Текст книги "Фаина Раневская. Великая и непредсказуемая"

Зато Изабелла души не чаяла в своем кавалере и в своих мемуарах, которые она, в отличие Раневской, оставила потомкам, называла его «дорогой Nicolas».

«Бог мой, как я стара – я еще помню порядочных людей»

В последней записи воспоминаний Изабелла Георгиевна сообщает следующее.

«Я решила отдать обе тетради (третьей уже не будет) моему дорогому Nicolas. Он будет хранить их как память обо мне. Непременно скажу, что он вправе читать мои записи, если ему того захочется, только попрошу больше ни с кем не делиться прочитанным. Сейчас я поставлю точку, закрою тетрадь и больше никогда не открою ее. Скоро все закончится»[8]8
  Фельдман-Аллен И. Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самою.


[Закрыть].

Несмотря на этот наказ, воспоминания Изабеллы Аллен были опубликованы и продолжают издаваться. К сожалению, а может быть, к счастью, издатели не очень-то считаются с волей мемуаристов.

Приблудного пса по кличке Мальчик, жившего в доме Раневской и скрасившего ее последние дни, тоже можно назвать «близким родственником» актрисы. Как всякий человек, изрядно настрадавшийся от людского общества, Фаина Георгиевна безумно любила это четвероногое существо и очень беспокоилась о том, что с ним станет после ее смерти.

Вспоминает близкий знакомый актрисы, театровед и писатель Борис Михайлович Поюровский: «Однажды Фаина Георгиевна ушла на спектакль, а Мальчик стал так выть, что соседи просто закричали: „Караул!“ и чуть ли не бросились вызывать милицию. Когда она вернулась из театра, ей сказали: „Фаина Георгиевна, делайте, что хотите, но мы это слушать по три часа не можем“. Добрый директор Театра имени Моссовета разрешил Раневской брать Мальчика на спектакль. И вот идет спектакль „Странная миссис Сэвидж“. Фаина Георгиевна на сцене, пес в незапертой гримерке. А во всех гримерных идет трансляция сценического действия. И вот подошел черед такой горячей, страстной сцены, когда дети нападают на свою мать, то есть на Раневскую, кричат на нее. А собака это услышала. Она носом открыла дверь, выбежала за кулисы, понеслась на сцену и там принялась отчаянно лаять на этих „детей“, которые орали на Сэвидж-Раневскую. И даже укусила за ногу одного персонажа. Зрители были в диком восторге, аплодировали и хохотали. Они-то думали, что это – режиссерская задумка».

В своих записках 81-летняя Раневская пишет о Мальчике, как о дорогом человеке.

«…Мой подкидыш в горе. Ушла нянька, которая была подле него два года (даже больше). Наблюдаю псину мою… А она смертно тоскует по няньке. В глазах отчаяние, ко мне не подходит. Ходит по квартире, ищет няньку. Заглядывает во все углы, ищет. Упросила няньку зайти повидаться с псиной. Увидел ее – упал, долго лежал не двигаясь. У людей это обморок. У собаки – больше, чем обычный обморок. Я боюсь за него, это самое у меня дорогое – псина моя, Человечная»[9]9
  Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба-шлюха».


[Закрыть].

«Жизнь – это затяжной прыжок из п…ды в могилу»

Через некоторое время после смерти Раневской на ее могиле какие-то неведомые силы установили… бронзовую фигуру Мальчика! Это событие моментально окутал флер мистики. Долгое время знакомые Раневской гадали, кто распорядился установить у надгробия необычное изваяние. Чуть позже выяснилось, что грустного металлического Мальчика «привела» на могилу Фаины Георгиевны певица Елена Камбурова, крепко дружившая с актрисой в ее последние годы.

