Текст книги "Украсть у президента"

– Нет, это невозможно, – с растерянной и пьяной улыбкой сказала Катя.

– Еще как возможно! – отмахнулся Корнышев.

– Катя, ему бесполезно перечить! – подыграла Корнышеву Эльвира. – Если что-то втемяшилось ему в голову, то этому быть непременно!

– Самое главное, – говорил Корнышев, набирая телефонный номер, – это не ставить в известность вашу маму. Сделайте вид, что вы на ночной дискотеке. Такое бывает, что вы пропадаете где-то по ночам?.. Алло! – сказал он в трубку. – Девушка, у вас можно забронировать три билета до Москвы на сегодняшний рейс?.. Очень хорошо… Вылет во сколько?.. В четырнадцать?.. И нам еще три билета на завтрашний утренний рейс… Да, обратно из Москвы…

Совершенно растерявшаяся Катя пыталась остановить Корнышева, но он ее не замечал, а Эльвира сказала, беспечно пожав плечами:

– Покатаемся по Москве! Вы нам показали Кипр! Мы вам покажем Москву!

– Я не полечу! – пробормотала Катя.

Корнышев выключил свой мобильник, подлил Кате вина.

– За скорую встречу с Москвой! – предложил он тост.

– Я не полечу! – замотала головой Катя.

Корнышев метнул в Эльвиру быстрым и колючим взглядом. Она все поняла, обняла растерянную Катю и сказала:

– Катюша! Милая! Ты еще не знаешь, с кем связалась! – она смеялась и прямо-таки лучилась беззаботностью. – Мы с ним однажды встретили его друга детства. Закатились в ресторан, жуем все эти грибочки, огурчики, окрошечку… Ты окрошку, кстати, любишь?

– Обожаю! Только здесь ее нет. То есть есть, но не такая.

– И вот мы пьянствуем так в ресторане, и они свое детство босоногое вспоминают… Как на байдарках по Байкалу… Природа и красота, в общем… И что ты думаешь? – она посмотрела на Катю весело и дерзко. – Через три часа я уже лечу с ними в Иркутск! А у меня на следующий день интервью… Ну, собеседование… Я работу как раз меняла… И в то, что я лечу на Байкал, я поверила уже только в самолете! На втором часу полета!

Эльвира заразительно рассмеялась, после чего склонилась к Кате и доверительно-вкрадчиво сказала:

– В это только нужно поверить! Поверить, что это возможно!

– Слишком неожиданно! – проявила нерешительность Екатерина.

– Куда мы ее поведем? – спросил у Эльвиры Корнышев, напрочь игнорируя Катины капризы и уже составляя план прогулок по Москве.

– Первым делом – покушать.

– Ты сразу о еде, – попенял Корнышев.

– Все-таки после полета! – напомнила заботливая Эльвира. – Аппетит у всех будет сумасшедший.

– Но сначала – на Нижнюю Масловку! – определился Корнышев. – Прилетаем в Шереметьево-2, едем по Ленинградке, в районе «Динамо» сворачиваем на Третье транспортное – и до Башиловки…

Катя слушала зачарованно, как маленькие дети слушают сказки.

– Дадим Кате побродить по дорожкам ее детства, – говорил Корнышев, – потом в машину – и в ресторан. Куда-то надо закатиться, где русская кухня с окрошкой, белыми грибочками и с холодцом под хреном…

– Холодец!!! – заскулила счастливо Катя.

– Можно в «Ермак», – деловито прикинула Эльвира. – В Мневниках. Интерьеры у них – что тебе деревенская изба. И именно такое… С окрошкой… И клюквенная настойка…

– Тут кому что, – философски заметил Корнышев. – Мне вот и «Коммандария» здешняя нравится.

Он поднял свой бокал, жестом предлагая Кате выпить с ним.

– Я уже и так пьяная! – засмеялась счастливая Катя, но бокал послушно взяла в руку.

– Это же не от спиртного у вас так, Катя, – сказал Корнышев. – Это у вас голова пошла кругом, потому что день так волшебно складывается!

– Ой, правда! – пьяно сказала Катя. – Столько событий! У меня еще никогда не было таких приключений!

