Текст книги "Григорий Распутин. Тайны «великого старца»"

Генерал Ю.Н. Данилов писал о ходе военных действий в этот период: «Что касается русских войск на кавказско-турецком участке фронта, то, дабы предупредить ожидавшееся там наступление турок, русское главнокомандование решило применить свой обычный прием на Востоке, заключавшийся в захвате инициативы путем более раннего перехода в наступление собственными, хотя бы и более слабыми силами. В данном же случае силы русских по числу батальонов были почти равны турецким (126 батальонов на всем фронте против 122 турецких); в кавалерии же и артиллерии мы имели даже некоторое численное превосходство. Главный удар решено было направить в Эрзерумском направлении, что неизбежно приводило к операции против крепости Эрзерум.

Названная крепость лежит в узле многих дорог, почему с захватом ее облегчалась дальнейшая задача разбития по частям турецких войск по мере подхода их из внутренних районов Турции.

Из других более важных пунктов данного района следует еще назвать Трапезунд, являвшийся базой для турецкого флота в Черном море, и Битлис – удобный исходный пункт для наступательной операции турок в Азербайджане. Оба этих пункта также привлекали внимание главнокомандующего Кавказской армией. Надо заметить, что к весне 1916 г. можно было ожидать прибытия к туркам новых подкреплений из-под Дарданелл и Месопотамии, почему зимнее время являлось наиболее выгодным для начала русских операций.

Наступление русских войск против Турции началось в первой половине января 1916 г. Оно вылилось в ряд удачных тактических действий из-за обладания горными перевалами, которые выполнялись при сильных зимних стужах, доходивших до 25 градусов ниже нуля, сопровождаемых ветрами и сильными вьюгами. Русским войскам в целях обходов турецких позиций приходилось карабкаться по горным кручам, на высоте нередко 9–10 тыс. футов.

Оказывавшееся турками сопротивление было вначале слабым, но затем постепенно крепло ввиду частичного получения ими подкреплений. Тем не менее движение вперед русских продолжалось, и уже к началу февраля русские колонны стали подходить к Эрзеруму». (Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2006. С. 377–378.)

Военные будни и заботы постоянно требовали внимания императора, как и политические дела государственной важности. Государыня Александра Федоровна продолжала планомерно, настойчиво и систематически напоминать супругу об этих проблемах. Так, например, в очередном письме к супругу она опять обращала его взор на нерешенные вопросы: «Разве ты не мог бы секретно вызвать Штюрмера в Ставку? Ведь у тебя бывает столько народа, – чтобы спокойно переговорить с ним, прежде чем ты примешь какое-нибудь решение? Смотри, когда увидишь Дубенского, то незаметно наведи разговор на тему о толстом Орлове и заставь его высказаться относительно последнего, если у него хватит храбрости обличить низость человека, который впутывает и других из старой Ставки, слишком высокопоставленных. Фед. (С.П. Федоров, лейб-хирург. – В.Х.), я думаю, тоже знает это. Меня он всегда обозначал словом “она”, выражая уверенность, что я не так скоро пущу тебя опять в Ставку после того, как они навязали тебе “своих” министров. Расспроси и про Дрентельна, который готовил для меня монастырь. Дж. и Орл. (В.Ф. Джунковский и В.Н. Орлов. – В.Х.) следовало бы прямо сослать в Сибирь. По окончании войны тебе надо будет произвести расправу. – Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтоб низложить тебя и заточить меня, а также Самарин, который сделал все, чтоб натворить неприятностей твоей жене? А они гуляют на свободе, и так как они остались безнаказанными, то многие думают, что они уволены были несправедливо. Противна эта человеческая лживость, – хотя я давно это знала и высказывала тебе мое отношение к ним. Слава Богу, что Дрент. также ушел. Теперь тебя окружают чистые люди, и я только желала бы, чтобы Н.П. [Саблин] был в их числе. Мы долго говорили о Дмитрии [Павловиче]. Он говорит, что этот мальчик совершенно бесхарактерен и что на него может влиять каждый. Три месяца он был под влиянием Н.П. и вел себя в Ставке хорошо. Так же он держал себя и в городе; и, как тот, не бывал в дамском обществе. Но – как с глаз долой, так попал в другие руки. Он находит, что в полку мальчик портится, потому что в этой среде грубые разговоры и шутки ужасны, и там его нравственный уровень понижается. Теперь он в должности адъютанта». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 371–373.)