Своим безнадежным, но просветленным одиночеством Фаина Раневская сильно напоминает другую блистательную актрису XX века – великую Марлен Дитрих, дожившую до девяноста одного года. Германо-американская кинозвезда под занавес своей жизни также «ушла в затвор», никого не подпуская близко ни к своему сердцу, ни к своей душе. Конечно, Фаина Георгиевна была более открыта и не имела пристрастия к алкоголю, усугубившему одиночество Дитрих. Но между ними есть безусловное сходство: обе актрисы были безгранично талантливы и отличались невыносимой для окружающих прямотой суждений о происходящем в искусстве и в жизни. У обеих в конце жизни конфидентами стали молодые мужчины: Марлен Дитрих время от времени общалась по телефону с неким парнем Эриком Хаунтом, написавшим позже книгу о своей заочной дружбе с престарелой мегазвездой. А у Фаины Георгиевны был свой мужчина-конфидент, адресат ее удушающе-печальных писем – Алексей Щеглов, внук Павлы Леонтьевны. Их отношения закончились очень, очень печально. Когда врачи в очередной и последний раз пытались спасти жизнь Фаины Георгиевны, Алексей Щеглов находился в Кабуле, за тысячи километров от Москвы. Она очень ждала своего «эрзац-внука» и писала из больницы:

«Мой родной мальчик, наконец-то собралась писать тебе, с моей к тебе нежной и крепкой любовью. Мне долго нездоровилось, но сейчас со здоровьем стало лучше. Очень по тебе тоскую, мечтаю скорей увидеть и обнять тебя, мой дорогой мальчик. Крепко и нежно обнимаю тебя и Танечку, Нина Станиславовна сейчас у меня, просит передать тебе и Танечке нежный привет. Обнимаю. Твоя Фуфа»[10]10
  Щеглов А. Раневская. Фрагменты жизни.


[Закрыть].

«Одиночество как состояние не поддается лечению»

Упомянутая в последнем письме Танечка – это жена Алексея Щеглова, а Нина Станиславовна – актриса Нина Сухоцкая. Это письмо было отправлено 14 мая 1984 года, а 19 июля этого же года Фаины Георгиевны не стало. Ее «эрзац-внук» так и не успел проститься со своей «эрзац-бабушкой».

Очень часто происходит именно так: дорогой, любимый человек покидает наш мир, находясь не с теми, кого любит, кому наиболее дорог и кем особенно любим. Потому что смерть всегда неожиданна, предугадать время ее визита невозможно, даже если она уже у дверей.

Фаина Георгиевна была одиноким человеком. Душевное родство связывало ее с «мамочкой» Павлой Леонтьевной Вульф. Но «мамочка» ушла из жизни, когда Раневской было шестьдесят пять лет, а дожила та почти до восьмидесяти восьми.

Не имея семьи в привычном понимании, Раневская стала родной для миллионов зрителей. Прежде всего – кинозрителей.

Ее вполне можно назвать всесоюзной (или всероссийской, если угодно) бабушкой. Не бесформенной, сдобно-рафинированной, клубочно-пледовой бабушкой из детских хрестоматий, а экстравагантной, острой на язык пожилой дамой, резкой, но никогда не переходившей грани элементарной порядочности.

«Старая харя не стала моей трагедией, – в 22 года я уже гримировалась старухой и полюбила старух в моих ролях»

Дети обожали бездетную Фаину Георгиевну. Было время, когда они ходили за ней толпами, скандируя, словно на первомайском параде: «Муля, не нервируй меня!» И она им совершенно беззлобно, но устало отвечала: «Пионеры, идите в жопу!», вызывая у своих юных поклонников искренний восторг.

Размышляя о «родственности» Фаины Раневской, автор вынужден выразить собственные чувства, вызванные творчеством и судьбой героини, нарушив тем самым данный себе зарок не высказывать в книге ничего личного. Благодаря блистательным ролям Раневской, ее неповторимому имиджу, ее фирменному прокуренному басу, ее мимике, взрывному темпераменту ее персонажей, автор имеет возможность в каком-то смысле встречаться со своими давным-давно ушедшими из жизни родственницами, необычайно похожими на актрису. И в этом он, конечно, не одинок.