Корнышев настоял на том, чтобы Катя осушила свой бокал до дна, попросил официанта принести еще одну бутылку «Коммандарии», которую он хотел взять с собой в дорогу. Расплатился с официантом. Кате, которую уже основательно развезло, Корнышев сесть за руль не позволил, усадил на заднее сиденье и туда же посадил Эльвиру.

– Где ваш паспорт, Катя? – спросил Корнышев.

– В пе-перчаточном ящике! – ответила Катя и заливисто рассмеялась, обнаружив, что у нее заплетается язык. – И еще мне надо по-позвонить…

– Уж это непременно, – согласился Корнышев. – Из аэропорта. А сейчас мы спешим. У нас два часа до вылета.

* * *

Возвратившийся с Нижней Масловки Горецкий обнаружил Иванова все в той же комнате без окон под присмотром охранников. Горецкий выпроводил охранников. Сел за стол.

– Где я сейчас? – вдруг спросил Иванов.

– В смысле? – не понял Горецкий.

– Город какой? Куда это меня привезли?

– А вам не говорили разве?

– Нет. Все молчат. Сплошной секрет.

– Это Москва.

– Москва, – пробормотал Иванов, будто еще не до конца веря.

– Теперь-то вспоминаете? – с интересом посмотрел Горецкий.

– Чего? – озадачился собеседник.

– Свою московскую жизнь. Вы ведь когда-то жили в Москве.

– Да ну?! – изумился Иванов. – Что-то я не помню.

– Жили-жили, – сказал Горецкий уверенно. – На улице Нижняя Масловка. А потом квартиру продали и уехали на Кипр.

– Куда? – округлил глаза Иванов.

– Кипр – это остров такой, – терпеливо просвещал собеседника Горецкий. – И там вы работали вместе с Ваней Алтыновым. Ведь Ваню вы помните, правильно? – заглянул он в глаза Иванову.

И обнаружил, как потемнел взгляд собеседника. Иванов помрачнел прямо на глазах.

– Что вы помните об Алтынове? – гипнотизирующим голосом многоопытного психиатра произнес Горецкий.

– Я хотел его убить.

– Вы это точно помните?

– Да.

– А за что? – вкрадчиво спросил Горецкий.

Вот тут они раз за разом спотыкались. Иванов почему-то твердил, что он желал смерти Ивану Алтынову, но в чем заключалась причина такой его кровожадности – этого он объяснить не мог.

– Я не помню, – после долгого раздумья развел руками Иванов. – Вот хоть режьте меня!

– А он о деньгах знал?

– О каких деньгах? – посмотрел непонимающе Иванов.

– Вы на Кипре вообще чем занимались? – задал наводящий вопрос Горецкий.

– А чем я там занимался?

– Вы прокачивали через Кипр деньги. Прятали их.

– Зачем? – хмурился Иванов, явно не понимая, чего от него добивается этот человек.

– Вам поручили.

– Кто?

– Я не знаю, – честно признался Горецкий. – Но давайте будем считать, что это был президент.

– Президент? – не поверил Иванов.

– Или с президентом вы не встречались?

– Не-е, – замотал головой Иванов. – С ним не встречался.

– А с кем?

Иванов хлопал глазами и молчал. Было видно, что вопросы Горецкого неизбежно ставят его в тупик.

Зазвонил мобильный телефон Горецкого.

– Слушаю, Горецкий.

– Илья! Это Корнышев. Я лечу в Москву, у меня вылет через тридцать минут! Встреть меня в Шереметьеве! Кататься будем всю ночь, так что будь готов! Это первое. Дальше. Район Хорошево-Мневники. Улица Нижние Мневники, ресторан «Ермак». Закрой его на сегодня, посади там пяток человек наших подсадных посетителей, чтобы никого из посторонних. Это второе.

– Это обязательно? – вздохнул Горецкий, который уже понял, что сегодня он себе не принадлежит.

– Со мной летит якобы моя жена, а на самом деле проститутка. Не хватало, чтобы ее кто-либо в ресторане случайно узнал. И теперь третье и самое главное. Я везу дочь Ведьмакина, предупреди Калюжного, может быть, он захочет на нее взглянуть.

– Как дочурка? – игриво осведомился Горецкий.

– Я бы женился.

– Как ее зовут?

– Катя.

– Катя, – эхом повторил Горецкий. – Красивое имя.

