Текст книги "Продлённый отпуск"

От этих мыслей ему самому стало смешно. «Сколько времени прошло, – говорил он мысленно сам себе, – а я всё думаю об этом… Два года! Два года, как мы окончили школу, и я почти не встречался с ней, а всё не могу подавить в себе прежнего желания. Зачем мне это теперь? Так нет же – хочу поцеловать, и всё тут!»

– О чём ты задумался? – услышал он из темноты её голос.

– Так… ни о чём.

– Скажи, – настаивала она.

– Да вот… хочу поцеловать тебя и сам себе говорю, что этого делать не нужно. Вот и задумался, прости.

– Ой, Серёжа! Ты всё такой же, – засмеялась она.

Вскоре они расстались. Он ушёл, так и не поцеловав её.

Был час ночи. Он спешил домой, ему было неудобно перед родителями, которые, наверное, ещё не спали и ждали его.

Матери, открывшей дверь, он сказал, что гулял с друзьями.

8

Школьные друзья… Надо ли говорить, что такое – школьные друзья? Возможно, для кого-то – это лишнее обременение памяти, забытая история, а для кого-то – дорогие воспоминания и то немногое, что остаётся на закате дней. Подобно птенцам, выросшим в одном гнезде и вместе покинувшим его, одноклассники разлетаются в разные края, чтобы по отдельности прожить свои неповторимые жизни и, возможно, больше никогда не встретиться.

Но какой бы бурной ни сложилась жизнь каждого, неизбежно наступает время, когда человек возвращается к своему детству и юности и удивляется быстротечности времени. Тогда с неподдельной тоской и грустью он пытается вспомнить своих школьных друзей – единственных свидетелей своего детства, когда мир был переполнен светом, и ярче казались краски, и запахи острее впивались в память. И тогда невольно защемит уставшее сердце и захочется куда-то бежать, кому-то звонить, и одиночество станет невыносимым.

Был солнечный воскресный день – День Победы.

С утра гремел на площади духовой оркестр, наполняя лёгкий весенний воздух звуками вальсов и маршей. На призывные звуки медных труб, как на колокольный звон, потянулся на площадь народ. В одной её стороне, где только год назад был установлен памятник павшим за Родину, стояла, ожидая своих гостей, обтянутая кумачом деревянная трибуна, а чуть поодаль отсвечивал медным блеском духовой оркестр. Собранные на Главной улице праздничные колонны, распестрённые флагами и транспарантами, обходили пронизанный светом парк и выстраивались на площади вокруг трибуны. Впереди с цветами в руках стояли нарядно одетые школьники, за ними – коллективы рабочих и служащих. Особой группой держались нестарые ещё ветераны. В этот день их лица светились особым, неповторимым светом. Чувствуя себя виновниками торжества, они сдержанно улыбались, отсвечивая наградами, гроздьями свисавшими из-под лацканов пиджаков.

С утра Сергей поздравил отца и, надев мундир, отправился на площадь. Митинг, который обычно открывал его отец, уже шёл. Выступал директор школы Грачёв, вокруг него на трибуне стояли почётные рабочие и руководители производств.

Увидав Сергея, к нему навстречу из толпы, улыбаясь и раскинув руки, кинулся Николай Волков – его школьный друг и товарищ, за ним вразвалочку подкатил своей расхлябанной походкой всегда весёлый и неунывающий Гена Дюков. У Николая на глазах заблестели слёзы, он обнимал Сергея, хлопая его для убедительности по спине и многократно повторяя:

– Серёга, друг! Серёга… приехал!

Дюков протянул руку и ткнулся головой в грудь Сергея, громко и весело приветствуя его.

Школьные друзья – с ними он пережил первое расставание, с ними же – и радость первой встречи. Вопросы сыпались один за другим, хотелось всё сразу узнать, утолить любопытство и восполнить пробелы за прошедший, первый прожитый самостоятельно, год.

Сергей спросил Николая о Борисе.

– Он не приехал сегодня, – сообщил Николай. – Он вообще стал редко приезжать сюда.

