахали натруженными руками и выпрямились во весь рост. Один из них прокричал о том, что открылось им с верхотуры:

– Справа и слева вершины метров по 400. Главную вершину видно совсем далеко, на северо-восток, тридцать-сорок километров. В трёх километрах – узкая низина между скал. Сарай деревянный ближе к берегу, лодка перевёрнута. Рядом дед какой-то, сети чинит.

– Добро, парни! – ответил Семён. – Давайте вниз, не светитесь, не надо, чтобы вас видели.

Мы с боцманом стояли подле старшины, упакованного в сбрую альпинистского снаряжения. Стояли, готовясь принять на себя страховку спускающихся вниз скалолазов.

– Хреново, – сказал Семён вполголоса. – Похоже, нет здесь никаких «мышкиных норок»… не в Туапсе, чай. Думать надо.

Неожиданно один из спускающихся альпинистов вскрикнул. Из-под посверкивающей металлом подошвы его ботинка вывернулся крупный валун и полетел вниз. Камень стал грузно ударяться о встречные уступы, выламывая массивные куски гранита.

– Обвал! В сторону! – зычно крикнул старшина и кинулся прочь, увлекая нас за собой. Он на ходу подхватил конец страховочной веревки, которую боцман, впрочем, из рук выпускать не собирался. Обвал был неслабый. Все ощутили отдачу от падения огромных кусков гранита, – словно толчки землетрясения средней силы. Стоящим внизу обвал вреда не причинил, поскольку основная масса камней рухнула на нависающий над причалом козырёк – огромный скальный выступ.

Альпинисты, спускаясь, почти достигли этого выступа, находящегося метрах в двадцати от земли, но тут вдруг дуэтом издали радостный вопль:

– Ни хрена себе норки!

Наши покорители скал спустились на широкий каменный козырёк. Под ним как раз и находилась наша стоянка. Это было что-то вроде глубоко врезанной в скалы каменной ниши, в которой полностью помещался наш траулер. С правой стороны каменный навес обрывался – там находился довольно большой участок каменистой суши, откуда скалолазы и начинали подъём. Отсюда оставшиеся внизу могли наблюдать за всеми их действиями. Однако значительная часть скал над каменным козырьком была скрыта для обзора снизу. Эта часть находилась на высоте примерно 20–30 метров над нами, и именно там, на козырьке, и находились теперь спустившиеся вниз скалолазы.

– Здесь норка метра полтора в диаметре! Не для мышки, для мишки норка, – громко, чтобы услышали внизу, объяснял один из них.

– По бокам, слева внизу и метрах в семи справа, дыры поменьше – по полметра в диаметре, – добавил другой. – Внутри темень, фонари нужны.

– Парни, мы вот, что сделаем, – ответил снизу Семён. – Погодите спускаться, есть мысль. Устиныч, у тебя запасной шторм-трап есть? Если два вместе связать, то удобная дорога получится.

– Ну, – вздохнул боцман, – раз пошла такая пьянка… Есть три по двадцать метров. Один новый и два бэушные, но крепкие, манильские.

– Ну, боцман, – рассмеялся старшина, – был бы ты девкой, я бы…

– Чего ты бы, король тресковый?! – осерчал старый моряк.

– Женился бы на тебе, усатый, – смеясь, заключил, позвякивая альпинистской сбруей, Анатолич.

– Ну, ежели законным браком – «тады ой», – принимая шутку-юмора, смягчился Устиныч. – В кормовой малярке, под брезентом, ещё два трапа по 15 метров. Пользуй приданое, женишок!

Я, вместе с другими оставшимися внизу матросами, организовал быструю доставку верёвочных лестниц. К месту действия со своей штурманской свитой подошёл капитан Владлен Георгиевич.

– Ну что, Анатолич? – обратился он к старшине. – Хорошее начало – половина дела. Информация наша, как цветные стёклышки – потихоньку складывается в красивый витраж. Сейчас поглядим, что за мишкина норка нам приоткрылась…

Он покрутил пальцем спираль по направлению к каменному навесу. Через час наверх уже вела удобная, привычная для моряков дорожка, состоящая из трёх связанных вместе шторм-трапов. Капитан, несмотря на тучность, ловко и быстро вскарабкался по ним. За ним последовали Семён, старпом Савва Кондратьич и боцман. Оставшиеся внизу матросы, среди которых находился и я, стеснялись недолго. Я подхватил два тяжелых переносных фонаря с аккумуляторной зарядкой и перебросил их на ремнях за спину. Вместе с другими, сгорающими от любопытства и нетерпения моряками, мы по одному отправились к новооткрытым мишкиным норкам.

Мы поднялись на довольно обширное скальное плато, сплошь усыпанное битым щебнем и камнями разной величины – последствиями недавнего обвала. Здесь мне пришлось совершить неприятное для моей мнительной персоны открытие. Взглянув вниз, я поперхнулся воздухом и с ужасом понял – я боюсь высоты. Никогда прежде я не чувствовал такого животного страха за свою шкуру. Я лазил в детстве по крышам многоэтажек вместе с другими мальчишками, было страшновато, но такого ужаса я не испытывал никогда. Захотелось лечь животом на острый битый камень, не шевелится и по возможности не дышать, а главное – не смотреть… не смотреть вниз! Если бы был под рукой смертельный яд, то лучше бы принять его и умереть мгновенно, но только не ощущать этого мерзкого, удушающего чувства ужаса, выкручивающего душу, словно половую тряпку. Меня выручили злость и стыд. Стыд и злость иногда бывают весьма полезны.

«Стоять, тварь! – заорал я на себя беззвучно. – Любимец принцесс, мля!»

Для пущего эффекта я двинул себя кулаком под кадык, закашлялся до слёз и стал понемногу приходить в себя. Тут я поймал пристальный взгляд Семёна. Он улыбнулся мне понимающей и ободряющей улыбкой. Мишкина норка и впрямь более напоминала вход в немаленькую пещеру; войти в нее можно было легко, правда, с глубоким поклоном. Две другие дыры так же были приличных размеров, но походили скорее на округлые отдушины, и человек протиснутся туда не смог бы ни при каких обстоятельствах. Я сбросил на камни изрядно оттянувшие плечи тяжелые аккумуляторные фонари и услышал отчётливый лязг металла о металл. Один из фонарей задел железным корпусом большой плоский обломок рыжеватого цвета. Я поднял этот обломок размером с ладонь и потер о брезентовые штаны. Сквозь осыпавшийся слой ржавчины проступили рельефные латинские буквы: S NAV. «US NAVY» – мысленно восстановил я надпись. Это был осколок американской авиабомбы.