Государь временами будто бы не воспринимал некоторые советы и наставления дорогой супруги. В кругу многих мужчин (особенно на Востоке) часто бытует суждение: «Выслушай мнение женщины и сделай наоборот». Конечно, это не относится к категории мужей из разряда так называемых «подкаблучников». Если верить великому князю Николаю Николаевичу, то Государь якобы признавался, что для него «лучше десять Распутиных, чем одна истерика Александры Федоровны». Известно, что император пытался избегать всяких конфликтных ситуаций, но поступал так, как считал должным. Иногда советы, даваемые другими, совпадали с мнением «самодержца», и те тогда получали жизнь, но это отнюдь не значит, что они были навязаны императору. Хотя и случались отдельные компромиссы, которые принимал император, но в зависимости от ситуации. В его ответном письме от 8 января 1916 г. супруге имеются такие ласково-дипломатические строки:

«Дорогая моя, ничего нет интересного, о чем бы стоило писать – я повторю тебе только старую песенку, которую ты знаешь уже 32 года, что я тебя люблю, предан и верен тебе до конца!

Люблю тебя страстно и нежно, мое родное Солнышко! Да хранит Господь тебя и детей! Нежно целую вас всех.

Ники.

Привет А.» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 373–374.)

Императрица Александра Федоровна продолжала плохо себя чувствовать и не покидала пределов Александровского дворца.

Старшая сестра милосердия Собственного Ее Императорского Величества лазарета в Царском Селе В.И. Чеботарева (1879–1919) записала в своем дневнике от 8 января 1916 г. следующие мнения и новости, но на уровне слухов:

«8-го января. Вот и праздники промелькнули. Дети приезжали все время, Государыня ни разу, лежит с больным, расширенным сердцем. Зачем это Боткин поощряет? Другие лица, другая обстановка скорее бы рассеяли, отвлекли бы мысли в другую сторону, а то опять темные, тревожные слухи. <…>

Сегодня уверяли, что Григорий (Распутин. – В.Х.) назначен лампадником Феодоровского собора. Что за ужас! А ненависть растет и растет не по дням, а по часам, переносится и на наших бедных несчастных Девчоночек, Их считают заодно с Матерью. <…>

Татьяна Николаевна трогательно-ласкова, помогала даже в заготовке, сидела в уголку, чистила инструменты, а 4-го приезжала вечером переварить шелк, сидела самостоятельно в парах карболки, расспрашивала про мое детство, есть ли у меня братья и сестры, где брат, как его зовут. <…> Ольга уверяет, что мечтает остаться старой девой, а по руке ей Шах Багов пророчит двенадцать человек детей. (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год. В дворцовом лазарете / Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 209–211.)

Государыня продолжала настойчиво повторять дорогому супругу свои настойчивые советы и наставления, словно руководствуясь русской пословицей: «Капля камень точит». В очередном письме все знакомые строки:

«Сегодня знаменитое 9-е. (Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. – В.Х.). Как много мы пережили вместе и сколько тяжелого! Однако же Бог никогда не покидал и спасал нас. Так будет и теперь, хотя нам нужно иметь много терпения, веры, упования на его милость, а твои труды, покорность и смирение должны получить награду, которую Бог пошлет тебе, я чувствую, хотя мы не можем знать когда.

Вчера вечером я раскладывала пасьянсы, читала, повидалась с Изой, играла с Мари. Чай пили с маленькими наверху; там еще стоит елка. Их кроватки были посреди комнаты. Анастасия выглядит зеленой, и синяки под глазами, а он – недурно.

Мой любимый, посылаю тебе только одну бумагу: делай с нею что угодно.

Не вызовешь ли ты старика, чтобы спокойно сообщить ему о твоем решении? Теперь это легче, так как вы с ним не вполне согласны, и он не распорядился напечатать того циркуляра (что доказывает, что он как будто слишком стар, утомлен и, к сожалению, не все может сообразить, милый старичок). Вы успеете переговорить, и вместе с тем лучше, что у другого будет время до созыва Думы устроить совещание с министрами и подготовиться. А так как Штюрмер старше, то Горем. не обидится. И тогда ты дашь ему титул старого Сольского (граф Д.М. Сольский, председатель Государственного совета скончался в 1910 г. – В.Х.), конечно, не графский (дрянь), а другой. Я сделала бы это теперь, в Ставке, и не стала бы более откладывать, – послушайся меня, дорогой.