– Редко, значит… Ну ладно. Ты скажи ему, когда увидишь…

– Скажу, непременно скажу, а ты надолго приехал?

– Отпуск короткий. Всего десять суток с дорогой. Шестнадцатого надо быть уже в части.

– Да, маловато…

Они стояли, окружённые праздничной толпой, и тут Сергей увидел свою учительницу литературы. Он подошёл и поздоровался с ней. Она, обрадованная и удивлённая неожиданной встречей, принялась расспрашивать его о службе, о планах на жизнь, справилась о здоровье отца, а он, в свою очередь, расспрашивал её о школе, о ребятах своего бывшего класса.

– Да… класс ваш был исключительный, – говорила Алевтина Сергеевна, улыбаясь и глядя на Сергея сквозь увеличительные линзы очков. – Кого ни возьми – личность.

– И я, Алевтина Сергеевна? – перебил разговор Дюков, подавшись вперёд и радостно заглядывая в глаза учительнице.

– И ты, Гена! Как же без тебя? – засмеялась Алевтина Сергеевна.

Гена кивнул утвердительно головой и повис на плече Николая.

– Ну, а куда собираешься поступать после армии?

– Пока не знаю, окончательно ещё не решил, – уклонился от прямого ответа Сергей, почувствовав вдруг, что ещё твёрдо не уверен, что вновь будет штурмовать архитектурный. – К точным наукам я охладел, выберу что-нибудь гуманитарное.

– Куда же ты, на юридический пойдёшь теперь?

– Нет, туда не хочу.

– Ну, ну…

– А вы знаете, сколько я книг накупил за этот год? Семьдесят штук!

– Какие же?

– Есть и художественные, и по искусству, а больше – литературоведческие.

Сергей перечислил несколько названий купленных им в гарнизонном магазине книг.

– Хорошо, – сказала Алевтина Сергеевна, – только смотри – очень-то не зарывайся. Ты на всё как-то трудно смотришь, всё сквозь свои принципы…

Помолчав, добавила:

– А жизнь – она проще…

– Проще?

Сергей поразился, услышав это простое, как приговор, слово…

– Да, конечно, проще, и не нужно её лишний раз усложнять.

Видя, что Сергей задумался над её последней фразой, Алевтина Сергеевна переключилась на стоявших рядом Николая и Гену. К Дюкову в это время подошёл его приятель. Сказав друг другу пару слов, они вдруг неожиданно громко засмеялись.

– Вот кому легко живётся, – сказала Алевтина Сергеевна, указывая взглядом на маленького и подвижного Гену.

– Счастливый человек, – добавил со своей стороны Сергей.

– А что мне, плакать, что ли? – продолжая смеяться и раскачиваться, выпалил Дюков.

– И правильно, Гена! – поддержала его Алевтина Сергеевна.

В этот момент звуки духового оркестра покрыли шум голосов на площади и к обелиску стали возлагать цветы и венки. Прозвучал ружейный салют, белое облако порохового дыма всплыло над палисадником за трибуной и растворилось в синем, безоблачном небе.

Втроём друзья покинули площадь и отправились в гости к Дюкову. Гена и Коля жили по соседству на втором этаже в том самом доме, в котором когда-то жил и Сергей. Мать и младшая сестра Гены были дома. Увидев друзей сына, она быстро собрала на стол и пригласила всех к обеду. Для создания праздничной обстановки Гена включил проигрыватель и поставил пластинку.

Всем налили самогону в гранёные стопки, и первый тост подняли за Победу. Сергей целый год не прикладывался к спиртному и после первой рюмки почувствовал, как тепло стало разливаться по телу и менять отношение к окружающему миру. В душе его наступил покой. Он сидел за столом со своими школьными друзьями, пил самогон, закусывая солёными огурцами и отварной картошкой, и никого не нужно было бояться, и никуда не надо было спешить.

Был великий праздник, и грех было за него не выпить…

9

Через час, подкрепившись и придя в соответствующее празднику настроение, друзья отправились гулять по улицам посёлка.

