Текст книги "Семь кило баксов"

Глава 30

А черепах они так и не увидели. Антон объяснил, что все самое интересное здесь происходит летом. Летом приплывают черепахи. Чтобы никто не потревожил их, на Ларе круглосуточно дежурят ученые, которые изучают черепашью жизнь. Как раз их непритязательного вида домик и прилепился на самом краю пляжа. Еще Антон показал разбросанные тут и там металлические сетки, которыми ученые предусмотрительно накрывали свежие кладки яиц, защищая таким образом еще не родившихся черепашек от хищных птиц и лис, охочих до лакомства.

Тем временем день догорал. Солнце уже закатилось за ближайший утес, и тень накрыла пляж. Краски поблекли.

– Нам пора, – сказал Антон.

По тропе они поднялись к машине.

– Это самые пустынные места на всем острове, – сказал Антон. – Здесь да еще вон там, к северу, – он указал рукой направление. – Там полуостров Акамас. Такое же пустынное местечко. Здесь, на побережье, люди старались не селиться.

– Почему?

– Пираты, – пояснил Антон. – Они часто грабили прибрежные селения, и людям приходилось уходить в глубь острова. Здесь все осталось таким же, каким было тысячу лет назад. Здесь нет домов, нет дорог, нет отелей. Нет ничего, кроме первозданной природы, пеших троп и маленьких бухт.

Длинные тени уже легли на дорогу, по которой катилась, переваливаясь на ухабах, их машина. Полина, еще пребывая под впечатлением испытанного ею на Ларе чувства, молчала. Молчал и Антон. Он как будто угадывал состояние своей спутницы.

Теперь они видели спрятавшееся было за утесом солнце, которое огромным ослепительным шаром висело над самым морем. Все деревья, находившиеся между путниками и солнцем, казались им черными, будто солнце их обуглило.

Знакомый щит с логотипом кока-колы, здесь Антон вдруг повернул направо, к той постройке, которую Полина приняла за летний ресторанчик.

Это действительно был ресторан. Небольшая постройка, выполняющая роль кухни, перед ней крытая навесом, но продуваемая всеми ветрами площадка со столами и стульями, а если пройти через этот импровизированный зал – вы оказывались на веранде, обращенной к морю и окаймленной невысокой, в полметра, оградой из крупного камня. С этой веранды открывался фантастический по красоте вид: огромный диск солнца садился прямо в море, вымостив от горизонта до самого берега ослепительно сверкающую солнечную дорожку, будто приглашая убежать по этой дорожке туда, где никогда не наступает ночь, где всегда светит солнце, где одни только радости и никаких тревог. Хотелось смотреть и смотреть вослед убегающему солнцу, подставляя лицо под его теплые лучи.

– Садитесь, пожалуйста, – негромко произнес Антон.

Здесь, на веранде, стоял накрытый стол, и, когда Полина за него села, солнце все так же оставалось перед нею, а Антон сел несколько сбоку, чтобы не загораживать ей фантастический вид заката.

Усатый официант налил в их бокалы густого темного вина.

– Будьте здоровы! – сказал с улыбкой Антон Полине, поднимая свой бокал.

Солнце просвечивало содержимое бокала насквозь. Цвет у вина был рубиновый.

Полина сделала глоток. Вино оказалось густым и сладким. В его волшебной сладости угадывался вкус цветов и аромат экзотических трав. Там было много солнца, запахов теплого ветра и еще чего-то сладостно-манящего, что можно почувствовать, но никогда нельзя понять, что же это такое.

– «Коммандария», – сказал Антон. – Десертное вино. Может быть, и не следовало с него начинать ужин, но мне хотелось, чтобы вы почувствовали вкус Кипра.

Этот вкус был сладок.

– Самая старая марка вина на Земле.

– Очень вкусное, – оценила Полина.

– У киприотов тысяча способов добиться этой волшебной сладости. Они собирают виноград и оставляют его на время на солнце. Виноград подвяливается и становится еще слаще. Потом они давят из винограда сок, сок помещают в бочки, дают настояться несколько лет, после чего не разливают это вино по бутылкам сразу, а сначала смешивают с более молодым вином. Отлили из бочки настоявшегося вина, долили немного молодого, прошел год, еще отлили-долили, и так до бесконечности, и получается, что в той бочке все время настаивается какая-то фантастическая смесь из вин урожаев разных лет.