Ну, теперь прощай, мой голубчик, супруг мой любимый, свет моей жизни. Обнимаю тебя и прижимаю к себе крепко. Покрываю твое милое лицо, глаза, губы, шею и руки пламенными и нежными поцелуями. “Люблю тебя, люблю тебя, вот все, что я могу сказать”, – помнишь эту песню в Виндзоре в 1894 году и те вечера? Да благословит тебя Бог, сокровище мое! Навсегда, до самой смерти твоя

Женушка.

Надеюсь, что мои цветы получишь свежими и душистыми. Здесь крепкий поцелуй». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 374–376.)

Император Николай II помимо государственных докладов от министров вынужден был знакомиться еще с массой бумаг и оперативной информацией, которая не всегда в это время была утешительной.

В частности, дипломаты по Антанте пристально следили за успехами и неудачами русских на фронте. Французский посол Морис Палеолог зафиксировал в этот день в дневнике: «На бессарабском фронте, на северо-восток от Черновиц, русские предприняли новое и упорное наступление, благодаря чему им удалось захватить целый сектор австрийских позиций. Этот результат очень дорого обошелся русским: 70 000 убитых и раненых и 5000 попавших в плен. К сожалению, русское общественное мнение стало гораздо более чувствительным к потерям, чем к успехам». (Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 24.)

В письме императора Николая II от 9 января к супруге наконец упоминает о том вопросе, о котором та ему постоянно напоминала: «Я тебе дам знать, как только что-нибудь окончательно решу. Что же касается приезда Шт. сюда, то я считаю это неудобным. Здесь я принимаю исключительно людей, имеющих то или иное отношение к войне. Поэтому его приезд послужил бы только поводом для разных толков и предположений. – Я хочу, чтоб его назначение, если оно состоится, – грянуло, как гром. Поэтому приму его, как только вернусь. – Поверь мне, что так лучше». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 376.)

Императрица Александра Федоровна написала супругу письмо № 425 от 10 января 1916 г. в Могилев, в котором, в частности, сообщала: «Опять снег и тепло. Именины нашего Друга. Я так рада, что благодаря принятым мерам в Москве и Петрограде все обошлось благополучно и забастовщики вели себя мирно. Слава Богу, видна разница между Белецким и Джунковским и Оболенским.

Думаю, ты не сердишься, что я телеграфировала насчет Питирима, но ему очень хотелось повидаться с тобой без помехи (здесь тебе все некогда) и рассказать тебе обо всех проектах и улучшениях, какие он хотел бы сделать. <…>

Вот и солнышко выглянуло ради нашего Друга. Это в самом деле прелестно, для Него так и надо было! <…>

Ты прав относительно Шт. и “удара грома”». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 376–377.)

В связи с возрастающей дороговизной во время войны возникало недовольство в народе, и временами вспыхивали забастовки. Стоит отметить, что квалифицированный промышленный рабочий Петербурга (Обуховский, Балтийский, Путиловский и другие заводы) накануне Первой мировой войны получал заработную плату в размере около 100 руб. в месяц при наличии в магазинах практически всех продуктов питания и промышленных товаров. Если учесть, что корова в то время стоила от 5 до 7 руб., то названная сумма не представляется слишком малой и эти рабочие тогда жили достаточно хорошо. Однако постепенно продовольственный кризис все заметнее отражался на благополучии народных масс в Петрограде.

Императрица Александра Федоровна получила от Григория Распутина 10 января 1916 г. ответную телеграмму, которую она переписала в свою записную книжку: «Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами, не убоимся ничтожества». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 323. Л. 24.)

