Текст книги "Век вековой"
Автор книги: Владимир Игнатьевых
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Третий Рим
Кроваво-алый Колизей
зарю багряную, как водку,
глотал, алкал, вливая в глотку
зубастых стен России всей.
В манеже граждане в цепи
искали игр, веселья, зрелищ.
Во храмах важно фарисеи
деньгам дарёным счет вели.
Протестный крест. Христианин
взывал к жестокости Нерона.
Стонущий звук аккордеона
с нестройным хором пел один.
Просились в сумерках гетеры
в альковы в быстрых колесницах.
Бредет толпа, едина в лицах,
в подземных каменных пещерах.
Рим полон варваров и строек,
полям и гражданам грозящих.
От синих будок, в ряд стоящих,
«Тату» асфальта очень стоек.
Посты, стена, а там кровать,
но не стоят легионеры.
Не спрячь, Москва, свои манеры,
тебе четвёртым не бывать…
Собаки и волки
Из нашей, из своры ушли молодые,
Кто в беге споткнулся, лису не догнав.
А тот напоролся на лося кривые
Рога. Пал в погоне, добычи не взяв.
Другому хотелось скорей отожраться.
С дружками собрал боевую «семью».
Его в криминале подставили «братцы».
А тот не осилил болячку свою.
А вроде бы все, словно псы озорные,
могли по оврагам зайчишек гонять.
Но в псарню – волков. И их зубы стальные
рвут шкуры собакам. Где ловкость нам взять?
Всей сворой, бывало, бежать на охоту.
Оно не богато, но все же житье.
Не стало охотника. Ту же работу
самим. Но на птицу пропало чутьё.
Волков запустили в лесные угодья.
Умеют всё звери. И опыт опять.
А мы ж никогда «не держали поводья».
И падают наши. Уже не поднять.
И нам не пришлось поохотиться в стае,
Лишь сворой охотника были тогда.
При нем вожаков среди нас не бывает,
А волчьи повадки карались всегда.
Не выдержать гонки, бежим, задыхаясь,
и воздух глотаем, и в пене язык.
Но волки всю дичь для себя загоняют,
А в сторону нашу оскаленный клык.
У сук наших в своре щенки подрастают
и пробуют голос – похож ли на рык?
В охоте сегодня уже понимают:
Лосенка завалят, потом, может, бык.
Быть может, вдали, когда звери из наших
Щенков молодых подрастут с вожаком,
По силам им будут загоны, и павших
собак помянут, и вернут нам свой дом.
Прольется вино на седые печали
прольется вино на седые печали,
из давних друзей не придёт к нам никто.
мы будем сидеть, прислонившись плечами,
мы молча споём каждый сам про своё.
и будет свеча трепетать через сумрак,
за дальнюю даль перекинется взгляд,
и будут в стаканах мерцать, как и в думах,
знакомые лики забытых ребят.
Межсезонье
Православной земли коммунист
Отгремел. Упокойся же с миром
православной земли коммунист.
Всё. Исчезли былые кумиры.
Перед богом и партией чист.
Здесь в глуши, за лесами упрямо
ты всегда говорил напрямик.
И в развалинах сельского храма
отпоет тебя твой ученик.
Выпивал, не хмелел и по совести
от села до властей проводник
вековою колхозною повестью,
где надёжное средство – язык.
Призывал, убеждал и ругался,
где с смешком, где с частушкой. Народ
сохранить эту землю старался,
в круговерти текущих забот.
Не снискал орденов за задания,
только был среди лучших друзей.
По фамилии – высшее звание
так тебе благодарных людей!
По заросшим берёзами пашням
понесут тебя к церкви без крыш.
Может быть, в позабытом вчерашнем
образ свой разглядит тот малыш?
Селенье
Селенье тихо умирало
под треск стрекоз в полдневный зной,
и в тлена зарослях купало
останки купола с главой
полуразрушенного храма.
Свалились избы на проулок,
созрела в поле лебеда.
На горке лес, оскалив скулы,
грызет дорогу в никуда.
Здесь жили бабушка и мама.
Змеёю тропка на кладбище.
Среди заржавленных крестов
глаза людей. Портреты ищут
селенья бывшего остов
в молчанье старой колокольни.
И лишь родник из бывшей речки,
кустами ивы и крапив
укрывшись, весело лепечет,
что, как бы ни было, он жив,
нарушив тишину невольно…
Много лет прошло
Как он уехал, много прошло лет.
Женился, сменил не одну жену.
Растит счет в банке и дочь.
У него день, на родине ночь.
У него ночь, на родине день.
Иногда звонит матери, иногда нет;
ночью, когда ей не спится.
Говорит, что любит её одну.
Нет, ему не грозить спиться.
Бабушка колет дрова,
сажает картофель.
Слушает его слова,
держа фото, где его профиль.
Он всегда обещает приехать.
Зимою она одна.
