Текст книги "Сборник прозы"

3

Хвойный лес России, если ослабевает в своём росте по какой – либо причине, то в нём, естественно, появляются прогалины, поляны, зарастающие обильно травой, цветами и ягодами. Такие лесные проплешины собирают в себя разного рода нечисть, требующая к себе особого отношения. Тогда люди и колют овец, тёлок, жеребят, пьянствуют и пьяными поют и пляшут. Другого применения этим лесным полянам дикие люди не могли придумать. Пошумят, поломаются, обманут совесть и разойдутся по своим лесным в реальности норам – трущобам, что бы не сердить, не беспокоить своего бога.

Дикое славянство едва ли кого заинтересует. И если летописи шестого века изображают славян крайне жестокими людьми, то откуда жестокость у народа, если не от пребывания его в дикости, когда этот народ мог существовать только в диких лесных (к примеру) местностях и не видел перед собой не только цивилизации, но и сколько-нибудь преемливого варварства. Перед глазами дикого славянина постоянно виделся дремучий лес: это и на Днепре, на Оке, на Мещёре, в Ветлужских лесах, на Верхней волге; и на севере: на Двине, на Ладоге, на берегах Ильменя. А в этих диких дремучих лесах жили медведи, требующие от славян достойного противостояния и не менее опасные туры. Такая среда обитания плюс постоянный лесной сумрак делают и славянина сумрачным диким человеком и все его сказочные герои из древности не имеют доброты. Лес, жилище славянина, его среда обитания, не может подсказать не может навеять ничего солнечного, лучезарного. И живут они в своих лесах. как дикие звери, в жилищах похожих на звериные норы и быт их не человеческий, а звериный, в своих распрях и ссорах убивают друг друга, семейных браков не знают, целомудрия не знают, жён и девушек похищают, живут в многожёнстве и многомужестве. Их хижины бедны и убоги. Особо наглядны своей жизнью племена древлян, северян, радимичей и вятичей. Из этих племенных исключений дикого быта может быть названо лишь одно племя полян. Поляне жили по среднему течению Днепра, были кротки и тихи, добродушны и не злобивы, никак не похожи на кривичей или древлян.

Все народы, в том числе народы языческой культуры, оберегают свою веру как могут, видя в ней наследие своих отцов и самые грубые её проявления и сама жестокость не кажутся им таковой, напротив, она так же освящена памятью. И славяне отвергали христианство в течение многих столетий. Задолго до Ольги и Владимира в христианство славян хотели обратить немецкие проповедники, но устрашённые их дикостью, отказались от этой мысли. И с другой стороны, славяне ненавидели христиан и христианство и прекращали торговые связи с ними, а священников христиан приносили в жертву своим идолам.

Но это, конечно, до поры.

Садилось вечернее солнце, наводя сумрак в душе. Земля Киевская казалось громадной, необъятной, грустной и необъяснимой, вся погруженная в тяжёлую думу о своей участи. Над всадницей нависла тяжёлая молчаливая туча.

Только за Днепром отсвечивает край неба лучами занимающейся зари. Дальняя степь, обвеянная синеватой мглой, казалось, расплавлялась в истоме. Лёгкий ветерок лениво шевелил густые травы и пестревшими в них головками разноцветных цветов. Если бы и Игорь был сейчас в седле, то его лошади стоило повернуть голову, что бы не нагибаясь срывать пучки травы. А небольшие озерки, точно осколки неба упали на землю. И от всей этой красоты становилось печально. Казалось всё это пространство пустынной степи тоскует о чём то далёком и неясном, истомившись в лете. Только Правитель Олег да сам Князь Игорь были не обеспокоены ничем, уверены во всём. Для Олега вообще было несвойственно обращаться к раздумьям, сквозь него не проступала ни прошедшая молодость, ни установившаяся старость. Глаза успели выцвести и полинять на солнце и в непогоды. Но они были, всё таки, заметны на его лице и приглядевшись можно было заметить в них доброту и даже лукавство.