На площади, несмотря на то, что торжественное мероприятие давно закончилось, было всё ещё многолюдно. У южных ворот парка работал киоск. Его деревянные светло-голубые ставни были открыты. За стеклом на полках, помимо ярких «петушков», карамели и свежих пирожков с мясом, повидлом и рисом, красовались бутафорские стаканчики мороженого «пломбир» – за 13 копеек и «фруктового» – за 7 копеек. После самогона сушило во рту, и друзья взяли себе по два стаканчика «фруктового».

У клуба, в ожидании дневного сеанса, толпился народ. Бывший фронтовик, киномеханик и по совместительству директор клуба Некрасов стоял на крыльце. Из-под лацкана его пиджака наискосок свисали, поблёскивая на солнце, медали. Увидев его, Сергей поднялся по ступенькам и поздоровался.

– Надолго ли приехал? – протягивая Сергею руку, спросил Некрасов.

– Десять суток с дорогой…

– Понятно, как отец-то?

– Поправляется. Настроение бодрое.

– Это самое главное. Ну, передавай ему привет.

– Непременно передам.

На углу у Большого двора друзья повстречали Ольгу Качелину, прогуливавшуюся со своей младшей сестрой Ириной. Встреча была шумной и весёлой. Такой праздничный настрой задавал неугомонный Дюков, правда, терявший временами устойчивость и потому державшийся за плечо своего соседа. Сергей открыл таскаемый до этого без дела фотоаппарат и сделал несколько снимков своих весёлых друзей. При этом они не могли и не хотели спокойно стоять и ждать, пока «вылетит птичка», а продолжали шуметь и смеяться, как могут шуметь и смеяться только молодые люди. А маленький подвижный и беззаботный Гена фонтанировал искрящейся радостью и озорством.

Через год он умер, гуляя на чьей-то свадьбе. Судьба отмерила ему двадцать лет жизни, и в памяти своих одноклассников он остался молодым и весёлым, каким был в тот день – девятого мая.

Пополнившейся компанией друзья завалились в гости к Николаю. И снова был стол с закусками и самогоном, снова пили за победу, шутили, вспоминали, смеялись. Часа через полтора компания вновь гуляла по улицам, но вскоре распалась. Волков и Дюков пошли в клуб, Ирина убежала домой, а Сергей с Ольгой направились по дороге в сторону леса, куда последний раз ходили два года назад за цветами накануне первого выпускного экзамена.

До леса было двадцать минут быстрого хода, но они одолели этот путь за час. Солнце припекало, и спешить не хотелось. Сергей чувствовал, как хмель кружил голову, но старался не подавать виду. Сразу за посёлком, от переезда дорога потянулась параллельно узкоколейке – вдоль берега озера. Жгучее весеннее солнце слизывало золотистую пыльцовую муть с поверхности воды и отражённым оливковым блеском слепило глаза.

Углубившись на несколько шагов в лес, они остановились. Сквозь ветви деревьев, ещё не обременённых листвой, проглядывалось полотно железной дороги. Из леса тянуло сыростью и преющей листвой. Под ногами колючим ковром стелился пружинистый баранец, пучками стрел топорщились в небо дудки хвоща, в глубине леса корни деревьев были опутаны таинственным кружевом дикого орляка, а по опушке стеной вострились молодая осока и ситник.

Всю дорогу, пока они шли, они говорили обо всём, что приходило в голову, он рассказывал об армии, она – о своей работе в Иваново. Сергею было по-родственному приятно разговаривать с Ольгой, и если бы пришлось идти до вечера, он всё так бы и шёл, разговаривая с ней. Ещё два года назад он мог лишь мечтать о такой возможности и не верить, что такое когда-нибудь случится. Но вот оно случилось… Мечта его сбылась…

Они стояли на опушке леса. Он обнял её, – она, положив свои руки ему на плечи, посмотрела ему в глаза, а потом, склонив голову, уткнулась ему в грудь. Они долго и молча стояли так, прижавшись друг к другу…

Наконец-то Ольга была с ним и была его. Как же долго он ждал этого. Он обнимал её, прижимая к себе, но, к своему удивлению, ничего такого, необычного, не чувствовал, что ожидал при этом чувствовать, и был разочарован. В душе его поселилось лишь смутное чувство удовлетворения, какое бывает у охотника после удачного выстрела. Но где же было то сладкое чувство восторга и счастья, которое, как он думал, тянуло его к ней все последние годы? Оно так и осталось несбывшейся, нарисованной им в своём воображении мечтой – той самой долгожданной игрушкой, которую наконец-то получает ребёнок и тут же бросает её, потому что становится ясным, что ребёнок вырос и игрушка, которую он так долго ждал, стала ему неинтересна.

