Текст книги "Век вековой"

В. Игнатьевых
Век вековой

© В. Игнатьевых, 2016

© ООО «Литео», 2016

Пролог

Время – память, время – сны

Прошлое в памяти, будущее – во сне,

Вы всё также читаете и пишете по весне?

Мне бы на ту дорогу выбежать вновь, опять.

Мне бы опять тревогу юности испытать.

Тлеет в ночи уголёчек – память прошедших лет.

В прошлое в несколько строчек выписан мне билет.

Может, другой прочитает, скажет: «Да, всё ерунда!»

И, верно, никто не узнает, какая была весна,

И осень в детстве, там, где когда-то мы

Жили, не понимая – наши счастливые сны

Сбудутся по дороге в будущем наших дней.

Нет не у всех, не у многих, лишь у моих друзей.

И для меня однажды яркий явился сон,

Годы спустя днём важным мне проявился он.

Мы понимаем «сегодня». Чувствуем всё и вся:

Вкус, запах, цвет, огонь ли, женщину ли любя.

Но далеко ли «завтра», близко ли то «вчера»?

Если шагать исправно, может быть, до утра,

Очень устав, придем мы. «Завтра» наступит? Нет!

Это опять «сегодня» – вот ведь какой секрет.

Время считать шагами – ходики, метроном,

Словно солдат согнали, мы все идем и идем.

Мы всё стремимся в «завтра», прошлое просчитав.

Словно колонны строем, выучив весь устав.

Время – туннель, который нужно весь прошагать.

Время – папирус новый, что предстоит прочитать.

Так ли? А может быть, время – это бутылка «Клейн»*,

Где не найдешь разделенья прошлых и новых дней?

Ты посмотри, подумай. Память вернет назад,

В прошлое в детство, в юность. Снова тот нежный взгляд,

Так же согреет лаской, так же в душе тепло,

Словно тогда из сказки матушка шла с добром.

Это ведь здесь, ведь рядом. Можешь достать рукой.

Только вот так не надо вечный будить покой.

Помнишь, своими мечтами в будущем были мы.

Мы ведь тогда не знали, сбудутся ль эти сны?

В этих картинах ярких сладость была и боль.

Если нам было жарко, то выступала соль

Потных рубах холщёвых. Или, наоборот,

Были в одеждах новых. Кто их с собой берёт?

Не было долгих странствий. Видели ясно мы

Будущее прекрасно, словно цветы весны.

Там за туманом белым – пролитым молоком,

Виделось ярко небо, парус под ветерком.

Так же Ассоли ясно виделись паруса

Алые, и прекрасно слышались голоса

Юнг и матросов. В звонкий боцман свистел свисток.

Видишь какой, особый, времени завиток.

Знаешь, еще Кассандра… Ладно. Не будем. Так вот.

Прошлое постоянно как-то к себе зовет.

Выпорхнет из-за стрехи памяти – вспоминай!

То ли весна, то ли осень. Может быть, месяц май.

Может, декабрь колючий. Холодно и мороз.

Может быть, ветер злющий. Может, букет из роз.

Может, друзья, подруги. В городе. Иль село?

Наши леса в округе. Что нас туда влекло?

Все-таки интересно может быть. Не для всех?

Это всегда известно. Что же. Надежда на тех…

Первая перемена

О 1905 годе

Мы шли,

        сжимая

                знамя,

                        от подлостей

                                устав.

Мы шли.

        Иконы

                с нами.

                        С молитвою

                                уста.

Мы шли,

        еще

                не зная:

                        Великое

                                ZERO

Шагало

        вместе

                с нами,

                        Нас за руку

                                        вело.

Они

        в шинелях

                серых

                        шеренгой

                                у

                                        дворца,

Присягой

        через

                сердце

                        застёгнуты

                                сердца,

Сжимают

        трех-

                линейки,

                        в Японской

                                проиграв,

И укротят

        навеки

                наш

                        своенравный

                                        нрав.

Невинная

        кровинка

                еще

                        не пролилась,

Лишь только

                по

                        Ходынке

                                ОНА

                                        с косой

                                                прошлась.

Сегодня

        день

                отсчета!

                        Начало

                                новых

                                        вех.

Тебе,

        с косой,

                работа

                        на весь

                                кровавый

                                        век!

Мы с верой

        в Бога,

                в царство

                        шли

                                к Зимнему

                                        дворцу,

Просить

        царя.

                Богатства

                        сегодня

                                не

                                        к лицу.