А Олег прославился отважными завоеваниями, к тому же многие варяги, прослышав ранее о завоеваниях Рюрика, присоединились к Олегу и Олег покорил кривичей с их городом Смоленском и тут же ему покорились северяне. Но желания нового завоевателя славянских земель простирались дальше. Слух о независимой Державе Аскольда и Дира давно дошёл до Олега, но ему не хотелось открыто бороться с единоплеменниками. И он решил применить хитрость и коварство. Оставив позади войско, Олег с юным Игорем и с немногими дружинниками приплыл под днепровские кручи возле Киева и объявил Киевским Государям, что варяжские купцы хотят видеть их как друзей и соотечественников. Аскольд и Дир поспешили на берег. И воины Олега в мгновение ока окружили их. А Правитель Олег сказал им: Вы не Князья и не знаменитого роду, но я – Князь! И показав на сына Рюрика добавил: Вот сын Рюриков! С этими словами Аскольд и Дир пали мёртвыми под ударами мечей к ногам Олега. И Олег, как победитель, обагрённый кровью невинных Князей, вошёл в Киев, а устрашённые жители совершённым преступлением и сильным войском признали в нём своего Государя. Тем и была создана единая Монархия севера и юга славян – Киевская Русь, куда была привезена Ольга невестой для Игоря, сына Рюрика.

4

Когда совершается террористический акт, за его проведение и результат кто-нибдь отвечает, то есть берёт ответственность на себя, иначе террористичесеий акт теряет всякий смысл и действие приобретает как просто криминал в виде устрашения, либо требования, либо политического давления. В России никто и никогда не берёт и не брал на себя ответственности за проведённый теракт. Что же за такие террористы в России глупые и трусливые.

Представьте себе, читатель, тех террористов, кто ответственен за проведение акта против жизни следующих наших граждан, Ведь неплохие были люди, эти наши граждане.

Но сразу же: не было никаких автомобилей белого цвета марки «Форд», а была отечественная «Лада» и не белого цвета. А скорее серого (так комментируют специалисты), поскольку белого цвета машин по такой погоде в Москве не найти и мимо уличного регистратора проехала такая машина в предполагаемое время преступления.

Одна из главных российских (московских) тайн, казалось бы – как умудряются простые секретарши при месячной зарплате в сто – двести долларов щеголять в итальянских сапожках за эту её зарплату. И если такая женщина, пардон, девушка не российская гражданка, а украинская модель, приехавшая к Борису пройтись вместе по Красной площади и по Москворецкому мосту и на ней были надеты итальянские сапожки, а убийца был ревнителем этой девушки, то откуда чеченские номера на автомобиле, на котором он скрылся. Вот откуда все эти версии: девушка именно с Украины, автомобиль именно с чеченскими номерами, а у девушки был влюблённый ухажор. Думайте. А мы ещё не знаем результат обыска на квартире Немцова. Может на жёстком диске нашли итоговый доклад политика «Война»? Но не сообщается ничего об этой находке, может читают внимательно, что бы оценить насколько был опасен оппозиционер. Ведь не зря резко изменилось к нему отношение, уже убитому и не опасному сразу же на следующий день после убийства. Он уже враг.

В стране, где издавна бытовал зов к социальной революции, к бунту, то социальная революция много ли принесла народу? Не знаю кто радовался, но свободы не принесла хоть сколько-нибудь. В принципе, социальная революция, пришедшая к нам с Запада, может называться революцией – пусть так, я не возражаю, но она, по существу стала гробовщиком только что зародившейся оппозиции. Может мы радовались не той революции?

Но мы другой революции не знаем – только кровавый бунт и гражданскую войну.

Оппозиция, конечно, народилась от противников режима – от кого же она могла народиться. Режим, засевший в парламенте, сообразил, что с ним, с режимом, трудно бороться парламентскими методами, да что там – невозможно стать победителем. Поэтому путинский режим за парламентское общение со всей и всякой оппозицией. И режим причесал оппозицию, побрил и помыл. И назвал эту оппозицию парламентской, то есть системной. А кто не в парламенте, те не системная оппозиция в отличие от системной.

