Текст книги "Повесть палёных лет. Короткие повести"

10

Утром Люба кормила бабушку завтраком, но они почти не разговаривали, обходясь лишь короткими фразами. Кузьминична выглядела слабой, беспомощной и, едва притронувшись к еде, снова задремала.

Любе было тоскливо… Что-то мешало ей жить как раньше, радостно и беззаботно, а скинуть с себя это тягостное состояние, как старую, надоевшую одежду, она не могла, хотя сильно этого желала. И чтоб отогнать надоедливые и печальные мысли, отправилась из дома на улицу.

Она сделала кое-какие покупки и не спеша бродила по аллее, стараясь не думать о чем-то, что могло бы испортить ей настроение.

Иногда навстречу ей попадались люди, чаще женщины с собачками. И Любу немного развеселил один забавный, светло-оранжевый бульдожек, которого, видимо, впервые в жизни вывели на прогулку. Он тыкался своей смешной мордашкой во всё, что ему попадалось на пути, и всему радовался, повизгивая от щенячьего восторга.

Изредка мимо Любы проходили молодые мамы с малышами в колясках; иные вели их уже за руку или чуть отпускали от себя, приучая к ходьбе. И Люба, поглядывая на них, начинала почему-то грустить.

По дороге домой она обратила внимание на высокое крыльцо у нового супермаркета, где около входа, укрываясь от холодного, порывистого ветра, застыли две кошачьи фигурки. Люба приблизилась к этому месту, остановилась и разглядела их. Это были, наверное, близнецы: две серые кошечки или котики, а, может, очень похожие братик с сестричкой. Они тесно прижались друг к другу, согреваясь таким способом в эту позднюю, промозглую осень.

Любе стало их жалко и жалость, разливаясь по её чувствительной душе, теперь охватывала не только этих одиноких, пушистых существ, но уже неизлечимо больную бабушку, её саму, всех близких ей людей и даже исчезнувшего вохра Славика.

Вернувшись к себе, Люба, спустя время, зашла к Кузьминичне и села рядом, на кровать. Сначала она хотела рассказать бабушке про свой недавний сон, но передумала и начала рассказывать о своем детстве и юности.

Кузьминична слушала внучку, не перебивая, и по её лицу лишь изредка пробегала тень грустной улыбки. Люба говорила много, с подробностями, и, краснея, даже вспомнила про то, как потеряла свою невинность. Затем, как-то легко и уже без стеснения, она поведала ей про свою последнюю любовь.

Молчавшая до этого Кузьминична, вдруг спросила её тихим голосом:

– Кто… кто он?

– Кто он?! – словно переспрашивая, произнесла Люба, на мгновение задумалась, а потом ответила:

– Славик… – она запнулась, но тут же продолжила. – Славик охранником на макаронке работал.

Она хотела сказать что-то еще, но увидела искажённое ужасом лицо бабушки и услышала её возглас, глубокий и гортанный, словно хватающий воздух:

– Сла… Сла… Сла-ви-вик!

Кузьминична, чуть приподнявшись с постели, побледнела сильнее обычного, захрипела и рухнула снова, обессилено откинув голову на подушку. Люба, увидев, как резко ухудшилось состояние больной бабушки, не знала, что ей делать и была готова броситься за телефоном, чтоб позвонить Вале, но почувствовала на своей руке прохладную ладонь бабушки.

Кузьминична медленно повернулась к ней и прошептала:

– Прости… господи… прости…

Люба, испугавшись, заплакала от волнения, но Кузьминична, медленно поглаживая руку внучки, уже сама успокаивала её, приговаривая:

– Ничего, Любаня… ничего…

Что-то похожее на приступ проходило, и лицо Кузьминичны слегка порозовело. Она, глядя наверх, в потолок комнаты, теперь иногда повторяла, еле слышно шевеля губами:

– Прости… господи… прости…

Кузьминична прожила ещё месяц, а в день смерти, с вечера, начала бредить.