Сергей вспомнил выпускной вечер и то, как она вместе с Борисом покинула зал, вспомнил своё отчаяние и сокрушающую пустоту, охватившую его утром следующего дня, вспомнил её отстранённость от него и ту пропасть, что между ними возникла и нарастала с каждым днём. Вспомнил, как год назад, опаздывая на утренний поезд, торопливо простился с ней в подъезде, будучи уверенным, что история их отношений завершилась, и не писал ей писем из армии, потому что не видел в этом никакого смысла.

Мог ли он тогда думать, что история эта будет иметь продолжение, что жизнь снова сведёт их и даст им ещё одну возможность что-то исправить в своей судьбе? И в тот момент он скорее почувствовал, чем понял и осознал, что наравне с возможностью что-то исправить он может совершить новую ошибку, которую уже нельзя будет исправить.

От такого близкого соприкосновения с Ольгой Сергей несколько растерялся и не знал, что ему делать дальше.

– Можно, я тебя поцелую? – наконец спросил он.

– Не сейчас…

– А когда?

– Когда будешь трезвый, – с улыбкой ответила она.

До конца дня они не расставались, всюду ходили вместе. Ему ещё никогда не было так хорошо и легко с ней. Ольга шла за ним, куда бы он ни повёл её. Иногда он спрашивал её:

– Ну, куда пойдём?

– Куда хочешь, – коротко отвечала она.

В шесть часов он оставил её возле дома, пообещав прийти вечером. Лишь три часа в этот день он пробыл дома с родителями и братом, а в девять вечера вновь отправился к Ольге.

Дверь её квартиры была не заперта, из комнаты доносилась музыка. Постучав, он вошёл. Ольга сидела на диване с книгой в руках. Увидев Сергея, она взглядом пригласила его сесть рядом. Бросив плащ на стул, он подсел к ней.

– Ждала меня? – спросил он.

– Ждала, – ответила она.

Ольга была вызывающе красива, какой он никогда раньше её не видел. Вероятно, именно такой была живая Афродита, которая покорила греческих художников. Сергей понял, что она приготовилась к встрече, и был смущён той ответственностью, которая теперь на него возлагалась. Он вдруг почувствовал, что совершенно не знает сейчас, о чём он должен с ней говорить. Всё, что хотел, он уже сказал, пока они весь день вместе гуляли, и теперь чувствовал себя опустошённым. Ему стало неловко в этой новой для него обстановке. Вероятно, он должен был сказать ей что-то очень важное, но все слова разом исчезли, и он, как Пьер Безухов с Элен, только сидел и смотрел на неё. Ему мешали сосредоточиться яркий свет и громкая музыка, и даже этот широкий диван, на котором они сидели.

Ольга дала ему в руки свой фотоальбом и встала, чтобы поменять пластинку.

– Какую ты хочешь песню? – спросила она из соседней комнаты.

– Не знаю… поставь что-нибудь…

Это был девичий альбом, в котором были фотографии Ольги разных лет, фото её подруг и общих одноклассников.

На некоторых страницах Сергей нашёл себя. Это его удивило и обрадовало одновременно. Досмотрев альбом до конца, он положил его на стол и снова сел на диван рядом с Ольгой. Незнакомая обстановка подавляла и стесняла его. Разговор не клеился. В конце концов Сергей предложил выйти на улицу, и они вышли.

Было уже темно, но не холодно. Они прошли по парку, мимо клуба и поднялись по бульвару к больнице.

– Я здесь знаю одну скамейку, – сказала Ольга. – Пошли, посидим, там тихо.