Он поднял глаза, увидел выражение лица Иванова – Ведьмакина и дрогнул.

– Что?! – спросил быстро.

– Катя, – произнес Иванов так, будто пробовал это имя на зуб. – Катя… Алтынов…

Он сфокусировал свой взгляд на Горецком и неуверенно сказал:

– Я его из-за Кати хотел убить.

– А кто такая Катя – вы знаете? – напористо спросил Горецкий.

– Нет, – покачал головой Иванов. – Не знаю.

* * *

Едва самолет поднялся в воздух, Катю стошнило.

– Ничего-ничего, – невозмутимо приговаривал сидевший рядом Корнышев, помогая своей незадачливой спутнице управиться с гигиеническим пакетом.

Потом он едва ли не на себе доволок до туалета Катю, которую не слушались ее собственные ноги, и лично умыл ее с нежностью и тщанием, словно был он заботливой мамкой. И по-прежнему он приговаривал:

– Ничего-ничего, так мы быстрее протрезвеем.

Катя норовила заглянуть в зеркало, но она сейчас была бледна и некрасива, и Корнышев пригибал ее голову к рукомойнику, чтобы она не испугалась собственного отражения.

Когда они вернулись на свои места, Катя очень быстро заснула, прикорнув на плече у Корнышева, и проспала весь полет. Очнулась она, когда самолет стал снижаться. Прильнула к иллюминатору. Уже можно было разглядеть внизу кубики домов, ниточки дорог и зеленые пятна лесных массивов.

– Прилетели? – спросила она недоверчиво.

– Сейчас будем в Москве.

– Что я наделала! – прошептала Катя.

Обернулась к нему, и он увидел ее испуганные глаза.

– Я боюсь! – сказала она.

– Чего?

Она нервно пожала плечом в ответ.

Самолет приземлился, подкатил к зданию аэропорта, вот-вот должны были подать трап, а протрезвевшая и раскаявшаяся в собственном безрассудстве Катя сидела, сжавшись в комок, и хотела бы, наверное, этим же самолетом немедленно улететь обратно на Кипр, но поправить уже ничего было нельзя.

Нахохлившаяся, как воробей, Катя в сопровождении Корнышева и Эльвиры дошла до зоны пограничного контроля, отстояла очередь, подала с обреченным видом пограничнику свой паспорт, и Корнышеву было видно, как она удивилась, когда ей вернули паспорт, предварительно шлепнув в него отметку о въезде в Россию. Дорога ей была открыта. Но ей не верилось, что все произойдет так прозаично и совсем нестрашно.

Корнышев прошел погранконтроль. Катя уже успела пообщаться с таможенниками и дожидалась его в зоне прилета.

– Я в Москве! – произнесла она недоверчиво.

– Вот как все просто! – снисходительно сказал Корнышев.

– Я боялась!

– Чего?

– Того, что меня арестуют! – смущенно улыбнулась Катя.

Корнышев рассмеялся ей в ответ.

– Чепуха! – сказал он. – Вы прилетели в лучший город на Земле, и здесь не может быть плохо!

– Это правда! – счастливо зажмурилась Катя.

К ним присоединилась Эльвира.

– Можем ехать, – сказал Корнышев.

Горецкий их уже ждал. Он вынырнул из-за спин таксистов, очень натурально изобразил радость от встречи с «семейством Корнышевых», Корнышеву пожал руку, Эльвире бросил короткое и свойское «привет!», а Кате поцеловал ручку, чем поверг ее в смущение.

– Это мой друг, – представил его Корнышев. – Зовут Илья. И он сегодня всю ночь будет катать нас по Москве.

– С удовольствием! – изобразил энтузиазм Горецкий.

Когда Катя уже села в машину, Горецкий шепнул Корнышеву:

– Похожа на отца!

Корнышев кивнул в ответ.

– Калюжный нас ждет, – сообщил Горецкий.

– Где?

– В «Ермаке».