Ночью она тихо и несвязанно бормотала, негромко посвистывая, будто что-то напевала носом. Люба была рядом и видела, как бабушка шевелит беззвучно губами, повторяя ими уже знакомые ей движения, и читала по ним её последние слова.

Умерла Кузьминична за полночь… Было необыкновенно тихо, только что-то периодически булькало, словно где-то поблизости падали крупные капли в уже наполненный сосуд. И Люба, вслушиваясь в эти монотонные звуки, предположила, что рождаются они ни в квартире, где сейчас застыли в скорбной тишине всего несколько человек, а на улице, во дворе.

Чтоб убедиться в этом, Люба подошла к окну и открыла форточку – на неё хлынул холод и через какие-то секунды донёсся голос кукушки, поначалу её поразивший. Но звуки исходили не от птицы, а от одной из машин в соседнем дворе, у которой громкая, назойливая автосигнализация имитировала голос кукушки.

Люба простояла с минуту, вслушиваясь в звуки с улицы, потом закрыла форточку и крикливый, пугающий голос неживой птицы снова превратился в монотонное бульканье.

Она посмотрела в черноту за окном и произнесла, тихо и задумчиво:

– Кукушка, кукушка… накукуй мне… – Люба неожиданно умолкла, а потом добавила, почти шепотом: – Накукуй… накукуй нам счастье.

Все люди в комнате были опечалены смертью Кузьминичны, поэтому никто даже не расслышал тихие Любины слова.

За день до похорон Люба возвращалась домой с Валей и ещё издалека заметила несколько человек у их подъезда.

К крышке гроба с фотографией Кузьминичны приблизились, проходившие мимо парни. Один из них сказал другому:

– Летом чувак молодой тут шмальнулся… из окна… насмерть… А сейчас старуха дуба дала… Везёт же людям!

– Старуха?! – недоуменно переспросил тот.

– Баба Люба… – ответил им, стоящий рядом мужик неопределённого возраста в странной одежде и, улыбнувшись, ласково произнёс: – Любаня… Любушка.

Парни были навеселе и, посмотрев в сторону мужика, только хмыкнули, переглянувшись, а затем направились своей дорогой.

Около подъезда Люба взглянула на чудаковатого мужчину в старом плаще, из-под которого проглядывал ватник.

«Бомж, что ли? – подумала она, разглядывая его внешность, по которой было трудно определить возраст мужчины. – Бомжи и те моднее этого типа нынче выглядят…»

В подъезде она спросила у Вали:

– А это что за мужик… причудливый какой-то?

– Этот?!.. Еремей вроде… Старость его, похоже, не берёт, – с тоской в голосе сказала Валя, останавливаясь на ступеньках и словно что-то припоминая, а затем проговорила: – В деревне тут, неподалёку… жил когда-то. Чудак из сельских… Его мелюзга, когда дурачком, когда блаженным дразнила… А мать… бабушка твоя, божьим человеком его называла, как щас помню!

Поминки по Кузьминичне состоялись в кафе при новом супермаркете, где Люба заприметила на исходе осени пару мёрзнущих кошек.

Народу набралось ни так уж много, но для городских поминок по поводу кончины старого и мало кому известного человека, в общем-то, достаточно. Большинство было Любе незнакомо – она чувствовала себя несколько неуютно среди немолодых и почти чужих ей людей.

Неразговорчивые люди казались Любе напряженными и скованными по причине траурного события, но после двух стопок водки народ чуть оттаял и зашевелился.

В самом конце сдвинутых в ряд столов, в сторонке от остальных, сидел, как бы особняком, странный человек, которого они встретили вчера с Валей у подъезда. Люба уже позабыла его имя, услышанное от своей тёти, но вспомнила, что видела этого мужичка ещё раз сегодня на кладбище, когда тот ловко орудовал совковой лопатой, засыпая могилу бабушки. Сейчас он чем-то напоминал ей странника или бродягу, случайно забредшего сюда из далёкого прошлого.