На территории детских яслей Сергей никогда раньше не бывал, хотя и жил от них через пару дворов. Сели на скамейку. Стоявший у дороги фонарь едва дотягивался до неё своим тусклым светом. Потом они перебрались на низкое деревянное крыльцо старого здания яслей. Ольга стояла, прислонившись спиной к двери. Они вспоминали десятый класс, свои непростые отношения, перебирали подробности многочисленных, ещё свежих в памяти, эпизодов, разбирали причины складывавшихся ситуаций, оценивали свои поступки. Им обоим было интересно и необычайно важно разобраться в этом запутанном клубке недавних событий. Как старые, близкие друзья, ничего не скрывая друг от друга, они старались вспомнить как можно больше из своей школьной жизни, вместе обсудить то, что оставалось непонятным и недоговорённым в печальной истории их взаимоотношений.

– Послушай, Оля… – спрашивал он, – скажи мне – ты хотя бы когда-нибудь, хотя бы на минуту любила меня?

– Любила, – тихо и просто отвечала она.

– Любила?!

– Да… – помолчав, она добавила. – Мне, наверное, было лет четырнадцать, когда я полюбила тебя… Но ты тогда ни на кого не обращал внимания, и на меня тоже, и я всегда на тебя злилась.

– Любила меня с восьмого класса? – произнёс он, потрясённый её признанием.

– Да, – подтвердила она.

– Если бы мне знать это раньше… хоть на одно мгновение… Я никогда не знал и не верил, что ты любишь меня…

Улыбка пробежала по её лицу. Они продолжили разговор. Наконец, после долгого колебания и видя, что он обходит в разговоре то главное, что она хотела бы от него услышать, она спросила его:

– Скажи… как ты ко мне сейчас относишься.

– Ты хочешь сказать, люблю ли я тебя? – уточнил он.

– И это тоже…

Она стояла, опустив голову, как будто приготовилась выслушать свой приговор. Сергей не сразу ответил, подбирая правильные слова. Он понимал, что это был главный вопрос, который теперь волновал её. Именно этого признания она ждала от него сегодня, и для неё сегодняшний день и его ответ на поставленный ею вопрос были решающими в её дальнейшей судьбе. Он подыскивал слова, которые могли бы соответствовать его теперешнему, как он считал, состоянию мыслей и чувств.

Ольга подняла голову и, несмотря на то, что он стоял спиной к свету уличного фонаря, стала смотреть ему в глаза, как будто искала в них важный для себя ответ. И даже когда он заговорил, с трудом выдавливая из себя каждое слово, она продолжала смотреть в его глаза, отыскивая в них то, что могло оказаться недосказанным или неправильно понятым.

– Да, я любил тебя… два года назад. И это случилось даже против моей воли – как-то само собой и неожиданно… Но потом… я тебя потерял. Злился на тебя, ругал, не понимал причин твоего поведения и изменившегося ко мне отношения… Молчал и ждал…

Он сделал паузу, почувствовав, как она напряглась. Через секунду он решительно продолжил:

– А вот теперь мы встретились, и, кажется, нет уже никаких препятствий… но во мне потухло то чувство, которое было раньше. Мне кажется, что я уже не смогу полюбить тебя так, как любил в десятом классе…

Ольга отвернулась в сторону и глаза её заблестели. Она помолчала, потом тихо спросила:

– А ты не будешь на меня сердиться?

– Сердиться на тебя я не имею права, – ответил он.

Какое-то время они стояли молча. Он придвинулся к ней вплотную, она обняла его за плечи и, уткнувшись головой ему в грудь, тихо произнесла:

– Ну почему с тобой так легко?

Он хотел ответить, что не знает, но вместо этого сказал что-то совсем другое. При этом он приблизился к её липу, Ольга едва уловимым движением попыталась отстранить его, но он удержал дистанцию.

– Можно поцеловать тебя? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.

Ольга смотрела на него своими серыми широко открытыми глазами и молчала.