Глава II
Парикмахер Цветаевой, или Недружелюбная дружба

«Не имей сто друзей, а имей двух грудей!» – этот перл Фаина Георгиевна Раневская произнесла на съемках немого фильма «Пышка» (1934 г.), своей первой кинокартины. Работой над созданием этого произведения руководил молодой кинорежиссер Михаил Ромм. Афоризм, переделанный из русской народной пословицы, был адресован красавице-актрисе Галине Сергеевой, вернее, ее роскошному бюсту, благодаря которому она, по мнению Раневской, и получила роль Элизабет Руссе. Фаина Георгиевна не обладала такой привлекательной фигурой и модельной внешностью, как Галина Сергеева, поэтому друзья, если следовать логике придуманного ей афоризма, у нее имелись…

«Я вижу, что мне осталось в этой жизни радоваться удаче друзей. Других радостей у меня больше нет»

Но если говорить серьезно о взаимоотношениях великой актрисы с окружающими, то следует отметить некоторый парадокс: сложный, вернее невыносимый, характер Фаины Георгиевны Раневской не помешал ей поддерживать крепкую дружбу с целым рядом замечательных людей. Мудрая пословица «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» подтверждает, что Фаина Раневская была человеком глубоко образованным, несмотря на отсутствие университетских дипломов, отзывчивым, внимательным, разносторонним и, разумеется, бесстрашным в своем выборе друзей. Вспомним лишь несколько легендарных лиц, встретившихся на самых разных этапах жизненного пути актрисы и соответствующих понятию «друг».

«Мне выпало счастье – я познакомилась с Мариной Цветаевой. Марина, челка. Марина звала меня своим парикмахером – я ее подстригала»

«Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком, – призналась в своих записках Фаина Георгиевна. – Мы с ним и с Павлой Леонтьевной Вульф и ее семьей падали от голода, Максимилиан Александрович носил нам хлеб. Забыть такое нельзя. Вот почему я не хочу писать книгу „о времени и о себе“. Ясно вам?»[11]11
  Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба-шлюха».


[Закрыть]

Поэт и художник Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин (1877–1932) – настоящий символ русской Революции и Гражданской войны. Только не кроваво-кошмарный, каковыми являлись Ленин, Троцкий, Дзержинский, Краснов, Шкуро, Слащев или Петлюра, а светлый символ, обнадеживающе-человечный. Тема его героизма в годы Гражданской войны давно стала хрестоматийной: когда Крым занимали белые, он прятал в своем доме красных, а когда белый террор на полуострове сменялся большевистским, Волошин спасал белогвардейцев. Действия Волошина во время Гражданской войны являлись прямой дорогой на эшафот. Поэта вполне могли повесить как коммунисты, так и их противники за «предательство». Ведь де-юре и те и другие имели на то все основания. Этот похожий на фавна или на принявшего вегетарианство льва смелый человек продолжал творить свое безвозмездное добро в условиях окружающего кромешного зла.

Во время жутких боев в Крыму и сопутствующих им зверств Максимилиан Волошин писал беспощадные стихи. Первыми слушателями некоторых из них стали Фаина Раневская и Павла Вульф.

Террор

 
Собирались на работу ночью. Читали
Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.
 
 
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгоняли на темный двор.
 
 
Снимали с них обувь, белье, платье.
Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
Делили кольца, часы.
 
 
Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри.
 
 
Загоняли прикладами на край обрыва.
Освещали ручным фонарем.
Полминуты работали пулеметы.
Доканчивали штыком.
 
 
Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.
 
 
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
 

Фаина Георгиевна Раневская по воле судеб оказалась фактически в самом эпицентре культурной жизни России начала XX века. И как бы ни клеймили эту эпоху сторонники «стабильности и процветания», именно она стала одной из самых интересных страниц истории нашей страны. С некоторыми ее героями Фаина Георгиевна была знакома лично, с другими преданно дружила.

В своих письмах к Анне Ахматовой Фаина Раневская нередко называла адресата «Раббик». Это словечко актриса изобрела, переформатировав библейское «Рабби» (учитель) в уменьшительно-ласкательный вид. В свою очередь, Анна Андреевна называла Раневскую «Чарли», как бы подчеркивая гротескный талант, сближающий Фаину с гением американского кинематографа. «Ее стихи вошли в состав моей крови», – сказала как-то Фаина Георгиевна о поэзии Анны Андреевны. Величественную, обладающую имперским, словно отчеканенным на римском динарии, профилем, Ахматову и любимую миллионами кинозрителей трагикомичную характерную актрису связывали не просто дружеские отношения. Этот союз можно назвать родством душ. Ахматова доверяла Раневской гораздо больше, чем это принято у людей, общающихся на Вы. После второго ареста ее сына Льва Гумилева поэт (Ахматову раздражало, когда ее называли поэтессой) временно отдала актрисе папку со своими «крамольными» стихами. Их хранение могло обернуться лагерными нарами. Но Фаина Раневская выполнила просьбу Ахматовой, скромно признавшись, что не догадалась о содержимом папки.