Незнакомец из прошлого поглаживал невидимую бородёнку и улыбался не то чтобы загадочной, а какой-то необыкновенной улыбкой, какую Люба ещё никогда не видела у людей. Глаза у мужичка словно искрились, излучая чистый, небесный свет, и ей почудилось, что за сгорбленной спиной, на которой у пришельца топорщился изношенный, старомодного покроя плащ, он прячет свои маленькие, ангельские крылышки.

Она, раскрыв от удивления рот, оглянулась по сторонам и сквозь гул человеческих голосов услышала свой:

– Да он и впрямь божий… ангел…

Что-то в ней шевельнулось, будто дитя в животе.

«Не может быть… ещё рано», – подумала Люба и от неожиданности непроизвольно перекрестилась – первый раз в жизни…

Санре́мо
Повесть

Сан-Ре́мо или Санре́мо (итал. Sanremo, лиг. Sanremu) – итальянский курортный город… регион Лигурия, провинция Империя… В XIX веке излюбленное место отдыха русской аристократии…

(Википедия)

Санре́мо – магазины сантехнических изделий в российской провинции конца XX – начала XXI века…

(Источник неизвестен)

1

Кеша Панкратов никогда не стремился быть круче других и, как все обычные люди, всегда чего-то страшился. В детстве его покусала собака, поэтому он до сих пор панически их боялся. Пугался Кеша высоты, а когда его мать насмерть сбила машина, то ещё долгое время опасался автомобилей и даже из-за этого отказался, в отличие от своих приятелей, от учёбы в автошколе при городском военкомате и потом об этом жалел.

Отца он, в общем-то, не знал. Тот, видимо, был бесшабашным человеком и погиб в пьяной драке где-то на севере, куда подался на заработки. Матери Панкратов лишился, когда ему пошёл одиннадцатый год.

В те дни, проходя через соседний двор, он услышал, как один мужик, кивая головой в сторону их дома, где у подъезда краснела крышка гроба, что-то сказал другим, стоящим рядом парням. Кеше запомнилось одно незнакомое слово и вечером, после похорон, он простодушно спросил про него у тётки.

– И где ты такое услыхал, а?! – всполошилась она.

– В чужом дворе… Парни большие говорили, – с доверчивым видом произнёс он.

– Это, Кеша, очень плохое, ругательное слово, – поучала тётка. – Никогда не говори его – обещаешь?!

Он согласно кивнул ей головой и забыл до поры про это слово.

Когда по совету практичной тётки Панкратов отучился в строительном техникуме, а затем, отслужив в стройбате, вернулся домой, то это слово всплыло из памятливого детства вместе с его новой фобией: теперь он уже боялся связать свою жизнь с какой-нибудь шлюхой или бывшей проституткой.

После армии Панкратов жил не у тётки, а один в однокомнатной квартире, которая досталась ему от матери, и с женитьбой не спешил. Кеше не хотелось, чтоб кто-нибудь из знакомых нелестно отзывался бы о его возлюбленной или, посмеиваясь над ним за спиной, рассказывал бы кому-то интимные подробности из прошлой жизни его будущей жены.

Подобных историй, живя в областном городе, он знал предостаточно и не желал себе такой участи, к тому же жизнь по всей стране стала уже совсем другой: стройки замирали, заводы останавливались, а народ нищал.

Панкратов помнил слова своей тётки: «Строитель – самая древняя и всегда нужная профессия… Иди, Кеша, на строителя – без работы и куска хлеба никогда не останешься!»

Но практичная тётка в чём-то, похоже, просчиталась. И Панкратов некоторое время не знал, как ему приспособиться к нынешней жизни с дипломом строительного техникума.

«Сейчас не древняя, а древнейшая профессия в почёте… Но я не гожусь для неё по половым признакам!» – усмехаясь, вспоминал он тёткины слова.

– Мошенники, дантисты и гробовщики никогда не унывают – они без хлеба не останутся! – бойко сейчас говорила тётка. – Лохи, кариес и жмурики будут вечно!

Тётка тоже не унывала, поскольку работала бухгалтером в городской конторе ритуальных услуг, но сожалела по поводу неустроенности племянника:

– Тебе, Кеша, в медицину надо было… На зубного техника, например… Щас при делах и деньгах был бы – это уж точно!