Но сначала, как и обещал Корнышев, они отправились на Нижнюю Масловку. Катя смотрела вокруг широко раскрытыми глазами. Вокруг было так много интересного, чего никогда не заметит москвич и что способен оценить только тот, кто уже не надеялся когда-нибудь снова увидеть Москву. Здесь все машины были с левым рулем и двигались они по правой стороне дороги. Здесь на автобусных остановках стояли бледнолицые люди, и среди них не было ни одного киприота. Здесь на рекламных щитах все было написано по-русски, а уже успевшие позабыться названия улиц и объектов на дорожных указателях звучали чарующей музыкой: «Ул. Петрозаводская», «Северный речной вокзал», «Войковская». С Ленинградского проспекта – на Третье транспортное кольцо, и вдруг на дорожных указателях крупно: «Ул. Нов. Башиловка», «Ниж. Масловка». Катя покачала головой.

– Не верю! – прошептала она.

Знакомые дома она увидела издали. Подалась вперед. Корнышев наблюдал за ней невозмутимым взглядом дрессировщика, который видел ожидаемые реакции и не имел повода для беспокойства.

Они проехали до Савеловского вокзала, развернулись, и все это время Катя обеспокоенно вертела головой, пытаясь высмотреть оставшийся за спиной родной квартал, но они вскоре вернулись, подъехав с другой стороны, Горецкий сбросил скорость и сказал, показав рукой на серый асфальт тротуара:

– Вот здесь я сегодня стоял и держал включенным свой телефон.

И Катя испытала очередное потрясение, осознав, что недолгие несколько часов тому назад она стояла по колено в воде Средиземного моря и слушала звуки этой вот улицы, а этот человек, друг доброго волшебника Корнышева, стоял здесь на тротуаре с включенным телефоном, наверняка вот этим, который сейчас болтается у него на поясе, чтобы Катя жадно ловила звуки города, в котором в ту минуту ей даже не мечталось побывать, потому как глупо мечтать о том, что все равно никогда не сбудется. И вдруг она волшебным образом перенеслась в Москву и оказалась там, где еще недавно стоял этот человек с телефоном, и это было невероятно, необъяснимо и совершенно сказочно.

– Остановите! – попросила Катя.

Выскользнув из салона автомобиля, пошла по тротуару и вдруг закружилась в танце, охватывая восторженным взглядом дома, деревья, машины, лица людей. У нее было такое по-детски счастливое выражение лица, что проходившая мимо женщина улыбнулась ей.

– Здравствуйте! – сказала ей Катя. – Я дома!

* * *

Посетителей в ресторане «Ермак» было немного, и почти всех их Корнышев знал в лицо, но он демонстративно никого не признал. Официант в псевдонародном костюме проводил их на верхний ярус, балконом нависающий над нижним залом. Здесь стоял полумрак. Горели на столе свечи. Катя разглядывала интерьеры с детской непосредственностью и необыкновенно оживилась, когда в ее руках оказалось меню. Пирожки: с капустой, с грибами, с мясом, и много какие еще. Грибочки белые. Огурчики малосольные пупырчатые. Пельмени из медвежатины. Окрошечка квасная холодная… Корнышев заказывал блюда, перечисляя их без остановки едва ли не страницами меню, и понятно было, что даже вчетвером они все это не осилят, но он только поглядывал озорно на Катю, у которой явно разыгрался аппетит, и все диктовал и диктовал официанту, завершив длинный перечень заказанного неизбежными в этих стенах клюковкой, медовухой да кедровухой.

– Это как мезе, – вспомнилось Эльвире. – Будет много всего разного.

– Это лучше, чем мезе, – голосом истосковавшегося по родным разносолам гурмана поправила Катя.

Спиртное принесли в первую очередь, и Корнышев предложил немедленно отметить прибытие в Москву. Катя не отказалась, хотя по ней было видно, что она не до конца еще отошла от «Коммандарии». Сначала выпили за приезд, потом за Москву, потом за Нижнюю Масловку, и очень скоро Катя захмелела. Градус ее настроения повышался вместе с количеством выпитого, она безудержно смеялась, пару раз роняла столовые приборы, к Горецкому уже обращалась на «ты» и долго и путано благодарила его за то, что он сегодня предоставил ей возможность услышать звуки родного квартала. Теперь ее можно было оставить на попечение Эльвиры.

Корнышев и Горецкий спустились вниз и прошли в отгороженную от общего зала отдельную комнату, где в одиночестве задумчиво пил водку Калюжный, сейчас похожий на директора какого-нибудь предприятия, заехавшего отужинать осетринкой под водочку.