«Во время войны Ахматова дала мне на хранение папку, – пишет Раневская, – такую толстую. Я была менее „культурной“, чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее. Потом, когда арестовали сына второй раз, Ахматова сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, „сожженные стихи“. Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, необразованной»[12]12
  Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба-шлюха».


[Закрыть].

«Читаю этих сволочных вспоминательниц об Ахматовой и бешусь. Этим стервам охота рассказать о себе. Лучше бы читали ее, а ведь не знают. Не читают»

Стихи Ахматовой произвели сильное впечатление на Раневскую еще в молодости, в те времена, когда Серебряный век русской поэзии был в расцвете. Познакомившись со стихами Ахматовой, Раневская самостоятельно отправилась в Петербург в 1912 году, чтобы познакомиться с автором лично. Анна приняла провинциальную девушку. А потом в истории их отношений были тридцатые годы, война, эвакуационный Ташкент, встречи в Москве и долгая переписка, сама по себе являвшаяся предметом художественного творчества. Ахматова позволяла себе делиться с артисткой мыслями, которые вряд ли бы высказала какому-нибудь другому человеку.

«В Ташкенте, – пишет Фаина Раневская, – она звала меня часто с ней гулять. Мы бродили по рынку, по старому городу. Ей нравился Ташкент, а за мной бежали дети и хором кричали: „Муля, не нервируй меня“. Это очень надоедало, мешало мне слушать ее. К тому же я остро ненавидела роль, которая дала мне популярность. Я сказала об этом Анне Андреевне. „Сжала руки под темной вуалью“[13]13
  Первая строчка одного из самых знаменитых ранних стихотворений Анны Ахматовой.


[Закрыть] – это тоже мои Мули, – ответила она»[14]14
  Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба-шлюха».


[Закрыть].

«Люди, дающие наслаждение, – вот благодать!»

Иначе говоря, Анна Ахматова призналась своему другу в том, что ее творение превратилось в элемент мещанской атрибутики. Фраза «Муля, не нервируй меня» имеет своего автора, ее придумала Раневская[15]15
  Некоторые источники указывают, что эту крылатую фразу придумала Рина Зеленая.


[Закрыть]. Но в результате обе гениальные находки были опошлены злоупотреблением масс. Признание Ахматовой в том, что ее стихотворение превратилось в «мулю», исполнено самоиронии, горечи и чувства близости, душевного доверия.

При этом, по свидетельству Лидии Чуковской, скрупулезно зафиксировавшей эвакуационную ташкентскую жизнь в своем дневнике, Ахматова порой относилась к Раневской с царственным высокомерием, ничем не выделяя ее из толпы докучливых светских персонажей того страшного времени:

«Ко мне пришла совершенно пьяная Раневская, актриса, топила мне печь… – цитирует Ахматову Лидия Чуковская, – ах, все ко мне врываются… Впрочем, она показала остроумие довольно высокого класса. Хозяйка, кокетничающая интеллигентностью, спрашивает у нее:

– Скажите, вы фаталистка?

– Нет, я член Союза Рабис[16]16
  Советский профсоюз работников искусств.


[Закрыть]»[17]17
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. T. 1. М.: Время, 2013.


[Закрыть].

Говорят, что дружба в художественно-артистической среде – явление, своим постоянством напоминающее флюгер. Возможно. Но когда член Политбюро ЦК ВКП(б), по совместительству «литературный критик» Андрей Александрович Жданов объявил в своем знаменитом докладе в журналах «Звезда» и «Ленинград» Анну Ахматову «взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и молельней», Фаина Раневская восприняла этот удар по другу как личное горе.

