Текст книги "…А родись счастливой"

Глава 11.

Денег осталось немного – недели на две, если жить в гостинице. И Люба даже осталась довольна тем, что нашла всего одну сберкнижку на предъявителя – ту, которой пользовались она и иногда Сокольников. Конечно, не мешало бы и побольше – кто знает, что ждёт её впереди и кем, где и когда ещё она устроится. Но груз с души свалился. Значит, Игорь просто трепал про отца. И это уже хорошо. Можно со спокойной совестью брать вещи, дарёные ей Анатолием… Их тоже – только на себя да кое-какие безделушки.

Люба перетащила всё это в одну из верхних комнат и, с разрешения Митрича, заперла там. Скопилась ещё сотня книг, много нечитанных. Вызвала Степана, велела свезти их в библиотеку.

Дурандин перетряхнул их все до единой, чтобы чего не осталось между страницами – писем каких или записки.

– В библиотеке их истреплют, – заявил он. – Читать их там чередом некому, а трепать каждый горазд. Пускай тут лежат до времени.

– До какого времени? – улыбнулась Люба и, забывшись, подошла совсем близко, даже тронула его рукой, чтобы чуть отодвинулся, дал ей снять что-то с плечиков.

Степан круто развернулся к ней, хмелея взглядом. Люба скользнула в гостиную. С ним забываться нельзя.

– Стёпа, тебе жениться надо, – сказала она, когда Дурандин поуспокоился.

– Пора, – согласился он.

– Ну, так и чего же ты? Найди себе местную девушку и женись.

– У меня не местная на уме.

– А ты выкинь её из головы. В неместной всё равно ведь никакого толку. Здесь она не приживётся, а куда полетит, сама ещё не знает… Может, так и будет летать, как… «Как кто?» – подумала Люба. – Как воробей, как кукушка?!» Как птица перелётная, – сказала она. – А ты ведь – дуб, тебе на одном месте расти надо.

– Дуб? – усомнился Степан. – Я и в городе могу.

– Можешь. Но всё равно на одном месте.

– А чего летать-то? Устроился и живи знай.

– Правильно. Живи, если устроился. Но я от такой яблоньки яблочко – вот зря маман не приехала, поглядел бы ты на неё – от такой яблоньки, которой в одной ямке никогда не сиделось. – Она улыбнулась, пожала плечом, что, мол, тут поделаешь? – Не твоя я, Стёпа. Ни душой, ни характером. Если честно хочешь знать, был один момент, когда… Но ты его не заметил, а потом и я поняла, что ты – не мой. Ты только не обижайся, ладно? Давай по-хорошему расстанемся.

– Да чего? Силой в милые не въедешь. Я – дуб, ты – яблоня в самом цвету. А дерево, говорят, по себе рубят.

Говорил Степан угрюмо и голову клонил вниз. Можно было подумать, что слезу мужик прячет. Люба так и подумала, и грудь ей тронула жалость. Виноват ли, в самом деле парень, что влюбился? Однако решила, что разговор на этом лучше кончить, и пошла в спальню собирать остаток вещей в дорогу.

А Дурандин прятал не слезу – глаза. По ним бы она сразу поняла, что замыслила сейчас рыжая голова. Люба и шагов его рысьих не услышала за собой, а то, может, успела бы захлопнуть перед ним дверь. А когда почувствовала, как горячо и дрожко он дохнул ей в затылок, было уже поздно что-то делать. Только кричать. Пока рот ей не смяли шершавые пальцы, крикнула что-то с визгом, но кто ж это слышал? А потом задохнулась.

В тесноте не объятий, а медвежьей хватки, она услышала, как колотится в её грудь его неистово бьющее сердце, почувствовала, как корёжит Степана какая-то дикая сила и, повинуясь ей, он ещё крепче обхватывал и ломал её. Она обмякла, повисла в его руках, словно и впрямь попала в лапы зверя и потеряла волю вырваться из них, смирилась со всем, что суетливо и свирепо творил он с её одеждой и телом. Боль и тяжесть она ощущала отстранённо, откуда-то издалека, а явно накатывала лишь тошнота.