Это было чудесное вино, и чудесное место, и чудесное море, и чудесное солнце. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, солнечная дорожка истончалась и таяла на глазах, и невозможно было оторвать от всего этого взгляд.

А на соседних пустующих столиках безмолвный официант уже расставлял горящие свечи в стеклянных пузатых стаканах, потом он принес из машины Антона тот огромный букет, который Антон преподнес Полине, и, разобрав его на маленькие букетики, тоже расставил на столах.

Только теперь Полина осознала, что они – единственные посетители здесь, для них и был накрыт единственный стол, и для них стараются официант и невидимые повара на кухне. Официант принес огромную чашу с салатом: там были помидоры, огурцы, сладкий перец, капуста, листья салата, все это крупно порезано и перемешано с зелеными маслинами и кусочками козьего сыра. Еще официант принес парящие глиняные горшочки, закупоренные румяной корочкой, отдаленно напоминающей омлет. Полина наконец обнаружила, как она голодна.

Под тем, что она приняла за омлет, обнаружилось что-то мясное – явно фарш, еще чувствовался привкус томатов и специй. Но под этим слоем был другой, с баклажанами и картофелем, потом было что-то сырное, и вдруг снова мясное, как в самом начале, и снова баклажанное.

– Прямо торт «Наполеон» какой-то! – сказала Полина.

– Вам нравится?

– Очень!

– Это мусакас, традиционное блюдо кипрской кухни.

– Я никогда не ела ничего подобного. Надо бы как-то разузнать рецепт.

– Я вам потом скажу.

– А вы знаете? – удивилась Полина.

– Да.

И тогда Полина засмеялась. То ли это выпитое вино на нее так подействовало, то ли она действительно уже чувствовала себя рядом с Антоном так свободно.

– Чему вы смеетесь? – спросил у нее Антон с мягкой улыбкой.

– Вы только не обижайтесь, – попросила Полина. – Мой знакомый принял вас за русского мафиози. Но я впервые в своей жизни встречаю мафиози, который способен связно рассказать про античные мозаики, про историю здешних вин и который знает, как делается этот, как его…

– Мусакас, – подсказал ей Антон.

– Да, точно, мусакас.

– Но я действительно не мафиози, – признал очевидное Антон, будто смущаясь от того, что не смог оправдать ожиданий Полининого знакомого.

Солнце уже зашло. Ночь накрыла землю своим старым, изъеденным звездами покрывалом. Антон и Полина сидели среди мерцающего света, отбрасываемого многочисленными свечами. А еще мерцало море под луной. Совсем близко о чем-то шептали волны.

– Вы давно на Кипре? – спросила Полина.

– Несколько месяцев.

– Нравится?

– Очень.

– Я не сомневалась, если честно. Вы так обо всем рассказываете… О том, что вас здесь окружает… Вам здесь не скучно, как мне кажется.

– Да, это правда.

– Сегодня вы привезли меня туда, куда я сама, наверное, никогда бы не добралась.

– Это место – одно из моих любимых.

Значит, она действительно в нем не ошиблась там, на Лара-Бич, когда вдруг подумала, что он подарил ей это место, позволил оказаться там, куда, наверное, не каждого допускает.

– А вы надолго сюда?

Этот вопрос поставил Полину в тупик.

– Я не знаю, – призналась она. – Не задумывалась над этим.

Становилось прохладно. Еще всего-навсего март. В Москве, например, лежит снег. Полина непроизвольно поежилась.

– Вам прохладно? – поинтересовался Антон.

Склонился через стол, на котором стояли свечи, и отблеск этих свечей Полина увидела в его глазах. Или это… Она всмотрелась. Или это чертики озорные прыгали у него во взгляде?