«Странно, что у меня, такой сентиментальной, нет к Ахматовой чувства жалости или участия»

Обожание Раневской Анны Ахматовой иногда приобретало пугающе-комичную форму, свойственную темпераменту Фаины Георгиевны:

«Раневская, в пьяном виде, – вспоминает в своих знаменитых „Записках об Анне Ахматовой“ Лидия Чуковская, – говорят, кричала во дворе писательским стервам: „Вы гордиться должны, что живете в доме (имеется в виду дом в Ташкенте, где жила Ахматова во время эвакуации. – Примеч. авт.), на котором будет набита доска“. Не следовало этого кричать в пьяном виде»[18]18
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой.


[Закрыть].

Время, лучший аналитик, критик и ценитель, в итоге подтвердило слова пьяной Раневской. Многие годы спустя мемориальные доски, посвященные Анне Ахматовой, появились на стенах разных зданий в изобилии, словно грибы после дождя. А дальние знакомые поэта, ученые-ахматоведы, энергичные публицисты начали снимать неплохие проценты со своих крошечных, но старательно раздутых вкладов в хранилище памяти об Анне Ахматовой. Раневская же, действительно дружившая с Ахматовой, оставила о ней жалкие, преступно мизерные воспоминания. Зато она сумела рассмотреть значение поэта и не испугалась объявить об этом всему свету. Тогда, в эвакуационном Ташкенте, Фаина Георгиевна хоть и в пьяном виде, но все-таки произнесла настоящее пророчество с точным попаданием в цель.

* * *

В число друзей Фаины Раневской входил человек, ставший одной из самых трагических фигур в истории СССР, – Соломон Михайлович Михоэлс, руководитель всемирно известного Еврейского театра. Уникальный актер, режиссер, педагог, теоретик не мог не обратить внимание на Раневскую. Их сближало также то обстоятельство, что они оба принадлежали к типу «самоделкиных» или, как сейчас принято говорить, последователей практики self-management. Дочка еврейского купца Фаина Гиршевна Фельдман превратила себя в актрису Раневскую, а неудавшийся юрист Шлёмка Вовси – в режиссера Михоэлса. И смастерить себя им удалось с нуля и под ключ. На своем творческом пути ни на какие преференции, кроме собственного таланта и преданности профессии, они рассчитывать не могли и не хотели.

«Премию в миллион лир Ахматова истратила на подарки друзьям, и хоть я числюсь другом – ни хрена не получила»

«Погиб Соломон Михайлович Михоэлс, – записала Раневская в своем дневнике в 1948 году, – не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он был мне как-то нужен, необходим. Однажды я сказала ему: „Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только… глисты… В вас живет Бог!“ Он улыбнулся и ответил: „Если во мне живет Бог, то он в меня сослан“».

Соломон Михоэлс «погиб» неслучайно: он был сбит грузовиком во время командировки в Минск, это было организовано по личному указанию Сталина. Михоэлс был слишком заметен в общественно-политической жизни Советского Союза и участвовал в его международных отношениях: когда по инициативе советского руководства для «вовлечения в борьбу с фашизмом еврейских народных масс во всем мире» был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), Михоэлс стал его первым председателем; в 1943 году он ездил в США, Канаду, Мексику и Великобританию, чтобы договариваться о финансовой поддержке военных действий СССР.

Михоэлса убили подло, грубо, жестоко. А в 1953 году он был традиционно реабилитирован. И все вернулось в якобы правильное, обеспеченное, стабильное русло. Справедливость-то восторжествовала! Но люди, подобные Раневской, понимающие, что стояло за этой «справедливостью», конечно, торжествовать не могли.

Чтобы передать отношение актрисы к Соломону Михоэлсу, стоит процитировать еще один фрагмент из ее воспоминаний.

«Он вернулся из Америки уставший, больной. Я навестила его, он лежал в постели, рассказывал мне ужасы из „Черной книги“[19]19
  «Черная книга» – сборник документов и свидетельств очевидцев о преступлениях на территории СССР и Польши в годы Холокоста, а также об участии евреев в сопротивлении нацистам во время Второй мировой войны.


[Закрыть]. Страдал, говоря это. Чтобы чем-то отвлечь его от этой страшной темы одного из кругов, не рассказанных Данте, я спросила: „Что вы привезли из Америки?“

„Мышей белых жене для научной работы… “

„А себе?“

„А себе кепку, в которой уехал в Америку“.