Помогли Кеше приятели, и он устроился в одну фирму снабженцем.

Приятели оказались ловкими, шустрыми ребятами и, не обзаведясь ещё семьями, уже заимели железных коней, на которых часто гоняли по служебным делам за пределы области.

Панкратов проработал почти два года, но затосковал, когда его приятели начали поочерёдно и бесследно исчезать вместе со своими авто на федеральной трассе, ведущей в столицу.

– Пропади пропадом такая жизнь… – ворчала тётка и добавляла со знанием дела:

– Молодые, как мухи, нынче мрут – и всё мужики!.. Люди тыщами пропадают… Не жизнь, а ужас!.. И когда всё это кончится?!

Но всё только начиналось… О приятелях никаких вестей не было, а другие знакомые Кеши начали будто куда-то испаряться или, может, просто избегали его за ненадобностью. Дела же на предприятие шли всё вкривь да вкось. И Панкратов, устав от безденежья, уволился.

Еще с год проболтался по каким-то фирмочкам, а затем подался в милицию, уже не слишком сожалея, что так и не оседлал собственного железного коня.

2

Сначала Панкратов служил в медвытрезвителе.

При первой встрече с начальником учреждения тот спросил его:

– А сам-то как – спиртным не злоупотребляешь?

– Почти не пью, – ответил Панкратов, стараясь смотреть в лицо будущему начальству.

– Как?.. Вообще?! – слегка удивился начальник.

– В общем, да, – подтвердил он и, заметив недоверчивый взгляд, добавил: – У меня аллергия… с детства ещё.

– К шоколаду, что ль? – усмехнулся тот и, увидев, как засмущался новоиспечённый страж порядка, поправился. – Ну что ж – понятно…

Начальник на миг задумался, а потом неожиданно спросил:

– А служил где?

– В стройбате… – тихо произнёс Панкратов.

Начальник добродушно улыбнулся:

– Партизан, значит!

Панкратов ничего не ответил ему и лишь пожал плечами.

– Что строил?

Вопрос майора поставил его в тупик, но Панкратов быстро нашёлся:

– Что скажут, то и строил… Плоское таскал, круглое катал.

– Ясно… – всё ещё улыбаясь с хитринкой в глазах, проговорил начальник и задал Панкратову самый неудобный вопрос: – А к нам зачем, а?

– Зачем?! – переспросил Панкратов, умолк на секунды, а затем уверенно отбарабанил: – Найти в городе подходящую работу по специальности теперь стало трудно – это есть основная причина!

– Понятно, – каким-то удручённым голосом произнёс майор, что-то посмотрел в его личном деле и, не глядя на него, негромко произнёс: – У нас здесь не сахар, не автоинспекция, поэтому текучка… Приходят люди разные, можно сказать, с улицы. И все какие-то залётные… ненастоящие.

Начальник, похоже, посчитал Панкратова одним из таких залётных – и не ошибся.

Через полгода Кеша подсуетился и с помощью знакомых тётки перешел служить в спецприёмник временного содержания. Он прослужил ещё год и начал уже задумываться о том, чтоб уйти в другое место, либо уволиться из органов вообще. И в это непростое для него время Панкратов познакомился с Алиной.

Произошло это летом, около райотдела милиции, где в торце здания располагался паспортный стол. Там, на высоком крыльце, он заметил девушку в лёгком, светлом платье. Широкая полоса, вшитая в талии, подчёркивала её стройную фигурку с красивыми ногами, и Кеша, решив разглядеть девушку, остановился и задрал голову.

Она же внимательно посмотрела в его сторону строгими глазами и произнёсла задиристым, но приятным голосом:

– Что, понравилась?!

При этом на лице девушки и в её голосе не отразилось ни капельки притворства, ни тени женского кокетства, и всё в ней в эти мгновения было мило его душе… Панкратов, улыбаясь, кивнул ей головой и, отдав шутливо честь, представился. И с этого момента у молодого милиционера Панкратова началось знакомство с девушкой по имени Алина.