И матери,

        и жены,

                и дети

                        с нами

                                в ряд.

Винтовки

        заряжены,

                в равнении

                                стоят.

Солдаты

        за

                колонной.

                        За веру

                                и

                                царя.

Разъезд

        казаков

                конный,

                        нагайками

                                        звеня.

А что же

        будет

                с Доном

                        спустя

                                десятки

                                        лет?

Отсчетным

        камер-

                тоном

                        берет

                                ZERO

                                        разбег.

Потом

        узнаем

                вместе

                        ГУЛАГ и

                                Соловки,

И про

        расстрел

                на месте,

                        и «сотню»

                                     у

                                        реки.

ZERO

        уже

                решило

                        начало

                                тех

                                        начал!

Оно

        уже

                открыло

                        беды

                                кровавый

                                                бал…

Переяславль. Плещеево озеро. Синий камень

Ой вы Кубрь и Нерль, ой ты Ёгобыж!

Вы ручьи ничьи из лесов текли!

Ой ты бог Перун, ой ты Даждь бог!

Принесли валун и в траве легли.

Тот валун велик, голубиный цвет.

Прямо к озеру привалился он.

Берендей-народ любовался век

И ночной порой танцевал с огнем.

Ой ты Клещин град, ой ты озеро!

Ты плесни волной на сырой валун!

Долгорукий князь, ты могуч зело,

Перенес тот град на болотный луг.

И Великий Спас белокаменный,

Вознеся окрест, ново имя дал:

ПереЯславль град, вспоминаемый,

В честь того, кто в бою славу переял.

И лежит валун в поле брошенный,

Не идет к нему никакой народ.

Не поют ему, не ухожен он,

И зарос травой уж который год.

И решил тот князь закопать валун.

Кинуть прямо в грязь, чтоб на век уснул.

Чтобы в памяти не слыхать о нем,

Чтобы дети детей не нашли и днем.

И лежит валун под сырой землей,

И зовет валун родники земли.

Увидать ему вновь Луну весной,

Услыхать волну помогли.

И прошли года, и десяток лет.

Не видал никто, как случилось вдруг:

На верху холма, словно лунный свет,

Возлежит валун, ни следа вокруг.

И пошли к нему люди с просьбами.

Приходил к нему Александр князь.

На челе принес мысли гроздьями:

Как бы Русь спасти, ей не дать пропасть.

Светлый терем князь на горе держал,

Воевать ходил шведа в Новгород,

А придя домой, к валуну бежал:

Думать думушку за родной народ.

Вот прошли года, и Великий Петр,

Призадумавшись, на валун присел.

Как бы флот создать и вести вперёд,

Чтоб во всех морях русский голос пел.

Он позвал с ТотьмЫ и с Архангельска,

С топором придти лучших плотников.

И срубили флот только за зиму.

Парусов весной, как в толпе платков.

А века прошли. Михаил залез

На валун, на верх. Он дерзнул сполна:

Как бы танк создать, чтоб в окопы лез,

И врагов громил, если вдруг война.

А теперь тот танк – в городском саду.

И малыш к нему со всех ног бежит.

Защитил тот танк матерей, страну,

Хоть создатель сам и немного жил.

Кто теперь взойдет на велик валун?

И какую он думу вздумает?

За родной народ да за всю страну

Синий камень тот призывает…

Вяльцевой Анастасии

Из заезженной пластинки

прозвучит твое лицо.

Этот вечер. И ботинки.

И замерзшее крыльцо.

В шеллаке застывший голос.

Тишиной незримый лоск.

Серо-черный скорый поезд.

Рыжеватый цвет волос.

Бархатистый звук ложится

белым снегом на лицо.

Спится, снится, мнится – близко

издалёка письмецо.

Черканёт по складкам диска

затуплённая игла.

Эта давняя записка,

того голоса игра,

Неожиданно грудного,

с мягким вздрагиванием век.

Близко-близкого, родного.

Теплотой манящий смех.

Незнакомая певица,

будоражащая кровь —

Настя Вяльцева, девица.

(Деда тайная любовь!)

1914

Эх, шинелька моя скатка за плечами.

Эх, солдатики-братья, воевать, так с вами.

Трёхлинеечкой в руке оземь обопремся.

Ну а штык, когда в окоп вражеский ворвемся.

Нам не мамку вспоминать под разрыв шрапнелей.

Доведется погибать, так ведь за Рассею.

Что ж ты ойкнул милок, чай, кажись, достало.

Поддержал бы, да помог, но, прости, не стану.