Мой дорогой, мой неповторимый».

* * *

Любовь Орлова… Секс-символ эпохи, икона стиля, эталон красоты, любимица Сталина. Эта артистка официально признана «возбудителем» психического заболевания – синдрома Орловой, пошатнувшего здоровье тысяч советских женщин. Ей во всем подражали, ее портретами украшали красные углы квартир и кабинетов. В отличие от Фаины Георгиевны, Любовь Орлова относилась к категории баловней судьбы, что ничуть не умаляет ее безграничного таланта и целеустремленности. Эта девушка дворянских кровей в детстве переписывалась с самим Львом Николаевичем Толстым. Она получила прекрасное образование. Родители Любови Орловой поддерживали в первую очередь ее музыкальные способности, но и о театральных тоже не забывали. Первая роль маленькой Любы – Репка из всем знакомой сказки – была сыграна будущей актрисой в домашнем театре. Раневская взрослела и формировалась совсем в иных условиях. Свои актерские задатки она реализовывала самостоятельно. В детстве, например, она сама для себя поставила кукольный спектакль «Петрушка», в котором стала одновременно и зрителем, и исполнителем всех ролей.

«Шкаф Любови Петровны Орловой так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать»

Суперзвезда Любовь Орлова и героиня второго плана Фаина Раневская являлись образцовыми антиподами – и в стиле, и на сцене, и на экране. Особо ярко их контраст проявился в кинофильме Георгия Александрова «Весна» (1947 г.). Там Орлова «звездит», а Раневская «смешит». Хотя если внимательнее вглядеться в эту роль Раневской, комичный образ окажется трагичным. Смеяться над ее героиней, наивной старой девой, может либо очень глупый, либо очень злой человек. В фильме «Весна» Любовь Орлова играет молодую красотку в двух ипостасях – строгой чопорной ученой и суетливой веселушки-актрисы из оперетты, а Раневская – совершенно бесполую домработницу преклонного возраста, наделенную ярко выраженной старосветской интеллигентностью: «Да! Красота – это страшная сила!» Ученая Вера Никитина и артистка Вера Шатрова олицетворяют бодрое настоящее и светлое будущее, а домработница Маргарита Львовна – уходящее манерное прошлое с присущим ему специфическим разговорным стилем: «Иринушка, я возьму с собой „Идио-о-о-та“, чтобы мне не скучать в тро-о-о-леэ-э-эйбусе?» Даже на титульной стороне переплета тома Достоевского, мелькнувшего в кадре, написано «Идютъ», что еще сильнее подчеркивает отсталость и глуповатость героини Раневской. Вид этой полустарушки нелеп, ее книжные размышления о любви наивно-театрализованны. Зато героини Любови Орловой в этом фильме, наоборот, бодры, красивы, современны, подтянуты. Между тем на момент выхода фильма «Весна» Раневской был пятьдесят один год, а Орловой – ни много ни мало – сорок пять! Разница в возрасте, надо признать, невелика, а выглядят они в картине как представители разных поколений.

«…Любаня не такая. Ее хоть голым задом на сковородку посади, она будет улыбаться в объектив. Или плакать. Это уж как там по сценарию»[20]20
  Фельдман-Аллен И. Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самою.


[Закрыть]

Последний фильм Любови Орловой и Георгия Александрова «Скворец и Лира» не вышел на экраны советских кинотеатров. По одной из версий, это случилось потому, что Орлова увидела в своей героине старуху. А Фаина Раневская почти всю свою творческую биографию посвятила старухам. Раневская и Орлова были диаметрально противоположными личностями, что не мешало им по-настоящему дружить.

«За мою более чем полувековую жизнь в театре ни к кому из коллег я не была так дружески привязана, – пишет Фаина Раневская, – как к дорогой, доброй Любочке Орловой…»[21]21
  Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба-шлюха».