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович позднее писал в эмигрантских воспоминаниях по поводу именин Г.Е. Распутина: «Находясь в Петрограде, я встретился с нужными мне людьми. В общественно-политических кругах, в редакциях газет много говорили о том, как отпраздновал Старец свой день Ангела. В день своего Ангела, 10 января, рано утром Распутин в сопровождении двух охранявших его агентов отправился в церковь. Долго и истово молился. По возвращении домой его встретил Комиссаров и от имени Хвостова и Белецкого вручил ему ценные подарки для него и для семьи. Вручил и деньги. Распутин был очень доволен. Принесли поздравительную телеграмму из дворца. Обрадовавшись, Старец тут же отправил в Царское Село телеграмму: “Несказанно обрадован. Свет Божий светит над нами. Не убоимся ничтожества”.

Еще больная, Вырубова поздравила его по телефону. Хотя Распутин требовал, чтобы приехала, она не приехала. Еще со вчерашнего вечера в квартиру то и дело приносили подарки от разных лиц: мебель, картины, серебро, посуду, цветы, ящики вина, пироги, кренделя, торты. Пачками поступали письма и телеграммы. Многие лица разного положения являлись поздравить лично. Дарили деньги и ценные вещи. Более близких приглашали в столовую. Там с полудня за обильно уставленным всякими яствами и винами столом шло угощение. Пили много. К вечеру сам именинник валился с ног. Его увели и уложили спать. Вечером один из рестораторов прислал полный ужин на много персон. К ужину были приглашены только близкие друзья.

Ужин вскоре перешел в попойку. Явился хор цыган поздравить именинника. Началась музыка, песни, танцы. Пустились в пляс, протрезвившийся и вновь начавший пить именинник. Веселье шло по нарастанию и скоро перешло в оргию. Цыгане, улучив минуту, уехали. Напились и мужчины, и дамы. Несколько дам заночевали у Старца.

Утром на следующий день все время звонил телефон. Явились мужья заночевавших у Старца жен. Все грозило перерасти в колоссальный скандал. Мужья требовали впустить их в спальную. Пока домашние уговаривали мужей, уверяя их, что дамы уехали от них еще вчера вечером, дам выводили черным ходом. Затем также увели и Распутина. Уже после этого Акилина разрешила мужьям лично убедиться, что в квартире их жен нет.

Распутин, проспавшись и опохмелившись, послал Вырубовой с именин бутылку мадеры, цветы и фрукты. Вырубова рассказала царице, как трогательно прошли у Старца именины, дома, среди родных и близких, как именинник был счастлив тем, что Их Величества не побоялись поздравить его открыто телеграммой, как он был дома весел и очарователен.

А простые люди оплевывались, вспоминая, как вела себя на именинах “интеллигенция”. Знали правду Белецкий и Хвостов, но не в их интересах было рассказывать об этом.

К этому времени Распутин втайне от Белецкого и Хвостова тесно сошелся с бывшим чиновником департамента полиции сотрудником “Нового” и “Вечернего времени” Манасевичем-Мануйловым». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 260–262.)

Приближенная к Царской семье Юлия Александровна Ден писала по поводу Распутина в своих воспоминаниях следующее: «По моему убеждению – а я говорю с полной откровенностью, – Распутин был, сам того не ведая, орудием в руках революционеров. Если бы в период с 1910 по 1916 год был жив Иоанн Кронштадтский, то из него бы сделали второго Распутина. Революционерам надо было найти какое-то лицо, чье имя можно было бы связать с именем императрицы, – имя, связь которого с царской семьей подорвала бы престиж Их Величеств среди высших слоев общества и в то же время скомпрометировало бы и свело на нет преклонение перед царским именем класса крестьян. Один из членов Государственной Думы как-то прервал оратора-революционера, громившего Распутина, такими словами:

– Если вы так настроены против Распутина, то почему же вы его не убьете?

И получил поразительный, но правдивый ответ:

– Убить Распутина! Да пусть бы он жил вечно! В нем наше спасение!

На положение Распутина смотрели по-разному. Одна часть общества относилась к нему как к провидцу. Не сомневаюсь, что это был в определенной мере патологический интерес. Другие видели в нем как бы «учителя», придавая ему некое мистическое значение. Третьи заискивали перед ним корысти ради, рассчитывая с его помощью приобрести влияние на Ее Величество. Стыдно должно было быть не Распутину, а тем, кто использовал его в собственных эгоистических целях». (Ден Л. Подлинная царица: Воспоминания; Воррес Й. Последняя великая княгиня: Воспоминания. М., 1998. С. 60.)