Антон вдруг поднял руку и щелкнул пальцами. Вспыхнул свет. Он не слепил, а заливал ярким пятном небольшой пятачок в одном из углов веранды. Заиграла музыка. Полина обернулась. Музыканты в национальных костюмах играли сиртаки, размеренные звуки которого и неспешный ритм ненавязчиво приглашали к танцу, и танцоры тут же объявились: усатые молодцы в расшитых жакетиках, в белых в обтяжку штанах, больше похожих на колготы, в смешной остроконечной мягкой обуви с огромными мохнатыми помпонами, которые придавали этим усачам вид крайне несерьезный.

Их было трое, и они, встав в ряд и положив руки друг другу на плечи, пустились в пляс, ритм тем временем все убыстрялся, разгоняя танец, как хороший локомотив, набирающий и набирающий скорость, и вдруг усачи подхватили и Полину, и Антона, и им пришлось спешно подстраиваться, чтобы не отстать от этого чудо-локомотива. Ритм уже стал бешеным, мелькали свечи, мелькали звезды, мелькали цветы, все перемешалось, локомотив мчался, рвалась к звездам музыка, и Полина улетала вместе с ней, пребывая уже где-то между небом и землей, а когда у нее уже не оставалось сил на эту сумасшедшую пляску, ее вдруг оставили в покое, и она обнаружила себя все за тем же столом, и Антон, раскрасневшийся и растрепанный после случившегося с ними безумия, тоже был рядом. Зато танцоры не унимались, одному из них сзади за пояс заткнули платок и конец того платка подожгли, танец продолжался, огненный хвост метался в ночи, иногда совсем близко от лица Полины, и, когда она отшатывалась, киприот обнажал в улыбке белоснежные зубы. Потом платок исчез, зато на голову усачу его товарищи водрузили поставленные друг на друга пять стаканов, усач танцевал с этой пирамидой на голове, а стаканов все добавлялось и добавлялось: вот их уже семь, вот десять, вот все пятнадцать, и было непонятно, каким таким чудесным образом этот стеклянный столб не падает, а усач еще умудрялся при этом выделывать танцевальные па.

Полине опять не удалось отсидеться, ее подняли и поставили ей на голову пару стаканов, она смеялась, пыталась эти стаканы снять, но ей не давали этого сделать, а, напротив, добавляли новые, и скоро она уже не смела даже пошевелиться, ей казалось, что малейшее ее движение – и стеклянная башня рухнет, рассыпавшись по полу осколками, а ее тянули за руку, приглашая поучаствовать в танце, киприоты лукаво улыбались в свои роскошные усы, добавляли и добавляли стаканы, и невозможно было укрыться от этих усачей.

В конце концов стаканы, конечно же, упали и разбились, но никто не опечалился этим обстоятельством, только перешли туда, где не было осколков, и снова были этот безумный сиртаки, мельканье огней и звезд, сумасшедший ритм танца, озорные чертики в глазах Антона и переполняющий душу восторг.

Глава 31

Ближе к полуночи свечи догорели, музыка перестала быть громкой, а зазвучала ласково и нежно, как будто музыкантам вдруг вспомнилось что-то приятное, о чем так хорошо немного погрустить, и этой сладкой доброй грустью они делились со слушателями.

Полина видела, как Антон в сторонке расплачивался с официантом. Толстая стопка денежных купюр настроила официанта на чрезвычайно благодушный лад, он дружески улыбался Антону и что-то ему говорил. Наверное, приглашал приезжать еще. В эту секунду Полина видела какого-то другого Антона. Тот, прежний, привез ее на пустынный Лара-Бич, чтобы в полном молчании постоять вместе с ней на том самом берегу, где гигантские черепахи, живущие по сто лет, продолжают жизнь своего рода, где чувствуешь что-то особенное, чувствуешь то, чего не испытаешь в другом месте. А этот Антон, которого она видела сейчас, то есть другой Антон, на целый вечер снял ресторан для них двоих и теперь с деловитым видом расплачивался, предварительно пересчитав купюры, и на себя прежнего он не очень-то был похож, какое-то неуловимое несходство было, что-то такое, чему Полина не могла дать определения.

Они распрощались с гостеприимными хозяевами и сели в машину. В ресторане гасли огни.