– Я привез девчонку, Олег Харитонович, – сказал Корнышев. – Наверху сидит. Пьяная и счастливая.

* * *

– У вас такой чудесный муж! – сказала Катя. – Я просто не представляла, что такие люди бывают на свете!

Корнышев не ошибался. Катя была пьяная и счастливая, и ей непременно хотелось сказать Эльвире что-нибудь очень приятное, чтобы и отблагодарить ее за все, что Корнышев для Кати сделал, и чтобы поделиться счастьем, которое Катю переполняло.

В ответ Эльвира невнимательно улыбнулась. На всем верхнем ярусе, кроме них, были еще только два человека, молодые мужчины, сидевшие за столиком у ведущей вниз лестницы, и Эльвире почему-то становилось неуютно, когда они попадали в поле ее зрения. Они не обращали на Эльвиру внимания и вообще были целиком поглощены разговором, но что-то тревожило Эльвиру, и она время от времени бросала в их сторону настороженный взгляд.

– Я же домой не позвонила! – вдруг вспомнила Катя.

Достала из сумочки свой сотовый телефон. И Эльвира увидела, как один из мужчин вдруг повернул голову и посмотрел в их сторону. Эльвира готова была поклясться, что он только что был более-менее трезвый и вполне вменяемый, но когда он неуверенно поднялся, с грохотом отодвинув стул, и направился к их столику неверной походкой, вдруг обнаружилось, что он пьян. Он мял в пальцах незажженную сигарету и улыбался Кате широкой улыбкой пьяного гусара. Он был симпатичен и мил, и его вид не внушал ни малейшего чувства тревоги. Он приблизился, расшаркался перед дамами, цветисто извинился и попросил разрешения прикурить. Прикурить ему хотелось непременно от горящей свечи, которая стояла на столе перед Катей, хотя точно такая горящая свеча стояла и на столе, за которым остался сидеть товарищ человека с сигаретой, и было уже понятно, что ему очень нравится Катя и сигарета – это только предлог. Он даже опустился на стул, на котором совсем недавно сидел Корнышев, и заподозрившая неладное Эльвира уже озиралась в тревоге, выискивая взглядом запропастившихся мужчин, но не видела ни Корнышева, ни Горецкого.

Молодой человек рассказал Кате анекдот, который Эльвире совершенно не показался смешным, но Катя засмеялась нетрезвым смехом, она была расслабленной и невнимательной, и ей даже в голову не могло прийти, что этот молодой человек пришел за их столик с нехорошими мыслями. За свою доверчивость она и поплатилась. Человек с сигаретой пересел ближе к Кате, даже хотел ее приобнять, Катя попыталась отстраниться, молодой человек сделал неловкое движение, смахнув со стола одну из рюмок и Катин сотовый телефон, тут же испуганно вскочил, намереваясь исправить собственную оплошность, но он был пьян, оступился, и под его обувью сорок четвертого размера хрустнул изящный корпус Катиного мобильника.

* * *

– Старшая Ведьмакина на контакт идет неохотно, – докладывал итоги своих кипрских наблюдений Корнышев. – Она осторожна и подозрительна. И информацию цедит по каплям. Суть ее ответов: ничего не знала о делах своего мужа, в семье никогда не обсуждались служебные вопросы. Единственный раз она, как мне кажется, была искренней в разговоре со мной – когда призналась, что подозревает неслучайный характер того, что произошло с ее мужем. Практически открыто говорит, что его могли убить из-за работы. Ей кто-то звонил. После гибели мужа. И посоветовали на суде не появляться.

– Кто? – приподнял бровь Калюжный, хотя заранее знал ответ.

Корнышев усмехнулся и выразительно пожал плечами.

– А мать Вани Алтынова запрятали в больницу, – сказал Корнышеву Горецкий. – И она тоже не смогла присутствовать в суде.

– Значит, в этой части показания родственников совпадают, – протянул Корнышев. – Их отсекли от участия в процессе, быстренько приговорили бедолагу Иванова к пожизненному, и вопрос закрыли. Кстати, об Алтынове. Он был на Кипре. И даже, кажется, приударял за дочкой полковника Ведьмакина.

– Совпадает! – удовлетворенно оценил Горецкий.

– Что совпадает? Что приударял?