Я очень хорошо помню Красную площадь. Москворецкий мост в прямой видимости от площади. Там случился расстрел оппозиционера и под стенами, можно сказать, Кремля, резиденции президента

НЕ помню стихов Евгения Евтушенко об этой площади. Помнится. что они назывались, кажется, «220 шагов». И напечатаны были в «Правде», кажется, по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Но меня поправили мои читатели и подсказали, что не «220», а «210» шагов называлось стихотворение и написал его не Евгений Евтушенко, а Роберт Рождественский Об этом возможно уже не помнит и сам Евтушенко, А Роберта, увы, уже нет в живых, но стихи были и почти точно от кого из них, поэтов более, чем известных к концу пятидесятых прошлого столетия и равных среди равных своим друзьям и критикам, которые как и сами поэты были молоды и дерзки. Кто из них был более дерзок, я, конечно, знать не мог. Да и никто в стране этого не знал.

Знали одно, что эта компания инакомыслящих, почти диссидентов. Конфликтует со всем и со всеми, кто не любит Запад, кто не любит западную моду и западные кинофильмы, кто не курит иностранные сигареты, и не пьёт виски, но зато у них в моде польские фильмы и болгарские сигареты и русская водка, в другом случае портвейн 777 – верх патриотической развращённости какого нибудь студента из МГУ, отчисленного за падение социалистических нравов с последнего курса обучения.

Так «220 шагов» я слышу как читал их Е. Евтушенко и не боюсь ошибится. Его голос, его голос. От Спасской башни до Мавзолея расстояние в 220 шагов, как говорит поэт. В нашей паре с Сашей Скрибуновым было всегда чуть меньше, но никогда ровно 220. Так же и в других парах – или чуть больше или чуть меньше.

Но кто то эту цифру назвал и назвал правильно. Маленькой ошибкой можно пренебречь. 220 – это ориентир из 53 года, а может ещё раньше – из двадцатых годов, вдруг зачёркнутый по чьей то чёрной воле. Безвластно, но по воле. Как это?

Бьют куранты. Я близко к воротам Спасской башни, начинаю идти. Нам с Сашей Скрибуновым на весь путь отведено менее трёх минут. Поэт мог бы этот скорбный и величественный путь назвать «три минуты» и так же был бы точен. 220 шагов и 3 минуты находятся в этом случае в сопряжении: 220 шагов исчисляются по выходу из Спасской башни, начало от 14 корпуса под курантами – не засчитывается. Мы смотрим на часы снизу и только нам известно – время пошло, так как стрелки не дают точности, их положение на нашем предчувствии. Переступаю через бордюр и словно идём. Я помню как записывался наш шаг. Утром, в сухую погоду, в безмолвии площади – к этому готовились не один день и были перепробованы не одна пара. У кинематографистов прошла наша запись и мы с Сашей были безмерно рады и горды как герои. А сейчас я шёл и видел перед собой своего напарника и через его плечо дядю Мишу – милиционера, уже приготовившего для нас подход к Мавзолею у его калитки, где особо кучно размещается народ посмотреть легендарную смену караула.

В реальности подхожу к калитке, тихо почти крадучись. Народу почти никого, дяди Миши нет, говорят, что умер милиционер как сняли караул. Осматриваюсь, ищу перемен. И не нахожу. Всё так же лежит резиновая рифлёная дорожка от калитки к незаметно приоткрытым дверям, нет ковриков под ноги часовым, нет сигнализации на шнуре для часового слева. Но правая дверь Мавзолея приоткрыта и там непременно должен находится дежурный по Мавзолею, если не сам Комендант. Всё так же, но нет часовых!

А я уже на своём месте – справа и смотрю на Сашу: неужели снова расчихается или неужели снова жары не выдержит и придётся вызывать офицера и приводить Сашу в порядок. Через две – три минуты Саша в порядке: умылся, что то понюхал что дал офицер и никто даже не заметил произошедшего на посту №1. А из-за ГУМа давно жарит солнце, но ещё полчаса стоять.