Глава 12.

В Москве было сыро, и вдоль гостиницы, от Метрополя к Манежу сильно и холодно дул такой ветер, что, пока медлительный таксист извлекал из багажника чемодан, Люба закоченела.

Зато за тёплым ветродуем гостиничного тамбура была другая жизнь В мягком, теплом полусвете настольной лампы за администраторским барьером сытая блондинка с высокой причёской лениво кокетничала с длинным жидковолосым мужчиной в толстом свитере домашней вязки. Им было уютно в пустом холле, как в кафе за столиком на двоих. Любу они не заметили или были натренированы не обращать внимания на людей, во всяком случае, не подали и виду, что уже не одни в целом свете.

Люба узнала блондинку. Она всегда так нехотя похихикивала на комплименты Сокольникова и очень забавно, как киска лапкой, сметала куда-то вниз за барьер традиционную коробку конфет. Имени блондинки Люба не помнила, но на барьере стояла табличка зелёного оргстекла, и там было написано: «Вас обслуживает дежурный администратор Эльза Степановна Блошкина». «Эльза Блошкина… Почти Аскольд Насёхин, – подумала она. – Да бог с ней, лишь бы узнала».

– Здравствуйте Эльза Степановна! – поздоровалась Люба как с давно невиданной первой учительницей, – и почтительно, и громко, и с улыбкой, которую та обязательно должна узнать.

Не поведя и глазом в Любину сторону, блондинка повернула табличку другой стороной, где значилось, что она вовсе не Эльза, а Вера – Вера Аркадьевна Колчинская.

– Извините, – смутилась Люба, – давно у вас не была, а вы меня не помните? Мы с мужем всегда останавливались у вас. Сокольников Анатолий Сафронович. А я – Люба.

Она сняла норковую ушанку, мотнула головой, чтобы рассыпались и расправились её волосы. Ведь последний раз они были здесь с Анатолием осенью, и она ещё ходила с открытыми волосами.

Ухажёр Веры Аркадьевны только теперь развернулся к Любе, дрогнул глазами от какой-то неожиданности, а потом бесцеремонно, словно облизывая взглядом, оглядел её с ног до головы.

– Верок, ты должна её вспомнить, – сказал он администратору, чуть поведя в её сторону узколицей головой с большими, тонкими, но почему-то непрозрачными и какими-то помятыми ушами.

– С чего бы это? – спросила его Вера Аркадьевна, серея лицом. – И какое это имеет значение, помню я или не помню кого?

– Я просто подумала… – торопливо вмешалась Люба в их разговор. – Мне надо остановиться у вас на несколько дней.

– Паспорт. И от какой организации бронь?

Люба положила паспорт на край барьера.

– Я приехала… «Куда приехала?» Я приехала на телевидение. Но они, наверно, не ждали так скоро и заявку вам могли ещё не дать… Но я вас очень прошу.

– В каком фильме будем сниматься? – таким тоном, будто она ребёнок, спросил Любу тонкоухий.

– Я на работу туда должна устроиться, – ответила она ему и администратору.

– Пожалуйста! – согласилась насчёт работы блондинка. – Но что же заявки на вас я не вижу?

– Так получилось. Я про заявку не знала. Этим всегда занимался муж.

– А что же теперь он не занялся, бросил или развелись? – громко и не без интереса спросила Вера Аркадьевна.

– Он погиб, – тихо ответила Люба и подняла слёзы к ресницам.

Ни блондинка, ни этот её тонкоухий, видимо, никак не ожидали такого тихого и бьющего в грудь ответа. Она как бы поперхнулась, проглатывая обратно какие-то слова. Он вытянул толстые губы, покачал головой.

– Космонавт, испытатель парашютов? – спросил он.