– Пора домой, – сказал Антон.

Свет фар выхватывал из темноты дорогу. Огромная луна висела на небе, заливая землю призрачным светом. Силуэты деревьев и недалеких гор казались декорациями к какой-то оперной постановке.

В одном месте дорога делала левый поворот и сразу же ныряла вниз, а справа по белым барашкам разбивающихся о берег волн угадывалось море. Антон остановил машину, заглушил двигатель, выключил все осветительные приборы, опустил стекло, и в салон проник шелест волн ночного моря. Этот звук завораживал. Тихий шепот, в котором не разобрать слов. Никогда прежде Полине еще не было так хорошо.

– Счастье есть! – прошептала она, и ее шепот сплелся с шепотом волн.

Они сидели так долго, пока Полина не продрогла. Тогда Антон завел двигатель, и они отправились дальше. Снова изрытая неровностями дорога, потом почти не освещенный ресторан в ложбине, тот самый, возле которого несколько часов назад стояла машина и где теперь машины не было, почти сразу начался асфальт, а дальше серая лента ночного шоссе, редкие дома, отсутствие машин и людей, потом вдруг море огней.

– Это Пафос, – сказал Антон.

Промчались по почти безлюдному городу, вырвались из него, все указатели повторяли одно и то же – «Лимасол», город, в который они возвращались.

Мчались по ночной дороге, вдруг вырвались на широкую магистраль, еще немного, и впереди засверкали огни, там дорога была освещена как днем, и в свете выстроившихся в ряд фонарей Полина обнаружила въезд в туннель. Они с Антоном переглянулись и одновременно рассмеялись, и едва машина нырнула в туннель и салон залил неестественный, удивительный свет, льющийся сверху, они закричали свое «ура-а-а!» с восторгом, который можно испытывать, только прожив столь необычный день.

– Ура-а-а!

Оба они были счастливы и не могли этого скрыть.

– Ура-а-а-а!!!

Вырвались из туннеля. Ограждение магистрали было усеяно красными и белыми светоотражателями, и эти огоньки по краям дороги казались Полине выстроившимися в две ровные шеренги светлячками.

Стрелка спидометра будто приклеилась к цифре 140. Они мчались по пустынной дороге, широкой, как взлетная полоса, а над ними были звезды и полнолицая луна.

Был второй час ночи, когда они въехали в Лимасол.

– Где вы живете? – спросил Антон.

– В центре. Недалеко от магазина, в котором я работаю.

Сначала они отыскали ее магазин, потом уже добрались до дома.

– Если вы не будете против, – сказал Антон, – я вам завтра позвоню.

Это прозвучало так просто и так естественно, что не могло возникнуть ни малейших сомнений – он даже не пытался напроситься к ней в гости на чай.

– Конечно, я буду ждать, – ответила Полина. – Спасибо вам за сегодняшний вечер.

– Нет, это я должен вас благодарить.

Секундное замешательство. Они не знали, как именно должны расстаться и что друг другу еще сказать.

– Спокойной ночи! – пожелал Антон.

– Спокойной ночи!

Полина вышла из машины. Антон тоже вышел, но не пошел за ней, а остался стоять, смотрел Полине вслед. Она уже дошла до подъезда, как вдруг вспомнила и сказала с шутливой укоризной:

– Антон! Вы ведь обещали рецепт мусакаса!

– Извольте! – отозвался он, не двигаясь с места. – Пять минут в сковороде жарится на подсолнечном или оливковом масле мелко нарезанные лук, чеснок и пропущенные через мясорубку томаты, потом туда добавляется мясной фарш, молотый перец, соль, все это полчаса жарится на сковороде. Один компонент готов. Теперь чистим картофель, а баклажаны нарезаем пластинами толщиной меньше сантиметра и густо солим, чтобы из них ушла горечь, через полчаса соль с пластин снимаем, режем и баклажаны, и картофель на мелкие кубики, перемешиваем и все это поджариваем на сковороде почти до готовности. А дальше все просто. Смазываем керамические горшочки изнутри растительным маслом, половину поджаренных баклажанов и картофеля укладываем в горшочки первым слоем, потом сверху половину фарша с томатами, потом тонкий слой тертого сыра, граммов сто, не больше, потом снова баклажаны с картофелем, а потом завершающий слой – вторую половину фарша.