[Закрыть]

Раневскую и Орлову объединяла общая беда: им обеим не давали ролей в театре. Обе актрисы чрезвычайно страдали от своей малой востребованности. Зато и Раневская, и Орлова, по очереди сыграв главную героиню, блеснули в одном и том же культовом спектакле режиссера Леонида Варпаховского «Странная миссис Сэвидж» по пьесе Джона Патрика. Этот успех был определенно связан с хорошо знакомым им чувством одиночества и неприкаянности. Одиночество при наличии отзывчивого и чуткого окружающего общества – вот что сближало двух великих актрис с совершенно разными амплуа. Вообще миссис Сэвидж – героиня Раневской. Под Раневскую, собственно, и выстраивался весь этот удивительный спектакль. Но после ста пятидесяти показов Фаина Георгиевна отказалась принимать участие в этой постановке и уступила роль Любови Орловой. Непростое это было решение. Актеры – люди ревнивые и эгоистичные, им нелегко поступиться хотя бы частицей своей славы ради кого-либо из своих коллег. Но в отношениях Раневской и Орловой эти качества не проявлялись. В роли миссис Сэвидж Раневская представлялась незаменимой, но Орловой удалось сыграть ее интересно, по-своему. Просьба к ней принять эту роль поступила именно от Фаины Раневской. Исполнительница считала, что с ее непростой ролью способна справиться только Любовь Орлова, и больше никто. Подарить свою звездную роль другому актеру – жест, демонстрирующий подлинную дружбу и признание большого таланта у подруги.

«„Сэвидж“ отдала Орловой. Хочу ей успеха. Наверное, я не актриса. Настоящая актриса огорчилась бы, а я хочу ей успеха»

Но при этом Фаине Раневской ничто не помешало в беседе с журналистом Глебом Скороходовым, своим конфидентом, попавшим позже в немилость актрисы, высказать следующее: «Орлова стала типичной буржуазкой. С соответствующими интересами вокруг дачи, тряпья, косметики. И она, видно, чувствует мое отношение, хотя я теперь молчу как рыба. Это после „Весны“ я имела глупость высказаться: „Орлова – превосходная актриса, на съемочной площадке она – образец дисциплинированности и демократизма. Одно плохо – ее голос. Когда она поет, кажется, будто кто-то писает в пустой таз“»[22]22
  Скороходов Г. Разговоры с Раневской. М.: Олимп, 2000.


[Закрыть].

Раневская, как любая одаренная натура, отличалась феерической переменчивостью настроения, воспаленной обидчивостью и взрывной вспыльчивостью. Все эти качества вылились в конечном счете в ее фирменное злословие, пугающее даже самых хладнокровных людей из ее окружения. Ситуацию усугубляла несгибаемая принципиальность в некоторых вопросах.

Фаина Георгиевна органически не переносила мещанство, манерность, притворство. И как только они обнаруживались, строптивая актриса превращалась в разбушевавшуюся кобру, жалящую объект своей ярости. Таков был характер Фаины Георгиевны, и изменить его не мог никто.

* * *

В единой команде с Ростиславом Яновичем Пляттом Фаина Раневская выступала неоднократно. Началось их совместное творчество на съемочной площадке знаменитого кинофильма «Подкидыш» (1939 г.) режиссера Татьяны Лукашевич. Эта картина на долгие годы стала визитной карточкой и Раневской, выдавшей устами героини фильма гениальную, вмиг облетевшую страну фразу: «Муля, не нервируй меня!», и Плятта, изобразившего в фильме одинокого, неуклюжего холостяка-недотепу. По сюжету кинокартины оба героя получают возможность обрести кратковременное счастье в виде крохотной девочки Наташи, без присмотра блуждающей по Москве. Сначала бездетный герой Плятта доказывает представителям общественности и власти, что беспризорная девочка просто-таки создана для совместного с ним проживания. Потом то же самое пытается сделать Ляля – персонаж Раневской.

«Как же ты детей моешь?» – спрашивает блуждающая девочка холостяка, после его неудачных попыток поймать ускользающий кусок мыла в ванной комнате.

«Да у меня детей-то нет… Нет у меня детей», – отвечает он.

«А где же они?» – не унимается ребенок.

«Ну, вообще нету», – в голосе недотепы звучит печаль.