К тому же сегодня доступ в Мавзолей. Мы уйдём, сменившись, допустим Незовибатькой – Басаевым и вернёмся сюда через час. Что бы услышать за калиткой о нас всякие сказки или увидеть удивлённые лица: это не солдаты, это специально подобранные лица. Редко, но земляки и землячки узнавая не узнают. Проходят мимо. Опускают глаза и не оглядываясь спускаются по лестнице в глубь траурного зала.

Что бы не закрадывалось что то нехорошее по поводу фамилий, то Басаев – это ивановец, а Незовибатько – воронежец.

Но в Москве есть одно место, где мне не тревожно, где дышится в сердечном спокойствии, где не встретишь холодных или пренебрежительных взглядов, которые так и называются среди знатоков, взглядов на испуг; их таких пугающих не встретишь, когда ранним прохладным утром идёшь от площади Дзержинского (Лубянской площади) по улице 25 октября (по Никольской) и ожидаемо выходишь на Красную площадь перед Никольской башней Кремля, едва не тронув плечом здание Исторического музея.

Красная площадь с утра ещё пуста. Люди забьют её с открытием ГУМа от самого слияния площади с Никольской до громадины Василия Блаженного, подмявшего под себя ту дальнюю часть площади, где под его тяжестью осела земля, образовав спуск к реке Москве и сам Кремль покривился своими стенами к берегам реки.

В другой день, когда не так рано, можно увидеть вереницу людей непрерывной змеёй вползающее в Мавзолей. Но стоп! Этого уже нет! Уже нет тех притихших людей, которые подходят к Троицкой башне в Александровском саду и нескончаемо идут к Мавзолею. Но сей час всё не так. Я уже не нахожу того милиционера, к которому подойду и скажу просто, не ожидая отказа: Я из 1005, разреши встать в очередь, дружище, я проездом. Я уже не услышу уважительное: давай, давай. Всё это и здесь кончилось.

Что то не то и что то не так.

По НТВ пытались объяснить какие то странные случаи из жизни людей, как один единственный факт их жизни повлиял на дальнейшую жизнь страшными болезнями.

Вот корреспондент ТВ идёт по Красной площади впереди странного расхристанного человека, который то ли плачет, то ли воет, подходит к трибунам и садится на трибунный блок, и поджимая под себя ноги, показывает икроножную, мышцу изъеденную язвой. Фамилия его ПОРШНЕВ, он уже не молод и, видимо, не уравновешен, он жалуется на свою жизнь, что болезнь его мучает с начала шестидесятых годов. Я припомнил его сразу, когда голос его зазвучал за кадром. Я узнал его по голосу.

Самый конец октября 1961года, Поршневу оставалось служить ещё ровно год, а сейчас, 31 октября 1961 года, демобилизуются и разъезжаются по домам призывники 1958 года призыва по разным городам России. Иваново, Ярославль, Кострома, Тула, Рязань, Воронеж, Ленинград, Саратов, Куйбышев, Горький, Владимир, Свердловск, Челябинск. В часы и минуты демобилизации Поршнев на службе, на выносе тела Иосифа Виссарионовича Сталина из Мавзолея и захоронении его в могиле за Мавзолеем рядом с захоронениями с другими нашими руководителями партии и Государства. Голос за кадром говорит, что гроб с телом полководца и вождя не может опуститься и лечь в могиле свободно – могила вырыты тесной, то ли по длине, то ли по ширине. Примета не хорошая. Разве не может вселить такая примета смуту в сердца людей. Может. И мы по этой примете узнаём новое Смутное время.

Что делал, какую функцию исполнял при этой церемонии кремлёвец Поршнев сказано не было и мне нечего что либо разъяснить по этому поводу, да это и не столь важно сей час. Но из слов за кадром, мы знаем, что Поршнев получил от какого то генерала, присутствующего на церемонии встать на крышку гроба и осадить гроб в могилу ногами на означенное для генералиссимуса место только что состоявшимся партийным съездом. И Поршнев не ослушался генерала, ступил на крышку гроба, произвёл несколько усилий и гроб превозмог могильное сопротивление.