– Сам ты испытатель, – опамятовалась блондинка. – Он у неё был хозяйственный руководитель областного масштаба, ничего мужчина, приветливый. Чего с ним случилось?

– Утонул. Провалился под лёд в машине.

– И давно ли?

– Неделю назад.

– Девятого дня, значит, ещё не было… Жалко. Но чего делать без брони – не знаю.

– Верок, а может, даму на первое время устроит диван в моём полулюксе? – кося на Любу глаза, спросил тонкоухий. – Пропиши её пока ко мне…

– Я тебя сейчас самого пропишу в холл на раскладушку, замкадник! Тоже мне благодетель нашёлся! – без разгона сорвалась на скандальный тон блондинка.

– Но дама, может, желает…

– Их тут знаешь сколько, желающих? Больше, чем комаров в тайге. Всё! Ты, дорогуша, дуй в свой полулюкс, а вы, как вас там? Поезжайте на своё телевидение или звоните им, пусть дают бронь. Без брони – мёртвое дело.

Администратор толкнула по барьеру в Любину сторону паспорт.

Люба поймала его, прикрыла им дрогнувшие губы, почувствовала, что к глазам вот-вот поднимутся свежие, тёплые слёзы, напряглась, чтобы удержать их. «Киснуть, Люба, не надо, – сказала себе. – Другая жизнь у тебя началась, заступиться некому, сама теперь воюй. Сама».

– Свяжите меня с директором, забыла его имя-отчество, – сказала она почти спокойно, во всяком случае, уже не просящее.

– Вон автомат на стенке, звони на здоровье хоть министру, – ответила администратор полунасмешливо.

– А чего это вы так? – спросила Люба. – Потребуется, позвоню и министру. А сейчас мне нужен директор, пожалуйста, наберите номер и дайте мне трубку. Я что, не то прошу? Или в «лапу» предлагаю, но мало? Я же не предлагаю…

– А вот это вы зря, – встрял тонкоухий. – Дайте ей червонец, и она успокоится.

– Пижон! – вскинулась с места блондинка. – Иди вон отсюда! Я тебе дам сейчас червонец!

– Спокойно, Вера Аркадьевна, – остановила её Люба. – С мужчиной вы потом разберётесь, а я прошу у вас директора.

– Господи, занесла меня сюда нечистая – кому чего надо, не знаешь! – перешла на визг блондинка, покрываясь пятнами за ушами и по открытой шее. Однако номер набрала и по тому, как испугалась голоса в трубке, Любе стало ясно, что сделала она это не специально, а в каком-то беспамятстве. – Ой, Вячеслав Кириллович? – изменилась она в голосе. – Это вы? Извините, это Колчинская, администратор. Вот тут Сокольникова приехала. Помните Анатолия Сафроновича? Он всегда в люксе на пятом этаже останавливался. Он погиб сам-то, а она вот просится устроить её на несколько дней. Но без брони, Вячеслав Кириллович. Вы разрешаете? Хорошо, Вячеслав Кириллович. Всё поняла, Вячеслав Кир… Ага, поняла, ага. Извините.

Положив трубку, она мягкой лапкой выкинула через барьер пару листков для оформления, лениво, будто и не покрывалась только что пятнами, улыбнулась:

– На десять дней разрешил в тот же номер, где всегда жили.

Глава 13.

Прямой, подтянутый, очень чисто вымытый, какой-то даже матово-светящийся, Вячеслав Кириллович постучался в номер, едва Люба успела переодеться после душа. О Сокольникове он всё расспросил ещё по телефону, когда позвонил час назад, что зайдёт после оперативки. Поэтому он лишь участливо и молча пожал ей руку, вручил три белых зимних хризантемы и завёл разговор близкий к прошлому, но уже о настоящем и будущем.

– Не узнаёте свой номер? Да, мы его слегка перетряхнули. Новые времена, новые обои.

– Цены новые, – добавила Люба не без значения.

– Да уж! Цены новые… А что, есть затруднения?