Совершенно неприспособленный к жизни герой Плятта безнадежно одинок, но в глубине души он мечтает об отцовстве. Такую же тоску испытывает и гротескная чета бездетных супругов Муля и Ляля. После знакомства с путешествующей девочкой героиня Раневской мгновенно перевоплощается в неизвестную доселе ей самой заботливую мать и, кажется, начинает новую жизнь.

«Перестань курить, Муля, – деспотично выговаривает она мужу, – не забудь, что у нас есть ребенок. Детям страшно вреден никотин. Слышишь, Муля? Брось папиросу! Ты теперь будешь курить только на службе».

Через много-много лет Фаина Раневская и Ростислав Плятт, уже будучи глубокими стариками, сыграют дуэтом на театральной сцене совершенно иные типажи несчастных людей – родителем, преданных детьми. Беспощадный спектакль «Дальше – тишина», поставленный Анатолием Эфросом в Театре имени Моссовета, продемонстрирует обратную сторону медали, выкатившейся из фильма «Подкидыш»: оказывается, для подлинного счастья недостаточно иметь детей; чтобы быть счастливыми родителями, детей необходимо воспитать порядочными людьми или хотя бы не позволить им стать негодяями, подобными некоторым персонажам пьесы.

«Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих»

Ни у Раневской, ни у Плятта не было детей. Никаких. Ни хороших, ни плохих. Тем не менее и Фаина Георгиевна, и Ростислав Янович отработали в целой гирлянде шедевральных кино-, радио-, мультпостановок для детской аудитории. Любимицей детей была еще одна бездетная героиня «Подкидыша» – Рина Зеленая, исполнительница роли взбалмошной домработницы Ариши и соавтор сценария фильма.

Размышляя о своей активности в радиоэфире, Ростислав Плятт однажды с юмором спросил у коллег: «Не слишком ли много на радио „пляттства“?»

Фактически всю свою творческую жизнь Ростислав Плятт и Фаина Георгиевна проработали, как говорится, плечом к плечу. Их сотворчество началось в 1939 году, а закончилось 24 октября 1982 года, когда Фаина Георгиевна в последний раз вышла на сцену театра Моссовета в роли пожилой дамы Люси (спектакль «Дальше – тишина»), В отличие от Фаины Раневской, Ростислав Янович, обладающий более гибким и приветливым характером, пользовался большим спросом, как в театре, так и в кино. Список его актерских работ впечатляет.

«Каждая плять тоже метит в народные!»

Не изменяя своему привычному злословию, Фаина Георгиевна ляпнула в разговоре со своей родной сестрой эту фразу. К тому моменту она уже месяц носила почетное звание народной артистки, но вот почему-то присуждение его ее коллеге, не менее, чем она, одаренному артисту, вызвало у нее выплеск сарказма.

«Друга любить – себя не щадить. Я была такой»

Совместными усилиями Раневская и Плятт однажды спасли опального актера Сергея Юрского, у которого не сложились отношения с властями Ленинграда. По негласному распоряжению верховных сановников города Ленина, Сергей Юрьевич не получал ролей в БДТ и приглашений сниматься в кино. Этот бойкот продолжался много лет, так как главный партийный аппаратчик Ленинграда, товарищ Григорий Васильевич Романов лично относился к актеру с принципиальной враждебностью. Для спасения своего коллеги Раневская и Плятт разработали целую комбинацию хитроумных действий, напоминающую спектакль.

Оба актера жили в знаменитом высотном доме на Котельнической набережной. Одним из их соседей был крупный функционер, жена которого высоко ценила талант Фаины Георгиевны. Чтобы войти к партийному вельможе в доверие, актеры пригласили его на спектакль «Дальше – тишина», сюжет которого (и, конечно, мастерство занятых в нем актеров) способен вызвать слезы, кажется, даже у гранитной скалы. После спектакля Плятт устроил у себя дома светский раут, во время которого и упросил высокопоставленного зрителя позвонить Григорию Романову и уговорить ленинградского бонзу отпустить Юрского в Москву, в Театр имени Моссовета. Хорошо зная острый язык и взрывной характер Фаины Георгиевны, участники «заговора» попросили ее в беседу не вмешиваться. В результате она просто стояла рядом с сановником и с характерной басовитой интонацией все время повторяла лишь два слова: «Какой талант! Какой талант!»