Оглушенная его тирадой, Полина стояла, не говоря ни слова, а Антон продолжал уверенным тоном человека, знающего толк в кулинарии:

– Остается еще соус «бешамель», это то, чем наш мусакас заливается сверху. Значит, так. Грамм сто сливочного масла растопите в кастрюле, добавьте туда пять-шесть столовых ложек муки, налейте пол-литра молока, только постепенно доливайте, по мере закипания, и помешивайте все время. Ну, соль и перец – это по вкусу. Через минуту снимайте это варево с огня, обязательно его остудите и уже в холодный соус добавьте два или три предварительно взбитых яйца. Все, «бешамель» готов. Разливаете его по горшочкам, горшочки ставите в духовку минут этак на сорок, а когда ваш «бешамель» превратится в этакий омлет и немного зарумянится – можете считать, что он готов. Я надеюсь, вы все запомнили? – сказал Антон с улыбкой.

– Вы удивительный человек, – признала Полина.

Больше ей нечего было сказать.

Они распрощались. Полина поднялась в свою квартиру. Она слышала, как отъехала от дома машина Антона.

В квартире на кровати требовательно верещал позабытый утром мобильник.

– Алло! – сказала Полина.

– Это Звонарева?

Мужской голос. Знакомый голос, но чей?

– Да, – ответила Полина. – Это я.

– Наконец-то! – с облегчением сказал ее собеседник. – Я уже отчаялся до тебя дозвониться. Это Маркелов.

Ах, вот оно что. Товарищ из МУРа. О его существовании Полина уже как-то успела позабыть.

– Ты где сейчас?

– Я? М-м… дома.

– Сможешь ко мне подъехать? Я пришлю за тобой машину.

До нее только сейчас дошло, что он не знает, где Полина находится. Маркелов набрал московский номер ее сотового телефона, а автоматика послушно переадресовала его звонок на Кипр. Для Маркелова Полина сейчас находилась в Москве. А за ней не машину впору посылать, а самолет, да и тот будет лететь от Москвы до Ларнаки долгих три часа.

– Я на Кипре.

– На каком Кипре? – опешил Маркелов.

– Вы позвонили мне на Кипр. Остров такой. В Средиземном море.

– Вот черт! – сказал Маркелов. – Этот технический прогресс когда-нибудь сделает меня калекой! Ладно, ты мне скажи, сколько ты там еще пробудешь?

– Не знаю. Я пока не собираюсь возвращаться.

– А кто из твоих знакомых знает, что ты на Кипре?

– Почти никто.

– «Почти никто» – это кто?

– Моя тетя…

– Она в Москве?

– В Петербурге.

– Когда ты с нею разговаривала в последний раз?

– Неделю назад, наверное.

– Так, хорошо. Кто еще в курсе твоих дел?

– Хеджи. Это мой знакомый.

– Да, я помню. Он остался в Москве?

– Да.

– И он знает, что ты на Кипре?

– Да. А в чем дело?

Полина чувствовала, как стремительно улетучивается из нее ощущение восторженности и счастья.

– Ты знала Бориса? – вопросом на вопрос ответил ей Маркелов.

– Какого Бориса?

– Борис Евгеньевич Червяков, коммерческий директор фирмы твоего отца.

Вот теперь Полина вспомнила.

– Я видела его пару раз…

Вдруг до нее дошло, что Маркелов спросил у нее так: «Ты знала Бориса?» Знала… Знала…

– Что с ним? – Она прищурилась так, будто ее слепил какой-то яркий свет.

Ответ она угадывала наперед, но боялась поверить в свою догадку.

– Он уволился с работы накануне покушения на твоего отца, – сказал Маркелов. – Как будто что-то предчувствовал. А сегодня его нашли убитым. Извини за подробности, но перед смертью его жестоко пытали. Понимаешь, Полина, его смерть связана… со всеми делами… со всей этой историей…

Маркелов запнулся, будто не зная, как ему продолжать, как сказать главное. Но все-таки он сказал:

– Это связано с тобой, Полина. Тебе угрожает опасность. Эти люди, которые пытали Червякова, они ведь деньги искали. Те восемьсот тысяч, о которых мы с тобой говорили.