И тогда поступок Поршнева вызвал бы у многих кремлёвцев осуждение, а может и вызвал, не знаю. Ведь действительно, поступок кощунственный, безбожный и пренебрежительный к Великому человеку, да и глумливый над вождём не по-человечески.

И вообще что это такое? Ужасные скорбные дни, из ожидания перемен и с проклятиями, со слезами похороны вождя в 1953 году. И скорое, наспех перезахоронение 1961 года.

Вот она, цитадель власти. Кто там в ней? Вожди? Депутаты. Всё смешалось и до сих пор не устоялось в Смуте.

У калитки Мавзолея нет милиционера дяди Миши, встречающего и провожающего караул восхищённым взглядом. У дверей Мавзолея не стоят часовые, кто то лишил почёта оставшегося в нём В. И. Ленина, кто то определяет иные ценности советскому человеку – без Мавзолея, без Ленина и Сталина, без Красного знамени, без КПСС, без Героев социалистического труда, без этого Мавзолея и без Колумбария в Кремлёвской стене. И нет ненужных ковриков под ноги часовым и не заметна кнопка тревожного звонка у левой двери при входе. Всё это малозаметные атрибуты первого поста караула №2. Их больше нет и не будет, видимо.

Но правая дверь в Мавзолей приоткрыта как и прежде. Я знаю, там дежурный офицер. И всё та же резиновая рифлёная дорожка покрывает путь от калитки до дверей. И во всё это втиснута пустота и никчемность перемен.

.

Но мне вспоминается площадь не парадами и демонстрациями трудящихся, а протестами против власти и даже выстрелами по Мавзолею, где на его трибуне власть расположилась приветствовать трудящийся народ приветственными взмахами рук и улыбками, начинёнными пренебрежением.

Но и время ликования не прошло мимо площади. И было это время действительного ликования народа – Победа в мае 1945 года и вернувшийся из космоса Гагарин в 1961 году. Эти даты равнозначны для советского человека. Таких знаменательных дат вы не найдёте у иной российской власти – только у них, у Иосифа Виссарионовича Сталина и у Никиты Сергеевича Хрущёва. В иные времена чем памятна площадь? Вспомните. И приходит на память гражданин, приехавший из Ленинграда (Петербурга) приковал себя за мошонку к брусчатке на мостовой, гражданин поджёг себя и сгорел на виду у милиции и туристов на площади, Борис Ефимович Немцов последний в жизни раз прошёлся по Красной площади и был убит на Москворецком мосту. Это убийство смог бы рассмотреть из своего кабинета в Кремле Президент Российской Федерации.

5

Как то утром, в середине лета, Игорь проснувшись в своём тереме на византийских подушках, решил поторопить Правителя с отъездом в Псков. Но Олег уже был на конюшне и придирчиво осматривал лошадей и сам был одет по походному, в кольчуге и латах, но на голове был одет позолоченный шлем, последний подарок Императора, а на плечах то же подарок из Византии что то вроде плаща славянского, только из дорогой невиданной ткани, и скрепляющей эту ткань броского красного цвета – брошь, о цене которой страшно было подумать.

– Князь, ты собрался в отъезд, а мне не сообщил. – сказал Игорь. Он называл Правителя и своего воспитателя Князем, ему было так удобно, ибо он устранялся называть Олега как то по другому, например, тем же Правителем ли тем же воспитателем.

– Сын мой! – торжественно ответил Олег. – Я собрался в Псков за невестой твоей, что бы привести её в Киев тебе в жёны. Я долго думал над этим и думаю поступаю правильно, ибо в окружных землях – княжествах не найдётся более достойной девицы, чем та, которую я избрал для тебя, исполняя волю Рюрика. И ты смирись с моим выбором, ибо я, как и ты, исполняю волю его.