Императрица писала письма супругу каждый день, не считая многочисленных телеграмм. В письме от 11 января она сообщала:

«Мой родной, милый!

Наконец ясный день, 2 градуса мороза, и славно светит солнышко. Как жаль, что у тебя такая “подлая” погода! Нравится ли тебе английский генерал? Вероятно, он послан к тебе от армии, чтобы приветствовать тебя как фельдмаршала? Но ты ничего не можешь дать Джорджи взамен, так как он не командует, а такие титулы ведь не игрушка.

Я не совсем понимаю, что такое произошло в Черногории: говорят, будто король и Петро уехали через Бриндизи в Лион, где он встретится с женой и двумя младшими дочерьми, а Мирко остался, чтобы присоединиться к черногорским, сербским и албанским войскам. Только теперь Италия высадила в Албании 70 000 человек – это для них плохая игра! Но если король сдался, то как же его войско? Где Ютта и Данило? Почему его пропускают во Францию? Все это мне совершенно непонятно.

Вечером Аня час провела на диване и говорила вполне окрепшим голосом; она уже мечтает явиться сюда. Все-таки какое крепкое здоровье! Она поправилась вмиг, а думала, что ужасно больна и несчастна!

Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей вина со своих именин, и все мы выпили по глотку, а это я отлила для тебя, – кажется, мадера. Я проглотила Ему в угоду (как лекарство), ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за Его здоровье, как и мы. Ландыш и корочка также от Него тебе, мой нежный ангел. Говорят, у Него побывала куча народа, и Он был прекрасен. Я по телеграфу поздравила Его от нас всех и получила ответ: “Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами не убоимся ничтожеств”.

Он любит, когда не боятся телеграфировать Ему прямо. Я знаю. Он был очень недоволен, что она у Него не была, и это ее тревожит; но я думаю, что Он сам соберется к ней сегодня.

Бывшая рождественская елочка пахнет сегодня восхитительно крепко!

Сегодня утром у всех хорошая температура.

Жалею, что мои письма так скучны, но я ничего не слышу и никого не вижу. <…>

В мыслях и молитвах не разлучаюсь с тобой, милый, и думаю о тебе с горячей любовью, нежностью и тоской.

Господь с тобою! 1000 поцелуев от твоей самой

Родной. <…>

Шлю самую нежную благодарность за милое письмо: какая будет радость, если ты приедешь и опять пробудешь неделю дома!!» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 378–379.)

Император Николай II сделал очередную запись 12 января в своем дневнике:

«Оттепель с мокрым снегом. Доклад был недлинный; успел выйти в сад на четверть часа. После завтрака простился с ген. Callwell, уезжающим в Англию. Принял митр. Питирима. Погулял, читал и писал. Вечером – кости. Так провел именины Татьяны»[135]135
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 567.


[Закрыть].

В этот же день Государь написал письмо супруге, в котором как бы отчитался по всем пунктам:

«Моя голубка!

Сердечно благодарю тебя за твое дорогое письмо, а также за бутылочку и цветок от нашего Друга. – Я выпил вино прямо из бутылки за Его здоровье и благополучие, – выпил все, до последней капли.

Это было сейчас же после завтрака. – Молодой Равтопуло тоже с нами завтракал. Он прислан сюда из полка для получения обуви и всяких теплых вещей. Я был очень рад видеть его и поговорить с ним. – Он поздравил меня с именинами Татьяны и просил засвидетельствовать тебе и девочкам свое почтение! Я тоже тебя поздравляю!

Днем я принял Питирима. Он говорил о Синоде, духовенстве и особенно о созыве Гос. Думы – это меня удивляет, и я хотел бы знать, кто на него повлиял в этом отношении. Он был очень счастлив, что был принят и мог высказаться свободно.

Теперь должен кончать, нет времени.

Храни тебя Господь, моя возлюбленная душка! Целую тебя и дорогих детей крепко.

Передай ей мой привет и поблагодари за письмо.

Навеки твой старый

Ники». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 381.)