И получалось, что и к Полине они с расспросами о деньгах еще придут.

Глава 32
ЧЕРВЯКОВ
ЗА МЕСЯЦ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Борис Евгеньевич Червяков имел довольно помятый вид. Маркелов смотрел на него и думал о том, что неприятности никого не красят. Еще недавно этот человек был коммерческим директором фирмы с миллионными оборотами, а сегодня его, наверное, останавливает каждый постовой в метро: Червяков небрит, взгляд нервный и бегающий, одежда помятая, и вообще вид у него крайне подозрительный.

– Вы где сейчас? – спросил Маркелов.

Червяков посмотрел на него непонимающе. Он вообще неуверенно себя чувствовал в милицейском кабинете.

– Работаете где? – уточнил свой вопрос Маркелов.

– Пока нигде. Сами знаете, как сейчас с работой.

– Да, устроиться непросто, – подтвердил Маркелов почти сочувственно.

Но по-настоящему он сочувствовать, наверное, не мог, служба не позволяла, служба – это прежде всего, а сантименты – они не для милиции, и Маркелов сразу, безо всякого перехода, переключился на главное:

– Давайте все-таки к вашей прежней работе вернемся. Не забыли еще? – стрельнул в собеседника почти веселым взглядом.

– Как же, забудешь такое… – неуверенно улыбнулся в ответ Червяков, демонстрируя, что шутки он понимает.

Как-никак та, прежняя работа немало ему добавила седых волос, именно это он и хотел своей фразой сказать.

– Итак, покойный ваш шеф, Звонарев, занимался этими грузоперевозками. Товар по стране разбрасывал. Он ведь сам всем руководил, да?

– Да, – подтвердил Червяков.

– Крутой был мужик? Всех и вся в кулаке держал?

– Еще как!

– Зверь?

– Ну почему же зверь, – сказал осторожно Червяков. – У нас люди сами знаете какие. С ними без строгости нельзя.

– Значит, Звонарев со всеми – строго?

– Да. У нас вот случай был однажды. Это в прошлом году. У водителя одного дочка родилась. Ну, трагедия у человека, понимаете?

– Это дочка, что ли, трагедия? – не понял Маркелов.

– Дочка – это не трагедия. Трагедия – это когда уже пятая дочка подряд.

– А он, значит, все сына хочет! – догадался Маркелов.

– Ну! И вот у него жена пятую дочь родила, он с горя напился, а на следующее утро ему в рейс. Отказаться ехать он не посмел, у нас за такое сразу увольняют, а просто пожевал орехов, такие орехи специальные есть, чтоб запах, значит, отбивать, и вышел на работу. У нас перед рейсом все водители медосмотр проходят. Старенькая бабушка занимается, врачиха на пенсии. Ну, она сразу определила, что он не в форме, а жалко ведь, она про его беду уже знала. Спросила: «Доедешь?» Он ей: «Да ты что! У меня тридцать лет водительского стажа! Конечно, все будет в ажуре!» Она ему бумаги подписала. Он садится за руль, доезжает до Видного, там его на посту тормозит инспектор, а дальше все понятно. В общем, всплывает вся эта история. И Звонарев устраивает большую раздачу. Шофер, конечно, вылетает с работы…

– Звонарев единственного кормильца уволил? Оставил пятерых детей на хлебе и воде?

– Вроде того. Так он и с бабкой этой круто обошелся. Ну, которая водилу выпустила в рейс. А у нее, между прочим, дочь-инвалид на содержании, так что и ей зарплата совсем не мешала. Уволил! И это еще не все. Кадровичку нашу вышвырнул в два счета.

– Ее-то за что? – непритворно изумился Маркелов.

– А водила тот к нам пришел по ее рекомендации. Не то что он там какой-то родственник, но что-то близкое. Она за своего человека словечко замолвила. И Звонарев ее уволил тоже.