Зима – тяжелая веха.
Татьяна Догилева
Господин Президент новый и старый,
господин Президент прежний и новый!
Родина начинается с дома,
старой скамейки, завалинки.
Она и спросила их: «Кто вы?»
Большая Актриса, но человечек-то маленький.
Она? Она из этого дома.
Живёт там, гуляет по улочке.
Она и спросила их: «Кто вы
с КамАЗом? Ответьте мне, дурочке.
Зачем эти рушат чужое?
И есть ли у них это право?»
Не монолог это, с криками «Браво!»,
а просто вопрос про родное.
Четыре! блюстителя ВЛАСТИ,
крутили ей руки, запястья.
Она перед ними валялась
в грязи на виду всех прохожих.
Боже, прости, если сможешь, их, Боже!
Господин Президент новый и старый,
господин Президент прежний и новый!
Родина начинается с дома,
старой скамейки, завалинки.
Женщина фронтовая
Вот. Она умирает,
женщина фронтовая.
Осталось, может, два дня.
А было тогда, из огня
она живой выходила,
солдата-мужа любила,
двоих сыновей родила.
Мало? Внуков взрастила.
Шкаф. Пиджак с орденами.
Снохи приходят к маме,
племянницы и золовка.
Как-то всё это неловко…
Как-то ей это некстати —
в углу больничной кровати.
Обычно мудро и просто
жалела в свои девяносто
близких, родных и не очень.
Тому помочь, между прочим,
другому, с укором – советом,
семью собирая при этом:
«нитка с иголкой». Заплаты
в рваных местах. Виноваты
мы все перед нею в чём-то.
Кто нас поддержит плечом-то?
Трасса м-8
Небесные ангелы сбились в струю
Вдоль трассы. Несёмся вскачь.
Мне времени мало в поездку мою,
А там впереди тягач.
Я газ, как гашетку, все время давлю.
Теперь завизжат тормоза.
Навстречу водила припал к рулю,
Но мне опоздать нельзя.
Обочиной справа и слева кресты
Ребятам, что мчались вперёд.
Простите, ребята, что склоны круты.
Мы все сумасшедший народ.
Баранкою влево. Тягач обхожу.
Мой ангел меня пронеси!
Я вместе с мотором все силы вложу,
Но мчится мне в лоб такси!
На узком асфальте снежок, скользя,
Рулю готовит обман.
Мне влево нельзя и вправо нельзя.
Осталось идти на таран…
Их взгляд удивленный мелькнул в стекло.
Наверно, двенадцати лет.
Шум ангельских крыльев влетел в окно.
И все. Никого больше нет…
Уральские заводы
Салдá, Пышмá и Верхний Уфалей.
Дымит, дымит железная погода.
Чугун и сталь, и медь. Давай налей
стакан вина чугунного завода.
Кто не глотал окалину в нутро,
не знает где увертливые стаи.
Но знает, где и жарко, и светло,
тот, кто однажды слышал клокот стали.
Давай, налей по полной, город Реж,
Кировоград – махни за медный купол.
Сталеплавильным правом-званьем меж,
меж заводских бахвалить, право, глупо.
Асбест, Турá, Невьянск, Первоуральск,
мы дышим все, летящим смрадом (печи!).
Но знаем точно, если станет «край»,
то наш ответ: «Ещё не вечер!»
Цхинвал
Я ползу, я ползу. Мой подствольник «пылает»
От летящих гранат и от огненных пуль!
Ты зачем к нам пришел, давний друг-генацвале?
Неужель ты поверил в президентскую дурь?
Мы с тобою учились. Говорили о многом:
Про полет через горы, когда нужен был сват.
А теперь мы с тобою в селенье убогом,
И с твоей стороны лупит огненный «Град»!
Помнишь волжский театр и коньяк из долины,
Здесь грузин-режиссер ставил чудный спектакль.
Тот коньяк по сей день служит дружбы мерилом!
Но огонь БМП из Цхинвала иссяк…
Мой солдат захлебнулся пузырчатой кровью!
В мандариновый сад и в дома сыплет «Град».
О Тбилиси всегда говорил я с любовью,
Но осколок, поймав, я упал как Солдат!
11.08.2008
Когда станешь старым и жадным
Когда станешь старым и жадным,
я принесу флейту.
Я буду петь песни,
чтобы глухими ушами
слушал звучанье ты.
Когда станешь старым и жадным,
я позову солнце.
Будет светить ярко,
чтобы слепыми глазами
видел рассветы ты.
Когда станешь старым и жадным,
я зачерпну воду,
прямо со дна колодца,
чтобы сухими губами
влагой напился ты.
Когда станешь старым и жадным,
я оторву неба
синий такой клочочек,
чтобы в своём кармане
чувствовал небо ты.
Когда станешь старым и жадным,
я воскрешу память,
сяду с тобой напротив,
чтобы во всём прошедшем
силы вновь черпал ты.