Имеется в виду митрополит Петроградский и Ладожский, член Синода Питирим. По этому поводу жандармский генерал-майор А.И. Спиридович писал:

«12-го в Ставку приехал и был принят Государем Митрополит Питирим. Зимой предыдущего года он был вызван с Кавказа для присутствования в Синоде и вскоре затем назначен петроградским митрополитом вместо Владимира, назначенного в Киев. Владыка дружил с Распутиным. Поддержка последнего, как говорили, сыграла некоторую роль в его назначении. Это разнеслось по Петрограду в общественных кругах. Толковалось не в его пользу. Пошли слухи, что он хочет играть некоторую роль в политике и будто бы имеет влияние во дворце. Последнее было совершенно неверно. В эту аудиенцию владыка, поговорив о Синоде и духовенстве, высказал Государю свое мнение о необходимости созыва Государственной Думы.

Такое вмешательство владыки в чуждую для него сферу очень удивило Государя. Сделал это владыка под влиянием бесед с Манасевичем-Мануйловым. Последний сдружился с Осипенко, другом и приемным сыном владыки, бывшим у него за секретаря. Он подружился с владыкой, сумел заинтересовать его, стал информировать о политике, скреплял его дружбу с Распутиным. Мануйлов сумел расположить к себе владыку, в котором было много провинциального. Столицы с ее политической игрой он не знал и не мог знать. По совету Мануйлова он даже высказал Государю мнение о необходимости сменить слишком старого Горемыкина и предложил на пост премьера Штюрмера. Это был ловкий ход Мануйлова, который ратовал за Штюрмера. Он узнал, что в это время царица Александра Федоровна настойчиво выдвигала на пост премьера Штюрмера, и потому совет Питирима оказался очень уместным». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск, 2004. С. 258–259.)

Протопресвитер русской армии и флота Г.И. Шавельский делился воспоминаниями о посещении Питиримом Царской Ставки в Могилеве: «Митрополит Питирим не был первенствующим членом Св. Синода и не мог иметь права личного, по собственной инициативе, доклада Государю по синодальным делам. Между тем однажды, кажется, в январе 1916 г., – прибывшие на заседание члены Синода были извещены архиепископом Серафимом, что накануне, с вечерним поездом, совершенно неожиданно, неизвестно зачем уехал в Ставку митрополит Питирим, взяв с собою, без ведома и разрешения обер-прокурора, обер-секретаря Синодальной канцелярии П.В. Мудролюбова. Ни у кого из членов Синода не было сомнений, что Питирим пустился в какую-то аферу. Все догадки, однако, не могли разрешить вопроса, с какой целью и по какому делу так стремительно понесся митрополит в Ставку.

Приехав в Могилев, митрополит остановился у архиепископа Константина, но не открыл ему цели своего приезда. Там, как рассказывал мне архиепископ Константин, митрополит с Мудролюбовым о чем-то наедине совещались; что-то Мудролюбов таинственно писал и сам же набело переписывал, а затем Питирим был принят Государем. Синод и обер-прокурор только тогда узнали секрет поездки, когда Государь передал обер-прокурору на рассмотрение Синодом представленный ему Питиримом доклад о приходе. Митрополит Питирим хотел легким путем войти в прочную славу. Понимая, что вопрос о приходе – один из насущнейших вопросов нашей церковной жизни и что этот вопрос уже вызвал глубокий интерес к себе и в самых широких слоях общества, и в Думе, митрополит надумал без участия Синода разрешить его, чтобы слава досталась ему одному». (Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. М., 1996. С. 388–389.)

Следует отметить, что митрополит Питирим после посещения Царской Ставки посетил председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, который позднее делился воспоминаниями: «14 января (1916 года) вновь назначенный петроградский митрополит Питирим неожиданно позвонил по телефону, предупредив, что он желает посетить председателя Думы.

Питирим, бывший последовательно епископом во многих губерниях, а затем экзархом Грузии, сумел через Распутина втереться в доверие к Императрице и был назначен вместо Владимира митрополитом Петроградским. Он был великий интриган, а о его нравственности ходили весьма определенные слухи. Он сразу стал играть роль: его посещали министры, считались с ним и его имя все время мелькало в газетах. Он успел побывать в Ставке у Государя, и, как сообщалось в печати, ему было поручено передать председателю Думы о сроке созыва Думы.

Приехал он ко мне на квартиру с депутатом священником Немерцаловым, взяв его, очевидно, в свидетели, и сразу начал с политики:

– Приехал выразить Вам свой восторг по поводу письма Вашего высокопревосходительства председателю Совета министров Горемыкину. Должен Вам сказать, что об этом письме в Ставке известно.