– Нет, затруднений нет, но и денег – тоже не осталось, – улыбнулась она.

– Та-ак… – директор сел в низкое, глубокое кресло, обхватил розово-белыми руками колено. – А какие у нас в связи с этим планы?

– Большие. Но неважные. Говорят, можно на телевидение поступить в дикторы, но как это делается, не знаю.

– Тоже представления не имею, но это можно узнать. А что с пропиской? Без неё здесь – никуда, а сделать её не так просто даже для такого создания, как вы. В нашей системе нет лимитов абсолютно. У телевидения, возможно, что-то и бывает, но не уверен. Есть лимиты у коммунальщиков, но в дворники вы же не пойдёте, да и не примут!

– Это почему же не примут? – улыбнулась Люба.

– Ну, возможно, и примут, но быстро уволят по просьбе коллег со смежных участков, – подхватил он её тон.

– Почему?

– Потому что через их участки на ваш попрёт такая масса народу, что им останется только отказаться от непосильной работы или заставить начальство уволить вас.

– Да, это серьёзно, – шутя согласилась Люба. – Представляю себе общее собрание дворников района. Доклад главметельщика и прения представителей общественности. Он, имея в лысом затылке нечистый умысел, за то, чтобы оставить Любу на участке и при уютной жилплощади с отдельным входом, они – за чистоту тротуаров и нравов. Война! В итоге общественность – с триумфом и с лентами, главметельщик – в печали и при своих интересах… А бывший дворник Люба? – Она вплотную подошла к креслу Вячеслава Кирилловича, обдав гостя тёплым запахом свежего тела. – А Любе остаётся искать среди представителей общественности желающего вступить с ней в брак с оформлением временной прописки сроком… Не знаю, какой теперь дают на это срок…

Гость переменил ногу, поднял к Любе матово-блестящее лицо с улыбкой только в щеках, поймал её руку в свои неожиданно прохладные и влажные ладони.

«Эй, дядя! Когда здоровались, руки у вас не потели!» – чуть ни сказала ему Люба.

– А это выход, который стоит, пожалуй, обсудить. В Москве можно подобрать вполне достойного кандидата.

– Москву вы имеете в виду вот эту, – обвела она глазами лепной потолок с розеткой, – или город?

– Здесь что искать? Только как временный вариант или с выездом куда-то на периферию, а зачем вам это? Жить надо в Москве. Это единственное место, где можно всегда быть на виду, а при нужде, в любой момент затеряться. Как мы сейчас – взяли и затерялись… Никто нас не видит и не ищет. Одни в целом… номере.

Водянисто-серые глаза Вячеслава Кирилловича оставались безучастными к улыбке, держащейся в фарфоровых щеках, и Любе стало неприятно ощущать эту отдельность глаз и щёк, их общую холодность, прохладность влажных ладоней. И в невольной неприязни она потянула руку из его ладоней. Он не выпустил её, но и не стал цепляться – стиснул на мгновение пальцы и тут же расслабил их, словно давая понять, что всё в его власти: и удержать, и оставить её, а вот этот выбор она должна сделать сама.

– Одни, и можем делать всё, что хотим? – спросила Люба, оставляя ему куку.

– Что хотим. – И голос чуть дрогнул.

– Тогда давайте думать, что мне делать дальше, как остаться в городе Москве! – сказала весело. – Ясно, что надо выходить замуж, а за кого? Вот вы – свободны?

Не отпуская Любиной руки, Вячеслав Кириллович поднялся из кресла, встал к ней так близко, как она недавно к Степану, чем и выбила парня из колеи, но коснуться её гибкого и такого, вроде бы, отзывчивого тела, директор отеля всё же ещё не решился.

– Я всегда свободен и занят одновременно. Сейчас – свободен, а скоро, – посмотрел на часы, – буду занят. Ну, а ваш вопрос мы решим просто. У меня приятель есть, тоже генерал милиции, но ещё действующий и ничего мужик… Год как овдовел. Он в случае… мог бы сразу сделать и постоянную прописку.