Нынче густо покладут нас в широком поле.

Добежать бы, там редут, там и драка с боем,

За Рассею, за царя, да за что не знаем.

Целовали ведь не зря полковое знамя,

Поп не зря ведь отслужил нам вчера молебен,

А полковник-командир он России верен.

Что-то вспомнилось «вчера». А теперь атака,

Нынче нам кричать «Ура!» Будет, будет драка…

Поезд 813 на станции Ярославль Главный

«Штабной вагон»… табличка эта

В окне вагона номер три

Мелькнула, брызнула приветом,

багряной памятью зари…

Да. Было. Лето. Поезд. Главный.

Платформы. Пушки. Ярославль.

Ориентиры – храмов главы.

Жара. Стрельба по площадям.

И врут, что «город сдан без боя»,

Держал полковник восемь дней!

Сожжен был город. И конвои —

К расстрелам. Сотнями. Людей…

Забыто, пройдено. На пленке

Не снят сгоревший Ярославль.

Соборной памятью, на Стрелке,

Белогвардейских православ…

Храм Казанской иконы

В отдаленном селенье на высоком холме

Стоит храм разоренный – воин, павший в огне.

Нет крестов, главы смяты и крапива окрест.

Четверик, как распятый. С ним кладбищенский крест.

Колокольня без шпиля. Крыши все сожжены.

Лик Георгия содран с обожженной стены.

Богородицы очи со стены алтаря

Молча просят помочь ей, душу храма храня.

Пресвятая Богородице, спаси

Нас. Покаяние смиренное прими.

Святой Георгий, от врагов защити

И разящую десницу отведи.

На кладбище у церкви не осталось могил.

Люди словно ослепли, словно свет им не мил.

По могилам дорога. Деревянный сортир.

Вы спросите у Бога: «Как же он допустил,

Чтобы в храме Господнем, где престол в алтаре,

Пекарь бегал в исподнем у печи при луне?

Чтобы там, где обычно оглашенным стоять,

Грохотали машины, веру двигали вспять?»

Пресвятая Богородице, спаси

Нас. Покаяние смиренное прими.

Святой Георгий, от врагов защити

И разящую десницу отведи.

Ой вы пращуры-деды, что в могилах лежат:

Позабыты заветы. Колос веры не сжат.

Вы своими трудами возвели этот храм.

Внуки совесть продали. У них в идолах – Хам.

Запустили им беса в православный удел.

Разорил все, повеса, в церкви той. Беспредел!

Ободрал он все фрески и икон не сберег,

Запалил занавески и до камня все сжег!

Пресвятая Богородице, спаси

Нас. Покаяние смиренное прими.

Святой Георгий, от врагов защити

И разящую десницу отведи.

В храме том ветер свищет. Ночью бесы гудят.

То ль прохожего ищут, то ли с пьяным чудят?

Богородицы очи лишь видны иногда.

Может, кто-то поможет возвратиться сюда?

Сколь бы сильным он ни был – одному не поднять!

Лишь с молитвою в небо с архиереем стоять

Братьям здесь монастырским, чтобы снова окрест

Засиял бы над храмом позолоченный крест!

Пресвятая Богородице, спаси

Нас. Покаяние смиренное прими.

Святой Георгий, от врагов защити

И разящую десницу отведи.

Предавшие трижды

Предавшие трижды просят тебя:

Дать им твою помощь.

Что же ты скажешь им так же любя?

Найдешь ты ещё мощь?

Под правым ребром та же боль от копья,

Вернёшься ли в их мир?

Предавшие трижды просят тебя —

Двадцать веков их кумир.

Серебряной мысли тугая волна —

Ты ими ведь был судим.

Помянутый телом и кровью до дна,

Поможешь ли ты им?

Исстёган бичом и придавлен крестом,

По крови своей в пыли,

Ползешь, прикрываясь терновым венцом.

Рядом кричат: помоги!

Предавшие трижды приветствуют (лжа).

Мессия, веди нас вперед.

Тридцать серебряных делят, дрожа,

Кому из них что упадет.

Преданный трижды, растоптанный в прах,

Память свою береги.

Каждый из них получает свой страх.

Спасенье – в твоей любви.

Преданный трижды ты видишь везде,

Ты можешь понять вперёд,

Дети детей твоих даже в суде —

Это ведь твой народ.

Предавшие трижды ревут из огня:

Мы сами себя палим!

Может быть, всадники, в шпоры звеня,

Закончат последний Рим?