Только сейчас Игорь снова расслышал слова Олега, доносившиеся уже оттуда, из того недавнего времени, с Днепровских круч, под звон мечей Олеговой дружины, обращённые уже к падшим у его ног: Вы не Князья и не знаменитого роду, но я Князь, а вот сын Рюриков, наследник его. И поднял Игоря на руки, но показывать уже было некому. Князья Киевские лежали бездыханными. Но всё равно Олег был храбр и почитаем, и догадлив. Он смекнул об удобном расположении Киева на судоходном Днепре, об удобности города в сообщении вести хоть торговлю, хоть войну с разными богатыми странами – с Греческим Херсонесом, с Хазарской Тавридой, с Болгарией, с Константинополем. И сказал Олег вещие слова: Да будет Киев матерью городов Российских.

И Олег отъехал в почётную поездку в сопровождении по такому случаю многочисленных дружинников на конях вымытых до блеска, убранных в серебряную сбрую и луговыми цветам.

И уже возвращался с невестой воспитанника, скакавшей на подаренной белой кобылице впереди, как бы торопясь изменить свою жизнь.

Пока отцы и деды Ольги воевали с морем и с землёй на берегу, где жгли землю и постройки на ней огнём, вспарывали животы людям железом, гладили морские волны утюгами кораблей викингов, сами они незаметно для себя дичали. Воевали со всеми жестоко, кого можно ограбить, женились на не своих женщинах и осваивались в чужих землях у чужих племён, перенимали их язык, их нравы и обычаи. А черты народа викингов стирались и исчезали. И только к славянам викинги пришли как варяги, владеющие навыками жизни в любых условиях. Они пришли уже не викингами.

И уже оживлённый было лес настроился благожелательством к Ольге. Даже дальние от тропы деревья протягивали на лесную тропу свои ветки и гладили её волосы, гладили по лицу. Тетерева выходили из тайных своих логовищ и уставлялись в неё любопытными круглыми глазами. А из самой что ни на есть чащи показалось множество лисьих мордочек, все они нюхали воздух и поводя остренькими ушами насмешливо смотрели на Ольгу. Но уже не было волка и его стаи.

Это свершилось, а словно ничего не произошло. Только я уже Княгиня Киевской Руси. А в остальном ничего, чем бы можно восхищаться, и чего бы так прельстительно ждать. Может для этого есть какой то секрет, которого я не знаю? И когда она выбралась тихонько из под Князя и подошла к зеркалу, привезённому из Византии, то всё —таки нашла в себе какие то перемены. Под её серыми глазами расплылись синюшные как синяки подглазины, припух нос и губы. А в основном то ничего.

Игорь подхрапывал, отдыхая после трудной ночи. Вот и всё. – подумала Ольга. – Это только и это, такое незначительное, случаться должно не каждый день, и Князю я должна выразить недовольство. Думаю он поймёт.

Дорога велась между мелкой частой порослью. Справа и слева в отдалении виднелись холмы. Кобылица летела словно на крыльях. Чем дальше, тем выше становились деревья. Лес густел. Он становился всё безмолвнее и таинственнее. Выше всех были голые лиственницы. Мягкий свет солнечных лучей легко проникал сквозь их вершины, находил и освещал то открывшуюся поляну, то поваленные гиганты – и здесь не пройдёшь, не проедешь. В мгновение кобылица пролетела как на крыльях, оставляя за собой это таинственное молчание и мрак. И в лесу по-прежнему ни проблеска света, только теперь слышен звук из недалёкого поселения людей – из Киева. А может это показалось Ольге. И она натянула поводья. Кобылица послушно остановилась. Но, чу! Кобылица почуяла какой то звук, человек или зверь рядом? Кобылица прядёт ушами, верно, кто то рядом. В тёмном сумраке леса мелькнула тень волка, но странного какого то, волка с чёрной спиной и с лисьим пушистым хвостом. Ольга ясно рассмотрела, так близко был волк, его острые уши и пушистый хвост, виляющий из стороны в сторону, буд то заманивая за собой в чащу. И тут же в глубине сумрака среди деревьев можно было рассмотреть горящие волчьи глаза, много глаз большой стаи. Они перемещались в тишине как светляки по сторонам дороги, если быстро бежать или идти глядя на них. А потом погасли никуда не убегая, но прежде пропал черноспинный волк с пушистым лисьим хвостом. И стало жутко тихо и ещё сумрачней в лесу средь белого солнечного дня.