– А почему «тоже генерал»? Вы что, тоже генерал? – она нашла этот вопрос, чтобы, сделав шаг в сторону и восхищённо оглядев гостя, хотя бы под этим предлогом высвободить руку из его холодно-потных ладоней.

– Да! – вспыхнул он теперь и глазами и отпустил руку. – Для вас это новость? Даже генерал-лейтенант, и был одним из самых молодых в этом звании, как Василий Сталин. Но вот уже три года как в отставке и занимаюсь вот этим многодельным хозяйством. И многотельным – тоже.

Он поймал её руку, коротким, сильным движением кинул Любу к себе, прижался брюками к ёё высоким ногам и, удивляясь этой высоте, чувствуя несовпадение тел, поднимаясь на цыпочки, стал губами ловить её губы.

«Эх, врезать бы тебе сейчас коленом!» – подумала Люба, отстраняясь от губ с несвежим прерывистым дыханием. Она легко откидывала торс назад, гнулась в талии то в одну, то в другую сторону и, смеясь, хлестала кавалера густой гривой волос по назойливым губам.

Он вдруг опустился с цыпочек и ослабил прижимавшие ёё руки. Люба тотчас поняла, чем обязана этому: увидел Стёпину память – кровоподтёк, идущий от ключицы к груди, и остыл, слава богу.

– А это что у нас и откуда? – спросил отставной генерал и осторожно, а, может, брезгливо, стал раздвигать двумя пальцами ворот её платья.

Люба выскользнула из его рук, сжала в кулаке ворот платья у самого горла.

– Это на другой день после поминок меня так замуж приглашал один представитель колхозного крестьянства.

– Довольно активно, – согласился Вячеслав Кириллович деловым тоном и совершенно ровным голосом, будто и не шалил только что. И на костюме не осталось ни единой помятости. «Наверно и душа, – заметив это, подумала Люба, – у него такая же фарфоровая, что он нагадит, а она не помутнеет ни капельки».

– Надеюсь, он привлечён к ответственности? – спросил Вячеслав Кириллович.

– Нет. Он неподсуден.

– Почему?

– По глупости! – отмахнулась Люба и прервала тему. – А скажите, этот ваш приятель, он сейчас в Москве?

– Вполне возможно. А что?

– Наверно, он мог бы угостить нас завтраком, а то я со вчерашнего дня, кроме чая в вагоне, ничего не успела, а теперь даже и не на что – столько с меня взяли за эти покои.

– Сейчас попробуем вызвать, – потянулся он к телефону. – Только вы ведь не совсем в форме.

– В смысле?

– А это… – Вячеслав Кириллович поводил пальцем, как бы раздвигая ей ворот.

– А что? Меня сразу будут принимать по описи? – спросила Люба, чувствуя, что краснеет.

– Минуту! – поднял он палец. – Юра? А Юрий Александрович далеко?.. Это генерал Панков, пусть он возьмёт трубку… А ты опись с собой возишь? – спросил он Любу, прикрыв ладонью трубку. Но трубка отозвалась, и он снова вскинул палец. – Привет! А ты чего? И прямой теперь на холуя переключаешь? У тебя кошелёк с собой?.. Тогда выдвигайся ко мне, я заказываю завтрак на троих. Приехала Люба Сокольникова… Помнишь? Я тебе её однажды показывал… Этого, друже, не забывают!.. Ну вот, а теперь прекрасная молодая вдова хочет познакомиться с вдовствующим генералом… Не клевещи на себя. Ждём. Мы в люксе на пятом.

– Ну вот, не пройдёт и получаса… – бросив трубку, развёл в улыбке фарфоровые щёки Вячеслав Кириллович. – Так, я насчёт описи… Ты её с собой возишь или, пока суть да дело, мы её составим?