– Нет! – засмеялся Горецкий. – То, что он запросто мог быть на Кипре. Его мать сказала, что он среди зимы приезжал к ней загорелый. На Кипре зимой можно загореть?

– Наверное, можно.

– Вот и я так думаю.

– Значит, здесь у нас уже что-то выстраивается, – подвел промежуточный итог Калюжный. – Ведьмакин и Алтынов были вместе. Это раз. Работу они выполняли секретную, потому что Алтынов, например, матери про Кипр ни гугу, – он посмотрел на Горецкого.

– Так точно! – сказал Илья. – Про Кипр она от сына ничего не слышала.

– Это два, – продолжил Калюжный. – Все это означает, что мы на правильном пути. И теперь нам надо раскручивать эту историю с Кипром. Что старшая Ведьмакина рассказывает о сослуживцах мужа? – поднял он глаза на Корнышева.

– Ни-че-го! Никого не видела, ни о ком не слышала.

Калюжный сердито засопел.

– Я же говорю: она женщина сложная, – сказал Корнышев. – Может быть, действительно была не в курсе. А может, это она такой осторожной стала после смерти мужа. Я с ее разрешения осмотрел кабинет Ведьмакина. Он там же, в том самом доме, где живет его семья. Сейф пустой, компьютера нет, в ящиках стола – ни одного листка бумаги. Может быть, сам Ведьмакин перед отъездом в Москву все прибрал. Но вряд ли он думал, что на Кипр уже не вернется. Если бы думал, он бы в Москву не полетел. Он бы спрятался так, что мы бы его до сих пор искали. Значит, какие-то бумаги должны были остаться. Хотя бы самые безобидные.

– Думаешь, его жена уже потом все подчистила? – спросил Калюжный.

– Этого исключать нельзя.

– Надо эту семейку вытаскивать с Кипра, – сказал Калюжный. – На Кипре разговор с ними не сложится. Ты молодец, что девчонку выманил в Москву, – посмотрел он одобрительно на Корнышева. – Умеешь, елы-палы. Пускай она еще немного медовухи попьет, – он взглянул на часы. – И мы ее закроем.

– Ни в коем случае, Олег Харитонович! – сказал Корнышев. – Уже завтра девчонка снова будет на Кипре!

– Не понял, – признался Калюжный.

– Я ее лично отвезу.

– Ты с ума сошел? – прищурился Калюжный.

– Если мы ее будем удерживать в Москве, остальных Ведьмакиных мы не получим.

– Хотел бы я посмотреть, как мать бросит свою дочь в беде, – пожал плечами генерал. – Сначала с перепугу ехать, может быть, откажется. Но потом материнское в ней все-таки взыграет.

– Не факт! – отмахнулся Корнышев. – Но если даже она согласится приехать в Москву, ее сын, Никифор Ведьмакин, останется на Кипре. У него нет отсрочки от призыва.

– С ним будет проще, – сказал многоопытный Калюжный. – Когда он останется один…

– Я всю семью вам передам, – пообещал Корнышев. – Одним махом. Через неделю. Но для этого дочь Ведьмакина должна беспрепятственно вернуться на Кипр.

– План у тебя есть?

– План у меня есть.

– Что тебе потребуется?

– В ближайшие сутки – ничего особенного, кроме мер обеспечения. Во-первых, надо бы на недельку изолировать женщину, которая прилетела со мной с Кипра.

– Кто она?

– Проститутка. Я боюсь, как бы она чего-то не брякнула при младшей Ведьмакиной.

– Сделаем, – коротко сказал Калюжный. – Что еще?

– И надо бы там, на Кипре, создать проблемы для сутенера этой проститутки. Я без нее вернусь, а он мне претензии будет предъявлять. Я ведь ее как бы арендовал. Ну, не знаю, может, ему пистолет подбросить и местную полицию на него навести? Нужно, чтобы он неделю гарантированно молчал и не подпрыгивал.

– Как его фамилия? – спросил Калюжный.

– Рустамов. Все данные на него есть у Ильи.

– Сделаем! – кивнул Калюжный. – Что еще?

– Пока все.

– Действуй! – сказал Калюжный.

* * *

Эльвира и Корнышев встретились в нижнем зале ресторана. Эльвира спустилась по лестнице, а Корнышев только что вышел от Калюжного.

– Как дела? – спросил Корнышев и изобразил улыбку.