– Я теперь трезвый, ты обещала…

Почувствовав, как ослабели её руки, он обнял её и поцеловал в маленький холодный рот. В следующий момент что-то как будто случилось с нею. Ольга вдруг обхватила его руками за шею и крепко прижала к себе. Он слышал биение её сердца и её частое дыхание, и ещё крепче обнял её, прижав вплотную к двери, у которой они стояли.

Больше они уже ничего не говорили друг другу, слова ушли, став лишними. Они неустанно обнимали друг друга, будто хотели наверстать то, что упустили за долгие два года и что не могло уже быть навёрстано. Они целовались, заглядывая друг другу в глаза, как будто пытаясь увидеть в них что-то далёкое, родное и потерянное для них обоих.

Но губы её оставались холодными, и он не почувствовал в себе, как ни стремился, ни огня, ни страсти – ничего… «Всё кончено, – подумал он. – Ничего уже не вернуть». Это была его первая и последняя отчаянная попытка – вернуть своё чувство к ней, но никакие поцелуи не пробудили в нём даже отголосков того первого чувства, которое горело в нём два года назад, когда они сидели за одной партой. Костёр, некогда бушевавший в нём, прогорел, и слой пепла был слишком велик. Ему казалось очень странным, что всего лишь два года назад он воспламенялся надеждой от каждого её слова, от каждого её взгляда, брошенного в его сторону, а теперь он целует её, оставаясь равнодушным.

Он не помнил, сколько времени они провели на крыльце, час или два, но было уже далеко за полночь.

Он проводил её до дома. Там, в подъезде она предложила ему свой ивановский адрес и посетовала, что он не писал ей из армии. Сказала, что непременно ответила бы ему. На прощание они ещё раз поцеловались.

Он ушёл, не оборачиваясь. Всю дорогу, пока он шёл домой, он вспоминал, как, стоя на крыльце, держала она его голову в своих ладонях и заглядывала ему в глаза. Ещё никто и никогда не держал его голову так. Такое виделось ему только в кино. Но было странно, и он сам удивлялся, что сердце его не билось от восторга и в душе не было радости.

Домой Сергей пришёл в половине второго ночи. Все в доме давно и крепко спали. Заперев за собой дверь и стараясь как можно меньше шуметь, он быстро разделся, лёг в приготовленную ему постель и сразу уснул.

10

Понедельник Сергей провёл дома. До обеда работал в огороде, докапывал участок под картошку, после обеда – до вечера занимался с братом, который скучал по нему и не отходил ни на шаг. Ужин был поздний – в крестьянских семьях на Руси не принято есть раньше, чем заканчивается световой день.

Сразу после ужина Сергей лёг спать. Ночью во сне пришла к нему Ольга и просидела с ним всю ночь, а наутро её сменил Борис, специально приехавший из Иванова, чтобы увидеться с другом.

Борис был в новом чёрном костюме, его вьющиеся бурого цвета волосы отросли и наполовину закрывали уши, лицо от этого стало казаться ещё более узким; на шее, из-под ворота белой рубашки, модным колокольчиком свисал короткий огрызок галстука. Борис не бросился, как Николай, обнимать своего одноклассника. Протягивая руку, он чувствовал за собой вину перед школьным другом, вина эта терзала его и заставляла держаться сдержанно. Но Сергей никогда не винил Бориса в том, что произошло в последние месяцы их школьной жизни. Это было против его принципов, по которым он жил и строил свои отношения с теми, кто окружал его.

К таким принципам относилось «право свободы выбора», согласно которому исключалось всякое соперничество из-за женщины, в какой бы форме оно ни проявлялось. Только в мире животных, как и в тёмные времена человеческого общества, считал Сергей, самцы могли устраивать поединки друг с другом, добиваясь расположения самки. Но в современном обществе, в котором порушены вековые традиции и женщины добились всех желаемых ими прав и свобод, где даже день 8 марта записан в святцы и строго оберегается невидимой простому глазу силой, любое соперничество из-за женщин исключено. Теперь женщина сама делает свой выбор. Даже если жена уходит к любовнику, её нельзя останавливать силой. На то у неё право имеется. Да здравствует восьмое марта – самое восьмое марта в мире!..