Оказалось, что Алина из переселенцев – приехала несколько лет назад из Средней Азии вместе с родителями, а пришла сюда, чтоб получить новый паспорт. Вынуждено они переехали или по доброй воле? – Кеша расспрашивать не стал, но узнал, что девушка проживает на городской окраине и работает в аптеке, около торгового центра.

3

Недели через две Панкратов отыскал рядом с хозяйственным двором торгового центра эту аптеку, вернее, аптечный пункт, как было написано на входной вывеске.

Размещался он в пристройке к бесхозному, полуразрушенному зданию бывшей электроподстанции, заметно выделяясь ещё новеньким, силикатным кирпичом.

Панкратов зашёл внутрь и недовольно поморщился. В небольшом помещении, разделенном витринами с одним окошком, за которыми мелькала чья-то фигура в белом халате, толпились, в основном, мужики разного возраста и сильно пахло перегаром.

«Без солёного огурца тут делать нечего!» – усмехнувшись, подумал Кеша, а мужики, увидев милиционера, напряглись и начали коситься на Панкратова.

Он немного потоптался на месте и, решив не смущать пёструю и озабоченную публику своим присутствием, вышел перекурить.

Когда толпа схлынула, он вернулся и увидел за стеклянной витриной Алину. Девушка узнала его и приветливо улыбнулась.

Пока аптека пустовала, они успели немного пообщаться.

– Ты всех посетителей у нас отпугнёшь, – перейдя на ты, говорила Алина, намекая Панкратову на его милицейскую форму. – Старушки да пьяницы – от молодых до пенсионеров – наши главные клиенты!..

Она написала на листке номер и протянула ему:

– Нам недавно телефон подключили… Звони, если что!

Их короткая беседа закончилась и Панкратов, довольный своим визитом к приглянувшейся девушке, покинул аптечный пункт. По дороге на службу он что-то напевал себе под нос, изредко улыбаясь.

Встречались они почти год, но не так часто, как может быть им хотелось, а в один весёлый, солнечный денёк Панкратов решился и сделал Алине предложение. Она согласилась, и летом они поженились.

Сыграли свадьбу в одном ресторанчике. Приглашённых гостей было не так много: со стороны невесты лишь мать с отцом и её подружка-свидетельница, а со стороны Панкратова десятка полтора его приятелей… И все они уместились в скромном и уютном банкетном зале.

Из милиции Панкратов уволился – многое его там уже не устраивало… Не в последнюю очередь весьма скудное жалование простого стража порядка без офицерского звания и к тому же без нужных связей.

После свадьбы они жили в его однокомнатной квартире, а когда у них родилась дочь, то в аптеке Алину заменила её подружка-свидетельница.

В городе появились новостройки – Кеша дерзнул и устроился по специальности в одну строительную фирму. Получилось, в общем-то, не так уж плохо, как опасался он в самом начале: какое-то время он поработал мастером, а потом даже прорабом.

– Говорят, все путёвые строители в столицу подались… Там стройки огромные и зарплаты высокие, – делилась иногда Алина с Кешей.

Панкратов обычно отмалчивался и не хотел рассказывать жене грустные истории про некоторых своих однокашников по техникуму или просто знакомых, которые подались в эту самую заманчивую столицу за большими деньгами и не вернулись… Как не вернулись друзья и коллеги-снабженцы, бесследно исчезнув на пути к ней вместе со своими верными, железными конями.

– Кеш, слышь?!.. Отец просил найти подходящего человека… – как-то спросила его Алина. – Из строительной или проектной организации. Толкового и пробивного… Расширяться нам надо. Нужен проект и всё такое – понятно?!

– Понятно… – ответил он и нашёл тестю такого человека.

Им оказался Иванов… Панкратов знал его ещё по техникуму. В армии Иванов не служил по здоровью, поэтому успел получить институтский диплом, имел уже немалый опыт и считался грамотным специалистом. Сейчас он работал начальником отдела в одной проектной конторе, был человеком пробивным, бесцеремонным, а иногда даже грубым и по всем признакам подходил для такого дела.