Когда станешь старым и жадным,
я превращусь в детство,
стану опять тобою,
чтобы пить вместе жадно
каплю за каплей жизнь.
Локо
Мальчики, где вы?
Ваша игра
В лидеры, в небо
Вас привела.
Встретились звезды
Льда и небес.
Нет, невозможно,
Не с вами, а без!
Вброшенной шайбой
«Локомотив»
Лучшие звались вы,
Всех победив!
Плачут фанаты,
Весь Ярославль.
Бог их, ребята,
В вечность послал.
Майдан – площадь Минутка
Май-дан!
Площадь Минутка
прорастает
глазницами,
злобными лицами.
Снайпер с Галиции.
Оператор из Пскова:
«Я убит наповал!»
Дивчина готова
– снайпер достал.
Грозного, грозного опыта
выползки, выродки!
Целятся! Ценятся!
Злом революции делятся.
Май-дан!
Гра-на-то-метами
мальчиков!
Необстрелянных!
Там, на Минутке.
Намеренно
хлопчикам «Беркута»
нет разрешения
на поражение!
Злость разрастается,
разогревается
кровью дымящей.
Кто там «смотрящий»
из Львова?
К бою готовы!
Май-дан!
Эй, киевлянка!
Ты з нами
чи з москалями?
Вождям и политикам —
золото! Золото!
Резаны раны и колоты!
Дымом покрышек —
смрад крематория.
Киев к Майдану
долго готовили.
Пасти кровавя,
зубами —
к власти, под образами.
Май-дан!
Хлопцы!
Вас же используют!
Пользуют,
пользуют.
Вы демонстрантами
шли
на братание?
Выползла Грозным
подпольная армия!
Площадь Минутка —
месиво, месиво!
Еврочиновники
всё уже взвесили…
Русский я
Русский я. Русский! Я сеян в земле,
В розовой глине на дальнем холме,
Где раскорчёвано поле для ржи —
В двести вершков от межи до межи.
Полит я грязью увязших дорог,
В той глухомани, где лес, лес и Бог,
Где от вестей до вестей ползимы,
Где по весне зелень, озимь и мы.
Русый я. Русый. Я дёрганый лён,
Тёплою пылью дорог опылён,
Ельником спрятан от зноя и гроз,
В скирды соломы укрывшись в мороз.
Русский я! Мы в городах и веках!
В странах заморских и в материках!
В космосе дальнем и в ближнем бою,
Впившись корнями в Россию свою.
Выше холмов, выше гор, их вершин,
Мы, как деревья! Нам мера – аршин!
Нам наша вера и храмы, и Бог!
Новые трудности наших дорог!
Мой ангел
Коснись меня крылом,
мой ангел-недотрога.
Придет и мой черед
быть ангелом
другим, пришедшим в мир.
Тогда спрошу у Бога
защиту им,
чтоб оберёг их дом.
И я подставить мог
невидимую руку,
когда придется им упасть
в случайный миг.
Чтоб мог я из огня,
не дав почуять муку,
их вывести.
Чтоб так же я постиг
возможность упредить
разящий их удар.
И, наконец, чтоб мог я,
на себя
взяв часть душевной боли,
им разум сохранить. И этот Божий дар
дал новые ростки
посеянных семян.
Эпилог
ЛИЦА МЫ У НАШЕГО НАРОДА
Я опричник, также и крестьянин.
Я стрелец «Потешного» полка.
Пугачевец, вместе с тем я барин.
Я един в минувшие века.
Я купец, отдавший состоянье
на войну с французом. Весь кошель.
Я поручик, госпиталь, стенанье,
в битве раненый при Ля-Ротьер.
Крепостной я, он же и помещик,
граф Орлов. Девятым января
я казак, секущий шашкой женщин.
Я пацан, свисавший с фонаря.
Я матрос с погибшего «Варяга»
и штабной блестящий офицер.
Я дружинник с Пресни и бродяга
Пешков, пишущий на свой манер.
Большевик я в Октябре у власти,
там ведомый на расстрел буржуй.
Я священник в длиннополой рясе,
и татарин в праздник «Сабантуй».
Я кулак, сдающий все излишки,
и конвойный, что ведет его в Сибирь.
Я партиец, изучавший книжки.
Я чекист – спортсмен и богатырь.
Я защитник крепости у Буга
и плененный красный командир.
Я хожу в изорванной дерюге
и ношу я шерстяной мундир.
Я колхозник, сдавший все налоги,
без порток. Курящий самосад.
Я ученый, мы почти что боги,
создали мы ядерный заряд.
Демократ я, движу перестройкой.
А вчера я ярый коммунист.
Я бандит. Доходы, рэкет, «стрелки».
Я торгаш, почти капиталист.
Все мы лица нашего народа
в старые и новые года.
Думаю, что может быть свобода
к нам придет и, может, навсегда!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