– Катенька соскучилась, – стрельнула глазами вверх Эльвира. – Уже несколько раз спрашивала, куда подевался любимый муж. Кажется, она неровно дышит, и я уже ревную, – усмехнулась она.

– Ей вряд ли удастся разбить нашу крепкую семью, – пошутил Корнышев.

– Нет, она на самом деле, кажется, влюбилась. У нее на Кипре нет парня?

– Я думаю, что нет.

– Очень похоже. Она ведет себя как девица на выданье, которую женихи обходят стороной.

– Ну, Катю они вряд ли обходят. Скорее, она от них просто прячется.

– Это без разницы, – махнула рукой Эльвира. – Главное, что она истосковалась по мужскому вниманию. Ее можно прямо голыми руками брать.

Она улыбалась Корнышеву, но ее взгляд в какой-то момент дрогнул, метнулся за плечо Корнышеву и тут же вернулся, но Корнышев уже это увидел. Он обернулся, пытаясь определить, что вызвало настороженность его собеседницы, увидел двоих «посетителей», мирно ужинающих за ближайшим столиком, и больше за спиной у Корнышева никого не было.

– Ты их знаешь? – спросил он у Эльвиры.

Она мотнула головой и нервно улыбнулась. И Корнышев понял, что она о чем-то догадывается. Он ничего не сказал Эльвире, пошел по лестнице наверх, но, когда оказался за спиной у Эльвиры, сделал знак рукой Горецкому, который только что вышел от Калюжного. Горецкий в сопровождении одного из «посетителей» направился за Эльвирой в туалетную комнату.

Корнышев вернулся к Кате. Девушка скучала за столиком в одиночестве, задумчиво отпивая маленькими глотками клюковку, и оживилась при приближении Корнышева.

– Я как будто во сне, – сказала она с мечтательной улыбкой. – Может быть, я сейчас скажу глупость, но мне кажется, что я сплю.

Корнышев увидел на полу раздавленный мобильник. Перехватив его взгляд, Катя засмеялась.

– Это вот тот чел, – показала она на якобы нетрезвого «клиента». – Он вел себя как медведь.

– Если этот медведь еще раз повторит что-нибудь подобное, сдадим его на кухню, – усмехнулся Корнышев. – Там из него сделают пельмени с медвежатиной. Вы маме звонили?

– Увы! – с притворной печалью пожала плечами Катя.

– Понятно.

Корнышев выложил на стол свой мобильник, предлагая Кате сделать звонок.

– Только не говорите маме, что вы в Москве! – сказал с улыбкой Корнышев. – Поверить она все равно не поверит, но инфаркт ей обеспечен.

Катя оказалась любящей дочерью и в телефонном разговоре с матерью ни словом не обмолвилась о Москве.

– А теперь едем, – сказал ей Корнышев, когда разговор завершился. – До завтрашнего утра вы вроде как на дискотеке. Так что давайте это время используем с толком.

Они спустились вниз. Горецкий ждал их у машины. Эльвиры нигде не было видно.

– А где ваша жена? – вопросительно посмотрела на Корнышева Катя.

И Горецкий посмотрел на Корнышева, будто он тоже был не в курсе и ему очень хотелось знать, куда запропастилась Эльвира.

– Она решила воспользоваться приездом в Москву, – туманно поведал Корнышев, – и доделать то, что не успела сделать до отлета на Кипр. Так что кататься мы будем без нее. Ей ведь эта экскурсия не так интересна, как вам, Катя. Она здесь живет постоянно.

Кате такого объяснения оказалось вполне достаточно.

– Едем! – сказала она. – Я хочу все-все увидеть!

* * *

Они отправились на Воробьевы горы просто потому, что там непременно бывают и гости Москвы, и москвичи, в жизни которых случился какой-то особенно счастливый день, и Катя удивительным образом подпадала под оба определения сразу, но, когда они приехали на смотровую площадку и перед ними раскинулся огромный вечерний город, уже расцвеченный огнями, Катя только первую минуту всматривалась в панораму Москвы, в которой еще сегодня утром ей не представлялось возможным побывать, а потом обернулась к зданию университета и долго рассматривала его с благоговением, будто ей еще не доводилось видеть более совершенных архитектурных форм, чем эти.