И она позвала их в дебри и тронула кобылицу. Отозвался Игорь, Олег махнул рукой, дескать мне уже с вами не сравняться – так спешите больше за собой поспеть, чем будете ждать, пока старик распрямится.

Любила вольность и ей нравился полёт на белой кобылице. И хотелось, что бы рядом был Игорь.

Она летела сама белой кобылицей, припав к златогривой шее и привстав на золотых стременах, оставляя за собой лёгкое облачко пыли. Она летела к виднеющемуся за посекой лесу.

– Пойдём и расскажем всё Правителю. – сказал Игорь.

– Зачем? Или ты забыл, что правление Олега закончилось твоей женитьбой. Ты Князь, и этим – Правитель.

– Я не могу переступить через волю отца своего, Рюрика. Не могу полянам дать пример несдержания отеческого наказа, наследовать Олегу волю его: быть Правителем и моим воспитателем до кончины его. Он будет судить мои сомнения и трудности, то, что непонятно нам.

– Нам? – спросила Ольга в недоумении. – Нам. – ответил Игорь. – Поскольку я во власти не только наследства Рюрика, я глубоко убеждён в уме и прозорливости Олега. Куда это та вздумала на ночь глядя? – В сторону древлянской земли. Только вдвоём.

И она снова скакала на белой кобылице под стук лошадиных копыт впереди Князя, заставляя его быть приземлённым с ней. Они останавливались несколько раз в полной тишине леса и молчали, потом вдруг неслись дальше без разбора куда. И вот в очередной раз остановились, лошади издавали потный запах и мотая головами брызгали пеной. Ольга дождалась пока Игорь первым спрыгнет с седла и подойдёт. Он подошёл и протянул руки. Она нагнулась и обхватив его сползла с лошади с задранным сарафаном. Так он и положил обнимающую его Ольгу возле копыт белой кобылиц. Было совершенно темно, когда Ольга почувствовала, что её кто то мягко тронул рукой: очнись. Она повернула голову и открыла сомкнутые глаза. Игорь тяжело дышал и ещё не успокоился. Высокие деревья стояли над ними смиренные, тихие, точно стыдясь их проказ у них на виду. И умные лошади оставались стоять на своих местах, словно охраняя их минутное влечение. Оказалось, что заря ещё не погасла, большая грозоваая туча уходила с неба, открывая последние багряные лучи свободе и эти лучи тихо проникали в темноту земли.

Это было совсем по другому. Это было как удар молнии, словно серебряноголовый Мироправитель Перун, творец молнии, направил в неё и поразил ослепляющей молнией, заставил содрогнуться всем прекрасным телом и доброй душой и кричать на весь лес: что это! Что это! И ждать ответа не от кого, зная наперёд, что ЭТО – так надо и никто не скажет «что это» так бывает и что это необъяснимо. Но, всё – таки, что Это? Если это не молнии Перуна? Тогда выхода нет?

В эту раннюю пору не спалось Олегу. Он вышел из своего терема похожего на жилище простых славян, но для чего, он сам не знал. Ему просто не спалось и виделось прошлое, почти забытое.