4

Дела же в аптеке пошли в гору ещё с самого начала, до знакомства Панкратова с Алиной, а теперь, через год после их разговора, она и вовсе преобразилась.

Над входом в аптеку, вместо невзрачной вывески, нынче красовалась уже другая и с более солидным названием. А в ней самой появился второй, жилой этаж, куда переселились родители Алины. На первом добавилась гостиная, столовая с кухней, бытовые помещения и ещё два гаражных бокса для автомобилей.

Видимо, Иванов угодил своим заказчикам сполна и постарался сделать для них всё, что мог как толковый и пробивной инженер-строитель.

– Учиться тебе, Кеша, надо… И брать пример, хотя бы с вашего Иванова, – сказала ему однажды жена.

Панкратов ей не ответил: учиться ему почему-то не хотелось, впрочем, и спорить с Алиной он тоже не желал.

– Иванов собрался в столицу!.. Говорит, что местный строительный рынок подвержен кризисам сильнее, чем столичный, – продолжала Алина. – Да и заработки там на порядок выше… У спецов, разумеется.

«Попутного ему ветра… в задницу!» – подумав, усмехнулся Панкратов, но снова промолчал.

– Иннокентий, ты чего молчишь?! – спрашивала жена.

– А чё говорить? – отвечал он с неохотой. – И так всё ясно!

Он уже знал – если жена называет его Иннокентием, значит, чем-то недовольна.

Ещё Панкратов помнил их разговор, когда Алина первый раз спросила про его несколько необычное имя:

– Кеша, а кто и в честь кого тебя назвали таким именем?

– Зачем, это тебе?

– Интересно же, Кеш…

– Не знаю… Мать спросить не успел… А, вообще-то, я не слышал, что у них Иннокентии в роду были.

– А у отца? – не унималась Алина.

– А про этого тем более не знаю, – буркнул Панкратов, не скрывая недовольства.

Алина же, вглядываясь в свадебные фотографии его матери, удивленно воскликнула:

– А ты, Кеша, нисколечко ни похож на отца… От матери что-то есть, волосы, по крайней мере. Ну, ещё глаза… А отец, какой-то…

Она не договорила, видимо, чего-то побоявшись.

– Ненастоящий, что ли?! – с усмешкой проговорил Панкратов и, заметив непонимание на лице Алины, добавил как можно равнодушнее: – Он для меня чужак… Ничего про него не помню.

– А его родители? – робко спросила Алина.

– Они нами не интересовались… – не сразу ответил Панкратов. – А мы… а я ими – никогда!

Алина заметила тогда, что воспоминания о прошлом Панкратову неприятны и поэтому больше не задавала ему вопросов о его родителях.

Иванов же, как в воду глядел: строительный бум в их городе закончился и для многих наступил в полном смысле строительный крах. Он коснулся Панкратова напрямую и тот в очередной раз оказался не удел в этом капризном бизнесе.

Панкратов некоторое время сидел без работы и жена, будто ненароком, как-то сказала ему:

– Может, Кеша к нам?.. Пока кризис.

– Зачем? – с настороженностью спросил он. – Да и что я буду у вас делать?!

Алина задумалась, словно что-то прикидывала, а потом, к его удивлению, ответила спокойным и чуточку равнодушным голосом:

– Это уж точно… Разве что ночным сторожем, а он… а он нам, в общем-то, и не нужен!

Она умолкла на секунды, но затем неожиданно и страстно взорвалась:

– И в этом, Иннокентий, ты виноват только сам!.. Учиться не желаешь… Что-то менять в себе не хочешь… Даже водить машину лень ему выучиться!.. Я просто тебя не понимаю!

Алина продолжала возмущаться и при этом почему-то становилась ещё более привлекательной и одновременно отталкивающей… Панкратов, как завороженный, смотрел на жену и не мог ей что-то возразить.

Непонимание продолжалось у них с полгода… И хотя Панкратов устроился в контору, где раньше работал Иванов, уехавший к тому времени в столицу, Алина всё-таки ушла от него вместе с дочкой к родителям. А вскоре они тихо и мирно развелись.