Люба вскинула на него глаза. Суетлив и нахален отставной генерал, как черноусые с рынка. И такой же, наверно, бесцеремонный. Скажи «нет» – выкинет из гостиницы ещё легче, чем устроил в номер, и что тогда делать? Ночевать на вокзале? Или идти к овощному рынку и продаваться тем же черноусым за ночлег?

– Я умираю с голодухи, генерал, – нашлась она, на что перевести разговор, – и если мне не дадут сейчас хотя бы чаю, опись вам выдадут вместе с телом уже из морга.

– Виноват, сейчас исправлюсь. – Вячеслав Кириллович позвонил в ресторан, распорядился приготовить и доставить в номер «приличный» завтрак на троих, потом, вальяжно развалившись в кресле, оглядел Любу с интересом, будто только что увидел. – А тебе пойдёт быть генеральшей! Представляю вас вместе. Он такой кубарик, ты – вся, как струнка. Появитесь где вместе – все глаза будут ваши. Но вот это ты зря допустила. – Он снова как бы раздвинул пальцами ворот её платья. – Юрке это не понравится.

– Но «это» можно не показывать. Надеюсь, я не сегодня выхожу за него замуж?

– А чего тянуть? Или у тебя какие-то свои планы? Сама же говоришь, что на мели и надо как-то закрепляться.

– А вдруг я ему не понравлюсь или он – мне?

– Это ты про что? Про любовь что ли?

– Нет, про чай с сахаром! – напомнила Люба. – Меня уже ноги не держат.

– Такие ноги и не держат!? – Вячеслав Кириллович резко нагнулся, поймал Любу за ногу выше колена, прижался лицом к её паху. – Такие ноги! – пробормотал он, прихватывая губами платье.

Люба запустила пальцы в его седую и подсинённую шевелюру, довольно густую ещё на висках, и, борясь с желанием выкрутить из неё хороший клок, мягко, но настойчиво отвела голову от паха.

– Хотите, чтобы ещё синяки были? Или эти ваш приятель переживёт?

– А мы его вообще сюда не пустим, а? Нет нас. Нет и всё, – заговорил он другим, сбившимся с ровного тона голосом и завертел головой, пытаясь снова дотянуться лицом до платья.

«И тебя прорвало, задышал! Только на кой ты мне сдался, поганец старый!» – подумала она, выгибаясь телом и выскальзывая из холодных рук, лапающих её уже за голые ноги.

– А дежурная? – спросила Люба. – Она же скажет вашему знакомому, что мы никуда не уходили.

– Эта поймёт и попросит подъехать через часок. Она у меня толковая, – пролепетал Вячеслав Кириллович, хватаясь то за скользящее в руках платье, то за упругие, дёргающиеся ноги. Но, лепеча такое, не подумал отставной генерал, что сам же даёт ей повод выкрутиться.

– Поймёт, что мы тут закрылись? Только этого мне и не хватало, чтобы про меня так думали! – прошептала она обиженно и резко, так, что затрещали швы платья, вырвалась из рук, заметалась по просторному номеру ища, куда бы спрятаться.

– Остановись, дура! Никто тебя больше не тронет, – услышала она совершенно спокойный голос директора. – Думаешь, насиловать тебя будут?

– Думаю.

– Зря думаешь. У меня здесь хватает и доброволиц. Возможно, не с такими ногами, как у тебя, зато с хорошей школой.

– Чего же вы тогда ко мне?..

– Да избави меня, бог! Пошутил. А потом подумалось, что ты и сама хотела бы рассчитаться со мной за номер…

– Я в кассу за него всё внесла. – И Люба больше не выдержала тона напуганной простушки, усмехнулась.

Он уловил это и понял, что его сейчас просто переиграли. Как-то странно клацнул зубами со злости, торопливо выхватил из кармана платок, прикрыл им рот, пережёвывая что-то. Пережевал и раздвинул в усмешке щёки, открыв ряд белейших зубов.

«Вставные они у него!» – обмерла она от догадки.