Вторая перемена

Император Иосиф Сталин

Император

        Иосиф

                Сталин

Комин-

        терновцев

                поставил

К стенке,

        к стенке,

                к стенке,

                        к стенке,

Рассчитал

        и сосчитал.

Для империи

        пристало

завести

        рабов немало.

В лагерь,

        в лагерь,

                в лагерь,

                        в лагерь

Непокорных

        отправлял.

Колизеи —

        ДнепроГЭСы

Волго-Балт,

        Магнитку,

                ЗиСы

Строил,

        строил,

                строил,

                        строил,

И границы

           укреплял.

Вся

        имперская

                держава

в нищете

        народ

                держала.

Жала,

        жала,

                жала,

                        жала,

Жала соки

        из

                людей.

Быть свободным

        гражданином —

Только

        с партией

                единым

Духом,

        духом,

                духом,

                        духом,

Так, чтоб

        не было

                идей.

Мощью

        сталинской

                Устава

Путь надежный

        пролагала,

Клала,

        клала,

                клала,

                        клала

Сотни

        тысячей

                людей.

Удержать

        чтоб

                вражью

                        силу

Миллионы

        положил

                он

В поле,

        в землю,

                в реки,

                        в море

Безоружных

        нужных

                тел.

Уходя во мрак,

        оставил

Он

        страну

                покрепче

                        стали.

Знали,

        знали,

                знали,

                        знали

Все цари,

        что он

                с-умел.

Мы теперь

        у феодалов,

Но сейчас

        народа

                мало.

Стало,

        стало, стало

Королям

        поменьше

                дел.

Кошкин Михаил Ильич

Старой церковью на горе

окрещён ты был в декабре.

Далеко село Брынчаги.

Михаилу ты помоги!

Далеко село, средь холмов,

здесь родимый дом, отчий кров.

Из корней села сила жил,

он смекалку здесь заложил.

Конечно, его здесь не помнят.

Говорят, приезжал-то лишь раз.

Что вспоминать? Да, был скромный.

Без вина, как обычно у нас.

Ну, это сейчас. А тогда-то…

Да кто о чем знал?

Может, думали, что виноватый.

Может, думали, что пропал…

Пропал же сосед «ни за что».

Просто хотел покурить.

Воткнул, значит, в землю заступ,

да и стал газету рубить

себе на самокрутку. Чтобы

ссыпать туда табак.

Просто, в охотку, без злобы…

Так это было, не так?

Да вдруг посмотрел оборот.

Выругался: «В чёрта и в рот!»

Ругаться шибко любил.

«Сталину-то башку отрубил!»

Вот и дали ему – десятку

и «по рогам».

Кто настучал – взятки гладки.

Ну и пропал он там.

Так и про Михаила,

что было рассуждать.

Ну был человек, в общем милый.

Да и умом пошёл в свою мать.

Это потом… в шестидесятых…

когда отгремела война,

и космос стал нам за брата,

и ликовала страна.

Тогда вспоминали Победу.

На улицах стало тепло.

И Солженицын. И где-то,

вроде, открыли окно.

И вспомнили тех учёных

и конструкторов

из «шарашек», из заключенных,

из разных других дворов.

Тогда-то средь мелких строчек

вдруг прочитали мы,

что Кошкиных-то сыночек

такое! И для войны!

Конечно, тридцать четвёрку

помнила вся страна.

Это не гвоздь, не отвёртка.

Техника эта важна.

Техника эта громила,

как говорится, врага.

Лучшее, значит, было

оружие. Значит, была сильна!

Кое-кому из наших

на ней довелось воевать.

Много там наших павших,

но танк позволял побеждать.

Они прорывали фронтом

заслоны фашистских войск,

пехоте служа оплотом

под Прохоровкой. Страшный бой.

Ты думаешь, он из страха?

Из страха? Такое создать?

Ты знаешь, у страха запах:

за ним ничего не видать.

От страха можно отпрыгнуть,

от страха можно упасть.

К страху можно привыкнуть.

Страх он мешает спать.

Страх он мешает думать.

Особенно там, во сне,

когда возможно придумать

лучшее на Земле,

когда раздвигаются шири

небесных пространств и врат,

когда доступны в эфире

идеи тебе наугад.

Любая, что, может, нужнее

тебе в этот самый момент,

любая, что, может, важнее

такой вот во сне инструмент.

Видишь ли, если в сорок

решаешь задачу задач,

пока ты силен и молод

и полон надежд и удач,

ты каждой минутой в теме.