Не давало покоя давнее убийство Аскольда и Дира, своих соплеменников, на берегу Днепра, на высоких кручах и завладение Киевом злодейством, когда он на руках держал Игоря, ещё несмышлёныша, видевшего весь этот кровавый ужас и оставившего в себе на всю жизнь. Только после свадьбы парень отошёл, подобрел сердцем, и, кажется, совсем забыл былое давних лет. А ведь не прибегни он к присоединению Киева, поправлял себя Олег, то почему братья не удумали сотворить с ним такое же. Знал он, что и многие варяги знали о нетерпении братьев к Рюрику, а Рюрика к братьям. Но он опередил и тайный завет Рюрика исполнил, соединил новгородский Север и киевский Юг в одно Государство – в Русское государство или просто Русь, то ли варяжская, то ли славянская. Но поначалу точно ни та, ни другая, скорее – совместная, славяно – варяжская. А как её назвать? Вот печенегов отогнать от границ никак не удаётся, да слух идёт в Византии, что новая сила в степях явилась, которая и подпирает печенегов уйти вовсе из степей. Так куда им деваться? Некуда. От того и ещё более дерзки и малодушны порой. Вот Игорю бы и взяться за это дело, а я уже не полководец, на коня еле взлезаю и меч не в силах держать.

А в первую же ночь как Олега одолели воспоминания, он вышел за ворота Киева, не дождавшись возвращения Игоря и Ольги и пошёл куда глаза глядят, а ноги сами несли. Ещё летняя, но уже прохладная до осенней,, ночь перевалила за полночь, когда над Киевом предугадался близкий рассвет.

Так думал и рассуждал Олег подходя к воротам города со стороны Днепра. Из этих ворот он выезжал с дружиной брать дань по весне с древлян и на той дороге что ведёт к северным славянским племенам повстречались ему волхвы, а восемь лет назад привёз для Игоря невесту из Пскова, что возле Новгорода. Стражники – славяне открыли ему ворота, варяги бы не открыли и не выпустили за город старого Правителя. И Олег вышел, опираясь на дорогой посох, подаренный ему Византийским Императором. Он долго шёл до того памятного места, где повстречались волхвы и нашёл их в заброшенной деревне, спящими сном младенца. Он долго растолковывал им, об их давней встрече, об их предсказании и когда, наконец, они поняли кто их посетил и по какому поводу, то поначалу заробели, ожидая от Олега напасти не заслуженной. Но поняв, что Олег не грозит карами, то и успокоились.

– Гроза не прошла мимо. – сказал главный и самый мудрый предсказатель, седой как лунь старик. – Звёзды вторят: гибель твоя от коня твоего.

Но тут снова взвился Олег в споре:

– Предсказание твоё неверно, как можешь лгать мне на старости твоих преклонных лет! Одумайся, старик! Скажи ещё раз, повтори своё предсказание. Но старик был твёрд:

– Звёзды вторят! Гибель тебе несёт твой конь! —

– Не верю тебе! – возвысил голос Олег. – мой конь мёртв! Давно мёртв и кости его превратились в прах, медведь убил его и утащил в лес. И мёртвого его нет рядом и некому грозить мне смертью.

Он помнил, как обагрённый кровью единоплемённых Князей, вошёл победителем в Киев с Игорем на руках и видел, как жители города устрашены его злодеянием, молчаливы и подавлены, видя его дружину; они без всякого принуждения признали в нём государя. Эта черта характера славян была непонятна ему – признать Государём убийцу своих Князей. Недаром они просили Рюрика: иди и правь нами, и распоряжайся нашими богатствами. И Рюрик пришёл и дал им многое, да видно не всё, в чём они нуждались.

Из Киева, как из плацдарма повёл Олег успешные войны с богатыми странами: с Херсонесом, с Тавридой, с Болгарией, с Константинополем, с мрачными и дикими Древлянами, с Радимичами и везде с успехом. И так дожил он до своей старости, и никто его не упрекнул за наступившее бессилие – ни свои варяги, ни славяне, чьих имён нельзя было увидеть среди его окружения. Не доверял Олег славянам в делах государственных, но это не колебало к нему личного доверия – он был любим славянами. А дожив до старческих лет, добившись успеха на поле брани, но не жестокими и опустошительными набегами на соседей, а присоединением земель к Государству. И вот захотелось тишины и мирного отдохновения и желания жизни и созерцания. И долго помнилось, как старик только развёл руками: Но звёзды говорят!