Друзья сидели в комнате и разговаривали обо всём сразу: о школе, об одноклассниках, о службе в армии, об учёбе в техникуме. В какой-то момент к ним подошёл отец (он уже начал вставать и ходить по дому) и присоединился к общему разговору. Мать, между тем, напекла пирогов, приготовила завтрак и позвала всех к столу. Самодельным рябиновым вином, которым всегда занимался отец и которое хранилось в погребе в больших бутылях, отметили встречу. Сергей вспомнил и рассказал один забавный случай, произошедший с ним в армии.

– Вот ты, пап, видел живых деникинцев? – обратился он к отцу.

– Каких деникинцев? – не понял отец.

– Ну тех самых, что служили под командованием Антона Ивановича Деникина.

– А, этих, – успокоился отец. – Нет, конечно. Их же разбили ещё в Гражданскую, раньше, чем я родился. Вот если бы ты меня про власовцев спросил, я бы сказал, что не только видел, но и разговаривал с ними, когда в плен брал на Куршской косе.

– Ну а мне вот повезло встретиться с последним деникинцем.

– Как это – встретиться? – удивился Борис.

– А вот так. Два месяца назад, где-то в середине марта, пошли мы с моим приятелем из политотдела, Валеркой, в увольнение в город. Пришли на главную площадь. Там напротив Дома офицеров есть одна забегаловка, где продают фирменное Лидское пиво, туда иногда заходят солдаты, чтобы выпить кружечку. Только опасно это, потому что ловит патруль. Главное – надо заранее знать, чей патруль дежурит: если погоны чёрные – значит свой, а если синие, то патруль из Южного городка, – в пивнушку лучше не заходить. Ну вот мы с Валеркой подошли к пивной и стоим – не знаем: заходить или нет. Нигде патруля не видно, и кто дежурит, тоже не знаем. Ну, решили рискнуть и зашли. Столы там стоячие – высокие, народу мало, буфетчица знакомая. Солдатикам она всегда без очереди наливает, знает, что рискуют ребята.

– Да вы ешьте, а то остынет еда-то, – сказала мать, видя, что отец с Борисом перестали есть.

– Да, да, мы едим, едим…

– Ну вот, взяли мы по кружке, отошли к столу, за которым один мужичок стоял, и пьём. О чём-то говорили, не помню, только мужичок этот, что за нашим столом стоял, решил с нами познакомиться. Представился Виктором, отчество не назвал, да нам и не надо было его отчество. Потом он говорит нам: «А вы знаете, ребятки, кто я такой?» «Нет, – говорим, – не знаем». «А я, – говорит, – ребятки, последний деникинский солдат и самого Деникина видел». И пальцем этак вверх показывает, мол, по секрету говорит, как своим. Чем-то мы ему понравились, видно. «В его добровольческой армии, – говорит, – почти от самого начала – весь девятнадцатый год воевал, а в марте двадцатого под Новороссийском попал к красным в плен. Тогда многие в плен сдавались – деваться было некуда. Предложили нам на выбор: или расстрел, или в красные записываться… Все мы были тогда молодые, все жить хотели – записались в красные… А потом уж… – он махнул рукой, – разное было, – долго рассказывать». Ну, а где лучше-то было, спрашиваю, у красных или у белых? «У белых было лучше, – говорит, – и форма была настоящая!» Он даже губами причмокнул, и большой палец кверху загнул. «На рукавах шевроны цветов российского флага, выпушки, погоны. Вы-то, наверное, не знаете – флаг трёхцветный был: белый, синий, красный. А какие генералы были, ребятки, – он покачал головой, – вам таких уж не встретить…» Мы с Валеркой слушали его и не могли своим глазам поверить, что стоим и пьём пиво с деникинским солдатом. А ему, наверное, лет семьдесят было – ещё вполне себе бодрый мужичок.

– А дальше – самое интересное, – сказал Сергей, успевая забросить себе в рот немного еды…

– Ты сам-то совсем не ешь ничего, – беспокоилась мать, пододвигая к нему тарелку с пирогами.