Ты думаешь об одном,

не о насущном хлебе,

а лишь о танке, о нём.

И нет его даже в эскизе,

и нет ни в каких словах.

И мысленно ты нанизан

снарядом на дуло ствола.

Ты гусеницами по полю

тащишь тонны брони.

Навстречу снарядному вою

сплавом стальным звенишь.

И понимаешь ясно —

должен он быть такой.

Должен он быть прекрасный,

смело летящий в бой.

Знаешь, что их конструктор

не всё еще знал.

Знаешь, что в этих штуках

вроде их перегнал.

Знаешь, что уж готовы

боем они на нас.

Знаешь. И этим словом

себе же даешь приказ.

А если уж всё в железе,

в деталях и крепеже,

то ты, конечно, полезешь

в него. Не сидеть в блиндаже.

Ты сам нажмешь на педали,

ты сам за его рычаги,

чтоб гусеницы рыдали,

чтоб слышалось вдаль: «Беги!»

Чтоб каждой из всех лошадок

в моторе, цилиндрами сжав

единой упряжкой порядок.

Чтоб гусеницы визжа

неслись по снегу, по полю,

по грязи, оврагам, меже.

Чтоб пушка стреляла, чтоб пули

метал пулемёт, чтоб уже

ворвавшись в окопы, снаряды

противника бились в броню,

чтоб вслед боевые отряды,

за род… за отчизну свою…

Главное он создал,

успел еще до войны.

Помним на башнях звёзды,

что были в Европе видны.

Помним победы. Парки.

Подняты на пьедестал

монументальные танки

в памятных местах.

Почти до средины Европы,

через километров сто,

тридцать четвёрки. Окопы

осыпались уж давно.

Памятники железу,

которое создал он.

Я иногда трезвым

бываю, где его дом,

пытаясь понять, откуда

ясность его ума.

Наверное, это чудо

или Россия сильна

новыми сыновьями

для новых свершений и дел?

Думаю вместе с вами.

Как бы я это хотел.

Только вот нет там школы,

впрочем, как нет детей.

Нынче село, как вдовый

мужик у халупы своей.

Старая церковь без крыши,

окна в два этажа

выбиты. И не слышен

колокол. И ржа

выела решетки. Выше

простор небес.

Главное – это небо,

главное – это лес.

Будущее – небыль,

прошлое на устах.

Кремлем монастырь

вырос в пяти верстах,

а здесь бюст и пустырь.

Гордишься, народ родной,

бывшей своей великой,

нищею стороной?

Под пробитым обрывком флага

Под пробитым обрывком флага

В грязь, болотами, взглядом вниз,

Боевая шагала отвага,

Отступая. А те сдались.

Их на запад толпой, как стадо,

Оглоушенных, без погон.

Тебе ж с совестью двигать надо

На восток. Со своим стыдом.

Но споткнувшись о хрупкую Зою,

Ту, кто Родину заслонив,

Не считала себя героем,

Ты к Победе пошла на прорыв.

Наши

Это наша зима, наш мороз, наши стужа и ветер.

Те пришли к нам с огнем, разрушая бесснежье границ.

Ты укрой нас, метель, чтоб спаслись наши жены и дети.

Пусть в снегу, пусть в земле, пусть не пряча от копоти лиц.

Они жгли города, подрывали костёлы и церкви.

Не щадили детей в крематориях Айнц-Аушвиц.

Перед зверствами их все страданья людские померкли.

Леденящим ответом будет наша Победа для них.

Будет наша весна. Будут петь соловьи на рассвете.

Будем солнце встречать, не считая опасных минут.

Когда наши придут, перед ними за всё те ответят.

И любовь будет жить на Земле, когда наши придут.

Пропавшие-павшие

Ты помнишь, Гагарин: Смоленщина

и с нею моя Ярославщина

смогли защитить от неметчины

покосы, поля и все пастбища.

Смотри, космонавт,

                кто контуженый

поднялся

                лишь с именем Сталина

в руках и почти без оружия

ушел в предрассветное марево.

Я память кладу, словно Библию,

На карты сражений и кладбища.

Помянет бойцов, тех, что выбыли

Из строя. Безвестно. Не сдавшихся.

Почтим же их близких, не веривших

В их плен под косящими взглядами.

Почтим же их жен, в недоверии,

Без помощи, незапятнанных.

– Под Рудней ли, или под Вязьмою,

без вести пропавшие, павшие

в болота, в овраги ли, в грязи ли

единой фамилии наши все…