– Для меня это не новость, владыка, я сам представил копию этого письма Его Величеству.

Питирим успокоительно заметил:

– Иван Логинович не долго останется: он слишком стар. Вероятно, вместо него будет назначен Штюрмер.

– Да, я слышал, но вряд ли это изменит положение, к тому же немецкая фамилия в такие дни оскорбляет слух.

– Он переменит фамилию на Панина…

– Обман этот никого не удовлетворит… Вы знаете, владыка, есть хорошая пословица: жид крещеный, конь леченый и т.д.

Питирим заговорил о Думе и старался уверить, что он бы хотел “столковаться с народным представительством и работать рука об руку”. Я ему ответил, что это вряд ли возможно, так как вне сметы Синода между Думой и митрополитом не может быть точек соприкосновений.

Митрополит чувствовал себя, видимо, не совсем хорошо и все время поглядывал на Немерцалова. Разговор перешел на реформу церкви, и я сказал ему откровенно:

– Реформа необходима, и если Вы, владыка, хотите заслужить благодарность русских людей, то Вы должны приложить все усилия, чтобы очистить православную Церковь от вредных хлыстовских влияний и вмешательства врагов православия. Распутин и ему подобные должны быть низвергнуты, а Вам надлежит очистить свое имя от слухов, что Вы ставленник Распутина.

– Кто Вам это сказал? – спросил бледный Питирим и, как бы проверяя меня, осведомился, говорил ли я о Распутине Государю.

– Много раз… А что касается Вас, владыка, то Вы сами себя выдаете…

По выражению лица Питирима видно было, что он не поверил. На этом разговор оборвался, и мы простились.

Слова Питирима оправдались: Горемыкин был отставлен и заменен Штюрмером. Назначение это привело всех в негодование: те, которые его знали по прежней деятельности, не уважали его, а в широких кругах, в связи со слухами о сепаратном мире, его фамилия произвела неприятное впечатление: поняли, что это снова влияние Императрицы и Распутина и что сделано умышленно наперекор общественному мнению». (Родзянко М.В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. М., 2002. С. 153–154.)

Анна Вырубова позднее по поводу митрополита Питирима писала в своих эмигрантских воспоминаниях: «Много было разговоров и о митрополите Питириме, будто бы назначенном Распутиным. Государь познакомился с ним в 1914 году во время посещения Кавказа. Митрополит Питирим был тогда экзархом Грузии. Государь и свита были очарованы им, и когда мы в декабре встретились с Государем в Воронеже, я помню, как Государь говорил, что предназначает его при первой перемене митрополитом Петроградским.

Митрополит Питирим был очень осторожен и умен. Их Величества его уважали, но никогда не приближали его к себе. Когда он раз или два был у Их Величеств, темой разговора, как они рассказывали мне, была Грузинская церковь, которая, по его словам, не достаточно поддерживалась Синодом, хотя, в сущности, была первой по времени Христианской церковью в России. Митрополит Питирим, видимо, всей душой любил Грузию, где и он был очень любим. Он же первый завел речь о “приходах”. Эти вопросы очень интересовали Их Величеств, но они откладывали все вопросы до окончания войны». (Фрейлина Ее Величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. М., 1990. С. 178–179.)

Государь в это время периодически посещал армейские части на различных фронтах действующей армии. По поводу смотра войск императором Николаем II имеются свидетельства жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «14 вечером Государь переехал в свой поезд и ночью отбыл в Бобруйск, куда прибыл 15-го в 10 утра. Бобруйск – крепость, расположенная при слиянии рек Бобруйки и Березины, недалеко от города того же имени. Она находилась рядом с Полесьем в Минской губернии. На станции Государя встретил почетный караул и главнокомандующий Западным фронтом Эверт. Приняв караул и доклад Эверта, Государь произвел смотр полков 1-й казачьей Забайкальской дивизии и Кубанской дивизии. День был ясный, солнечный, но была гололедица. При прохождении падало много лошадей. Это всегда производит нехорошее впечатление. Казаками Государь остался доволен. Вечером вернулись в Могилев». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск, 2004. С. 259–260.)