– Уже заканчиваю. Вот… стоим мы, значит, допиваем пиво, и вижу, буфетчица нам рукой машет, к себе зовёт. В пивной в это время шум поднялся – патруль нагрянул! А буфетчица нам дверь в подсобку открыла и выпустила через служебный вход. И самое смешное, что и мужичок наш с нами побежал – за компанию. Вспомнил, видно, двадцатый год. Мы ещё квартал вместе с ним бежали… Так что я теперь могу сказать, что отступал вместе с деникинцем!

За столом дружно засмеялись, отец налил всем, кроме себя, рябиновки и с удовольствием смотрел, как опрокидывались рюмки.

Завершив трапезу, друзья вышли на улицу и направились в школу. В учительской застали своих бывших учителей. За приветствием начались расспросы, Сергей и Борис отвечали – каждый за себя.

Из разговора выяснилось, что муж бывшей классной руководительницы – Валентины Ефимовны – тоже служил в городе Лида. Учительница русского языка Алевтина Сергеевна подошла к ребятам и стала интересоваться их делами и настроением. Ей было известно, что в десятом классе у Сергея с Ольгой был роман, и что Борис, как тогда говорили, «увёл» Ольгу. Поэтому дружба Сергея с Борисом многих интриговала. На вопросы учительницы Сергей отвечал, что у него всё в порядке, но Алевтина Сергеевна сомневалась.

– Улыбаешься, а взгляд у тебя всё равно какой-то грустный, – заметила она и добавила, – как у Печорина.

Разговор зашёл о письмах. Сергей выразил мнение, что письма в армии имеют большое моральное значение для солдат, как и на войне, что их ждут, перечитывают, хранят, что некоторые солдаты получают их каждый день. Пока солдат читает письмо, он как будто находится дома, и это время, как и сон, в службу не засчитывается.

– А ты от кого получаешь?

– Я – из дома, от ребят: Рудакова, Быстрова, Вятичева.

– А девочки не пишут? – продолжала выспрашивать Алевтина Сергеевна.

– Нет, не пишут.

– И Ольга не пишет?

– Нет, не пишет.

После школы друзья ещё час гуляли по посёлку, а потом Сергей проводил Бориса на четырёхчасовой поезд. Они расстались, чтобы встретиться через двадцать восемь лет – на тридцатилетии окончания школы.

На станции Сергей встретил Владимира Савушкина, доводившегося ему двоюродным дядей. Владимир был на год моложе Сергея. Его мать – тётя Шура – была родной сестрой Серёжиной бабушки Марии, а отец – дядя Гриша – работал на станции дежурным диспетчером.

Владимир был одного роста с Сергеем, был круглолиц, имел карие глаза и русые волосы, в наследство от отца ему достались розовые щёки и чуть припухлые губы. Говорил мягко, с оттяжкой, как и его отец, происходивший из весёлых пензенских мужиков.

Сергей привёл родственника домой, по дороге выяснив, что догуливает его дядя последние деньки перед армией. Дома мать собрала на стол пообедать. Из четверых детей своей тётки она больше всех любила младшего Владимира и всегда его привечала. После обеда, переодевшись, все втроём до вечера сажали за сараем картошку. А вечером, проводив Владимира до дома и возвращаясь обратно, Сергей вдруг почувствовал в себе уже знакомый ему приступ одиночества. Щемящая тоска подкатила своим ватным комом к самому горлу и мешала дышать – сегодня он простился с последним из своих школьных друзей, и больше никого из них на посёлке не осталось. Это было так странно и непривычно, что хотелось выть от тоски. Праздник закончился, все разъехались по своим делам, улицы посёлка опустели, и Сергей почувствовал себя брошенным и одиноким. Бодрое настроение, которое он умел поддерживать в себе, разом исчезло, он не находил себе места. Только придя домой, в семейной обстановке, он понемногу успокоился.

Отец за последние дни стал чувствовать себя намного лучше и уже самостоятельно ходил по дому. Оставшийся вечер Сергей занимался с братом рисованием, а в десять часов, как в армии, лёг спать.