– Я здесь должна была учиться, – сказала Катя задумчиво.

Но они уехали на Кипр, и мечты остались мечтами. Корнышев дал возможность девушке окунуться в воды печали, потом усадил в машину, и они отправились дальше. Скатились к Москве-реке, проехали по набережной. Перекинутый над рекой в районе Киевского вокзала пешеходный мост был красиво расцвечен огнями и отражался в воде.

– Здесь все другое, – зачарованно шептала Катя.

Они проехали по Новому Арбату. Широкий проспект, высотные дома, и все так не похоже на узкие улочки старого Лимасола. На Манежной площади они вышли из машины, и Корнышев увлек Катю в гущу подростков, избравших местом встречи сегодняшним вечером крышу зарытого в землю торгового комплекса «Охотный ряд». Их тут были сотни, они кучковались группами, и у каждого было свое занятие – катались на роликах, слушали музыку, пили пиво, целовались, курили, смеялись, лежали на не успевшем остыть после жаркого дня мраморе, плескались в фонтане – но для Кати они были одним целым, и частью этого целого очень хотелось себя почувствовать после одиночества своего кипрского существования, когда нельзя было откликаться на русскую речь, когда надо было сторониться соотечественников, когда самоизоляция была единственной возможностью уцелеть – так говорила Кате мама. И вдруг она окунулась в русскую речь, и никто из окружавших в эти минуты Катю людей не представлял для нее ни малейшей опасности, и она была сейчас по-настоящему счастлива.

Про машину они надолго забыли. С Манежной площади перешли на Красную. Затем долго стояли на мосту над Москвой-рекой. Кремль, храм Христа Спасителя и далеко-далеко впереди – высотка университета, возле которой они были еще совсем недавно. А если обернуться – совсем близко высотка на Котельнической набережной, знакомый силуэт которой еще сегодня утром лишь смутно вспоминался и казался бесплотным знаком московской жизни, в которую Кате уже не вернуться никогда.

– Никогда нельзя говорить «никогда», – сказала Катя.

Через Красную и Манежную площадь они вернулись на Охотный ряд и пошли вверх по Тверской, залитой огнями и заполненной людьми.

– Удивительное ощущение, – говорила Катя. – Я чувствую себя туристкой в своем родном городе.

Ей было интересно все. Она всматривалась в лица людей, разглядывала витрины и читала все подряд, что было написано на растянутых над Тверской рекламных перетяжках. Все, мимо чего москвич ежедневно пробегает, не поднимая глаз, представляло для Кати интерес и особенную ценность. Темное небо, свет фонарей, огни реклам – этот город оказался красивым, родным и совсем нестрашным. Здесь было много камня и слишком мало зелени, здесь по улицам текли реки машин и воздух был пропитан бензиновой гарью, а не запахами близкого моря, как в Лимасоле, и все равно это было лучшее место на Земле.

Им потребовалось почти два часа на то, чтобы пройти по Тверской от Охотного ряда до Триумфальной площади – при отсутствии пробок на дорогах это расстояние Корнышев преодолевал на автомобиле минуты за три – а Катя готова была еще бродить и бродить, но Корнышев уже придумал для нее новое развлечение. Он позвонил Горецкому, дожидавшемуся их в машине на Манежной площади, и попросил подъехать. Илья приехал, Корнышев и Катя сели в машину и отправились на Смоленскую площадь.

– Нам надо подкрепиться, – сказал Корнышев. – И немного отдохнуть. Иначе наших сил на ночь не хватит.

На самом деле он хотел показать Кате ночную Москву с высоты птичьего полета.

Они подъехали к гостинице «Золотое кольцо», поднялись на лифте к бару, и Корнышев через бар вывел Катю на открытую площадку.

Весь город был сейчас внизу, под ними. Справа угадывался силуэт мидовской высотки, усеянной оспинами темных по причине позднего времени окон. По Садовому кольцу мчался нескончаемый поток машин. Далеко впереди холодной мраморной глыбой белело подсвеченное здание правительства. Слева бликовала подернутая рябью река, светился огнями Киевский вокзал и убегал вдаль Кутузовский проспект, прочерченный пунктиром фонарей. Город не спал, несмотря на поздний час, казалось, что бодрствуют все десять миллионов его жителей, и с ними сейчас была Катя.