– Самодурство какое-то, – оценил Маркелов.

– Он просто крутой был мужик. Боялись его все, это да. Зато и порядок был. А то, что строгости… Работа – на то она и работа. Вот в семье у него…

– А что в семье? – приподнял бровь Маркелов.

– Я говорю, если он на работе был так суров, то и в семье, наверное, все по струнке у него ходили. Про жену его рассказывали – вроде она с собой покончила, и вроде из-за него.

– Откуда сведения?

– Ну, говорили так, – пожал плечами Червяков.

Маркелов знал гораздо больше. После смерти Звонарева многих успели опросить, и про то самоубийство Маркелов знал.

– Она была больна, – сказал он. – Неизлечимо. Она не захотела бороться, потому что знала, что это бесполезно. И чтобы не мучиться и не мучить других – ушла.

– Ну надо же, – пробормотал Червяков и в задумчивости потер лоб. – И все равно, даже если это только слух – про самоубийство из-за строгостей Звонарева, – это многое про него объясняет. Уж если такой слух пошел…

Трудно было не согласиться.

– Значит, Звонарев был строг, – вернулся к интересующей его теме Маркелов. – И все держал в своих руках…

– Да.

– Бизнес, все эти перевозки, денежные потоки – все он контролировал…

– Да. Он был хозяином всему.

Червяков медленно, но уверенно забирался в ловушку, подготовленную для него Маркеловым. Маркелову предстояло обсудить важную, но крайне скользкую тему – о черном нале, о неучтенных деньгах, которые Звонарев использовал, по имеющейся информации, очень активно. Червяков мог бы замкнуться, едва коснись они в разговоре этой темы, потому что он был у Звонарева коммерческим директором, и, если тема черного нала всплывет в их беседе, Червяков тотчас же потеряет память. Ну не знает он ничего и не слышал никогда ни о каком черном нале. Поэтому разговор нужно было построить так, будто к самому Червякову никаких претензий нет и быть не может, он не был причастен, а всем заправлял Звонарев, мужик хозяйственный, крутой и предпочитающий все делать сам. Вот если черный нал – это все Звонарева дела, тут Червяков может что-нибудь рассказать, ведь это не он, а его покойный шеф, с покойника пусть и спрашивают, а Червяков вроде как ни при чем. Неспроста Маркелов начал разговор со звонаревских строгостей да самодурства. Он таким образом Червякова подготавливал к дальнейшей их беседе.

– К неучтенной наличке он вас, наверное, и близко не подпускал?

– Конечно.

Вот так захлопнулась ловушка. Червяков согласился перевести стрелки на покойника, не заметив даже, что только что он признался в собственной осведомленности о черном нале. Он знал о неучтенной наличке, и с ним можно было говорить на эту тему.

– Обычное дело, – понимающе кивнул Маркелов. – Такие люди все всегда делают сами.

Перед ним на столе лежали листы чистой бумаги, куда он до сих пор не внес ни строчки. Демонстрировал, что это у них с Червяковым просто беседа и ничего более.

– Значит, он получал эти деньги в качестве оплаты за поставленный товар…

– Ну, наверное, – проявил осторожность Червяков.

– Что значит «наверное»! – попенял собеседнику Маркелов. – Товар грузовиками разбрасывается по стране, часть денег за товар поступает в Москву по перечислению, часть выплачивается наличными. По-том на перечисленные деньги закупается новый товар, а наличка идет на личное потребление, что-то пускается в дело, а что-то – на неформальные выплаты.

Маркелов специально не сказал «взятки», а сказал «неформальные выплаты» – не хотел спугнуть собеседника. Зачем же употреблять страшные слова из лексикона прокурорских работников и Уголовного кодекса?

Червяков понял, что юлить не надо. Все эти схемы ментам давно известны. И они очень не любят, когда их пытаются держать за дураков.

– В общем, да, – подтвердил он правильность обрисованной Маркеловым схемы.

– Но большая часть неучтенки, как правило, все-таки вкладывается в бизнес.

– Конечно.

С неучтенных денег не приходится платить налогов, благодаря чему можно удержать бизнес на плаву. Простая схема, всем известная, и что же тут может быть непонятного?

– Мы провели большую работу, – сказал Маркелов. – По бумагам не все вычислишь, там много недомолвок, много путаницы, но кое-что рассказали сотрудники Звонарева, что-то рассказали в тех фирмах по России, куда поставлялся товар. В общем, объемы поставок приблизительно известны. Плюс-минус десять процентов, что совсем непринципиально.

Червяков слушал молча, стараясь понять, к чему он клонит.

– Мы даже смогли вычислить приблизительный объем неучтенки, проходящей через руки Звонарева. Потом сопоставляем цифры, и все у нас более-менее сходится. Кроме последнего случая…

Червяков непроизвольно напрягся.

– Тут такое дело, – сказал Маркелов. – Звонарев за наличные закупает товар, делает на этот товар липовые документы, быстро товар распродает, документы уничтожает, и у него на руках остается куча денег, которые он снова пускает в оборот. Но! – Тут Маркелов поднял палец к потолку, как бы предупреждая собеседника о том, что сейчас он скажет очень важную вещь. – В последнем случае Звонарев использовал не свои деньги, а чужие, но дело даже не в этом. Дело в том, что он на эти деньги никакого товара не закупал.

– По документам не закупал?

– Нет, он совсем товар не закупал. И никакой товар из Москвы не вывозил. Машины стояли на приколе, звонаревская фирма уже почти и не работала. И вот он деньги получил, а товар на них не закупил, но и обратно кредиторам деньги не возвращал, а отдавал долги имуществом своей фирмы, что означает – денег тех у него уже не было. А где они?

Маркелов склонил голову набок и посмотрел на собеседника вопросительно. Под этим взглядом Червяков растерялся. Он знал, что идет следствие и что милиция уже много чего накопала, но что именно – он не знал, и это его тяготило. Достаточно сказать что-то не то, и тебе приплетут такое, что потом не отвяжешься.

– Я вообще-то не в курсе звонаревских дел, – запоздало проявил осторожность Червяков. – Я мелкие всякие вопросы решал. А к подобному Звонарев меня и близко не подпускал.

Маркелов на него все так же и смотрел, чуть склонив набок голову, но теперь в его взгляде не было вопроса, а угадывались сожаление и печаль.

– Я хочу, чтобы мы с вами не ссорились, – сказал он Червякову. – Ведь Звонарева уже нет, и дело можно по-всякому повернуть. Можно все на него свалить, а можно и на вас собак навешать.

От подобной перспективы Червяков содрогнулся.

– Ну зачем же на меня вешать! – сказал он, страдая.

– Я и не собираюсь, – успокоил его Маркелов. – Но только не надо со мной в эти глупые игры играть.

– Звонарев действительно не делился со мной подробностями, – сообщил Червяков, осторожно выбирая верную дорожку и боясь где-нибудь ненароком поскользнуться. – Я видел, конечно, какие объемы товара мы вывозили в регионы. Но у Звонарева всегда были на руках документы. Я ведь не буду проверять их подлинность, правильно? Оно мне ни к чему. А что касается последней партии товара… То есть несуществующей партии товара, как вы говорите… Так об этом я вообще ничего не знал.

– Ложь! – коротко бросил Маркелов.

– Почему же ложь? – опешил Червяков.

– Потому что вы положили Звонареву на стол заявление об увольнении.

– Я просто хотел…

– «Просто»? – приподнял бровь Маркелов. – Ложь!

– Ну как же…

– Ложь! Вам некуда было идти. Вы увольнялись не потому, что нашли другое, более хорошее место…

Червякову нечем было крыть. Ах как его умыл этот мент! Ведь сам Червяков ему совсем недавно пожаловался, что работу найти непросто! И если Червяков до сих пор не работает…

– И если вы до сих пор не работаете, – сказал Маркелов, – то уходили вы, следовательно, не куда-то, а откуда. Вы просто сбегали из звонаревской фирмы.

– Но у нас же деятельность не велась, – попытался увильнуть Червяков. – Фирма на ладан дышала.

– А Звонарев все равно до последнего зарплату платил.